Не забудь меня

Глава 18 Когда Эмма подъезжает к дому доктора Вэйла, Голд уже поджидает её снаружи. Несмотря на усиливающуюся жару, на нём обычный костюм, угрожающе красный галстук и круглые солнцезащитные очки а-ля Джон Леннон. Он опирается на трость и пристально смотрит на Эмму. (Иногда он, действительно, бывает крайне жутким.) Она паркуется на подъездной аллее, потому что машины Вэйла нигде не видно, и выбирается на асфальт. Её тёмные джинсы мгновенно нагреваются, и она оставляет куртку в машине. - Быстро вы добрались, - говорит она. Она позвонила ему меньше, чем пять минут назад, прямо из больницы, как только выяснила, что Джейн приходила к доктору Вэйлу. Он никак не реагирует на её замечание. - На этот дом наложено заклятие барьера, - говорит он. – И оно чрезвычайно сильное. Эмма щурит глаза от солнца и смотрит на дом. Здание выглядит приземистым, тихим и совершенно неинтересным. Она засовывает руки в карманы. - Вы можете разрушить заклятие? Даже тёмные солнцезащитные очки не могут скрыть проступившую на его лице надменность. Он выглядит так, будто она только что спросила, может ли он превратить кислород в двуокись углерода. Затем он смеётся. (На самом деле, это больше похоже на смешок, на «хо-хо-хо» Санта-Клауса, лишённое всякого веселья, на сверкнувшую золотым зубом усмешку.) Она не уверена, нарочно он пытается вести себя снисходительно или это лишь привычка. - Конечно, могу, - говорит он. – И вы можете мне помочь. - Повезло мне. Он сворачивает с подъездной аллеи и следует по выложенной камнями дорожке к парадному входу. Она раздражённо вздыхает (поскольку он её игнорирует, и она не ожидала ничего другого) и плетётся за ним. Она сужает глаза и вглядывается в дом, выискивая приметы магии, о которой говорил Голд. В её голове пульсирует ощущение, которое всегда появляется перед более или менее случайным проявлением магии, но, насколько она может судить, всё выглядит нормально. Пара резиновых галош у парадной двери (по какой-то необъяснимой причине покрашенной в бордовый цвет); сплетённый из тростника коврик; дверной звонок, который светится оранжевым так, чтобы можно было увидеть даже в темноте; бронзовый номер «65», ввинченный в кирпичную стену; сыроватая газета в тонированном синим цветом почтовом ящике. Никаких признаков преступной деятельности или магической активности. Видимо, Голд замечает её недоумение: он берёт крошечный камушек с бетонной ступеньки и, размахнувшись, бросает в парадную дверь. Воздух мерцает, как поверхность мыльного пузыря, затем выплёвывает камешек обратно так яростно, что тот пролетает через всю улицу и зарывается в ствол дерева. Она изумлённо смотрит на дыру в коре, затем вновь на Голда. Внезапно она радуется, что решила не стучать. Он победно улыбается. Она смотрит, как мыльный пузырь магии меркнет, и снова становится невидимым. - Так… вы можете это устранить? - Конечно, могу. - И как это касается меня? - Ну, я могу провести несколько часов, распутывая этот сложный клубок магических узлов… - он смотрит прямо на неё. – Или мы вместе снесём дверь, так сказать. – Он поворачивается от двери к ней, всё еще улыбаясь так, будто она городской эксперт по взламыванию дверей. (Вероятно, так и есть.) – Надеюсь, вы не против грубого подхода. Она не против. Но она знает, что он этого и ждёт, поэтому равнодушно пожимает плечами, просто чтобы отказать ему в удовольствии. - Что я должна делать? – спрашивает она. Голд протягивает ей руку. Она смотрит на неё. - Вы шутите. Он не шутит. Она вздыхает. Сердито пронзает его взглядом (возмущаясь тем, как насмешливо кривятся его губы и посверкивают глаза) и смотрит на него, пока ей не приходит в голову, что выглядит она почти капризно. Эмма медленно вкладывает свою руку в его. Ладонь к ладони. Кожа к коже. Он сжимает пальцы и снова улыбается. - Не думайте, - говорит он, осторожно направляя их соединённые руки на дверь. – Почувствуйте это. Вспомните, что я говорил: магия – это эмоции. - Да-да, хорошо. Но тяжело не думать, когда его пальцы впиваются в её руку. Когда её окружает слабый аромат дорогого одеколона (потому что она так близко к нему, что может чувствовать его запах - и это совершенно