Мыльные пузыри

Это — письмо тебе, друг. Я пишу его то на салфетках, то в тетради со своими песнями, на листках, а иногда проговариваю вслух, не записывая. Мысли и строки из него пробрались даже в толщу облаков, в каждый закат и в фотографии. В меня, если обобщить. Может, когда-нибудь соберу все кусочки воедино. Зачем-то я до сих пор пишу тебе письма... Это — всего лишь пометка. *** На улице занималась заря — румяная, мягкая такая, местами даже пунцовая. Похожая на вдохновение. Деревья отбрасывали колкие синие тени на соседний дом, а восходящее солнце, светя, смазывало их мёдом, собранным с лучей. Впрочем… не мёд это вовсе, а просто смола. Она горчит, склеивает пальцы так, что не разжать, и прилипает к языку, который не повернуть. Осень ведь, не весна, поэтому вместо мёда — янтарь. Этот рассвет я встречал с книгой в руках, в которой средь страниц лежали сухие листья, оставшиеся ещё с позапрошлого года, и эти листья напоминали перья из сломанных крыльев. Представь, как птиц неожиданно выдернули из неба, грубо схватили за горло, а затем с силой помяли в руках — и вот перья лежат у меня в книге, словно память об этих несчастных. Оно и верно: недавно, в начале месяца, я видел, как птицы улетали в сторону тёплого и яркого юга — бросали меня. Некоторые, конечно, остались дома, но они никогда не любили слушать мои песни, а я — их. Они остались, но не со мной. И теперь, кажется, я стал грустнее ещё на одну осень и мелодию — вчера, до обеда, написал новую песню, и потом весь вечер тихо пел её воздуху с ветром; медленно и красиво опадающие листья тоже слушали, а птиц больше не было. Воздух тогда был прохладный и очень усталый, поэтому ему особенно понравилась песня, он даже вздыхал в такт. Простывший, тихий лёгкий голос — именно такой у меня сейчас. Подобным только слова из сердца вынимать и дарить близким; но мне, знаешь ли, особо некому: после того, как ты, мой друг, уехала в свой город, я написал в письме имена всех хоть мало-мальски мне знакомых, запечатал листок в конверт и решил подарить Миру — оставил письмо на лавке в сквере. Бог знает, где оно и у кого. Я, быть может, понял, что это всего-навсего были не друзья. Ты приезжала сюда на два года — по каким-то делам, и вот уехала, не успев со мной попрощаться. После этого я решил, что друзей мне больше не надо. Что таких у меня не будет. Знаешь, это очень странный, непонятный подвох, когда друзья уезжают: ещё минуту назад ты чувствовал жар человеческого сердца, говорил что-то, смотрел другу прямо в глаза, был на расстоянии меньшем, чем вытянутой руки, и неожиданно осознаешь, что этого самого друга ты теперь увидишь только через полгода, год, два. А тебя я не увижу — ты не обещалась вернуться, и я не знаю твою электронную почту, адрес, а номер ты, похоже, сменила прямо перед отъездом — потеряла симку на вокзале, потому что телефон забарахлил, и ты старалась его наладить. Может, догадываешься, что моё лето закончилось из-за этого ещё весной. Подходит к концу уже пятый месяц осени. Целых полгода осени. Но, наверно, хорошо, что мы с тобой больше не встретимся: моя голова не будет взрываться чем-то новым и ярким, я не буду узнавать о том, чего не смогу сделать. Я не привяжусь к тебе сильнее, так, как бы не следовало. Зима, возможно, меня вылечит, и я перейду с мыльных пузырей на сигареты… или вообще никогда не буду курить… Пока милая аврора наливалась цветом, я сидел на мягкой постели перед окном, повёрнутым на ноябрь, и мерно качал головой под ритм своей песни, смотря в одну точку. Затем восход засиял уже в полную силу, и солнце тяжёлым оранжевеющим валом нахлынуло на улицу; я надвинул свою шляпу на глаза, чтобы этого не видеть. У тоскливости нет ни граней, ни сравнений. У чужих её не больше, чем у тебя, поэтому не надо себя ругать из-за этого. Грусти, если больше нет сил, и не думай, что кому-то хуже. Помню, ты рассказывала необыкновенно много, настолько, что я попросту не мог всего запомнить. Но я хорошо помню, как ты обмолвилась о мыльных шариках. В тот день мне было до тяжести грустно, мы с тобой гуляли по апрельским улицам, видели много самолётов и их следов. «Посмотри! — вдруг воскликнула ты, указав пальцем к бархатным фиолетовым облакам. — Мыльные