Маяк

Слабые границы очертаний дрожат и вращаются, плавно превращаясь в крутящиеся желтые огни, сливаясь в два овальных пятна, в два диких зрачка невероятно огромной потусторонней бездны. Она черная, как квадрат Малевича, и необъятная, как океаническая неисследованная глубина. Скалится и бесстрастным голосом вещает на инопланетной частоте: «Держите его, ассистент». От его звуков я чувствую холод гранита, такой же, какой стелется под ногами забытого города с остроконечной башней, сооруженной из беспомощных душ, отчаявшихся сознаний, потопленных и всплывших в инородной реальности раздутых сердец с оторванными клапанами. Гранит замурованных внутри людей, и я наравне с ними застываю. Сопротивляюсь и, хватая ртом воздух, покрываюсь каменной крошкой. Впереди темнота. И снег. Мокрый, серый, залепляющий глаза. А дальше провал. Я падаю, скатываясь по беспощадному холму с острыми торчащими из проталин ветками, пнями. Подпрыгиваю на круглых, словно чья-то залысина, валунах и, больно обдирая бока, еду вниз. Откуда-то сбоку поднимается вихрь и ударяет в мою жалкую микроскопическую фигуру и я, получивший пощечину от природной стихии, лечу, не успев, как следует, ужаснуться в неизведанную чернеющую темноту. Проходит n-е количество лет. Я устало бреду, перебирая лапами, мешая снег под ногами, уже механически. На автомате озираюсь по сторонам, фокусируя взгляд на одиноко покачивающихся от ветра, сгорбленных подобиях деревьев. Плотно сжав челюсти, ощущаю, как хрустят сугробы, намазанные по равнине неровным слоем. Тишина такая, что слышно, как стучит сердце под плотной шкурой, и наравне с ветром отбивает гимн созданная телом песня с громким названием «жизнь». В ее ритме исчезают мысли, стирается четкость шагов, любое здравомыслие. И она же поглотила память. Теперь я не знаю, кто я, для чего брожу здесь, стирая лапы до обнажившихся костей. Только одна мысль не оставляет ни на минуту – поиск. Я что-то ищу. Ищу? Верно. Кружащая вокруг меня вьюга смеется, обнимает мертвыми до синевы пальцами, бросает в глаза комья снега, перемешанного с землей. Она играет со мной, незваным заблудившимся гостем, шутливо тыкает в облезлые, с торчащими спицами-ребрами бока, сбивает с ног. А потом наблюдает молчаливо, с едва проступившей улыбкой, как я встаю, отряхиваясь и дрожа мелкой россыпью судорог. Но я совсем не замечаю этой игры. Я должен найти что-то важное, для чего-то я тут очутился на самом краю безымянного света. В необъятной, совершенно пустынной равнине, не имеющей ни конца, ни края, как ввалившиеся глазницы бездонной небесной тверди. Задрав морду к ночному небу, я замечаю, как быстро на нем двигаются созвездия, переплетаясь друг с другом в замысловатые узоры, бисеринками рассыпавшись по всей поверхности космического пространства, как крошки на столе у Творца, негласно наблюдающего за мной. С усмешкой или долей презрения? Который раз силюсь вспомнить свое предназначение, но воспоминания утопают в волне охватывающего беспамятства, захлебываясь и опускаясь на дно подсознания. Сколько раз я должен пройти этот круг? Изо льда и безысходности. Я поднимался по ледяным, протыкающим лохмотья облаков, скалам, брел по берегу черной неподвижной реки, опускался на дно самой глубокой пещеры под корнем сгнившего дуба. Но ни одного знака или живого существа. Я безнадежно один. А с другой стороны, в окружении сотен глаз, пытливо наблюдающих за мной. На границе между полувысохшей рекой и проступающей чередой невысоких холмов я заметил слабый свет. Он прорезал едва заметным лучом сгустившийся мрак вокруг себя, освещая унылые земли, раскинувшиеся в ста метрах от источника, вырывая из темноты