новый для неё опыт, который она ни за что не захочет повторить - даже частично). Когда кровь так сильно стучит в её запястьях, что она думает, что он может почувствовать её пульс. Она думает о том, что её ладони потные, и он, наверное, чувствует отвращение. Она вспоминает, как Мэри Маргарет говорила, что у Румпельштильцхена раньше были чешуйки, и, возможно, они всё ещё у него есть, скрыты манжетами рубашки и кожей. Она думает, что их обоих может отбросить на встречную полосу, едва они коснутся барьера. Она нарочно не обращает внимания на приятную пульсацию энергии в грудной клетке, или на то, как тепло от магии разливается по всему телу и обжигает до самых костей. Вместо этого она закрывает глаза и пытается сконцентрироваться. По рукам бегут мурашки. Ветерок овевает их ноги и взмётывает вокруг них пыль (серую, почти голубую, сверкающую на солнце как кусочки стекла). Медленно, Голд приближает их руки к дому. Вокруг её пальцев нарастает давление, воздух тягуч, точно она пытается прорваться через желе. Она ощущает… что-то между ними, подобное мигу напряжения перед бурей, когда поднимается ветер, и наступает холод. Тепло сохраняется только между их ладонями, обжигая их. Она открывает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть (и почувствовать), как их руки ложатся на бордовую дверь. Штормовое напряжение лопается как мыльный пузырь. Ветер обрывается. Дневные звуки (машины в отдалении, шуршание листьев, пение птиц) возобновляют свой хор. Голд выпускает её руку и поворачивает дверную ручку. - И это всё? – спрашивает Эмма. Она понимает, что слегка задыхается. Она вытирает ладони о джинсы и снова засовывает руки в карманы. - А чего вы ожидали? Бурных аплодисментов? – он толкает дверь кончиком трости, и та легко отворяется. Эмма вглядывается внутрь. Когда её глаза привыкают к тусклому освещению, тени обретают форму, открывая их взгляду хаос. Тумбочка перевёрнута, шарфы и перчатки разбросаны по всей крошечной прихожей. Пол усеян обрывками газет. Упавшая вешалка валяется в беспорядке одежды. Примятая алюминиевая бейсбольная бита и несколько клюшек для гольфа. Не меньше шести различных пар обуви. Она смотрит на разорённую гостиную и жалеет, что оставила пистолет в бардачке "Жука". Прежде чем у неё появляется шанс исправить ситуацию, Румпельштильцхен отбрасывает ботинок кончиком трости и заходит в дом. - Когда будете готовы, шериф, - говорит он, его голос эхом отдаётся в беспорядке вэйловской гостиной. Её рука подёргивается - пальцы соскальзывают к жетону на поясе и проводят по вытертой коже, где должна бы находиться кобура - и она входит в дом следом за ним. (Румпельштильцхен, вероятно, лучшее оружие в городе… и честно говоря, если за ним не присматривать, может приключиться что-нибудь скверное). Они пробираются через беспорядок. Эмма осторожно переступает через вешалку для одежды и прихватывает с пола увесистую клюшку для гольфа - на всякий случай. Став шерифом, она пыталась играть по правилам - более-менее, ради Генри - но она уверена, что где-то в городском уставе есть подпункт, дающий ей право огреть Кору по голове клюшкой для гольфа прежде, чем упрятать эту ведьму за решётку на десять пожизненных сроков. Несмотря на заклинание, следы борьбы и их собственные шаги, тишина окутывает дом, как пыль – антиквариат Голда. Гудит холодильник, механические часы отсчитывают секунды слишком громким тиканьем, которое растягивается на сотни миль. Ни Вэйла, ни Коры. Ничего и никого не видно, когда Эмма следует за Голдом в кабинет, библиотеку, кладовку с бельём, маленькую ванную. В подвале тоже никого, и это её искренне удивляет. Там она крепче перехватывает клюшку для гольфа обеими руками, проверяя пространство за сделанным в домашних условиях лабораторным оборудованием, и игнорирует снисходительную ухмылку Голда. Затем они медленно поднимаются по лестнице, хотя Эмма предпочла бы более бодрый темп, и выходят на второй этаж. Переходят от бетона и труб в подвале, через разорённый холл, к коридору второго этажа, выкрашенному в белый и светло-серый цвета. Если не считать плинтусов светлого дерева, коридор выглядит совершенно стерильным. Это нарушается лишь