Не забудь меня

Глава 12 Она нервничает. Напрасно (ведь она не пытается взобраться на крутую гору или убить чудовище – она просто ужинает с Румпом), но желудок сжимается, руки трясутся, а зубы стучат по стакану всякий раз, когда она пытается сделать глоток. И она так нервничает, что ей кажется, она вот-вот опрокинет еду прямо на платье. Она нервничает, потому что этот ужин не похож на остальные. Не похож на цыпленка с пармезаном «У Бабушки» или крабовые ножки в маленьком ресторанчике морской еды у доков. Не похож на гамбургеры, или кобб-салат, или обычные блинчики перед тем, как Руби в одиннадцать утра сменит вечернее меню на утреннее. Не похож даже на мороженое или пикник на пляже. (В этот раз он приготовил свиные отбивные с мандаринами, картофельное пюре с чесноком и овощное ассорти, и еда, когда Джейн все же удается донести ее до рта, райски вкусна.) В этот раз такое ощущение, будто это свидание. Остальные их встречи тоже были свиданиями (технически), она это знает. Но эта встреча ощущается как настоящее свидание с цветами и светом свечей, с вином и нежной музыкой, с шоколадным муссом на десерт и поцелуем на прощание. (В этот раз такое чувство, что эта встреча важна.) Она растеряна (потому что вокруг нет никого, кто мог бы привести в порядок её чувства; а иногда она ощущает себя недостаточно компетентной даже для того, чтобы подобрать себе правильный наряд из беспорядочной кучи, лежащей перед ней подобно запутанному клубку пряжи). Она не знает, хочет ли быть с ним на свидании. Она не знает, хочет ли сидеть здесь (на месте, где когда-то сидела Белль) и вымученно улыбаться через стол. Она не знает, волнуется ли из-за предвкушения или из-за того, что ее нервы возбуждены, но ей определённо нужно выбраться на воздух. (Она не знает, хочется ли ей, чтобы он её поцеловал, но она так же не знает, хочется ли ей, чтобы он её не целовал.) Он замечает ее состояние. Он прекращает есть. Кладет нож и вилку на край тарелки и делает глоток воды. Он выглядит так, будто с размаху шагнул в колючий куст, но он сохраняет спокойствие в голосе (и она ценит это усилие). - Что-то не так? Она поджимает губы и качает головой. Пожимает плечами. - Не знаю. - Я могу… что-нибудь сделать? Она вытирает губы салфеткой, и её помада оставляет красный след на темной ткани. - Не знаю, - честно отвечает она. Он улыбался, когда они начинали ужинать, но теперь он не улыбается. Теперь его глаза смотрят на неё умоляюще, теперь он боится, что она уйдет, оставив его одного за столом, (как она оставила отца, как она столько раз оставляла самого Голда). Теперь он тоже нервничает, и это только ухудшает ситуацию. - Думаю… может, мне просто нужен свежий воздух? Она хочет успокоить его так же, как он успокоил её, и, возможно, это не ложь. Возможно, ей действительно нужен свежий воздух, а ветер, небо и заходящее солнце уймут головокружение, и сердце перестанет пытаться выпрыгнуть из груди. Возможно, стены и двери перестанут давить на неё, и она сможет окружить себя цветами (вместо внешних атрибутов его могущества), и небом (вместо дома, где раньше жила Белль – места, наполненного воспоминаниями о ней). Он улыбается сдержанной, осторожной улыбкой и убирает салфетку с колен. Он складывает её пополам и аккуратно кладет рядом с тарелкой перед тем, как встать. - Как насчет прогулки по саду? Ей сразу же становится легче дышать, и воздух кажется менее спертым (несмотря на то, что он еще даже не открыл дверь). Она улыбается. - Хорошо, - говорит она. Он тянется за прислоненной к краю кухонной стойки тростью, и Джейн думает, что он, так же как и она, чувствует облегчение. (Он не упоминал Белль, но Джейн видит утрату в его глазах так же четко, как их совместную фотографию на каминной полке, как закрытые двери одной из спален во время экскурсии по дому.) Она складывает свою салфетку (в треугольник, с едва заметной улыбкой на губах) и кладет под тарелку. Она встает и проводит рукой по своему черному платью, чтобы разгладить складки. Он придерживает для неё дверь, приглашающим жестом показывая на улицу. Она хочет выйти (но не сбежать), поэтому разрешает ему провести себя по садовой дорожке вокруг дома. Плечом к плечу (слишком близко или слишком далеко друг от друга – она больше не знает, в чем разница), они проходят папоротники и оплетенную виноградной лозой решетку, следуя по брусчатой дорожке к заднему двору. В дворике их взгляду открывается ухоженный, аккуратно подстриженный газон, окруженный высоким деревянным забором цвета мёда. Несколько деревьев, маленькая скамейка под высоким темным кленом, цветы, кусты и садовые растения. Пахнет влажной травой, торфом и только что распустившимися цветами. Она останавливается на краю дорожки. Он тоже останавливается. Лишь его трость пересекает границу, прочно упираясь в покрытую