Кафедральная практика

По распределению на кафедре проходить выпускную практику Леонарду Графу, отличнику и обладателю рекомендации профессора Кемфера, досталось у некоего доктора Земман. И несмотря на то, что фамилию эту Лео впервые в жизни прочёл на кафедральной доске объявлений, этот факт изрядно взбудоражил будущего судмедэксперта. — Вот увидите, герр Граф, — заявил Кемфер, блеснув глазами. — У вас блестящая теоретическая подготовка, а с доктором Земман вы получите бесценный опыт её практического применения. Только учтите — от вас требуется неукоснительно соблюдать установленные правила. Запомните, — зачем-то повторил профессор и строго помахал перед носом Леонарда трубкой. После такой рекламы Граф появился на пороге комиссариата за полчаса до открытия, нервно сминая в руках шляпу. — И с какой целью, позвольте поинтересоваться, вы тут толчётесь? Здесь морг, а не проходной двор, — выдернул его в реальность из мира сомнений голос — глубокий женский альт. — Прошу прощения, фрау, я ожидаю доктора Земмана, я практикант, — выпалил Лео одним духом, вытягиваясь в струнку и разворачиваясь к даме лицом. Дама — на полторы головы ниже Графа, под сорок, но чрезвычайно хорошо сохранившаяся, в идеально выглаженной рубашке и изящном приталенном пальто — окинула его прищуренным взглядом. — Фамилия? — она буквально вынула у него из рук документы. — Граф. Прекрасно. Кемфер в кои-то веки обещал прислать кого-то стоящего. Ну, не стойте же столбом, следуйте за мной. — Моё имя Хильдегард Земман, за пределами лаборатории зовите, как хотите, но в её пределах я для вас «доктор», а вы — Граф. Ничего личного, правила поведения, — на ходу объясняла госпожа Земман. — За отчёт по практике можете не беспокоиться, но учтите одну вещь: мне не нужен практикант, мне нужен ассистент, — она резко развернулась на каблуках — Леонард автоматически отметил, что с такой их высотой Земман проделала это с виртуозностью профессионала-фигуриста, — мне нужен напарник. Иначе говоря — если вы не готовы к работе, можете идти доучиваться и потратить время практики на что-нибудь полезное. Диплом, повторяю, вы получите всё равно, но мы с вами разойдёмся полюбовно. Прямо сейчас, — Земман стащила с плеч плащ. — Итак? — Вы позволите повесить ваше пальто? — после секундной заминки предложил Граф, как можно вежливее. Доктор хмыкнула и скинула ему на руки верхнюю одежду. — Халат найдёте там же, на вешалке, справа, — она прошла вглубь кабинета к столу, на котором высились стопки бумаг, и в свете разгорающейся лампы Лео с удивлением отметил, что доктор Земман дефилировала по лаборатории не просто на шпильках, но в строгом чёрном платье, как будто собиралась на званый вечер. Дела не заставили себя долго ждать: первое тело им привезли, когда порядочные венцы ещё только собирались на работу. — Известные данные? — потребовала Земман, натягивая перчатки на длинные узкие пальцы, и сняла с каталки покрывало. Леонард поспешно опустил взгляд на протокол: в морге он, конечно, бывал и раньше, и не раз, но это отнюдь не значило, что свежераскроенный череп погибшего не вызывал в нём никаких эмоций. — Фредерик Баум, тридцать лет, хроническими заболеваниями не страдал. От чрезмерно вдумчивого чтения листка Лео оторвал едва слышный шёпот. — Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Он, недоумённо нахмурившись, поднял голову и замер, краем глаза заметив, как шевелятся губы Земман. — Requiestcant in pace. Amen, — она секунду помолчала и, не поворачиваясь, скомандовала обычным голосом: — Скальпель, Граф. И подготовьте всё для проб на анализ, — доктор обошла каталку и остановилась по центру. — С чего вы начали бы вскрытие? — С травмы