Вензель твой в сердце моем...

Воздух наполнял горьковатый аромат полыни. Он плыл мимо высоких, раскидистых деревьев, путался в узловатых, будто паучьи лапы, ветвях, перешептывался с сочной листвой, передавая ей сказания о далеких землях, и улетал дальше — к новым, неведомым горизонтам. Солнце спелым мандарином срывалось с небосвода и спешило упасть на землю, уступив пост ночному светилу. Цикады мерно гудели, раззадоривая ветер и заполняя его шумом мощнейшей электростанции — будто вырвалась из проводов энергия и раскинулась по деревьям, внимавшим историям ветров. А с серого, ничем не примечательного камня капала на иссушенную землю мутная вода. Мужчина лет двадцати раздраженно оттирал от камня налипшую на него грязь и ворчал что-то неразборчивое. Рядом с ногами, обутыми в тряпичные кеды, мирно ждало своей участи старое ведро. Порой мужчина взъерошивал волосы, пройдясь про ним пятерней, будто костяным гребнем, и его ворчание становилось громче, но разобрать слова всё так же было бы сложно. Вода в ведре нагревалась, играя на солнце золотистым праздничным конфетти, забывшим, какой сегодня день. Теплый асфальт всматривался в пронзительно-синее, начинавшее алеть на западе небо и умиротворенно прислушивался к ворчанию человека. Человек не смотрел на него, продолжая свое нелегкое дело. И лишь одно слово, слишком часто повторявшееся в речи похожего на хулигана, надевшего камуфляж, мужчины, асфальт смог разобрать. «Пьён». И что бы это могло быть? Тряпка полетела в воду, с гулким плеском врезалась в зеркальную гладь и медленно затонула. Мужчина фыркнул и, смахнув со лба маслянистые капли пота, критическим взглядом окинул свою работу. Точно такие же прямоугольные камни стояли рядами и смотрели на солнце засохшими белыми хризантемами, словно вросшими в них. Местами хризантем не было, местами камни были покрыты пылью, местами и вовсе имена на них скрывал мох. А с камня, который критически, раздраженно, но совсем не зло осматривал человек, капала вода. — Сойдет, — проворчал он, заметив в правом нижнем углу прилипший к камню комок земли и мутный развод напротив него. Цикады стройным электрическим гулом возвестили приход вечерней зари. Мужчина начал поправлять таблички, стоявшие рядом с камнем, и его пальцы на секунду дрогнули, но сорвавшееся с губ слово «пьён!» пожурило их, заставив понять, что электрический заряд цикады пропускали сквозь воздух, а не сквозь человеческое тело. — Сойдет, — повторил он, глядя на чуть покосившуюся левую деревяшку, которую так и не смог поправить. Небо полыхнуло алым, заливая поглотившую тряпку воду поминальным кармином. Взгляд скользнул по иероглифам, задержался на имени, опустился в землю. На бесконечных просторах памяти расцветала добрая задорная улыбка, умевшая поддержать друга в любой ситуации. Черные глаза, в которых, будто в полуночном небе, искрились яркие точки-звезды. Тонкие пальцы, порой позволявшие себе непозволительную вольность и трепавшие обесцвеченные, выжженные перекисью жесткие волосы парня, не любившего, когда с ним вели себя слишком фривольно. Тогда он рычал на несносную девчонку, будто зверь, а она заливисто смеялась, и этот смех взлетал к небесам, заполняя собой стылую зиму, теплую весну, жаркое лето… Осень он заполнить не сумел. Потому что осень для веселой девушки не наступила. Вода в ведре укоризненно выпустила в воздух последний пузырёк, скрывавшийся в тряпке. Мужчина вздохнул. Поморщился. Покосился на свои руки. Под короткими изгрызенными ногтями местами застыла грязь. — Чёрт, какого лешего ты такая чистоплюйка была? Облака уверенно проплыли мимо высоких деревьев и помчались к горизонту, гонимые ветром-сказочником. А мужчина с раздражением оттирал комочек земли от правого нижнего угла памятника. — Сойдет! — возмущенно воскликнул он и с силой бросил тряпку в ведро. Ведро всхлипнуло, жадно поглотив добычу и чуть не подавившись. Задрожал синий пластик, вальсируя по раскаленному асфальту, и замер. Вода медленно кружила в ведре, вытанцовывая последние па. Мутный развод на левом верхнем углу камня всё так же укоризненно смотрел на человека, впрочем, не желая взывать к нему иным способом. Ведь, быть может, и впрямь сойдет?.. Где-то далеко, в летнем зное памяти, рассмеялась веселая молодая женщина, танцевавшая под струями теплого дождя и кричавшая: «Кен, небо плачет над нами! Значит, мы можем улыбаться: оно будет грустить за нас!» Мужчина обозвал ее глупой девчонкой и скрылся в полуразрушенном доме, а босые ступни