мягкой травой землю. - Не хочешь идти дальше? Она хочет. Но она на каблуках, а у него трость, и вряд ли это хорошая идея. (И край дворика кажется чем-то вроде барьера, как будто переход с дорожки на траву – слишком важный шаг.) - Я не хочу перегружать твою ногу, - говорит она. – Кажется, сегодня она тебя беспокоит. - Беспокоит, – он вскидывает глаза, встречаясь с ней взглядом, и уголки его губ приподнимаются, – но не сильнее обычного. Она смотрит на дворик и видит маленькие углубления на безукоризненно гладком газоне: впадины вокруг деревьев и кустов по всему саду ведут к прислоненным к забору граблям и повешенному на спинку садового кресла зеленому фартуку. - Ты сделал все это сам? – спрашивает она. - Да. - Вручную? - Ты выглядишь шокированной. - Я не знала, что ты такой садовод, - говорит она. - Ну, - он слегка пожимает плечами и смещает свой вес, поудобнее сгибая больное колено, отчего трость поглубже зарывается в траву. – Похоже, я полон сюрпризов. - Я заметила. - Правда? Она улыбается. - Я очень наблюдательна. - Так и есть. А он, правда, умеет удивлять. Удивлять, как сейчас, когда его свободная рука повисла вдоль тела (словно ее ладонь должна лежать в его ладони, и ему без неё едва удается сохранить равновесие). Удивляет тем, как смотрит на сад и улыбается Джейн, не глядя на нее (словно он знает, что ей тоже едва удается сохранять равновесие, словно ощущает, как их притягивает друг к другу, словно она должна стоять на шаг ближе). Солнце заходит (и тепло постепенно уходит), но это не единственная причина, почему она придвигается поближе к нему. Не единственная причина, почему она складывает пальцы вместе, почему пытается собраться с духом. Она придвигается ближе к нему и собирается с духом, потому что она не знает, чего она хочет (но она знает, что ей нужно его прикосновение так же, как ему - её, и она знает, что хотела дотронуться до него с тех самых пор, как он появился в библиотеке с корзинкой для ланча.) И потому она вкладывает руку в его ладонь. Его ладонь теплая (и у нее по коже бегут мурашки). Но это приятные мурашки (приглушенные), и ей не страшно, потому что она знает, что он отпустит ее, если она попросит. Мгновение он не двигается. Он стоит, не шелохнувшись, будто грянул выстрел, будто пуля прошла через его плечо, и он в шоке, он не помнит, кто он, и мир погружается в хаос – а потом его пальцы сжимаются поверх её. Мягко. Будто прикосновения перышка. (Так же робко и неуверенно, как чувствует себя она, и в его взгляде появляется нечто счастливое и душераздирающее одновременно.) - Спасибо, - говорит он после долгой паузы (во время которой кажется, что он едва ли может дышать). - За что? - За все, - говорит он и улыбается. Она прикусывает губу и старается не обращать внимания на разливающийся по щекам жар. К счастью, солнце садится быстро, и все вокруг сияет таким же розовым оттенком, как и её лицо. - Мы… - она прочищает горло, кашляя в свободную руку, и старается, чтобы её голос звучал беззаботно. – Мы можем вернуться, если хочешь. - Необязательно, - говорит он. – Если ты еще голодна, я могу принести наши тарелки сюда. - Все нормально, - говорит она. – Думаю, я готова. Он кивает и поворачивается, а она просовывает руку под его локоть. Они идут не совсем синхронно – его походка немного неловка, а стук его трости совсем не соответствует ритму их шагов – но ей хорошо. Ей хорошо, и она чувствует себя в безопасности рядом с ним (и его темная рубашка мягче, чем ей казалось, его плечо теплее, а его мышцы крепче). И она думает, что ей это нравится. - Мне жаль, что я испортила ужин, - говорит она. - Ты ничего не испортила. - Он, должно быть, уже остыл. - Эту проблему легко решить, дорогая. Она смотрит на его лицо (потому что он смотрит под ноги за них обоих) и пытается прочесть его выражение. - Магия? – спрашивает она. Его губы изгибаются, и он пожимает плечами. Особо крупный ухаб, вдобавок к их и без того неловкой походке, заставляет её слегка споткнуться. Он придерживает её и улыбается. - Думаю, мы могли бы ею воспользоваться, - говорит он. – Но я имел в виду микроволновку. Он открывает дверь, и она смеется (она все еще нетвердо стоит на ногах, потому что она на каблуках, и брусчатка неровная, а при нем невероятно трудно сконцентрироваться) и покрепче сжимает его локоть. Они доедают ужин (благодаря микроволновке), и пробуют замечательный десерт из шоколадного мусса. Они моют посуду, и слушают радио, и смеются над не очень смешными вещами, затем он отвозит её обратно в больницу. Они сидят на парковке, в красном кожаном мирке черного кадиллака, и разговаривают, пока в горле не начинает першить. Он провожает её к парадной двери и желает ей спокойной ночи. Он не целует её (и, похоже, то возбуждение было все же из-за предвкушения, и, кажется, она не возражает).