пространства однотипные сугробы и горстки камней с растущей пожухлой травой под ними. Я шел на мигающий издалека очаг света почти наощупь, натыкаясь в повисших надо мной сумерках на обрубки деревьев и жирные корни внеземных растений. Когда я подошел вплотную к источнику, к моему удивлению им оказался маяк, круглый в сечении, метров десять в высоту. Он резанул по глазам жестким светом и ослепил на пару минут. Прямо над головой я услышал протяжный, оглушительный гул, будто где-то за пару километров от меня кричал раненый кит. И не выдержав этого гула, я решил отбежать в сторону, чувствуя приступы накатывающей тошноты. Скрывшись за первым снежным валуном, я устало опустился на траву, положил голову на лапы и прикрыл слезящиеся глаза. А когда открыл их, то услышал загадочный шорох неподалеку и, повернувшись в его сторону, застыл в недоумении, заметив здесь спящего путника, одетого в лохмотья, старика. Мне показался он знакомым, будто черты лица на секунду позволили мне заглянуть за грань невозможного, непробиваемой глухой стены. Будто слабое прикосновение к чему-то сокровенному, как пыльца залетевшей в окно бабочки. Старик, завидев меня, проснулся, но остался неподвижен, застыв наподобие сухой неприветливой коряги. Он внимательно изучал меня своими бледными, водянистыми глазами и, протянув руку, почти ласково коснулся шерсти на лбу. - Волк, ты перепутал поезда и сошел на неправильной станции. Я устало сел возле него и прижался к старческой ноге. От нее исходило чуть ощутимое тепло, от которого разрасталось неведомое чувство, заставляющее сжиматься что-то глубоко внутри. - Как твое имя, человек? - оскалился я, вызывающе глянув в морщинистое лицо собеседника. - Вера. Когда я услышал это слово, мне показалось, я уловил запах табака, терпкий и тягучий, необъяснимо притягательный. На некоторое время я ощутил, что разглядываю трубку, гладко отполированную, потертую в основании, из темного красно-коричневого дерева. А рядом лежит табакерка, круглая, железная, тускло поблескивающая от света полуденного солнца. - Что значит это, старик? – вопрошающе я грозно тряхнул головой, от чего частицы снега ворохом разлетелись в разные стороны. Но он безмятежно улыбнулся и, достав трубку из моих воспоминаний, закурил. Он пускал плотные кольца дыма, а в душе зарождался страх неминуемой разгадки, липкий, щекочущий до кончика хвоста. - Ты врешь, старик! Кто послал тебя ко мне? Отвечай! Разве можешь ты понимать язык зверей? – сдерживаю гнев из последних сил, дрожа от холода и заполняющего нутро страха. Но дед упрямо продолжает дымить и в бесцветных глазах угадываются дерзкие смешинки. - Так я разве разговариваю, волк? – слышится ответ настолько тихо, что я прилагаю неимоверные усилия, навострив уши, забывая дышать. И вот уже скалюсь, ощущая, как во мне поднимается волна нарастающего бешенства. - Лжешь! – рычу я, обнажая клыки и застывая в приготовившемся прыжке. - Посмотри. Ты говоришь с собою. Разве нет? – шепчет смеющийся голос старика у меня за спиной и, не успев удивиться, оборачиваюсь. Но позади никого, лишь та же вьюга застилающая обзор плотным занавесом, и белое снежное плато, раскинувшееся до самого конца света. Я поворачиваюсь, но старика уже нет. На месте его подрагивает от ветра сухая коряга. Я на секунду почувствовал такую невыносимую пустоту внутри, что, обессиленный, свалился на снег, зарывшись мордой в сугроб. «Вера…» - я не помнил значение этого слова, оно маячило в памяти слабым подрагивающим огоньком, но его сила была такой незначительной, что он погас, окутав сознание безнадежным мраком. Вокруг заметно холодало, вьюга, словно обретя невиданную силу, обняла