Бессмертный

Положительная сторона бессмертия в том, что ты будешь жить вечно; отрицательная его сторона в том, что ты не сможешь умереть.

Если бы Бораму Дарквиллу пришлось в двух словах описать ноксианские подземелья, то этими словами бы стали «темнота» и «сырость». Темнота здесь была, как нигде больше: непроглядная и густая, она сперва казалась осязаемей стен или скудных предметов, пребывавших в распоряжении пленника. Она смыкалась вокруг, она давила на глаза; она могла бы превратить окружающий мир в ничто, если бы четыре прочих органа чувств не убеждали в его существовании. Сюда не проникали лучи солнца, здесь не горели факелы и не было хекстек-светильников. Иногда Дарквиллу казалось, что наружный мрак, просачивающийся внутрь головы через зрачки, давно разрушил тонкие связи, которые позволяли ему когда-то видеть; но проверить наверняка не мог. Последний раз к нему приходили очень давно, слишком давно – с клацаньем и скрежетом притащил по туннелям свои загнивающие телеса Ургот, и зелёные всплески хекстек-энергии омывали его бесформенную грузную тушу. Тогда он молча смотрел на заключённого утопшими в плоти и металле буркалами, дышал тяжело и с присвистом через респиратор, а угольно-чёрная вулканическая порода стен жадно впитывала и без того тусклое свечение, сводя его почти на нет. Потом Ургот ушёл, но Дарквилл ещё долго слышал протяжные удары металла о камень, что эхом разносились по подземелью. До этого был Свэйн, несколько раз. Он хромал, и в ритм уверенных шагов вмешивался беспорядочный мотив. Фоном цокала трость – теперь было слышно, что Джерико налегает на неё куда больше, чем пытался показать с виду. В свободной руке скрипел, раскачиваясь, фонарь; пленник щурил на него больные глаза потом, когда тот стоял прямо перед лицом на полу и каменное крошево неудобно врезалось в щёку. Тонкая металлическая оправа почти совсем проржавела. На ней набухали жирные холодные капли и падали вниз, прокладывая дорожки по мутному стеклу, а вокруг ореолом висела в воздухе морось, и Дарквилл видел радугу на ресницах. Свэйну был нужен секрет бессмертия, и он пытался его получить. Некромант помогать не собирался. Не хотел и не мог. В лице Дарквилла Свэйн наткнулся на непреодолимое препятствие, но упрямо обламывал об него зубы раз за разом, не желая сдаваться. Это было утомительно для обоих, но придавало заточению хоть какой-то смысл. В промежутках между визитами пленителя Дарквилл иногда думал, что происходит там, наверху. Как приняли ноксианцы его исчезновение, охотно ли пошли под нового Главнокомандующего. Как тот объяснил им пропажу любимого правителя. Сдался ли без сопротивления сын. Наверное, сдался – Дарквилл целенаправленно лишал его всех амбиций, растил послушным орудием. Принц, который должен был остаться принцем до самой смерти. После тридцати выглядеть старше собственного отца и служить ему исправно, без надежды на большее. У Кейрана не было воли к сопротивлению – Борам сам её отнял. Некромант собирался править долго, ещё сотни лет, а для этого разумно избавляться от конкурентов. От собственных потомков – особенно. А вот как оно всё вышло. Немота внутри после заевших по кругу мыслей. Елозящие по лицу Свэйна тени, когда тот приходил. Оно было хищным и усталым, и мутно расплывалось, если смотреть на него из-под распухших век; платок на нём казался морщинистой коростой. Тусклый свет фонаря отблёскивал на каплях влаги и беспощадно являл низко нависающий потолок и тесно сдвинутые стены. Проволочная ручка, падая на бок, всегда встречалась со стеклом с тихим «кланк». От одежды Свэйна исходил душный птичий запах, но самой птицы никогда не было с ним. От мыслей оставались обрывки, от слов – хрипы, но и те гибли, не покидая горла. Поэтому Дарквилл перестал говорить. Иногда он мог сутками не разжимать челюстей, и тогда ему казалось, что губы сцементированы навечно, и он сможет их расслоить только вместе с кожей. Всё равно Свэйн не приносил с собой еды и питья; поэтому, когда