Инстинкты

Соня тихо лежит под большим одеялом, засунув нос в воротник большой футболки, которую ей дал Ярый - она тоже пахнет, как он. Сам Ярый лежит на узкой раскладушке, изголовье которой упирается прямо в Сонину кровать - она может рассматривать его лицо сверху и сбоку, смотреть на огромную руку, закинутую за голову. Он просто молча лежит и смотрит в экран -- показывают какой-то блокбастер. Соне хочется, чтобы он что-то ей сказал, что-то сделал, дотронулся до нее -- но Ярый просто лежит и смотрит. Смотрит в экран, но даже вряд ли сразу сможет ответить, что это за фильм. Он чувствует кожей, всем существом, что она здесь, она рядом, на расстоянии вытянутой руки. Когда-то он думал -- вот бы просто видеть ее, но теперь, когда для этого стоит лишь повернуться, он не может этого сделать из-за сжигающего его возбуждения. Теперь ему хочется больше. “Тьфу, бля, что ты за урод-то такой”, -- гонит Ярый от себя эти сводящие с ума картинки, но они не уходят… -- Если тебе неинтересно, я выключу, -- говорит он, чуть поворачивая голову, чтобы завести хоть какой-то разговор. -- Нет, не надо, -- отвечает Соня, которой тоже хочется что-то сказать, но она не находит, как зацепиться за эту фразу. Повисает звенящая тишина -- в эту паузу каждый ждет, что другой заговорит. *** Соня знает себя такой всю жизнь -- всегда очень робкая, мирная, спокойная, иногда она впадает в какое-то неуправляемое состояние, в котором подчас делает такое, чего бы никогда не сделала. Вот и сейчас, под давлением собственных эмоций, она чувствует, как подкатывает эта волна -- ей кажется, что еще немного, и она просто вцепится в него, как безумная, с тем же шумом в ушах от ярких картинок их ночи. “Да просто поцелую, и все. Хуже не будет”, -- думает в этот момент Ярый, но, встав с постели, не выдерживает, и проходит мимо. В ванной он долго стоит, подставив голову под ледяную струю -- но его все равно не отпускает, как наваждение, осознание ее близости, осознание того, что он может взять ее, ту, из-за которой он так мучился, когда она была далеко. “Хочу -- значит, делаю”, -- это всегда было его жизненным принципом. “Так чего ты сейчас боишься?”, -- спрашивает себя Ярый. И сам себе отвечает -- ее, Соню. Привыкнув наплевательски относиться к женским истерикам и манипуляциям, обращавшийся с той же Таней так, как ему было удобно, и никогда не задумывающийся, как удобно ей, перед Соней он просто робел. Ее реакцию он не мог просчитать, но знал, что она не уступит, если что-то будет не по ее. От поцелуя она могла загореться, как спичка, и увлечь его в свой сладкий, обволакивающий омут, или же, наоборот, вспыхнуть от гнева, окатив его презрением. Уже почти подойдя к комнате, он услышал звонок телефона. Соня тоже его услышала, и вся обратилась в слух. Ярый был бы рад уйти как можно дальше от Сони, посмотрев на экран, но небольшая квартира лишила его этой возможности. -- Да. Занят, да. Нет, сегодня нельзя. Да я не могу, говорю же. Всё. Всё, давай. Переночуешь у подруги, не могу. Всё, точка. Соня слышала это, и слышала раздраженный высокий женский голос на другом конце. “Ах да, глупая Соня, что же ты себе выдумываешь, у него давно своя жизнь, девушка, из-за тебя, калеки, он теперь ссорится с ней… Ты всем мешаешь, всем!”, -- горько думает Соня, уже вынашивая в голове совершенно обратное страстному порыву решение… Когда Ярый возвращается, он видит, что Сонины глаза закрыты. “Спит”, -- с досадой на самого себя думает он, и тихо ложится в темноте. Соня открывает глаза, беззвучно глотая слезы. *** Утром она улыбается ему, провожая у двери. -- Я уже скоро приду. Не скучай. Он смотрит на Соню, прислонившуюся к дверному косяку. “Хочу поцеловать ее”, -- думает он, представляя себе, что они уже очень давно вместе, и что она провожает и ждет его так каждый день -- красивая, милая, заспанная, теплая и соблазнительная после постели, в его майке не по размеру, из-под которой видны гладкие, возбуждающие до кончиков пальцев ноги. И в тоже время он видит в Сониных глазах что-то такое, что вызывает в нем плохое предчувствие. “Не ходи никуда, не уходи”, -- словно кричит его сознание. Будто отвечая ему, а не Соне, он еще раз произносит: -- Я недолго. -- Хорошо, -- говорит Соня, повторяя про себя: “Не иди, не иди, не иди!”