меня, заключив в смертоносные объятья, протыкая кожу ледяными иглами. - Я не знаю, что это! Но это точно не то, что нужно мне! – отчаянно завыл я, подняв морду к чернеющему безлунному небу. И замер, ощущая, как за спиной постепенно меркнет свет. Этот мир разрушается метр за метром, и я с ужасом вижу, обернувшись назад, как сугробы и белые равнины исчезают в пасти наступающей прожорливой темноты. И даже звезды, тревожно мигнув напоследок, исчезают, будто чья-то рука торопливо стирает белые точки, нарисованные мелом на доске. Резкий протяжный гул снова прорезает пространство и нещадно бьет в уши. Свет маяка начинает неуверенно плясать и потухает, вспыхнув напоследок жалобной предсмертной искрой. Я встаю и бегу прочь от непроглядной алчной темноты, чувствуя, что, оставшись там хоть на секунду, исчезну навсегда в неизвестном бытии. Мне надо спешить прочь из этой образовавшейся пустоты. Перепрыгнув очередной сугроб, впереди я замечаю оголенные, ободранные деревья, распростертые над землей, словно гротескные скелеты диковинных животных. Я ныряю в этот своеобразный лес и путаюсь в тянущих ко мне, словно руки, прутьях. Я понимаю, что тьма позади успокоилась, и, сожрав приличный кусок пустынного мира на неопределенное время, заснула. Я вновь предоставлен лишь себе и унылой панораме, раскинувшейся кругом. Шагаю в пустоту, пока не начинаю чувствовать лапами студеную влагу, проникающую сквозь шерсть. Оказывается, я добрел до берега одного из устьев черной реки. Без лишних раздумий погружаюсь в воду и начинаю плыть вперед, к белеющей неподалеку льдине. Она слабо светится в окружении бесконечной ночи, как маленький островок посреди маслянисто черных, словно нефть, волн. Я доплываю до льдины и забираюсь на нее. Приоткрыв глаза, замечаю рядом наполовину торчащий из воды маяк, подобный предыдущему, но он настолько близок, что даже в темноте я могу различить огромный ржавый фонарь, завалившийся влево и прикрепленный к основанию конусообразной крыши. Точно загипнотизированный, я не могу оторвать взгляда от лампочки из толстого позеленевшего стекла, заточенной внутри. В ней вдруг что-то щелкает, и я завороженно наблюдаю, как мягкий свет разливается в глубине прозрачных стенок, вырываясь наружу и освещая мою уставшую, неподвижно лежащую фигуру. Я какое-то время ожидаю очередного сокрушительного гула, но вместо него уши наполняет звон привязанных к ручке фонаря металлических колокольчиков, покачивающихся на ветру. - Пожалуйста, посиди тут еще чуть-чуть, – слышится робкий голос возле уха. Оборачиваюсь почти в панике, и взор натыкается на бледного темноволосого мальчика, застывшего в неудобной сломанной позе на самом краю льдины. Он сидит в полуобороте ко мне, и я с интересом начинаю разглядывать собеседника. Он сосредоточенно водит по поверхности льда крючковатой веткой, с торчащими в разные стороны конечностями. Я вглядываюсь в черты лица мальчика и только сейчас замечаю, что половина лица неподвижна и застыла окаменевшей маской. На месте левой руки развевается пустой рукав клетчатой рубашки. А шерстяной свитер скрывает острые коленки, которые мальчик прижал к подбородку. Присмотревшись внимательнее к мелькающей перед глазами ветке, я понимаю, что это высушенная, почерневшая рука с вздувшимися сухожилиями. С нее периодически капает густая коричневая кровь, выделяясь на белом фоне льдины единственным цветовым контрастом. - Ты сможешь помочь мне написать несколько букв? – спрашивает мальчик, убирая со лба налипшие волосы. Я боюсь пошевелиться под пристальным взглядом странного незнакомца. - Кто ты? – не выдерживаю я, силясь заглянуть в глубину зловеще поблескивающих и