он перестал приходить вовсе, некромант потерял не так много, как мог бы. Когда однажды тяжёлая поступь вперемешку с деревянным перестуком пропала за пределами слышимости, Дарквилл не знал, что сей раз был последним. Об этом он догадался уже очень нескоро, через долгое время после того, как перестал отсчитывать дни по уровню воды, наполнявшей выбоину в полу. Потом приходил Ургот, два или три раза. Может быть больше, может быть меньше: временами Дарквилла преследовали видения, и тогда сны вплавлялись в реальность, а реальность становилась продолжением снов. Иногда он даже видел свет, хотя не слышал шагов; так он догадывался о том, что это не более чем галлюцинация. Но по большому счёту ему было всё равно. Немного разрушилось безразличное оцепенение, когда до некроманта через протоки и полости в камне откуда-то из отдалённых камер однажды донёсся человеческий крик. Человек кричал трижды, подолгу; его голос был сильно приглушен скальной толщей и тем не менее слышался явственно. Дарквиллу, приникшему ухом к стене, тогда хотелось, чтобы он не прекращался и можно было продолжать слушать. Но, к разочарованию некроманта, всё закончилось быстро. Он ждал потом шагов, но их не случилось. Он снова остался наедине с собой; но не в тишине. В подземелье никогда не было тишины. Здесь царили звуки воды. Вода висела влажной пылью в воздухе, осаждалась на стылых камнях, собиралась в капли; отяжелев, они срывались сверху под собственным весом, разбиваясь затем на сотни мельчайших брызг, или оставляли мокрые следы на стенах; вода сочилась из щелей и струилась в жилах, которыми был пронизан вулкан, как человеческое тело сосудами; её плеск и журчание эхом отражались в подземных пустотах, и скала полнилась этими звуками. Постоянно что-то капало на все лады, текло, лилось. Ритмы падающих капель складывались в причудливый рисунок: некоторые отбивали быстрое стаккато, другие мерно отсчитывали секунды, а иные подолгу молчали, готовясь к тому, чтобы издать при столкновении с полом судорожный всхлип, а после замолкали снова. В расщелине под отхожим отверстием, которая прорезала вулкан до самых корней, постоянно шумело и гудело: где-то там трещина в вулканической породе открывалась в просторную пещеру, где с высоты многих метров с грохотом низвергался в обширное подземное озеро кипящий поток, наполняя её клубами пара. Это происходило уже за гранью человеческой слышимости, но Дарквилл иногда ощущал слабую вибрацию пола, когда лежал навзничь на холодном камне и мысли его блуждали далеко от тела. Поначалу он пытался расположиться поближе к месту, где в стене бил единственный горячий источник и она нагревалась от его жара. Таких источников в вулкане было множество, и ноксианцы давно научились извлекать из них пользу. По разработанной в Зауне системе скважин, труб, резервуаров, насосов и помп горячая вода подавалась в дома, и её никогда не было в недостатке; иногда она хлестала из развинченных сочленений водопровода прямо на улицы, где снова уходила вглубь через трещины, а избыток её стекал к подножию скалы и заболачивал плодородную почву. Дарквилл вжимался в неровно обтёсанную поверхность так тесно, как только мог, и ему становилось теплее; но взамен начинали приходить тревожные воспоминания и образы, и вскоре некромант прекратил желать этого тепла. У него заканчивалась энергия, и он стал совсем вялым и апатичным, предпочитая часами лежать без движения и позволяя студёным каплям пропитывать одежду; спрятаться от них в тесной камере всё равно было некуда. Температура его тела день за днём неуклонно падала, оставаясь лишь немногим выше, чем у окружающего воздуха. Ткань лохмотьев, в которые Дарквилл был облачён, отсырела и заплесневела. Она источала неприятный тяжёлый запах и, кажется, начала гнить. Её волокна легко расползались при малейшем натяжении, и тогда в руках человека оставались отдельные обрывки; он стряхивал их на пол вместе с кожей, которая тоже размокла и теперь отслаивалась