головы, чтобы определить орудие убийства. — Вам, конечно, сильно поможет знание о том, чем именно ударили несчастного, но — вы не узнаете, как он был убит, Граф, — Земман взялась за скальпель и лёгким движением взрезала посиневшую кожу повыше бедренной кости. — Я могу, не прикасаясь, определить, что, скорее всего, мы найдём в его желудке — или кишечнике — остатки яда. Для смертельного удара по голове мало крови. Леонард мысленно отругал себя за непродуманность. — Вы мыслите шаблоном, Граф, и это естественно для студента, пришедшего на практику, — доктор отложила скальпель. — Но это неприемлемо для судебного эксперта. Так что запоминайте. Урок первый: прежде, чем брать в руки нож, вы должны уже знать, что вы увидите. «Найти что-то где-то» — это к фольклору. У нас задача практическая. В постановке вопроса — половина ответа, слышали? Найти, что ищешь, можно только когда знаешь, что искать. «Только после вскрытия» — это уже подтверждённая гипотеза. Но идея, — она запечатала образцы в целлофан, — всегда первична. — Первый ваш труп, Граф. Целиком ваш труп, я имею в виду, — Хильда Земман усмехнулась, протянув Лео судебный вердикт. — Копия с оглашения приговора. Осуждён пожизненно. — «Первый ваш труп» — звучит немного двусмысленно, герр доктор, — он скользнул взглядом по документу. Было странное ощущение какой-то ирреальности. Когда же это было? Две недели назад? Три? Перед ним лежало тело: мужчина, шестьдесят шесть лет, имитация сердечного приступа. Да, это было его первое самостоятельное дело: Земман взяла на себя пришедший одновременно более сложный случай. Но там — там было чужое остановившееся сердце, всё в засохшей крови, а здесь — безликий лист бумаги, и где-то там, далеко — понёсший наказание преступник. И эти вещи связаны были непосредственно, но не ощущались единым целым. — Да, — помолчав, произнесла Земман, — это не то «удовлетворение от работы», которое получают другие. Те, кто хотят прочувствовать результат, не идут в судебные эксперты. Они идут спасать жизни, например. Или писать статьи. Не могу сказать, что меня никогда не посещала такая мысль. Она подошла к вешалке и, сняв оттуда пиджак, перебросила его Графу. — Идёмте. Ваш успех заслуживает того, чтобы отпраздновать, — доктор небрежно сбросила халат и потянулась за собственным плащом. — Не стойте столбом, Леонард. Я приглашаю вас в оперу. Сегодня дают «Набукко» Верди, и там совершенно потрясающий дирижёр. Конечно, для оперы вам не помешала бы хотя бы бабочка, — Земман критически осмотрела его, — но, впрочем, ладно. — Вы часто бываете в опере? — поинтересовался Граф, когда они выходили из здания. Доктор мечтательно улыбнулась, и это был первый случай на его памяти, когда на её точёном лице появилась улыбка, а не нечто насмешливое. — Каждое успешное дело я отмечаю походом в оперу. Или филармонию, как карта ляжет, — певуче отозвалась она. — Люблю классическую музыку. А всякий труд должен вознаграждаться, даже если это труд судебного эксперта. Земман знала толк в опере: места им достались в амфитеатре. Лео, слегка чувствующий себя не в своей тарелке, растерянно оглядывался. Постепенно загасили свет. Устроившаяся на соседнем месте доктор расслабленно откинулась на спинку. — Наслаждайтесь, Леонард, — негромко проговорила она. Не сказать чтобы Граф сам был горячим поклонником оперного искусства, но спустя пару минут он невольно погрузился в нахлынувшие потоком аккорды. Отгремел знаменитый хор «Va, pensiero», и Лео запоздало заметил, что облепил пальцами подлокотники кресла. Он украдкой оглянулся, и взгляд его замер на фигуре Хильдегард Земман. В полумраке концертного зала, полуприкрыв глаза, она напоминала старинную