разбросанными там и сям по голым стенам масляными картинами. (Совсем как в больнице). И в конце коридора, сквозь проём крайней справа двери, на ковер льётся мерцающий свет. Голубой и зеленый, персиковый, снова голубой и снова зеленый. Впервые с того момента, как они вошли в дом, Эмма идёт впереди Голда. Ковёр почти полностью приглушает шаги, она крадётся вдоль стены к открытой двери, высоко подняв клюшку для гольфа. Может быть, Голд с его волшебным дымом и руками, создающими огненные шары – лучшее оружие в городе, но у него нет монополии на причинение травм грубой силой. Дверь уже наполовину открыта, и это обеспечивает укрытие и позволяет заглянуть внутрь. Её взгляд выхватывает неожиданно современный декор: стены покрашены в разные оттенки серого с обертонами голубого, мебель и полки окрашены в чёрный, расставлены безукоризненно, обстановка смелая и с приятными линиями, и выглядит прямо как страница из каталога Икеи. На кровати лежит распластанная фигура. Это мужчина - и он дышит ровно. Вэйл. Она входит, не опуская клюшки, отказываясь от укрытия ради детального изучения комнаты. Она быстро оглядывает углы (Коры нет) и с досадой понимает, что пленительные огоньки были всего лишь отражением скринсейвера с телевизора, укреплённого на стене возле кровати. Она суёт голову в шкаф и прилегающую ванную. Голд тоже заходит в комнату. Она почти подпрыгивает, напуганная его тихим появлением. - Никаких следов Коры, - говорит она и раздражённо швыряет клюшку в дальнюю стену. - Я пришёл к такому же выводу из того факта, что вы всё ещё живы. - Он выглядит не больше раздражённым из-за отсутствия Коры, чем выглядел бы, если бы ступил в лужу и расплескал грязь на ботинки. Только плотно сжатые губы и обыскивающий комнату острый взгляд говорят о чём угодно, только не о равнодушии. - Выглядит так, будто она нейтрализовала Вэйла и ушла. – Эмма делает два шага к кровати, наблюдая, как вздымается и опускается грудь доктора. Вэйл одет в свою обычную одежду: чёрные штаны, бледно-лиловая рубашка и полуразвязанный узорчатый галстук. У него на щеках, как минимум, однодневная щетина, а под глазами тёмные круги, будто он не спал целую неделю. Голд хромает к противоположному от Эммы краю кровати и внимательно смотрит на Вэйла. Он держит руку в нескольких дюймах от лица доктора и водит взад и вперёд над его глазами. Медленно. Возможно, что-то считывая. Накладывая заклинание. Эмма складывает руки. - Я только надеюсь, что для его пробуждения не нужен поцелуй Истинной Любви или что-то вроде того, потому что от меня он его не получит. Голд пристально на неё смотрит. Он поднимает бровь. И, не отводя глаз от Эммы, резко шлёпает Вэйла по щеке. Глаза Вэйла открываются, и доктор вскакивает, принимает сидячее положение, вскрикнув от неожиданности и боли. Он хлопает рукой по лицу и карабкается назад, отбрасывая одеяла в попытке спешно сбежать. Прижимаясь к изголовью, Вэйл таращится на них расширенными глазами и тяжело дышит. Он моргает, и его изумление превращается в ужас. - Шериф, я… что вы… почему он в моей комнате? Эмма игнорирует самодовольную ухмылку Голда (как она должна была догадаться, что мужчина всего лишь спал?) и поворачивается к Вэйлу. - Мы ищем Джейн. - В моей спальне?! – Вэйл осекается, облизывает губы и поворачивается к Голду, поднимая руки так, будто собирается отразить удар. – Эй, послушайте, она классная девчонка, но клянусь, я никогда… Обнажая зубы, Голд приподнимает трость. Он держит её за ствол, и золотой набалдашник угрожающе покачивается у лица Вэйла. - Не в этом смысле, - говорит он, - она у Коры. Морщины на лбу Вэйла расправляются. Понимание зажигается в глазах. Он нервно смотрит на трость. - И если вы как-то в этом замешаны… - Голд улыбается так, словно может в любой момент поджарить Вэйла до хрустящей корочки, - …я заберу обратно вашу руку. – Он слегка постукивает тростью по плечу Вэйла. – Итак, вам есть что нам рассказать? Вэйл беззвучно шевелит губами, затем откашливается. - Мы можем поговорить на улице? – тяжело сглатывая, он мягко отталкивает трость Голда от своего плеча. – Я был заперт здесь с вечера среды, и сейчас очень хотел бы подышать свежим воздухом.

