Дом догорал

Огонь от дома поднимался, казалось бы, до самого потолка, где безвкусно была изображена подкрадывающаяся ночь. Эван не любил такие ночи – в них было больше тьмы и злобы, нежели действительно приятной и спасительно темноты, скрывающей фигуры в своем мраке. Этот маленький, уютный, но уже умирающий дом терял последние остатки своего достоинства, распадаясь на горящие и тлеющие балки, трещал глиняной черепицей на крыше, что лопалась от нестерпимого жара, и плевался огненными искрами на окружающие деревья и каменную оградку, когда-то защищавшую от маленьких лестных обитателей. Было жутко и, одновременно, так обидно, что единственные слова, которые смог промолвить Эрдок, глядя в переполненные гневом и болью глаза, непривычно-карие, все пара слов, которые действительно решили жизнь проводнику: - Я пришел Вам помочь, - и это все, на что хватило офицера со стажем, привыкшего уговаривать свою взбалмошную госпожу не делать ту или иную глупость. Но то, что он сейчас делал – не было глупостью. Это была измена. Измена Королю Башни, измена его правителю. За такое - смерть будет самым безболезненным избавлением от всего. Но у Эвана не была такого шанса – согласиться на подобное, потому как от него зависели сейчас как минимум три жизни. Вытягивая вперед руки, показывая, что оружия у него нет, и он не собирается нападать, юноша сделал аккуратный шажок вперед, мысленно умоляя всевышние силы подержать потолок над головой еще немного, буквально столько, сколько потребуется для того, чтобы убедить загнанного в угол зверя в том, что он безопасен, что он – путь к спасению. - С чего я должна тебе верить? – зло шипит Анак, крепче перехватывая Зеленый Апрель, сощуриваясь, отчаянно вдыхая гарь, но не сдвигаясь с места, преграждая вход в горящий дом, словно бы… что? Защищая и без того разваливающееся счастье, не пуская в свою священную обитель чужака? - Принцесса, прошу Вас, у нас мало времени, - Эван уговаривает обезумевшую женщину, сам не понимая почему. Однажды, офицер обязательно предъявит весь счет своей долбанутой госпоже, что не умеет жить мирной и спокойной жизнью, довольствоваться благами, преподносимыми ей за просто так и не лезть не в свое дело. «Обязательно», - уговаривает сам себя Эрдок, чувствуя, что голова начинает кружиться от нестерпимого жара и малого количества кислорода. Конечно, жалкий пожар одного домика нельзя назвать той самой точкой, которую Эван не мог пересечь, словно непреодолимый рубеж. Будучи действующим офицером, Эвану порой приходилось быть там, где не то, что дышать, а думать было настолько затруднительно, что кровь останавливала свое движение в венах. Взять все тоже место, куда его дурную госпожу понесло с три месяца назад – к кладке стального угря. Ладно ей – она вообще как элефант непробиваема, ей разве что показалось, что между лопатками чешется, а Эрдоку даже на подходе к данному месту плохо стало. Он так и не пошел следом за этой идиоткой, что лезла опять не в свое дело. Нужно знать грань, за которую не стоит шагать. Этим и славится проводник. Неожиданно, словно озарение, Эван вспоминает про платок и завернутое в него нечто, которое передала его госпожа. Дрожащими руками, боясь спровоцировать и без того нервную опальную принцессу, Эван вытаскивает передачу и протягивает ее застывшей девушке. Та нервно сглатывает, рассматривая цвета платка, а затем рывком откидывает один край, рассматривая, что же там. Юноше тоже было интересно, но будучи почти коротышкой рядом с высокой стройной девушкой, заглянуть наверх не представлялось возможным. Зато было прекрасно видно, как побелело зеленоватое лицо собеседницы, как нервно она выдохнула, то ли плача, то ли смеясь от переполнивших ее чувств. - Внутрь. Скорее, пока нас не увидели. Я меняю условия, - и все, что остается делать Эрдоку – это скрипеть зубами и следовать за принцессой вглубь ее горевшего дома. «Видимо, авантюризм и непроходимая тупость присущи всем принцессам Захард», - мысленно решал для себя задачку Эван, пытаясь решить, куда деть того смертного, с которым убежала принцесса. Ведь ради него она готова отказаться от своей жизни и остаться в этом доме? Внутри все было получше, чем казалось снаружи. Хотя дом горел, но потолок оставался неизменно белым, стены не закоптились, а перегородки между комнатами все еще хранили некоторое изящество и загадку, особенно заметную в оранжевом свете подступающей ночи. Мужчина, сидевший на татами, сорвался, стоило Анак войти в дом и закашляться от едкого запаха горевшего кипариса в ограде. Но, расправившись в руках человека, девушка все же произнесла, глядя на проводника слишком сурово, но вместе с тем, обреченно, будто бы Эван сейчас был последний, кто мог спасти ее утопающую душу. - Уведи ее отсюда, - короткие три шага мимо проводника, и Эрдок забывает, как это, произносить звуки, глядя на испуганную, едва ли не плачущую девочку, прячущуюся за перегородкой. - Святые небеса, - только и удается сказать юноше, рассматривая точную копию госпожи Анак, только маленькую, перепачканную землей, с содранными коленками и в простецком платье, больше подходящем для жителя какого-нибудь отдаленного уровня, например десятого или