шарики летят. Они ведь такие чудесные! Они яркие, и могут быть не только кристально прозрачными, но и разноцветными, просто замечательными; ты знал об этом? В них отражается всё на свете, даже города и окна, квартиры, в которых мы живём; мы в них отражаемся, ты понимаешь, о чём я? Они больше, чем забава, больше, чем обыкновенное мыло, больше, чем воздух – это и ветер, и дыхание, и чувства. Красота, само собой. А ещё они могут помочь тебе или мне, если что-то случится». Вскоре после этого ты уехала. Сев в поезд, ты засуетилась и даже не посмотрела на меня и не помахала рукой. «Уехала, уехала! Сколько глупости в этом! — думал я. — Как такое вообще могло случиться?! Почему я — и вдруг один?» Я понял, что теперь так просто не смогу выкарабкаться. Потом, возвращаясь с вокзала домой, пришлось спрятать руки в карманы, закутаться в шарф, а свою любимую шляпу я никогда не снимаю; тебе, кстати говоря, она тоже нравилась, и ты думала, что я даже сплю в ней. Правильно думала. Идя, я вспомнил твои слова о мыльных пузырях, тщательно поразмыслил над ними и купил себе первую банку со специальным раствором... Вот так мой мир окрасился в мыльные пузыри, разлитые краски фиолетовых и жёлтых цветов, рассыпанные Богом звёзды и белые, пустые пятна, которые остались ещё никем не тронуты: ни акварелью, ни тобой. Жёлтый и фиолетовый, само собой, цвета осени, но для меня они не очень тёплые; белый — цвет пустоты, который теперь напоминает лето. Может, ко мне, конечно, ещё придёт пёстрое, настоящее лето, а пока… Согреться бы. Ощущение, как будто весь июнь, июль и август я простоял на балконе, пуская шарики по ветру и смотря, как в них отражаются сверкающие искорками окна. Будто всё время был вечер, который незаметно перетекал в ночь, когда я лежал на кровати и пытался отдышаться. Я смотрел в потолок и вспоминал, как ты выглядишь, что передавали в новостях про мой город, когда начнётся звездопад, другую разную чушь; забывал моргать. Я представлял, что лежу на прохладном песке около моря, гляжу на звёзды, и что утром меня непременно найдут полумёртвым, замёрзшим. А ты, кстати, красивая была. Мне казалось, у меня внутри ничего нет, потому что всё вылилось в мыльные пузыри, да и окружающий мир не был похож на что-то действительно реальное, небесполезное. Это было похоже не на мир, а на пространство. Кварцевая настольная лампа светила тогда на одну половину моей постели, и порой я не выключал свет до утра. Я вообще плохо и мало сплю всегда, потому что слишком люблю петь, читать, а ещё тебя; как друга, разумеется. Не сплю, потому что много пускаю мыльные шарики и обожаю на них смотреть. Мне кажется, я уже не выдуваю их из трубки, а нервно курю, как сигареты. Боюсь, что скоро начну говорить: «я выкурил последнюю бутылку мыльного раствора». Бывает, от них кружится голова. Летом было тепло и не ветрено, а совсем скоро, к кануну Дня всех святых, начнёт сильно холодать по вечерам; но я буду тепло одеваться, чтобы выйти на балкон и подуть пузыри. С каждым новым выдохом будет улетать мыльный шарик, целиком наполненный моим дыханием, а я буду тихо напевать свои песни ему вслед. Иногда я жду, что ты мне позвонишь, но твой телефон, наверное, окончательно сломан, и поэтому потерялись все номера. Интересно, ты тоже по мне грустишь? А о мыльных пузырях вспоминаешь? Надеюсь, ты не разбилась, как то бывает с птицами. Ты называла меня «музыкантом», потому что пишу стихи и музыку к ним, а потом пою. Вот и сейчас я настойчиво перебираю струны гитары, отложив книгу, письмо, ручки, зашторив окно. Может, и правда заделаться в настоящие музыканты?.. Но сейчас мне пора на работу, в которой я ничего не понимаю, которая мне не интересна. Я ей, наверно, тоже безразличен. Но вечером я вернусь и снова вспомню про тебя, достану трубочку, гитару и уйду на балкон. Я во многом был и буду неправ в своих песнях — от этого никуда не деться. За утро я пережил прошедшую весну, смерть лета, тройку незаметно пролетевших месяцев, осень и, кажется, ещё что-то. *** У меня есть коллега, с которой нам по пути. Я часто провожаю её до дома после работы, а дальше иду сам. Сегодня я тоже провожал её, но мы, как и всегда, молчали. Я слушал треск улиц и музыки.

