Не нужен

      Я не понимаю смысла жалости к самому себе. Я не понимаю, как это — отчаиваться из-за отношения к себе собственной родни. Я знаю, что дома меня, мягко говоря, не особо ждут. И не просто потому, что не надеются на мое возвращение. Моя мать практически не разговаривала со мной с того момента, как моя нога переступила порог нашего старого дома, когда я вернулся из Капитолия живым.       Я видел, как Китнисс смотрела на избитого Гейла, лежащего на её кухонном столе. Раненый, он был перевязан и усыплен лекарством, а Эвердин в это время таскала снег и прикладывала его к кровавой спине Хоторна. Ей было необходимо поспать, хотя бы несколько часов. А мне было необходимо посидеть немного с Гейлом, ожидая его пробуждения и настраивая себя на небольшой разговор в том случае, если глаза шахтера откроются.       Гейл — хороший парень. Он лучше меня во многом. Мелларки никогда не были на «краю», никто из нас не был вынужден нарушать закон и отправляться в лес, учиться охотиться, чтобы хоть каким-то способом доставать пропитание. За одни тессеры никуда не вылезешь. Тебе могут отсыпать пригоршню зерна, которую голодные рты братьев, сестер и родителей умнут за раз. Я не спускался в пыльные и опасные шахты — просто время еще не пришло. Да и не спустился бы, потому что Пит Мелларк — сын пекаря. Наше дело — печь хлеб и продавать, а не орудовать киркой.       Я был и остаюсь собственником, пусть и не показываю этого настолько открыто. Когда я увидел ту маленькую забавную девочку с двумя косичками в школе, я стал провожать её до дома. Так, чтобы она не заметила. Китнисс всегда была увлечена своими мыслями или какими-то делами, чтобы смотреть вокруг по дороге домой.       Но проблема в том, что Китнисс мне не принадлежит, и никогда не будет принадлежать. Мы с Хеймитчем заключили договор. И вне зависимости от того, что там ему наплела Китнисс, я знаю, что придерживаться он будет нашего с ним плана. Потому что он обязан. Он мне должен вот уже в который раз.       Наверняка все камеры Капитолия сейчас направлены на нас. Зрители прильнули к экранам, ожидая чего-то прекрасного, душещипательного. Многие ждут такого разговора, из-за которого будут обливаться слезами как минимум неделю. И я должен дать им такую возможность, не ради выполнения их прихотей, ради Китнисс — в случае моего выживания или смерти ей все равно будут нужны спонсоры. А сейчас она еще и беременна, во что верят все без исключения.       Насколько жалко буду смотреться я в этот момент? Кто знает. Для кого-то я могу стать героем, великолепным принцем и идеалом ухажера, вот только для тех, кто осведомлен в истинном положении дел, я буду маленьким слабым мальчиком, не способным ни на что.       Без Игр у меня бы не было никаких шансов. Вообще никаких. Китнисс Эвердин просто не заметила бы меня в десятках мелькающих лиц перед её глазами каждый день, а потом она бы стала женой Гейла. Рано или поздно, но это случилось бы — даже в школе о паре из Шлака говорили достаточно всего. Я слушал вполуха, старался запомнить важную для себя информацию, который раз убеждаясь — даже при лучшем раскладе я останусь для неё просто знакомым или другом. Мальчиком из обеспеченного района дистрикта, которого она пару раз видела в школе. Хоть мы и учились в одном классе, Китнисс была слишком занята, чтобы останавливаться на мелких деталях. Посещение уроков — дом — лес. Я довольствовался тем, что постепенно, крупица за крупицей, собирал информацию о её жизни. Где она живет, что любит, с кем общается и о чем говорит чаще всего. Было приятно узнавать девочку с разных сторон, поражаться тому, какая она сильная и стойкая, какое храброе сердце бьется в её груди.       