целыми лоскутами. Пальцы разбухли и слушались неохотно; окоченевшие и неповоротливые, они больше не подходили для тонкой работы. Но это было не так важно, потому что ей уже не находилось места в темнице; когда Дарквилл попытался заплести волглые пряди свалявшихся волос, они остались в руках, легко отставая от черепа целыми космами. Когда-то они были его гордостью: длинные, ухоженные, необыкновенного белоснежного цвета, они представляли собой ещё одно неоспоримое доказательство превосходства Главнокомандующего над прочими людьми. Ещё одна потерянная вещь, как и множество иных; Борам позволил им выскользнуть из непослушных пальцев, стёр с кожи отдельные налипшие волоски и больше об этом не вспоминал. Ему становилось тяжело дышать. Лёгкие не расправлялись полностью; в них застаивалась мокрота. Плоть напиталась сыростью, сделалась отёкшей и податливой, а кровь струилась по венам и артериям разбавленная и жидкая, и сердце работало вхолостую. Мысль о том, чтобы принимать воду вовнутрь, внушала отвращение; спазмы голода тоже давно прекратились, и он больше не терзал внутренности, превратившись в тянущее нытьё. Некромант не чувствовал боли, как обычные люди, но пребывание в разрушающемся под воздействием влаги теле угнетало. Иногда Дарквиллу чудилось, что он расплывается студнем, рыхлые мышцы начинают отходить от костей, плесень и гниль борются за право завладеть остатками пока не слезшей кожи, а содержимое головы превращается в слизь, и можно перестать ощущать себя, потому что больше нечем. Он всё ещё был жив. Другой человек умер бы уже давно, но Дарквилла поддерживала его магия. Она тускло тлела в нём и всё полнее замещала собой жизненную энергию, что постепенно покидала некроманта. Пока он был жив, но настанет время, когда вся жизнь уйдёт из него, и он перешагнёт порог смерти – только для того, чтобы его существование подпитывалось отныне только некромагической силой. Скорее всего, он даже не заметит этого момента; никакой разницы и не будет. Всё та же искра разума в разлагающемся теле, которая отказывается угасать, сколько бы времени ни прошло. Она продолжит теплиться, даже если случайное землетрясение нарушит целостность подземных сводов, заставив сместиться веками недвижимые слои скальной породы, и в камеру потоком хлынет вода – или будет набираться постепенно, час за часом неумолимо вытесняя воздух. Лёгкие сократятся несколько раз конвульсивно, пытаясь вытолкнуть её из себя и вернуть хоть немного дыхания – и потерпят поражение; и только сердце так и не прекратит своего медленного биения, впустую разгоняя по переставшему функционировать организму обесцвеченную водой кровь без кислорода. Впрочем, вполне возможно, темницу никогда не затопит. На поверхности сменятся поколения и эпохи. Пройдёт страшная война – механизмы и магия сцепятся в яростном поединке, и в этой мясорубке будут разбиты и раздавлены десятки тысяч судеб; огонь пожрёт людские тела и строения, а кислотные, насыщенные злотворными чарами дожди смоют пепел. На обломках зародится новое человечество. Разрозненное и слабое, оно будет бороться за крохи того, что раньше принимало как данность. Многие знания и многие возможности будут утеряны навеки; взамен этого люди получат нечто другое. Жизнь продолжится. И все эти бессчётные годы глубоко в недрах вулкана, уже давным-давно необитаемого, под километрами скальной толщи в вечном мраке будет заживо замурован человек. Его существование не прекратится; он крепко привязал себя к этому миру, рассчитывая править своими подданными до скончания времён. Если кто-нибудь когда-нибудь доберётся до камеры и вскроет её, он найдёт то, что будет выглядеть, как обезображенный труп, который не пощадили вода и время. Возможно, этот кто-нибудь удивится, что тело всё же сохранилось, хотя должно было истлеть вовсе. А потом он услышит стук сердца. Медленный, мерный. И это биение будет похоже на звук, с которым падающие капли воды разбиваются о холодный камень в полной темноте.