продолжали скользить по залитой теплым дождем земле. И раздражение в глазах замершего у окна и бросавшего косые взгляды на танцовщицу Кена превращалось в возмущение. Почему он не может оторвать от нее взгляд? И почему улыбается, прямо как идиот?.. — Ненавижу твое чистоплюйство, пьён! Сильные руки взялись за перекошенную деревяшку и с силой надавили. Земля всхлипнула и нехотя поддалась. Закат разливал коралловую вязь по небосводу, а восток уже потемнел, превращаясь в грязное чернильное пятно. Или в глубины океана, скрывавшие самый драгоценный коралл… — Всё, я пошел, — сказал мужчина, пристально глядя на камень. Цикады жужжали, будто бур вгрызался в землю, желая достигнуть центра земли. Динозавров, что жили в ее глубинах. Мира, что скрывала мантия поверхности. Секретов, что таила в себе древняя, уставшая от войн планета. Мутный развод не желал отпускать взгляд серых глаз. — Чёрт! Тьма поглощала кораллы заката, а вода, стекавшая с влажной, плохо отжатой тряпки, поглощала грязь, так некстати расползшуюся по левому верхнему углу камня. И под звон забытых ловцов снов искрилась в памяти теплая улыбка женщины, отдавшей свой последней вздох не ему. Не тому, кто готов был простить ей танцы под дождем. Их врагу. Вода карминовой вязью покрывала руки мужчины, отражая свет умиравшего солнца, а ему казалось, будто сквозь пальцы бежит совсем другая, куда более теплая влага. Горячая. Еще живая. Почти черная. Зажимая раны на изорванном в клочья теле лишь секунду назад закрывшей его подруги, Кен ревел, словно раненый зверь, и клялся самому себе отомстить. Он проиграл во всем. Цикады мерно гудели, прощаясь с улетавшим ветром. Пустынные аллеи со стройными рядами одинаковых камней умиротворенно погружались в сон. А мужчина критическим взглядом вновь окидывал плоды своего труда и возмущенно, но всё же удовлетворенно кивал самому себе. — Всё, на этот раз точно пошел. И цветов я тебе не принес. Еще чего! Дарить женщинам цветы — величайшее расточительство! Мужчина кивнул. Ветер встрепенулся. Вода в ведре поглотила тряпку. В который раз… В тот дождливый, монотонно-серый день оставшихся в живых врагов уничтожили друзья Кена, не дав ему сдержать обещание. А дождь ласково омывал тело так и не переставшей улыбаться девушки, словно шептавшей: «Кен, небо плачет над нами! Значит, мы можем улыбаться: оно будет грустить за нас!» Но он уже не мог улыбнуться. Под серый камень лег пестрый целлофановый пакет. Горстка чипсов, скрытая в его недрах, приятно щекотала воображение и аппетит. Кен кивнул. — Вот. Я сегодня добрый. Они… вкусные. Короче, я пошел. Пьён! Идиотизм, с кем я говорю?! В осветленные волосы зарылось сразу десять мозолистых пальцев. Пальцев с грязными ногтями, еще влажных, но более не дрожавших. Мир ответил человеку стрекотом насекомых, шепотом ветра и последней вспышкой заката. На горизонте показалась первая звезда. — Если будет время, может, навещу тебя потом еще раз, — нехотя проворчал он. — А то кто ж тебе, чистоплюйке, будет всю эту грязь оттирать? Надоело-то как… В следующий раз и так сойдет! Белый лепесток с одной из хризантем, лежавшей у соседнего камня, сорвался со стебля и взмыл в воздух. Описав полукруг, он лег на деревянную табличку возле пакета с чипсами. Мужчина поморщился, огляделся, вздохнул. Снова поморщился и украдкой, будто невзначай, смахнул лепесток, бросив его на дорожку. Вторая звезда словно нехотя загорелась рядом с первой. — Идиотизм, пьён!.. — возмущение в голосе. А затем тихо-тихо: — Пока. Он развернулся на каблуках и пошел в ночь, унося с собой теплую воду, пропитавшуюся пыльным, затхлым запахом памяти, забирая за горизонт истории, что всегда так навязчиво шептал ему на этой аллее ветер. А ночь расстилала свое искристое покрывало над запутавшейся в суете дня землей и желала цикадам спокойной ночи. «Несмотря ни на что, никогда не перестану ненавидеть мафию, — думал человек, глядя на звезды. — Она забирает… самое дорогое». С губ его не сорвалось ни звука. Самый ухоженный, идеально чистый камень с пачкой чипсов вместо хризантемы улыбался ему вслед звездными бликами на испарявшейся с земли влаге. Улыбался, глядя на то, как шагая широкими, размашистыми шагами, мужчина погружался в раздумья, не замечая движения своих пальцев, будто по собственной воле решивших очистить ногти от земли. А ветер уносил с собой вдаль истории теплого лета, заснеженной грусти и дождя, способного смыть все печали, лишь если улыбнуться тебе посоветует тот, кто верит в тебя всем сердцем.