картину. Рука её рассеянно теребила выбившуюся тёмную прядь, а взгляд блуждал где-то за пределами миров — иначе это было бы не описать и прагматику Графу. В утреннее дежурство не выдалось даже шанса выдохнуть. Пока доктор Земман натягивала перчатки и звенела скальпелями, Лео невольно косил взглядом на простыню, скрывавшую труп на столе. Под белой тканью проступали явные очертания тела — слишком маленького, чтобы принадлежать взрослому. Леонард как можно незаметнее выдохнул: ему никогда ещё не приходилось вскрывать такие трупы — не то чтобы, конечно, вскрытия когда-нибудь можно было причислить к весёлым занятиям. И всё-таки... Он смотрел то на простыню, то на Земман, как будто выискивая знак, что делать дальше. Доктор же неторопливо раскладывала инструменты. Как будто откладывая начало вскрытия. Или же Лео просто мерещилось, что время вокруг вдруг застыло. Земман откинула простыню неожиданно резко, разрывая тягучую тишину, и он вздрогнул, уставившись на труп. — Удушение, — голос Земман вырвал Леонарда из ступора и заставил поднять взгляд выше — на исполосованную широкими багряными полосами шею жертвы. Под кожей видны были кривовато торчащие бугорки: шея была сломана. — И травмы грудной клетки. Прижизненные, очевидно. Вновь вернуться к созерцанию тёмных синих пятен на теле было удивительным облегчением, как ни стыдно было Лео в этом признаваться. — Возможно, били ногами, — произнёс он и тут же затих, чувствуя, как хрипит голос. — И возможно с внутренним кровотечением, судя по крови на губах, — Земман, практически касаясь лица жертвы, обвела пальцем запёкшиеся на подбородке капли. — Проверьте. Леонард на мгновение застыл, а затем медленно потянулся за скальпелем, всё так же избегая смотреть на лицо жертвы, как будто она была ещё жива. «Какая глупость, Граф», — почти сердито укорил он себя в мыслях, но что-то совсем не рациональное в его сознании настойчиво сопротивлялась обычно таким действенным увещеваниям. — Нам всегда говорили, что со временем привыкаешь, — Лео с трудом затянулся табачным дымом и надрывно закашлялся. Земман пожала плечами, обмахиваясь ладонью. — «Все врут». Слышали, Граф? Это чушь, на самом деле. Не привыкаешь. Вернее сказать, к этому нельзя привыкать. И я не имею в виду чёрный юмор и способность пачками глотать сосиски вместо обеда, не отрываясь при этом от чужих кишок, — пожалуй, посторонний наблюдатель бы испугался её каменного спокойствия. — Все должны уметь отстраняться. Разграничивать себя и дело. Но о связи между собой и этим миром — и лежащим на столе человеком — забывать не стоит. Трупов нельзя бояться, их бессмысленно жалеть, но уважать — надо, — она повернулась вполоборота к Леонарду. — Знаете, какое самое распространённое среди судмедэкспертов заболевание? — Ревматизм? — вяло предположил тот. — Цинизм, — Земман облокотилась на подоконник. — Ведь очень хочется забыть, что на столе лежит человек. — И как вы с этим справляетесь? — Отдаю жертвам должное. Если вы католик, прочтите молитву. Лео только мотнул головой. — Тогда попросите у них прощения, — когда он поднял голову, он вдруг обнаружил, что Земман внимательно наблюдает за ним. — Будет легче. Со временем научитесь обходиться глубоким вдохом. До морга новости всегда доходили с запозданием, но о раскрытии убийства той девочки Леонард услышал через три дня от доктора Земман и почему-то испытал неожиданное облегчение, как будто избавился от ответственности за убийство, как бы странно это ни звучало. — Сегодня — Реквием, — объявила доктор, выключая лампу. — Вам стоит проветриться, Граф. Реквием Моцарта здорово прочищает мозги после тяжёлого рабочего дня. Вы не забыли бабочку? Забыли?.. — Не рассчитывал