Февраль, 179' 30

Слабый фонарь, висящий на проволоке на подоле старого столба, не спеша качался, обрушивая скрипом ржавчины прохладную тишину зимней ночи. Декабрьский снег, где-то застывший в пятнадцатых числах, ярко отдавал сизо-изумрудным блеском, излучая даже большую пользу, чем не менее холодный полумесяц, таящий взор в беззвездном небе. Не нежен и не груб, вошел он с румяно-красными щеками, едва успевая струсить пушистый снег, не струшивая на сухие тряпки, что когда-то играли роль ковра в трехметровой каморке. Пол дребезжа, скрипнул под высоким, дюймами с семидесяти, мужчиной. Он отряхивал свои волосы, вешая промокший насквозь сюртук, восстанавливая дыхания. Его, всегда казалось теплые руки, были отогреты снегом. "Морозные, нынче, зимы", - подумал он, доставая из подманжетника старые свертки. За окном пылали хладные тени, пока он затрушивал воск для старой свечи, служащей, благо, не первое письмо. А когда ночь была тихая, сквозь старую форточку не ходил на чай Ветер, тогда и пару лишних воспоминаний, очерканные лишь по собственному, личному беспамятью, не коснувшиеся ничьего было ока. Он с тишью лунного отсвета по старой привычке достал желтовато-обожженные свертки, староначатые чернетки и печатные данные, собранные из дальнего города, вокруг которого леса с довольно неудобной грунтовкой. Глаза его начали бегать по начитанным строкам вечерним днем часами прошлых, и, похоже, не раз. Свеча, не меняющая облика уже как двадцать третью минуту скосилась от глубокого выдоха. Так выдыхал он, когда не чувствовал сильно-прошедшего часа, не помнил сотне-прочитанного листа и ощущал сильную колику под старою раною в груди. Он слегка отодвинулся от стола, потирая глаза и сморщенный лоб. В глазах рябило смешанной картиной, свеча становилась сильно яркою, а ночь иссине-черною. Время проходило через каждую букву, так и не стекшую чернилами на светлый лист, который затеняло извилистой тенью осина, так небрежно укрытая ризой снега, улавливая небеспокойные сны тихой ночи. В такие моменты он всегда глядел на уже утихшую метель, которая столь удачно затворяла блестящими отсветами природу зимнего края. В такие моменты он всегда думал о всякой чепухе, даже порой забывая о ходе и последовательности мысли, не делая никаких выводов или самоответов на самовопросы. Он просто высказывал свои антитезные рассудки куда-то с выдохом в накаленную атмосферу уставшего месяца. Месяц уже который раз задавался слишком сложным вопросом о нем, а он всегда спрашивал слишком сложные вопросы у месяца. Все начиналось лишь с "Разве?" да непринужденных эпитетов, гласящих о высшей мере заблуждения. А потом все "Сколько?", да постоянные вопросы, на которые он не просит ответа. Он задавался ее образом, таящим перед помутневшим рассудком. Ведь идти по огнестрельной дороге стало в тысячи раз проще и в миллионы не так больнее, чем, оказывается, любитьгрести тяжесть молчаливой доли. И совсем никогда не казалась ему ночь черно-белою, без синего облака туч; не ни звезд для него и не видит от снега, называя все это в своем монологе "серой морозью". Все начиналось лишь с вопросов, а часами таило любовь к личным пробуждением. Ведь и сам он любил не одну, ведь и сам он выкидывал письма, так монотонно повторяя "устал". Но усталым таким он еще не был. Перед глазами его, затаенными мраком и слабой болью, воссияли все строки, словно лишь буквы на буквах, не на листах. Он вспоминал каждые вечера, каждое почти-нечитаемое письмо, медленно переходящее в судорожный неразборчивый шифр, так много говорящий о получателе, который даже не ждет этих чертовых писем. С каждой строчкой мысли проходила поочередная дрожь, затекавшая на плечах, которые совсем вот недавно были отронуты. Не ссылаясь на глубокую чувствительность, вся эта сухость и совсем уже не теплость дотронутых рук, столько раз ходивших по чужим плечам, теперь вызывала лишь дрожь. А вызывала дрожь она с предпоследнего листа, где количество слов уменьшилось лишь на одно. Сегодня же одно уменьшилось на сто семьдесят девять и "ствуй", так и не дописанное, лежавшее где-то в скомканном листе в пыльном ящике для "не отправленных писем ей".