***

Она не помнит, как училась в старших классах, да и отца здесь нет, но Джейн чувствует себя подростком, украдкой скользя через холл и далее по коридору к палатам. Не считая неловкого, извиняющегося помахивания медсестре у кофейного автомата, ей почти удается избежать встреч. Вторую половину пути к своей палате она несет в одной руке туфли, а в другой – синий пиджак, и она рада, что не попросила медсестру у кофейного автомата помочь ей расстегнуть платье, потому что, завернув за угол, она видит доктора Вэйла, сидящего на пластиковом стуле прямо у двери её палаты. - Джейн, привет, – он встает, – я надеялся встретить тебя. - Что-то… что-то не так? – спрашивает она. (Он врач, и сейчас уже далеко за полночь, и, судя по всему, что она читала – эта комбинация никогда не сулит ничего хорошего.) - Нет, вовсе нет, - отвечает он. Он улыбается ей (а если бы что-то было не так, он бы не улыбался), – я просто надеялся поговорить с тобой. - Сейчас? Он разводит руками (держа в одной пластиковый стаканчик с кофе, а в другой – блокнот на пружине) и пожимает плечами. - Нет времени лучше, чем настоящее, – он окидывает взглядом её пиджак, туфли и платье, затем проверяет часы на запястье, и его лоб хмурится, а улыбка угасает, – если только у тебя нет других планов. Она пожимает плечами и кладет туфли и пиджак на пол, прислоняя к стене. - Ничего такого, что не может подождать. Только сон. - Его значимость сильно преувеличена, - говорит он, и допивает свой кофе, будто доказывая эту точку зрения. - Так… о чем же вы хотели поговорить? В час ночи. В коридоре. - Ну, ты завтра переезжаешь, - говорит он. – А я не работаю по четвергам – не считая экстренных операций, или женщин, слишком беременных, чтобы подождать до пятницы. Поэтому, - он засовывает руки в карманы, и блокнот со стаканчиком исчезают в глубинах белого больничного халата, - я просто хотел попрощаться, пока еще есть такая возможность. Она улыбается, потому что он выглядит таким робким (и потому что это единственный способ сдержать собирающуюся в глазах влагу). - Я же никуда не исчезну, - говорит она, смеясь. – Буду жить на этой же улице. - Я знаю, - говорит он. - И библиотека – общественное место, или, вернее, будет им. Вы можете заходить в гости в любое время. - Я знаю, - говорит он. Он вынимает руки из карманов (но оставляет там блокнот и стаканчик) и складывает на груди. – Но, по правде говоря, мне будет скучно без тебя. Не каждый же день ко мне попадает пациент с амнезией. - Слава Богу, что не каждый. - Хотя, пожалуй, количество таких случаев у нас все же значительно выше среднего. Но среди всех пациентов с амнезией, которых мне доводилось лечить лично… - он делает паузу и улыбается, сверкая зубами и поднимая брови (его голубые глаза ласковы, смотрят на неё как на личность, а не как на пациента или на призрака), - …ты – мой любимый. - И вы хотите, чтобы я заплакала, – она закусывает губу и смотрит в пол, чтобы не встречаться с ним взглядом. - Эй, нет, не делай этого. – Он улыбается, и ей удается улыбнуться в ответ. Он протягивает ей упаковку салфеток, вытащенную из еще одного кармана. – Тебе следует отмечать это, как праздник. Ты долго ждала его. - Я знаю, - говорит она и поражается, как быстро они поменялись ролями (и, возможно, они поддерживают друг друга, и, возможно они уже не совсем врач и пациент, а скорее… друзья). - Я очень рад за тебя, Джейн. - Спасибо, доктор Вэйл. - Виктор, - говорит он. Он убирает салфетки (и она замечает, что одну он все еще держит в руке и быстро промокает глаза, когда ему кажется, что она смотрит в другую сторону). - Мне нужно вернуться к работе, - говорит он, – но я буду на открытии в субботу. - Тебе не надо будет работать? - Я этого не пропущу, - говорит он. – Конечно, если не будет срочных операций или беременных женщин. - Я буду по тебе скучать. Он кашляет (в салфетку и сжимает ее в кулаке) и пожимает плечами (будто это не имеет значения). - Дай мне знать, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, и я буду счастлив помочь тебе. - Обещаю. - Спокойной ночи. Он берет пластиковый стул и начинает уходить по коридору. Она подбирает туфли и пиджак с пола, и его шаги замирают. – Джейн? – зовет он. - Да? - Желаю тебе хорошей жизни там, снаружи, - говорит он. (Уверенность в его голосе заставляет её думать, что, может быть, это возможно.) - Спасибо. Виктор. - Не надо благодарить меня, - говорит он, снова уходя по коридору с зажатым под мышкой стулом. – Ты этого заслуживаешь. И может быть, уверенность заразительна, (потому что он говорит, что она заслуживает хорошей жизни, и впервые за долгое время она чувствует, что это действительно так).