Маленький аккуратный подарок Эффи, пусть и из Капитолия, но был он вручен мне с нежностью и любовью. Тринкет привязалась к нам так сильно, как не привязывалась еще ни к одному своему трибуту. Желая отдать мне именно этот медальон, Эффи, уверен, долго и придирчиво исследовала множество других вещей золотого цвета. И то, что на глаза женщине попалась именно эта вещица, можно принимать за подарок судьбы. Ведь именно это украшение, возможно, будет напоминать Китнисс о человеке, который когда-то занимал часть её жизни. Я не хочу себя тешить надеждами, что эта часть была настолько большой, что в случае моей смерти Китнисс будет долго переживать — я знаю, что это не так. Потому что она сильная. Она справится с таким, если справилась со смертью отца и водрузила на свои плечи заботу о своей семье, что для маленькой девочки как минимум невыполнимо. Она справится, может быть, и не без использования «подручных средств» Хеймитча, но до алкоголизма дело не дойдет. У неё есть Прим, мама, Гейл. А когда-нибудь будет и ребенок. Китнисс стала бы отличной мамой, оберегающей свое чадо от всех бед. Ей не нужно будет притворяться и прикасаться к другому человеку с едва заметным раздражением, потому что этим человеком будет Гейл, а она любит Гейла, хоть и не рассказывает об этом никому.       Голова Китнисс опускается мне на плечо. Кожа сразу покрывается мурашками из-за разницы температур — по сравнению с окружающим миром девушка намного теплее. Я не могу сдержать себя и дотрагиваюсь до её волос. Не стоит забывать, что сейчас мы — безумно влюбленные друг в друга супруги, а она носит моего ребенка.       — Знаешь, нет смысла притворяться, будто нам неизвестны намерения друг друга.       Я чувствую, как она напрягается. Это не самый приятный и желанный разговор в её жизни, но это надо обсудить, что бы она ни думала.       — Мне Хеймитч тоже кое-что пообещал. Следовательно, кому-то из нас он сказал неправду.       Каждое слово дается очень тяжело. Размышлениям о своей дальнейшей жизни я как-то раньше не особо предавался: время было не то. Но теперь одна лишь мысль о смерти заставляет меня иначе взглянуть на многое. Нет смысла скрывать что-то, точно зная, что через несколько часов ты можешь быть мертв.       Но на мое же удивление, голос звучит спокойно и ровно. Как и должно быть. Смирившийся Пит, влюбленный мальчик, трибут, выживший целиком и полностью лишь благодаря ей. Огненной Китнисс.       Последняя моя фраза привлекает внимание Эвердин сильнее: она тотчас поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Чего она хочет? Дальнейшего продолжения моего монолога? Или заверения в том, что я — полный идиот, раз подумал, что она просто так оставит меня? Не оставит, я знаю, именно поэтому я и должен сказать эти слова. Но для Китнисс в данном случае задача оставить меня в живых — целиком и полностью требование принципа и морали. Она не руководствуется чувствами, как это делаю я. Наверное, моей любви с лихвой хватило на нас двоих, раз некоторые все же поверили в печальную историю несчастных влюбленных.       — Для чего ты сейчас все это говоришь?       Её голос звучит хрипло. Не знаю, играет она сейчас или нет, но ей определенно удается заставить поверить в наш проникновенный диалог всех, кто прикован к экрану.       — Чтобы напомнить, насколько разные у нас обстоятельства. Если ты умрешь, мне не будет покоя в Двенадцатом, — оглядываюсь назад и не могу вспомнить тот отрезок своей жизни, который не был бы связан с Китнисс. Я был очень мал, когда не знал её. Наше знакомство, точнее, мое знакомство с ней на уроке пения, пятнами расползается в моей памяти. Сколько мне тогда было лет?       Наверное, следующая фраза будет слишком пафосной, но я обязан это сказать. Нужно закрепить наш разговор предложением, от которого у многих задрожат коленки. Странно осознавать, что такой эффект от моих слов будет произведен на совершенно незнакомых мне людей, но не на Китнисс.       — Ты — вся моя жизнь. Я уже никогда не нашел бы счастья.       Пытаюсь представить себе будущее, в котором я — единственный выживший победитель. Получается из рук вон плохо. Понурый и тихий Пит Мелларк, гонимый общественным порицанием. У нашей истории получился бы идеальный печальный конец лишь в том случае, если я пожертвую собой ради Китнисс. Никак не наоборот. Люди определенно будут шушукаться за моей спиной — я ведь не только не помог той, кого называл любовью всей своей жизни, но и позволил умереть еще не родившемуся ребенку.       Китнисс открывает рот, чтобы начать отрицать, но я быстро кладу палец на её губы. Они теплые, как и сама девушка.       