на вечерние мероприятия, — признал Лео, отчего-то чувствуя себя неуютно. — Лучше быть готовым всегда, — Земман подошла к столу и вытащила из ящика какой-то тёмный предмет. — По крайней мере, к хорошей музыке. Это вам на сегодняшний вечер. — Вы поэтому всё время ходите, так сказать, в полном облачении? — поинтересовался он, непонимающе вертя в пальцах выданную ему бабочку. — Формулировка не совсем верная, но смысл передан точно, — она легко выдернула из его рук ленточку и парой быстрых движений повязала бабочку, не успел Лео и выдохнуть. — Учитесь. Полезный навык. Приближалось окончание практики, и Леонарда грызли сомнения: с одной стороны он чувствовал своим долгом пригласить куратора на церемонию вручения, с другой — как-то неловко было сунуться к Земман с такой мелочью. Впрочем, дело решилось без его участия: когда Лео наконец собрался с духом и заявился в морг, доктор оказалась на срочном вызове. Вернулся в уже знакомую лабораторию он уже дипломированным магистром, и, на удивление, охранник даже не поинтересовался, зачем ему понадобилось в морг. — Граф, — Земман удостоила его кивком, на миг подняв голову. — Видела вашу фамилию в приказе. Поздравляю с получением диплома. — Благодарю, доктор, — Лео слегка нервно поправил почти привычную бабочку. — Я хотел бы попросить вас об одолжении, вы позволите? — К делу, пожалуйста. — Не могли бы вы взять меня в аспирантуру на свою кафедру?.. — Заявление при вас? Распишитесь за меня, — отозвалась она, сосредоточенно копаясь пинцетом в рваной ране на животе очередного трупа. — У меня слегка руки заняты, видите ли, — Земман ловко выудила из прорези покрытый тянущейся слизью жестяной осколок. — В самом деле, Граф, вы могли бы уже наизусть выучить мой почерк. И через двадцать минут я жду вас здесь — застрявшей в нём дряни хватит и на вашу долю. Вам достаточно времени? Это был третий труп за неделю, и Лео уже третий день не заглядывал в газеты: не то чтобы у него было время на новости, но паника в прессе не добавляла криминалистам энтузиазма. Земман медленно обходила операционный стол, склонившись над изувеченным телом: собирать его пришлось по кусочкам, местами несколько обглоданным и поклёванным мелкой фауной . Вообще, для тихой Вены и одного расчленённого трупа (а тем более найденного развешанным на ближайших деревьях) хватило бы, чтобы вспыхнуть от негодования и ужаса, а когда был найден третий, жители, кажется, уже готовы были заранее проклясть всю городскую полицию за нерасторопность. Они вдвоём уже ночевали в морге, но третий труп, как и второй, как и первый, не принёс никакой разгадки. — Четвертование прижизненное, смерть от потери крови, — монотонно перечисляла Земман перепроверенные факты, сощурившись, вглядываясь в неровный срез предплечья, заляпанный кровавой коркой, сквозь который проглядывал белёсый осколок кости. — Расчленение непрофессиональное — у преступника то ли не хватает физической силы, то ли тремор — возможно, от адреналина, — она остановилась на углу, как будто раздумывая, в какую сторону идти. — Во всех случаях есть следы связывания... — Земман вдруг осеклась и сердито потёрла пальцами переносицу. — Время, время уходит! Кто только сказал, что судебным экспертам можно не торопиться?.. Леонард исподлобья посмотрел на неё, скосив взгляд из-за толщи бумаг. Земман, разумеется, было сложно назвать безэмоциональной женщиной, но до сей поры раздражение её касалось неосторожных санитаров, глупых сентенций в статьях и прочих мелочей, которые тут же отбрасывались за ненужностью. Это дело — щекотливое и мерзкое, в общем-то, — Лео не нравилось, и это было естественно: серийные убийства всегда больше пугали, потому что в