. Она знает, что принятое ей решение правильное, что никакого другого выхода для нее быть не может, но черт, как же ей хочется, чтобы все было по-другому! В узком темном коридорчике она встает за его спиной, чтобы запереть за ним дверь. Ярый, внезапно вспомнив про вторые ключи, резко поворачивает обратно, и Соня, не понимая, что он хочет сделать, от неожиданности чмокает его в щеку -- скорее автоматически, так ведь все прощаются, почему бы и нет? Этот жест, интимный и милый, словно разрушает стену отстраненности, звучит в унисон желаниям Славы, и становится для него щелчком спускового крючка: он сгребает руками маленькую фигурку в полумраке, прижимает к себе так сильно, что ему самому спустя долю секунды становится страшно за Соню; находит ее губы и целует, целует так, что непонятно, это страсть или ярость -- до боли, чуть ли не рыча. Он не знает, на какое время он теряет голову, чувствуя только Соню, ее губы, руки, запах, тело, словно вселенная уменьшилась до ее размера, словно она -- черная дыра, засосавшая его без остатка. Как сквозь вату, он слышит: “Всё, хватит, тебе же пора!”, и чувствует на своем животе два твердых, как камешки, кулачка; Соня скользит, смеется, вырывается из его рук, как какое-то одушевленное, но животное существо, сказочное: Славе кажется, что, как только он отпустит ее, он может оказаться где угодно -- в толпе, клубе, на горе, в поле, а в ее объятьях -- всегда эта темнота, звенящая тишина и сжигающее желание, поднимающееся откуда-то снизу к горлу, заставляющее едва не кричать, от того, как оно разрывает изнутри, как хочется ее залюбить, растерзать прямо здесь. Припертая к стенке, словно ураганом, его порывом, Соня плавится, как будто она не человек, а вода, какое-то жидкое вещество. Ей хочется буквально затечь в него, раствориться полностью: она прижимается к нему так сильно, как только может, но вот стоит немного подтянуть его руками к себе, вцепившись руками в спину, раздвинув ноги и впустив его еще ближе -- и можно выиграть еще миллиметры, полностью слиться. Соня загорается моментально, чувствуя его губы и руки, и, подчиняясь скорее телу, чем мыслям, инстинктивно раскрывается, чтобы почувствовать его телом и там, с внутренней стороны бедер. “Хочу тебя, хочу!”, -- стучит в Сониной голове, и она уже едва не молит Славу сделать это, войти в нее, но секундный стыд и замешательство моментально возвращает ее на землю: это прихожая, это Соня, это Слава, а у Славы есть работа, на которую ему надо идти, и Таня, которую ему надо трахать. А вовсе не Соню, как бы ей этого не хотелось. Соня упирается в него руками, стараясь сдвинуть его, словно лавину, и сама же стонет против своей воли от досады, от того, как ей не хочется его останавливать. Он отрывается от нее, смотрит, словно пьяный, целует еще, еще, притягивая ее голову к себе и отводя, еще, но уже короче, пока не откидывается назад, тяжело дыша -- трудно выйти из этого морока. Все так же, не помня себя, Ярый вываливается за дверь, чтобы очнуться только на холодном утреннем ветру. Голова шумит, и тело еще не отошло от Сониного магнетизма -- Ярый поправляет ширинку и усмехается сам над собой, думая, что кстати надел длинную ветровку. “Я теперь тебя никуда не отпущу, Соня”. *** -- Да отработаю. Дела, не могу, -- Ярый прощается в автосервисе, не в силах думать ни о чем, кроме того, что ждет его дома. Он представляет, что, как, как долго он будет делать, когда придет домой, он просто не может делать ничего иного -- и в конце концов решает бежать к ней, к Соне, чтобы утолить свою бешеную жажду, пока она его не свела с ума. Торопливо проходя мимо рыночных рядов прямо у дома, он слышит тонкий аромат -- цветы. Он так хочет выразить свою радость от того, что она наконец с ним, и он рад этому расхожему стереотипу, этой услужливой традиции -- дарить цветы, ведь ничего и выдумывать не надо. Внутри -- малюсенькая каморка, из угла которой навстречу поднимается ее хозяин. -- Сматри, розы, лилия -- все красивый, свежий, дэвушка подарищь, дэвушка рад будэт, долгое счастье будэт, -- убалтывает его хозяин. Ярый раздраженно отмахивается, берет охапку беленьких, нежных цветов в обрамлении буйной зелени, не глядя кидает на стойку деньги. -- Хорошие? -- недобро спрашивает он, казня себя за то, что нарушает свой принцип -- ничего не покупать у кавказцев. -- Канешна, что ты, я не обманывать... -- Смотри мне, -- угрюмо бросает Слава и выходит прочь. *** Дома он на ходу снимает кроссовки, но перед самым входом в комнату притормаживает -- в нем опять поднимается эта робость, когда он представляет, как Соня поднимет на него свои зовущие глаза. Как в прорубь, бросившись в проем двери, он застывает в изумлении, увидев пустую постель, заглядывает в ванную, на кухню, срывает одеяло с кровати, уже с упавшим сердцем -- и замечает на столе листок бумаги. Его он перечитывает несколько раз, не в силах осмыслить содержание: этот же листок найдут в его окровавленном кулаке полицейские, когда приедут на вызов в небольшую цветочную палатку, забрав из нее обезумевшего парня, громящего витрины, в которых его кровь смешалась с белыми истерзанными лепестками. “Слава, спасибо тебе за все, но нам лучше не видеться. Я пришлю тебе ключ”.