Матери нового мира

      Какая ирония, ведь они уже встречались прежде – на одной светской тусовке: Глотова обязывала показываться на таких мероприятиях должность – порой там можно было завести полезные знакомства. Надя же появилась с очередным папиком. Мужчина, едва его взгляд наткнулся на девушку, только поморщился: он знал цену таким вот красавицам и цена эта, как правило, исчислялась в американских долларах. Такие просто не созданы для семьи или материнства, но вполне годятся для того, чтобы доставить немного удовольствия, особенно если соответственно вознаградить их усилия. Надя же сразу определила мужчину средних лет с холодным, оценивающим взглядом как маниакально одержимого трудоголика: ловить в этих водах было нечего по определению – такие женаты на своей работе, и любовнице, вроде неё, в крайнем случае, будут перепадать только крохи его внимания.       Ни один не догадывался, что их судьбоносная встреча еще только должна состояться: уже после того, как вирус опустошит Москву, напоследок убив и порожденных им чудовищ – мураний. Впрочем… не всех.       Он знал, что сотрудники вот уже час толпятся возле его кабинета, не решаясь войти. Слышал голоса за дверью и гадал: что служит причиной их нерешительности? Страх перед ним, президентом компании, или понимание, что скоро он перестанет быть таковым?       Над головой Глотова повис дамоклов меч, который с минуты на минуту должен был сорваться вниз: теперь, когда проект «Клейто» провалился, его отстранение – вопрос времени. И кара отнюдь не ограничится всего лишь лишением важного поста: расплачиваться за грандиозный провал придется собственной жизнью.       Поэтому Глотов даже не думал облегчать участь притихших у дверей сотрудников. Он был занят: в упоении громил собственный кабинет, разбивая все, что только попадалось на глаза. И, давая выход кипевшей внутри ярости, представлял на месте бездушных, ни в чем неповинных вещей профессора Радомского.       Если бы он только мог до него дотянуться… Глотову уже было все равно, что станет с проектом и возможно ли разработать вакцину: все, чего он хотел сейчас – это с наслаждением вцепиться в глотку этому ученому-идеалисту, не пожелавшему понять цели их организации и пустившему коту под хвост годы, десятки лет исследований! Глотов задушил бы его голыми руками, не чувствуя при этом ничего, кроме глубочайшего, почти экстатического удовлетворения. Этот человек не только разрушил его проект – все, чем жил все эти годы Глотов: он посмел уйти после всего этого безнаказанным. Сбежал в самый последний момент, прихватив дочку и единственную возможность реабилитироваться для Глотова.       Когда в кабинете уже не осталось ничего, что можно было бы разбить, в дверь, наконец, постучали.       В проем просунулась голова Васильева: того самого ученого, взявшего на себя управление проектом после бегства Радомского. – Господин президент, вы позволите?       Глотов, сидевший на полу посреди комнаты, меланхолично взглянул на вошедшего. Он воспринимался не целиком, словно состоял из отдельных, живущих собственной жизнью частей: белый халат, густая бородка, голубые «добрые» глаза, очки в роговой оправе, всклокоченные волосы и дешевые ботинки.       Глотов подумал, что за неимением Радомского, он мог бы попробовать придушить этого: будь Васильев поумнее, давно бы разобрался в том, какой эффект произведет ультразвук на мураний. Однако первый порыв уже прошел, ярость нашла свой выход, и он только поморщился от отвращения, которое вызывал в нем этот карманный ученый: ограниченный, не способный к полету мысли, действующий строго в заданных рамках и вежливо-подобострастный – ненавязчиво, но все же заметно. При всей ненависти, испытываемой Глотовым сейчас к Радомскому, он вынужден был признать, что тот хотя бы не опускался до прислуживания. – В чем дело? – холодно поинтересовался Глотов.       Голос был прежний: командный, четкий и требовательный, хотя он, вероятно, совершенно не вязался с образом: помятый костюм, взъерошенные волосы и остывающее безумие в глазах - последнее, с чем мог ассоциироваться Глотов. – Мне кажется, вы должны взглянуть на это. Я… – Они умирают, – так же апатично протянул Глотов – разве что не зевнул. – Больше мне ничего не интересно.       Он очень хотел, чтобы его оставили в покое. Хотел достать виски, если в раскуроченном баре еще осталась хоть одна целая бутылка, и распить в одиночестве. Васильев, однако, был настойчив и, в конце концов, вынудил его пойти с ним в лабораторию.       Выходя из кабинета, Глотов кивком головы приказал одному из телохранителей следовать за собой. Если этот бездарь сообщит ему что-нибудь недостойное его внимания, эта новость окажется последней в его жизни.       Оказавшись перед стеклом, позади которого была комната, в которой прежде демонстрировались результаты опытов над мураньями – та самая, в которой почти постоянно находилась одна из его любимиц, Глотов замер. Мгновение все было как тумане, в голове даже мелькнула мысль, что просто убить Васильева определенно будет мало… но затем взгляд прояснился и Глотов увидел её.       В красном. Изысканное в своей простоте платье ладно облегало красивый стан. Немодельная, но аппетитная фигура: приятные глазу изгибы, откровенно сексуальные черты лица, светлые волнистые волосы… черные мураньи глаза. О да, это определенно была одна из них – целая и невредимая.       Сквозь туман доносился голос Васильева: Глотов не понимал, о чем тот говорит, до него доносились лишь отдельные слова – «рост гормонов», «спровоцировал», «усилил», «беременность».       Беременность.       У Глотова дернулся кадык и он нервно потянул шею. Он буквально чувствовал, как расступаются тучи над головой, а сердце наполняется безумной надеждой: еще не все потеряно! У него еще есть шанс!       Ну, и конечно, Глотов не вспомнил, что уже виделся с этой девушкой – вернее, с той, кем она была прежде…       В той прошлой жизни, которую Надя больше не помнит, она всецело зависела от мужчины. Он был центром её мира, вокруг него вертелась вся её жизнь. У него не было какого-то конкретного лица или имени: просто особь мужского пола, достаточно богатая, чтобы обеспечить её, и в меру привлекательная, чтобы ей не приходилось кривиться, укладываясь в его постель. Да, мужчины возле неё менялись, менялись часто, но одно оставалось неизменным: она была зависима.       Переродившись, она впервые превратилась в ту, от которой зависит жизнь мужчины. Ей, даже не желавшей в той прошлой жизни слышать о том, чтобы иметь детей, предстояло стать одной из матерей нового мира.