***

Эмма сидит на парадных ступеньках Вэйла, щуря глаза от солнца и наблюдая, как Дэвид вылезает из патрульной машины на лужайку перед домом. На нём ремень с кобурой для пистолета поверх голубой рубашки, и он намного больше похож на шерифа, чем она, хотя она ни за что не признает этого в ближайший миллион лет. Он несёт бумажный пакет и кричит «Привет!» , как только оказывается в пределах слышимости. Она машет в ответ, заставляя себя улыбнуться сквозь сморившую её волну сонливости. Она не встаёт, чтобы поприветствовать его. Внезапно она чувствует себя такой же тяжёлой, как фонарный столб, и примерно настолько же мотивированной к движению. - Где Вэйл? – спрашивает Дэвид, переступая с газона на кирпичную дорожку, ведущую к парадному крыльцу. - В больнице. Парамедикам пришлось едва ли не связать его, чтобы он поехал с ними. - А Голд? - Сказал, что собирается испробовать ещё некоторые выслеживающие чары. – Она беспомощно пожимает плечами. – Но кто знает, чем он на самом деле занят? Дэвид улыбается и кивает. Он присаживается рядом с ней на ступеньках, улыбаясь своей странной отцовской улыбкой (и, наверное, она никогда не поймёт, отчего её кожу покалывает – оттого ли, что улыбка покровительственна… или оттого, что раньше никто никогда так на неё не смотрел). Похоже, он ощущает её неловкость, и переводит взгляд на бумажный пакет в руках. Он протягивает его ей. - Я принёс тебе обед, - говорит он. - Спасибо? – говорит она. Уже почти полпятого – скорее ужин, чем обед – но она ничего не ела, кроме апельсина примерно в одиннадцать часов, и она не собирается спорить о названиях. Она переворачивает содержимое пакета себе на колени: пластиковый контейнер от «Бабушки», в котором: сэндвич с пастрами и горка картошки фри, банка Сассапариллы и стопка салфеток. Он смотрит, как она откусывает громадный кусок сэндвича и говорит: - Я приготовлю тебе что-нибудь на завтра, если хочешь. - Тебе не нужно этого делать, – её слова звучат приглушенно из-за того, что рот набит пастрами. Она глотает и вытирает губы салфеткой. – Знаешь, я уже взрослая. Он игнорирует её протест и снова улыбается. - Я оставлю еду в холодильнике с пометкой, чтобы Генри не съел вместо тебя. - Хорошая идея. Этот ребёнок поедает всё подряд. Дэвид выгибает бровь. - Удивляюсь, от кого он это унаследовал. Она упирается в него едким взглядом, но тут же кидает в рот солёный ломтик картофеля. - История Вэйла подтверждается. Эмма отпивает Сассапариллы и кивает. Она рада, что хоть один из них вспомнил причину его приезда. Чувство голода сместило для неё все приоритеты. - Я так и думала. Когда добрый доктор перестал греться на солнышке, как медведь, только проснувшийся от спячки, то рассказал Голду и Эмме свою историю. По-видимому, он проснулся рано утром в четверг и обнаружил, что находится в ловушке. Бардак в прихожей был результатом его первых попыток выбраться на свободу. Оказавшись не в состоянии открыть двери, окна, воспользоваться телефоном или позвать на помощь, он зажил однообразной жизнью. Они обнаружили его, когда он лёг вздремнуть после очередной двухчасовой попытки выбраться. - Значит, это точно Кора? – вопрос Дэвида звучит почти как утверждение. - Заклятие барьера? Липовый доктор Вэйл, похищающий девушку Голда, а затем растворяющийся в воздухе? Думаю, придётся мне признать, что Голд был прав. – Она хмурится и смотрит на Дэвида уголком глаза. – Не говори ему, что я это сказала. Он поднимает руки. - Слово скаута! Обычно Эмма не слишком доверяет подобным обещаниям. Но она поверила бы Дэвиду, даже если бы он поклялся на мизинце, дал залог верности, или просто пожал плечами и сказал: «хорошо, Эмма». Он ещё к этому не привыкла. Доверять кому-то, это всё равно что балансировать на проволоке или скрываться от закона - неверный шаг и очутишься внизу - но она думает, что со временем