них не было привычной логики. Но кое-что он понял только к третьему найденному трупу: Земман такие дела ненавидела по-настоящему. И то, что вся атмосфера напоминала скорее дурной фильм ужасов, чем нормальное расследование, только выводило её из себя. Для полиции это были гонки с препятствиями, для них — вечных труженников подвальных лабораторий — марафон, и на дистанции как раз подходил к концу запас дыхания, а второго пока не предвиделось. Земман с удивительным упрямством перепроверяла факты — раз за разом, и хотя никак не комментировала свои действия, Лео чувствовал, как в воздухе бьётся мысль: «Мы что-то упустили». Сначала ему не хотелось об этом думать, потом в свои права вступил страх, что они всё-таки ошиблись, но после третьего убийства все попытки разобраться казались бесполезными. И если Леонард до сих пор и словом не обмолвился, что можно бы и перестать зачитывать до дыр уже наизусть выученный текст заключения и кромсать оставшиеся части тела, то только и исключительно из глубочайшего уважения к доктору Земман. Которая впервые на его памяти отказывалась быть рациональной. Это были не просто вскрытия: каждый новый труп исследовался в спринтерских темпах, и Лео, не полагавшийся ещё так сильно на инстинкты и умения, едва поспевал за резкими командами Земман, требовавшей то передать пинцет, то сделать рентгеновские снимки, то высказаться по поводу зазубренных следов на кости. Судебная медицинская экспертиза не была для неё работой, — понимал он, молча вычищая инструменты и стараясь как можно меньше вспоминать болезненные замечания, — но была странной формой борьбы за мировой порядок. Нарушения же мирового порядка Земман воспринимала сродни личному оскорблению. — У Коха никаких новостей, — она широким шагом прошествовала между столов. — Идём спать. Завтра жду вас в обычное время, Граф. Наверное, в его взгляде всё-таки промелькнуло удивление, потому что Земман остановилась перед тем, как развернуться к двери. — Сегодняшний раунд не наш. Поднимайтесь: ночные бдения больше не к чему. Вышли они под холодную осеннюю морось. — Вы уверены, что готовы положить жизнь на то, чтобы любоваться чужими внутренностями, Граф? — спросила она, щурясь на серые пухлые тучи. — Пожалуй, — ответил Лео осторожно, гадая, к чему ведёт его научный руководитель. — Хорошо быть молодым, — проговорила Земман задумчиво. — Сколько вам, двадцать пять? — Двадцать четыре, — поправил он негромко: рядом с ней Леонард всегда немного стеснялся своего возраста. — Хорошо верить, что жизнь не проходит зря. — На мгновение ему показалось, что она хотела рассмеяться. — А я вот не уверена, — неожиданно добавила Земман и повернула к трамвайной остановке. На следующее утро, вопреки всем ожиданиям, доктор встретила Лео с энтузиазмом. — Третий случай — не серийный, — объявила она с порога. В голосе её чувствовалось сытое удовлетворение совсем недавно голодного хищника. — Посмотрите. Леонард, на ходу растягивая рукава халата, почти бегом бросился к телу. — Видите? — Земман кивнула на след от разреза, рядом с которым на плече еле заметна была тонкая полоска. — Мы не обратили внимания, но это след от электрошокера. Жертву оглушили, тогда как в первых двух случаях — просто связывали. — Думаете, это два разных человека? — Лео поднял голову. — Убеждена. И так будет гораздо проще их вычислить, — она почти улыбнулась. — А пока будем ждать. Кох обещал держать нас в курсе дела. Ироничная судьба решила дать им передышку, и ожидание без работы затягивалось. Земман отмалчивалась: её напряжение было похоже на азарт игрока, сделавшего ставку. Лео потихоньку корпел над диссертацией и изредка прохаживался по коридору и обратно: размять затекающие ноги и удостовериться, что с Земман всё в порядке. — Ночуем в лаборатории? — спросил он, вернувшись из буфета. На часах стрелка уже подходила к девяти. Она пожала плечами. — Как хотите, Граф. Я останусь, всё равно где мучиться бессонницей. — Кофе? — Леонард опустил на край столешницы толстую фаянсовую кружку. — Никаких сливок и три ложки сахара. — Вы наблюдательны, — заметила Земман, протягивая руку за чашкой. — Благодарю, Граф. Он не нашёлся, что ответить. Почему-то вдруг обыденное «не стоит» показалось плоским и бессмысленным, а в витиеватых формах вежливости Лео никогда не был силён. Нутром он чувствовал, как впервые зыбко зашатались невидимые границы, чётко расчерчивающие дистанцию между ним и его научным руководителем. И самым тревожным в этой дистанции было иррациональное желание её нарушить. Кох — приземистый комиссар лет сорока из отдела убийств — зашёл к ним лично, когда время перевалило уже и за десять. — Первый — в изоляторе, второй — в розыске, — сходу пояснил он, не дожидаясь, пока уставшие судмедэксперты забросают его вопросами. — Фрау Земман, от лица отдела убийств приношу вам искреннюю благодарность. — Для разнообразия можете принести её заодно и моему ассистенту, — она хмыкнула с явным удовольствием, и Лео ощутил нахлынувшую неловкость. На следующий день он появился в морге на добрый час раньше положенного и поймал доктора Земман ещё на подходе. — У вас что-то срочное? — она даже слегка удивилась: наверное, никто во всём морге не приходил так рано, как Хильдегард Земман. — Да! — почти воскликнул Леонард и тут же едва не оступился от осознания собственной глупости. Впрочем, отступать было некуда. — Сегодня вечером в опере дают Вагнера. — Вы приглашаете меня в оперу? — уточнила Земман, не замедляясь. — Да, — с заминкой ответствовал он. — Если вы, разумеется, не против. Она отчего-то остановилась. — Знаете, Граф, — Земман усмехнулась, и их взгляды пересеклись, — я могла бы раздумывать над Вагнером, но ваша компания, пожалуй, вдохновляет. С Вагнером у Леонарда Графа были связаны немногочисленные, но весьма экспрессивные по окраске воспоминания. В детстве старшая сестра ставила «Полёт валькирии» на пластинке, чтобы будить его, так что этот чудный отрывок Лео крепко невзлюбил. А где-то к концу школы она однажды затащила его (Леонарду, справедливости ради сказать, в то время мало было интересно что-то кроме подозрительных химических опытов) в оперу, по абонементу на тетралогию о Нибелунгах. Первый «вечер Вагнера» он выдержал на чистой силе воли, на втором — заснул, а с половины третьего позорно сбежал. Однако Хильдегард Земман обладала тем удивительным, на его взгляд, свойством — глядя на неё, хотелось любить музыку. Походы на классические концерты в её исполнении были скорее ритуалом — причём ритуалом, восстанавливающем силы и моральные, и физические. И если до того Лео был не уверен в правильности своих мыслей и рациональности происходящего, то, слушая «Полёт валькирии», убеждался в этом с каждой секундой. После оперы странно задумчивая Земман вдруг согласилась на его предложение её проводить, и несмотря на то, что всю дорогу они провели в молчании, Леонарду смутно чудилась в этом какая-то судьбоносная торжественность. — Вы понимаете, к чему идёте, Граф? — спросила она, когда впереди показалась громада её многоквартирного дома. — Вернее сказать, понимаете ли вы, чего вы хотите? — Наверное, — отозвался он чуть погодя. Земман едва заметно качнула головой. — Я признаю, что вы мне нравитесь, Граф, — она вглядывалась вперёд, поверх крыш. — И речь, конечно, не о профессиональной этике: мы с вами взрослые люди и решить эту проблему сможем, не сомневаюсь. Но