Сновидения

      Летняя ночь, словно летящая сквозь времена и миры, необычайно тепла даже для этого времени года. На чёрном небе призывно блестят далёкие звёзды, и случайный путник может вволю любоваться на них перед сном: сейчас настолько тепло, что можно спать и без палатки, а комары в королевстве недостаточно злы, чтобы кусать уставших приключенцев. В том числе — и тех троих, что спят сейчас под раскидистыми ветвями старой яблони. Дело даже не в том, что они герои; просто проблематично кусать человека, надёжно укрытого одеялом. И костром от них пахнет так, что насекомые пролетают мимо, и от снов их веет столь далёкой древностью, что никакая живая тварь не осмелится потревожить это странное трио.       Ближе всех к дороге, свернувшись в очаровательный тёплый клубочек, спит маленькая демонесса с розовыми волосами. Девочка что-то бормочет во сне, улыбается, дёргает крылышками на голове.       Руки снится Креашион.       Великий герой для наследницы Короля демонов — исторический персонаж, самое яркое и безумное воспоминание всего демонического мира. Прошло уже столько лет, а его личность до сих пор вспоминают с благоговейным трепетом. Как спасителя мира, как героя, как единственного, кто сумел поставить на место зарвавшегося Рукимедеса Первого…       Но не как человека, которого Руки-тян случайно встретила во время своих странствий.       Она до сих пор не может до конца поверить, что этот вечно ехидный королевский гвардеец — и есть великий герой, пусть все древние изображения и описания и указывают на обратное. Поэтому Креашион — настоящий Креашион — снится ей на страницах старинных книг, пожелтевших от времени. Снова и снова повторяет Руки-тян во сне то, что рассказывали ей учителя на уроках истории: «Тысячу лет назад, когда первый Король Демонов решил захватить мир…». Она помнит даты, помнит события, помнит хронологию. Но кем был герой, что за личность, — Руки не в курсе. Так и не может связать воедино изображения в альбомах и темноволосого парня в красном шейном платке.       Для неё Креашион — это история. Древняя-древняя, покрытая пылью. Школьный курс.       Первый луч розового рассветного солнца касается детской щеки, и Руки-тян с улыбкой просыпается, подставляя маленькие ладошки тёплым лучам. Начинается новый день.       Неудобно умостив русоволосую голову на корнях дерева, раскрыв рот так, что струйка слюны стекает по щеке до самого уха, постоянно мыча и брыкаясь во сне, почти скидывая с себя одеяло, спит на мягкой траве непутёвый герой номер сорок пять.       Альбе снится Креашион.       Ещё будучи маленьким ребёнком, будущий герой увлекался древними сказаниями. Пока его сверстники обсуждали, как бы половчее проникнуть в чужой сад, или играли в «казаки-разбойники», Альба сидел за сборниками историй, затаив дыхание и прикусив губу. Легенды о героях, о войнах и о подвигах манили его, увлекали, и мальчик мечтал, отчаянно, до слёз в глазах и боли в сжатых кулачках, о том, что когда-нибудь подобные приключения настигнут и его. Что ж, домечтался, если можно так сказать. Но всё равно, его теперешняя участь — пусть она подразумевала насмешки со стороны того же Росса и постоянные утомительные бои и дневные переходы — была лучше обыкновенной жизни провинциального бюргера, который родился, вырос и умер в одном и том же городе.       Альба не знает, что его кумир, герой мечтаний его детства, его самая главная фантазия спит невдалеке от него. Если бы знал — наверное, расстроился бы, что Креашион не имеет сияющего нимба над головой или не выдаёт каждые полторы минуты что-то очень пафосное, суровое и стопроцентно героичное (прецеденты, конечно, были, но не так чтоб слишком…). Хотя чего мы ещё можем ожидать от сорок пятого героя? Он знаком с этим великим существом по книгам, где образ Креашиона представлен как нечто идеальное, так почему же он должен судить иначе?       Для него Креашион — это сказка, символ. Что-то настолько крутое и возвышенное, что не дотянуться.       Резкий толчок в бок будит Альбу, он просыпается и видит у себя над головой лицо Руки-тян. Девочка говорит что-то про завтрак и поход, а он зевает, потягивается, и, повернув лицо к восходящему солнцу, невнятно мычит ей в ответ какие-то отговорки. Начинается новый день.       