освоится. - Ты хоть немного продвинулась в её поисках? Эмма пожимает плечами. К этому моменту почти восемь часов поисков, расспросов, зависания на телефоне, разведки, применения магических заклинаний и споров с мистером Голдом подтвердили только четыре вещи: Джейн пропала; вероятно, она у Коры; они не имеют ни малейшего понятия, где она; и завтра будет длинный день. Очень длинный день. - Честно говоря, я больше не думаю, что она вообще в Сторибруке. Я думаю, они забрали её за черту. Он делает долгий выдох. - Ты намекала на это Голду? - Думаю, он подозревает. Если подозреваю я – он тоже. Но мы об этом не говорили. - У тебя есть план действий? Она пожимает плечами. - Она может быть где угодно. – Если Джейн за чертой города, они все облажались. Если Джейн за чертой города, план действий – это паника и слепая удача. - Предполагаю, что никакого большого открытия библиотеки не будет. - Только если у тебя есть в запасе чудо, и я могу его одолжить, - говорит Эмма. - Значит, мне следует ожидать, что придётся работать в выходные? Эмма стонет и сопротивляется искушению прикрыть лицо масляными руками. Он подменял её в прошлые выходные. У него веками не было нормального выходного. И он собирался в этот уик-энд сводить Мэри Маргарет на свидание. На настоящее свидание. Свидание типа «пригласить её к «Бабушке», подарить белые розы и снять комнату в отельчике, чтобы провести немного времени наедине, потому что приближается их годовщина». Она подавляет желание выругаться (громко и красочно, как научилась, побывав во многих приёмных семьях) и жадно втягивает Сассапариллу, пока через соломинку не начинает поступать воздух. - По шкале от одного до десяти, насколько тяжким будет наказание? - Мэри Маргарет поймёт. - Она говорила об этом неделями. Дэвид пожимает плечами. Он выглядит задумчивым, но не слишком взволнованным. - Нам немало пришлось пережить за последние годы. Это преуменьшение. Судя по тому, что слышала Эмма, несколько покушений на убийство, бесконечная разлука, вынужденный разрыв, проклятье и фальшивый брак - лишь часть долгой истории. - И, собственно, наша годовщина лишь во вторник. - Я у тебя в долгу. В крупном долгу. Она уже многим задолжала. Но, по крайней мере, Дэвид-то уж точно не станет куражиться над ней. Не то что некоторые другие. - Ну, в таком случае… - на губах Дэвида шальная улыбка, от которой сотрясается проволока доверия под ногами Эммы и желудок скручивается в узел, - пожалуй, ты сама ей всё расскажешь. Эмма округляет глаза и смотрит на своё обнажённое запястье. Внезапно услуга, которую она задолжала Голду, перестаёт казаться такой уж пугающей. - Вот чёрт, смотри сколько времени, мне надо бежать. – Она двигается, чтобы встать, но Дэвид пришпиливает ее взглядом, от которого она замирает. Она пытается смягчить его взгляд, предложив картошки, но это не срабатывает. Она вздыхает. - Ладно. Я позвоню ей и всё объясню. - Сегодня? - Ага, - она смотрит на солнце, затем достаёт телефон из заднего кармана джинсов и действительно проверяет время. - Мне правда надо бежать. Дэвид кивает. Она закрывает пластиковый контейнер (сэндвич доеден, горка картошки фри едва тронута), собирает мусор и встаёт. - Эмма? Она оборачивается, чтобы посмотреть на него. - Просто… эм… будь осторожна, хорошо? Он выглядит так, будто хочет потянуться к ней. Его рука неловко подрагивает на колене, когда он смотрит на неё с нежностью и волнением, от которых ей неловко. Обычно Мэри Маргарет – та, кто пытается быть родителем, а Дэвид просто… Дэвид. Но он волнуется. И, вероятно, у него есть на то веские причины. Но всё равно, его забота обжигает ей горло, заставляет её отступать, улыбаться и искать отговорки, чтобы уйти. Она улыбается и поднимает руки, держа бумажный пакет и контейнер в руках как трофей. - Спасибо за обед, - говорит она. – И не ждите меня.