хоть я и хорошо сохранилась, не забудьте, что мне на двадцать лет больше, чем вам. Это вроде бы мелочь — но в моём возрасте уже не слишком верят в большую и вечную любовь. — Некоторые говорят, что судмедэкспертам в принципе по рангу не положено верить в любовь, — Леонард улыбнулся. — Стереотипы, — Земман слегка наклонила голову к плечу. — Я ничего вам не обещаю. И не буду. Скорее всего, долго мы с вами вместе не проработаем. Впрочем, вам будет полезно — отвлечётесь и, может быть, когда-нибудь станете нормальным человеком. — Что вы имеете в виду? — Нормальным, — она усмехнулась. — Без постоянных трупов и чужих кишок. Остепенитесь, будете читать лекции зевающим студентам. Знаете, иногда я мечтаю о том, чтобы читать лекции: в сущности, теория всегда безопаснее практики. Практике я посвятила двадцать с лишним лет жизни, и если говорить начистоту, иногда мне кажется, что в жизни должны быть не только трупы, — Земман проглотила смешок. — Вы не бойтесь, Граф, я не завтра убегать собираюсь. Сначала вы под моим руководством ещё диссертацию напишете. Только хватит ли вам одной диссертации? — Может быть, нет, — честно признал он, сосредоточенно моргая. — Но, может быть, этого будет достаточно. — Только не жалейте, Леонард, — она развернулась к нему лицом, и он еле устоял на ногах, когда Земман ловко подтянула его к себе за бабочку. Что, наверное, удивляло его больше всего, это та лёгкость, с которой оба они перескакивали с официальных «доктор» и «Граф» на «Хильдегард» и «Лео» — безо всяких поползновений смешать личное с общественным. В любви же Хильдегард Земман в принципе руководствовалась, похоже, лишь одним правилом: никогда о ней (о любви) не говорить. И всё же с того самого решающего вечера после Вагнеровских Нибелунгов Леонард ни разу не усомнился в своём желании. Жизнь текла размеренной чередой, и их странный роман органично вписался в рутину. Они по-прежнему ходили в оперу после успешных расследований — только теперь по его инициативе; и изменилось разве то, что ежедневно на столе доктора Земман появлялась кружка кофе (по её личному рецепту), да в статьях всё чаще их фамилии мелькали в соавторстве. — Я нечасто курирую аспирантов, чаще я пишу им гневные рецензии, но знаешь, твоя диссертация весьма и весьма неплоха, — Хильдегард оглянулась через плечо на замотавшегося в одеяло Леонарда. — Ты радуешься или разочарована? — сонно пробурчал он, переворачиваясь на бок. — Это взаимосвязанный процесс, — она с шелестом пролистнула несколько страниц, просматривая свои же пометки на полях. — Но я скорее радуюсь. Надо же мне на кого-то оставить родной морг. Леонард усилием воли подавил мгновенное желание подскочить и только поднял на неё вопросительный взгляд. Хильдегард, конечно, не могла его видеть, но напряжение почувствовала — или даже предугадала, потому как через пару секунд отложила папку с диссертацией и повернулась лицом. — Ты уже специалист не хуже меня. С теорией у тебя даже лучше, а практику наработаешь, — она опустилась на бок так, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Судебная медицина — не женское дело, слышал? — Я из семьи потомственных врачей разного профиля, так что это глупый стереотип, — Лео перекатился ближе, соприкасаясь с ней лбом. — Ты действительно собираешься бросить дело своей жизни? — Я собираюсь его бросить двадцать с лишним лет как, — ворчливо отозвалась Хильдегард. — Уехать в какой-нибудь серьёзный университет и читать там лекции. Никаких трупов и никакого адреналина, — она кончиками пальцев дотронулась до его щеки и скользнула ладонью вниз, между ключицами и по груди. — Но обычно как только я об этом задумываюсь, случается какое-нибудь