В стороне от демонессы и героя номер сорок пять, укрытый тенью от яблони, прислонившись спиной к её стволу, молча, не издавая ни звука, спит Росс. Если бы Альба сейчас обратил на него внимание, он бы удивился, насколько серьёзным и даже пугающим кажется лицо рыцаря сейчас, когда на алеющем небе пропали ещё не все звёзды.       Россу снится Креашион.       Точнее, не только.       — Неужели сейчас ты собираешься меня убить — а? — Шион-чан… — издевательски тянет хрупкая фигурка с длинными чёрно-белыми волосами. Из-под лохматой чёлки демонической весёлой яростью светятся алые глаза. — Ты же опять ничего не сможешь мне сделать, так? Ты же опять просто уйдёшь, потому что я слишком… хм? — дорог? — дорог для тебя. Был, — и он смеётся, смеётся заливистым смехом на высокой ноте — у того, чьё тело занял безумный красноглазый учёный, всегда был совершенно удивительный голос.       Герою, стоящему напротив него, служит хорошую службу его плащ: воротник скрывает нижнюю половину лица, поэтому ехидному демону не видно, как того перекашивает от бессильной злости. Это существо, которое — но пока этого никто не знает — вскоре упокоится в пространственном разрыве на добрую тысячу лет, действительно является его самой большой слабостью.       И сам Креашион ничего не может с этим поделать.       Рукимедесу он не отвечает: поддаться провокации сейчас означает нарваться на очередные неприятности, на которые этот своенравный демон с омерзительным характером всегда был мастер. Эгоистичный, ненормальный, истеричный, капризный… Список недостатков владыки тьмы можно перечислять вечно. Но…       Но Шион — так героя звали раньше, это верно — всё ещё не может отпустить два светлых образа, который и по сей день стоят у него за спинами. Рукимедес, каким он был раньше, пусть всё такой же ненормальный, неловкий, постоянно что-то портящий и рушащий, пару раз чуть не спаливший собственный дом из-за своих безумных опытов, но такой свой, такой близкий и родной… Мать герой почти не помнил, так что это существо было ему единственным родителем. Пусть не самым лучшим, но всё-таки родителем. Тем, с которым Шион провёл первые годы своей жизни.       А второй…       Мальчик с каштановыми волосами, единственный и ближайший друг. Тот, с которым Шион, став постарше, проводил всё свободное время, тот, который когда-то посадил вместе с ним яблоню на яркой солнечной полянке, тот, кто стал для мальчика вторым — а может, и первым — по значимости человеком в мире.       Тот, чьё лицо сейчас скалится в ехидной усмешке, чей голос насмешливо тянет гласные, стремясь раздразнить, обозвать, спровоцировать.       Конечно, герой понимает: вряд ли возможно вернуть былые дни. И то, что его обезумевший отец сейчас прячется в теле бывшего лучшего друга, не играет ровно никакой роли: ближайшие деревни полыхают, заполняя воздух едким запахом гари, и это, как и многое другое — вина владыки тьмы. Рукимедес не может, не должен существовать на этом свете, и Креашион — единственный, кто может его остановить.       Но он просто не в состоянии заставить себя сейчас взмахнуть мечом, судорожно сжатым в холодной ладони, и одним ударом положить всему этому конец. Окончательный и бесповоротный. Навечно.       Солнце встало. Последние звёзды пропали со светлеющего неба. В густых ветвях дерева запищали птицы, со стороны кострища начал подниматься вверх серебристый дымок — Руки и Альба всё-таки разожгли костёр. Порыв ветра сорвал с яблони пожелтевший лист — лето подходит к концу — и сбросил его прямо в густую чёрную шевелюру рыцаря.       Но Росс всё ещё не проснулся. Потому что для него герой Креашион — это он сам. И новый день не начнётся, пока Владыка тьмы не будет запечатан.       Навечно.

***

      В пространственном разрыве нет такого понятия, как время. Здесь нет ни рассветов, ни закатов, ни новых дней. Здесь вообще ничего нет. Кроме, пожалуй, гигантского мыльного пузыря, на котором, вальяжно растянувшись, храпит незадачливый король демонов. Бывший.       И снится ему…       Кто бы, интересно, знал, что ему снится?       Наверное, всем будет намного лучше, если мир никогда этого не узнает.