«В мае маются бездельем и каждый кем-то, все жалости в одних постелях, а желания в чьих-то пакетах. На пленку даже плевать, все равно мимо. И наигранно кривовато, просто, просто, просто мимо. Все письма с адресной строкой «прочерк», и волнение как-то не касается адресата…» (с) Alfaro

Кажется, этот вечер закрался прямо мне в сердце; до этого, насколько помню, я не улыбался пять месяцев, 12 дней и порядка 17 часов. Говорят, что грустные люди с особенным трепетом следят за временем; как думаешь, я что, действительно грустный? Разве так, а? Светло-синее кашемировое небо было укрыто розовым ситцем, а потом, когда я уже возвращался один, совсем стемнело. Коллега молчала и шла, близко прижавшись ко мне, а её каблучки звонко стучали. Может, она тоже пишет мне письма? Тем лучше; это ляжет тенью забвения на мой прошедший день, и появится ещё один способ спастись… Или она думает о ком-то другом и старается приникнуть ко мне, чтобы уберечься самой? Тогда я постараюсь ей хоть как-то помочь. Надеюсь, этим вечером ей в душу тоже нахлынули тёплые листья вместе с небом, и коллеге стало немного легче. Вместе, понимаешь? Не поодиночке. Девушка махнула мне рукой, зашла в подъезд, и в этот момент зажглись фонари; они подёрнули улицы тусклым жёлто-розовым светом, похожим на волшебство. И на мыльные пузыри. Я зашагал по улице, слушая песни людей, похожих на меня, или же я всего-навсего отыскивал что-то знакомое в мелодиях и строчках; наверное, даже тебя видел. Надо будет попытаться записать что-нибудь из своего творчества по-нормальному: сделать отличные текст и музыку, подлечить голос и найти хорошие инструменты. Если выйдет, то ты сможешь когда-нибудь услышать мою песню (но я не уверен, что узнаешь меня и мой голос), а у кого-то другого получится найти себя там. Я прошёлся по мостовой, сделал пару фотографий на плёночный фотоаппарат: еле-еле светлеющий горизонт, укрытый ветвями голых деревьев, и улицу, наполненную тёмным осенним сумраком, волшебным мерцанием фонарей, одним словом — чудесную; должны получиться очень красивые снимки. Но я проявлю их позже, потому что когда приду домой, то, не раздеваясь, отправлюсь на балкон, чтобы подуть мыльные пузыри. Они слижут с города пыль, слякоть, мерцание окон и покажут мне их в своих отражениях. Сами же шарики схлебнёт ветер и унесёт какой куда — некоторые, может, разорвутся на полпути к тебе, и мои мысли упадут на голову кому-то другому. *** Я даже как-то лихорадочно выдувал мыльные пузыри, так как мне казалось, что там есть кусочки моего заканчивающегося счастья. Его во мне почти не осталось, а скоро, возможно, на смену старому придёт новое, поэтому я решил, что надо подарить счастье людям, пока оно во мне не умерло. Пусть хоть кому-нибудь оно достанется. Но это только пока. Наверное, у меня есть талант — верить во что-то. Было очень ветрено. Трубка напоминала мне волшебную палочку, город — мир, который я, якобы, создал (хотя на самом деле же просто набросал пару строк новой песни, и это город меня слепил, а не я его), сверкание окон и мигание лампочек в них были похожи на иллюминацию, но… Знаешь, даже мыльные пузыри теперь лопаются об моё лицо, дают холодные пощёчины — ветер постарался. В бутылке осталась только пена, и я поспешил спрятаться от улицы и осенней мороси в квартире. Пока заносил свою гитару в комнату, увидел, как вдали светит белый огонёк; это, конечно, цвет ослепляющего солнца — настолько ярко оно блестит. Поэтому лето, наверное, белое не потому, что пустое, а потому, что светлое. Вот солнечный цвет, но никак не жёлтый. Осенние мыльные пузыри — предпосылки к будущему лету. Всю ночь я писал песню, которую, в итоге, обязательно сделаю «по-нормальному», как и говорил. Вспомнил, что в этом мире на самом деле есть Бог — иногда мне кажется, что я чувствую это, что я знаком с ним точно так же, как с тобой. Существует ли он в каких-то других измерениях — не знаю, а конкретно в моём он живёт где-то за гранью небесконечной звёздной вселенной, и я даже могу с ним поговорить. Он молчит, потому что ему есть что сказать, но я не хочу слышать ответа; он только намекает. Бог — это не религия и, наверное, даже не предмет поклонения. Сегодняшней ночью я решил, что попробую вылечиться ещё месяц-другой, подожду Новый год, и мне, возможно, станет легче, я перестану так часто «курить» мыльные шарики, вспоминать о тебе. Поговорю с коллегой — вдруг ей нужна помощь? А если зима меня всё-таки не спасёт, то возьму отпуск на работе и ненадолго съезжу в твой город. Если ты не переехала, то, быть может, смогу найти тебя и уже сам расскажу о мыльных пузырях. Посмотрим.