отвратительное преступление, и мне снова приходится забыть о прекрасном будущем во имя потрошения чужого желудка и изучения чужих переломанных костей, — добавила Хильдегард уже едва слышно перед тем, как поцеловать подслеповато щурящегося без очков Леонарда. — Большая часть добропорядочных венцев сочли бы привычку беседовать о методах вскрытия трупов посреди любовного акта как минимум нездоровым, — заметил он, охнув, когда она, перевалившись, всем весом вдавила его в простыню. — Не перенимай моих дурных привычек, — передразнила Хильдегард, чуть съезжая на бёдра и поудобнее выгибая крепкие ноги. — Перенимай полезные. Она восседала на нём с той же грацией, с какой огибала операционный стол и обращалась со скальпелем, и у Лео в горле перехватывало от этой нарочитой небрежности, с которой Хильдегард ухитрялась совмещать в себе несовместимое. И когда она, нависая над ним коршуном, заставляла тянуться к ней и входить в неё, он мог лишь с ужасом осознавать, что давно и беспощадно влюбился в женщину, которая то и дело обещала исчезнуть из его жизни. То, что Хильдегард Земман сдержит своё обещание, Леонард понял окончательно в тот день, когда она поздравила его с тем, что он «превзошёл учителя». Это была, в сущности, мелочь: он всего-навсего заметил, что у жертвы было слишком слабое сердце, чтобы принимать сильнодействующие препараты, которые ему приписывали родственники. И Хильдегард впервые улыбнулась ему на работе: так рассеянно и слишком непохоже на неё. На защите, впрочем, доктор Земман появилась. И это был последний момент их общего триумфа. — Сегодня моя очередь вести тебя в оперу, — сказала она, встретив Леонарда у выхода из аудитории, слегка взъерошенного ещё после встречи с комиссией. — «Кармен». Моя любимая. Не откажешься? И это был слишком очевидный конец, чтобы упоминать об этом вслух. — На следующей неделе я уезжаю в Мюнхен, — просто объявила доктор — Хильдегард, когда они не спеша прогуливались по полупустой площади вечером. — Читать лекции? — зачем-то переспросил Леонард. — И писать статьи. Иногда мечты сбываются, — она улыбнулась плитке под ногами. — Ты ведь не собираешься возвращаться. — Не собираюсь, — Хильдегард сбавила шаг: они приближались к трамвайной остановке. — Может быть, меня хватит на поздравительные открытки. Но, в конце концов, мы уже не в морге, так что — я могу ошибиться, как знать, — она протянула руку, и Леонард молча поднёс её ладонь к губам. Хильдегард Земман в самом деле прислала поздравительную открытку — через год на Рождество — но уже не из Мюнхена, а из ЮАР. Через пару лет доктор Граф, просматривая научный журнал, где должны были опубликовать его собственную статью по методам определения возраста, наткнулся на соседней странице на знакомую фамилию, но автор значилась профессором университета Торонто. Когда, впрочем, Леонард решился отправить по указанному адресу письмо, оно вернулось обратно, так и не доставленное. — Тело в овраге, герр доктор, осторожнее, не упадите, — рядом сновал заботливый и вечно сосредоточенный Алекс Брандтнер. Леонард Граф, кряхтя, спустился по откосу и огляделся. Совпадение как оно есть, — подумалось ему на мгновение, когда он увидел тело, и на долю секунды что-то стиснуло горло. А впрочем, глупость, конечно: такой она могла бы быть лет тридцать назад, — мелькнула следующая мысль, уже более сознательная. Граф опустился на корточки и на мгновение прикрыл глаза. «Requiestcant in pace. Amen». Примечания: Доктор Земман читает католическую молитву об усопших «Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный. Да почивают в мире. Аминь». «Va, pensiero» — самый знаменитый хор из «Набукко», поётся в третьем акте.