Я всегда умел находить правильные слова. Порой надо было поразмыслить над ними несколько минут, порой они лились у меня изо рта. Я знаю, что Китнисс будет переживать и не сможет принять мою смерть, но через некоторое время она попросту смирится. Самый сильный аргумент «против» её смерти — зажатый в моей руке медальон. И когда я показываю Эвердин его крышку и нажимаю на кнопку, она все видит. Такой неожиданный ход с моей стороны заставляет Китнисс замереть на одном месте. Я выбрал слишком весомый аргумент. Но это как раз то, что нужно.       — Ты нужна родным, Китнисс.       Сестре. Матери. Последним оставшимся кровным родственникам — женщине, которая родила тебя, и девочке, вместо которой ты ступила на эту шаткую дорогу, вымощенную прямиком к смерти или к вечным страданиям. Гейлу. По идее, он — твой кузен, и сейчас лишь ты одна понимаешь, почему я разместил его фотографию на одной из сторон медальона. Твоя семья. Люди, которые были с тобой с самого начала и будут до самого конца.       Я не понимаю смысла жалости к себе. Глупое чувство. Разве кто-то виноват, что ты родился именно в такой семье, именно в такое время, именно при таких обстоятельствах? Разве кто-то виноват, что ты вырос таким, каким мать не захотела бы видеть собственного сына?       В моей голове звучат слова, произнесенные мною же в прошлом году. Как давно это было. Я помню лишь обрывки фраз, лицо Китнисс, порою расплывающееся перед моими глазами большим пятном — я потерял тогда слишком много крови.        «Я бросил тебе буханку хлеба. Надо было подойти…»       Сколько раз её губы тогда касались моих? Я и не знал, что думать — галлюцинации ли это, вызванные скорой смертью, или же реальность, но такая странная и неправильная. И потом я оказался прав. Это не было реальностью. Действия Китнисс не были правдой.       Да и вообще, глупо было думать, что один лишь мой вид вызовет в девушке столь острые чувства, что она буквально не захочет от меня «отлипнуть».       — А я никому не нужен.       Осознание такой правды еще никогда не давалось мне настолько легко. Казалось, что мне было без разницы, что я уже, в общем-то, смирился со всем, что так услужливо мне подсовывала жизнь. Обычная констатация факта, правда, не требующая опровержения. Китнисс нечем возразить, потому что она понимает — это действительно так. Может быть, моя семья смотрит трансляцию и видит этот момент, слышит мои слова. Я не хочу, чтобы они корили себя или переосмысливали все свое поведение — это того не стоит. Я должен был умереть давным-давно, измазанный грязью в целях маскировки, с разрезанной ногой, прямо на арене Голодных Игр. Почему я не умер? Если бы я тогда погиб, многим пришлось бы легче.       Я отдаю Китнисс все, что у меня есть — все те дни, которые я когда-либо мог прожить, без разницы, как — трибутом-победителем прошлых Игр или единственным выжившим триумфатором этих. Потому что она действительно достойна. Она заслуживает прожить полную жизнь, как никто другой. Она сильная, она умеет приспосабливаться к разным ситуациям. Из-за своего ужасного детства, полного лишений, голода и нищеты она просто обязана узнать, что это такое — счастье, семья, жизнь, а не существование. И если мы не можем прожить жизнь вместе так, как когда-то себе представлял я, не будучи осведомленным в игре девушки на арене, то такую жизнь должна прожить она.       Мир не станет другим из-за того, что какой-то Пит Мелларк будет покоиться в гробу под землей.       Я слишком погружен в свои мысли, чтобы увидеть реакцию Китнисс. Она хмурится. Еле заметно качает головой. Естественно, она не согласна. Но даже она не может отрицать реальность, потому что правда именно такая.       — Мне, — вдруг выдавливает она, заставляя меня поднять голову, — мне нужен.       Легкая снисходительная улыбка касается моих губ. Нет, Китнисс, не нужен. Ты справишься без меня. Пострадаешь и успокоишься, переключишься на что-то новое. Я вновь поворачиваюсь к ней, чтобы до конца убедить её в правильности моего выбора, как её тонкие пальцы касаются моего подбородка. По её телу можно смело посчитать все человеческие кости, хотя, благодаря последнему году жизни в Деревне Победителей, она уже не обладает той болезненной худобой. Её кожа очень мягкая — наверное, постарались стилисты во главе с Цинной.       