восьмого, где большая часть жилого помещения засеяна злаками и другими продуктами питания. Он совсем не ожидал, что у принцессы есть дочь. А ведь это куда большее нарушение правил, чем побег с оружием серии 13 месяцев и неповиновением Королю Захарду. Это в тысячу раз хуже, и, уж если кто-нибудь узнает, что он помогал Анак – ничто не спасет Эвана и его госпожу от расправы. - Уведи отсюда мою дочь, проводник. Пусть моя младшая сестренка позаботиться, чтобы она была в безопасности, - шепчет Анак, прижимая к себе перепуганную девочку. За стенами слышится взрыв, достойный крушения этажа – установленный Анак барьер пал, а значит в запасе слишком мало времени, преступно мало времени. Мужчина вылетает из дома, прихватив с собой из арсенала жены иглу и копье, будто бы это поможет ему продержаться хотя бы минуту против королевских карателей. - Мамочка, - девочка испуганно жмется, зарываясь в складки платья, желая словно бы очнуться от страшного кошмара, слишком похоже на реальность. Эван отрывисто кивает, показывая свое согласие, мысленно проклиная себя, Захарда, свой офицерский ранг, добланутую и эгоистичную госпожу, приносящую одни проблемы, огонь, пожирающий стены этого дома и Рена, что никогда не отпускает свои жертвы, как вцепившаяся в глотку псина. - Слушай меня внимательно! – Анак встряхивает девочку, вырывая ее из плена собственной юбки, склоняясь к ней и внимательно заглядывая ей в глаза. – Крепко держи этого дядю за руку и не отставай от него! Поняла? – малышка отрывисто кивает, с ужасом заглядывая за спину маме, рассматривая, как полыхающие там огни меняются, преобразовываясь в форму человека. За окном слышится адский крик, переполненный болью и страданием. Эван отрывисто плюет на пол, мечтая одновременно оказаться в другом месте и вместе с тем желая прямо сейчас сорваться с места и прибить на месте этого садиста, что любит издеваться над своими жертвами до последнего. – Моя любимая дочурка, я скоро приду за тобой, - шепчет на прощание Анак, отдавая в руки дочери легендарный Зеленый Апрель, заставляя себя фальшиво и ненатурально улыбнуться, смаргивая подступающие слезы, неподвижно застыв на месте. Эван берет за руку девочку, ведет ее туда, где должен быть второй выход: проводник ни за что и не при каких обстоятельствах не поверил бы, что принцесса не позаботилась о дополнительных выходах из своего убежища. Малышка едва передвигает ноги, словно бы не понимая, что от нее требуется, но все же беспрепятственно следует туда, куда ее ведут. Неожиданно, крик на заднем плане обрывается, его перекрывает раскатистый, почти счастливый смех, а малышка бежит обратно к матери, что сейчас с болью прикрыла глаза, слушая трещащую тишину дома и смерть человека, ради которого она отказалась от всего. Девочка плачет, цепляется маленькими руками за маму, а та повторяет снова и снова, словно не успокаивает свою дочь, а саму себя: - Не плачь. Не плачь, слышишь? – Анак сглатывает подступивший ком, что-то шепчет на ушко дочери, чего не слышит Эван. Его сейчас мало волнуют все эти нежности. У них слишком мало времени – нужно уйти незамеченными до того, как каратели вторгнуться в дом. А с длинными проводами все сорвется, и все погибнут зря. – Хватит плакать! Если ты не уйдешь и будешь продолжать рыдать, мама тебя накажет! – отчаявшись, строжится принцесса, почти отталкивая от себя дочь к застывшему недалеко Эрдоку, как девочка неожиданно протягивает маме лазурный камешек, сделанный в виде обычной подвески. Анак глухим голосом благодарит свою дочь, после чего отходит прочь, позволяя Эвану взять девочку на руки. А затем – дикая, почти невообразимая спешка, которая никогда не была присуще Эрдоку. Он бежал прочь так, словно бы за ним гнались все монстры 135 этажа, решившие включить в свой рацион маленького коротышку и молоденькую девочку. Взрыв за спиной Эван скорее почувствовал, нежели услышал – девочка отчаянно, но вместе с тем, тихо плакала, крепко вцепившись в грубую ткань рубашки проводника. Почувствовал, как колыхнулось шинсу, как ударил ветер в спину. И вместе с этим – как в душе у него лопнула струна терпения, хранившая до этого Эрдока от поспешных суждений. «Однажды, в Башню придут перемены. Я верю в это, - говорила часто госпожа Юри наедине, но Эван не воспринимал ее слова всерьез. Зачем перемены, если нынешний строй устраивает всех? Теперь же, держа на руках ни в чем неповинного ребенка, которого ожидать в Башне будет только смерть, офицер понимал всю глубину ненависти своей принцессы. – Я сделаю все, чтобы эти перемены захлестнули Башню и вымыли с нее всю грязь. Однажды я сделаю это, Эван». Резко прыгая в омут, ведущий на три этажа ниже, Эрдок мысленно пообещал себе обязательно помочь своей госпоже, не выдавая ее Королю, ощущая резкую потребность впервые в жизни искренне и не кривя душой согласиться с этой эгоистичной кровавой принцессой. И однажды, это перепуганное дитя пройдет свой путь. Эван чувствовал как проводник, что эта девочка будет карабкаться наверх, используя все, что у нее есть ради достижения своей цели. Он чувствовал, что это одна из тех волн, которых так ждет госпожа Юри. Однажды, Башня захлебнется силой волны, что настигнет ее.