Все происходит быстро, я даже не успеваю возразить. Её теплые губы касаются моих, и Китнисс вздрагивает. Она целовала меня столько раз, что даже я сбился со счета. Каждый поцелуй заставляет что-то внутри болезненно съеживаться, напоминая, что это не является правдой, это — игра.       Я отрываюсь от девушки, потому что чувствую её потребность в воздухе, думаю, что уже сейчас она придет в себя и выйдет из «образа», но Китнисс делает обратное — она снова прижимается ко мне, целуя. Запускает свою руку в мои волосы, не давая отстраниться и не позволяя игнорировать действия Эвердин. Почему она это делает? Является это подачкой несчастному мальчику или же она думает, что это — последний шанс, когда я могу видеть её живой? Впрочем, все мысли вылетают из моей головы. Так Китнисс меня еще никогда не целовала. Это не похоже на обреченный поцелуй. Мы оба вкладываем в него все свои чувства, но сейчас для Китнисс это чувство — страсть, а не любовь.       Она нерешительно прикусывает мою нижнюю губу, в то время как я решаю больше не задумываться о своих действиях, направленных на осознание Китнисс всей правды. По крайней мере, пока что, на несколько этих долгих секунд.       Касаюсь языком её губ и чувствую, как девушка притягивает меня ближе к себе. Уверен, ни один зритель не захочет пропустить настолько откровенный момент — Китнисс практически полностью разворачивается ко мне, и мне приходится опустить руки на её талию и бедро, поддерживая, не давая упасть. Девушка абсолютно не против, и даже больше того — чувствуя мои руки на своем теле, пусть и через ткань костюма, она выгибается и вздрагивает, когда мой язык в очередной раз касается её.       Если бы не арена и миллионы зевак, собравшихся около экранов, Китнисс могла бы не отстраниться. Я отстраняю её от себя, давая осознать, что сейчас мы не в Деревне Победителей и вовсе не одни.       За спиной слышится издевательский смешок Джоанны.       — Хорош уже, голубки.       И я даже представить не могу, как выглядело все это со стороны. Если бы и в этот раз мы могли уйти с арены вдвоем, то миссис Эвердин меня бы на порог собственного дома точно не пустила. Хотя, можно даже особенно и не переживать насчет этого поцелуя — вход в дом Китнисс мне был запрещен еще с того момента, как на всю страну я объявил о беременности девушки. Её мама была осведомлена о фальшивой свадьбе, но вот о ребенке — нет. Тем более, о фальшивых чувствах разговора не было, миссис Эвердин просто дали понять, что свадьба её старшей дочери состоится без родительского согласия.       Китнисс не спешит занимать свое прежнее место — она все так же смотрит мне в глаза, поглаживая пальцем мою шею, после переходя на губы.       Для меня, трибута, который знает, кто должен умереть на этих Играх, этот поцелуй кажется благодарностью. Когда-то Китнисс появилась в моей жизни, привнося в неё новые цвета, а теперь она вынуждена идти дальше, вот только уже без меня. Нам было отведено ничтожно мало времени, чтобы побыть вместе. Если не учитывать все те месяцы, которые мы не разговаривали, то выходит около полугода. Слишком мало времени, чтобы узнать друг друга, но достаточно, чтобы быть готовым пожертвовать жизнью ради жизни другого.       И я уверен, что когда-нибудь Китнисс будет счастлива. Когда-нибудь Капитолий рухнет под тяжестью своей жестокости и цинизма, а дистрикты вновь будут прокладывать дорогу к нормальному существованию.       Открывать глаза на этот раз очень тяжело. Мне не хватает воздуха, все тело будто только что побывало в огне и теперь медленно плавится. Я прикован к кушетке, стоящей в середине светлой комнаты, источником света в которой служит маленькая лампа, стоящая на столе. Крик. Еще один крик. Чей-то плач.       Происходящее кажется плохим сном, пока в помещение не заходит президент Сноу. С улыбкой он смотрит на то, как я пытаюсь снять тяжелые наручники, сжимающие руки. Но теперь я знаю одно. Все получилось. Её спасли. Хеймитч сдержал свое обещание.       А что будет со мной, не так уж и важно.       Сойка-пересмешница в лице Китнисс нужна людям, нужна Панему, нужна восстанию.       А я никому не нужен. И от этого становится легче, пусть и на одно мгновение.