немигающих глаз. - Боль, – отвечает он, и один уголок рта медленно начинает ползти вверх. Меня словно окатили ледяной водой. Я вскакиваю, фыркая и озираясь вокруг, но, не удержавшись на льдине, падаю в воду, оставляя борозды от когтей на ее ободке. Пытаясь вынырнуть из ставших неожиданно тяжелыми масляных волн реки, я неистово гребу лапами, чувствуя жестокую нехватку воздуха. И незамедлительно начинаю погружаться вниз, на песчаное дно. В голове мелькают просветы чьих-то воспоминаний. Будто бы по ровной глади памяти пробежала рябь, задетая засохшей рукой мальчишки. Я увидел точно такого же мальчика, он смотрел в зеркало и смешно улыбался. Ему было приятно ощущать свое одиночество в просторной комнате с наглухо закрытыми шторами. Порывшись в кармане, мальчик достал помаду и начал водить ею по губам, копируя движения матери. Он настолько увлечен, что не сразу замечает вошедшую широкоплечую фигуру мужчины. Он лишь успевает почувствовать на себе разъяренный взгляд, прежде чем тяжелая оглушительная пощечина отбросит его к дверцам открытого шкафа. - Нет! – почти задыхаясь, кричу я, делая отчаянный рывок, чтобы вырваться из леденящих смертоносных объятий черной реки. - Я не хочу этого, оставьте меня в покое! – вместе с остатками влаги в глубине глотки нарастает озлобленный рык. - Это не то, что мне нужно! – вырываются из груди последние слова, и я внезапно ощущаю, как тело выкатывает на поверхность нечто скользкое подо мной, нечто дышащее невероятной мощью, и затем стремительно скрывается в глубине. Я бросаю взгляд на льдину и замечаю на ней только безмолвную высохшую ветку, застрявшую в трещине льда. Через секунду я слышу звон брякнувшихся о воду колокольчиков и всплеск упавшего вслед за ними фонаря. Он погружался на глубину реки, освещая тусклым светом стайки подслеповатых рыб и редких водорослей. Вскоре его свет исчез из виду, померкнув навсегда. И вновь ненасытные руки непроглядной тьмы начали ползти по краям небосвода, накрывая, забирая в себя окружающее пространство. Я недолго думая поплыл прочь от льдины, бешено гребя лапами, стараясь держаться на плаву. И мне казалось, что вечность окончательно завладела временем, ибо я плыл бесконечно долго и уже не надеялся найти долгожданную сушу. Но завидев вдали макушки безлиственных деревьев, замедлил движения и, выбравшись наружу, упал на берег почти без сознания. Мигающие наверху звезды кружили по известному только им маршруту и никогда не знали власти рассвета. Бесконечный полет по одним и тем же траекториям из хаоса в хаос. Я неуверенно поднялся, отряхнулся и побрел дальше. К хвосту прилипли обрывки тины с запутавшейся в них икрой, они тащились вслед за мной мокрым шлейфом. Дорога впереди стала более гладкой и ровной, и местами проступили очертания тропинки. Я брел по ней, пока не увидел длинный бетонный столб. На столбе висел фонарь, проливающий кислое, желтоватое мерцание. Под фонарем, сутуло облокотившись о его основание, сидел мужчина. Он жалобно уставился на меня, когда я поравнялся с ним застыв в ожидании. - Товарищ, – громко заговорил незнакомец. Очевидно, он был в стельку пьян, потому что речь его была немного бессвязной и часто прерывалась. Дрожащими руками мужчина обнимал себя, и я только сейчас заметил, что сидел он совершенно голый, единственный клочок одежды висел помятым галстуком вокруг тощей шеи. Неприятный запах дешевого одеколона резко ударял в ноздри и на подсознательном уровне рождал всплески раздражения. - Одолжите мне свою шубу-у, – размахивая перед лицом разбитыми в кровь руками, он силился сфокусировать взгляд, но потерпев поражение, устало обмяк. Плечи его упали, он уронил голову на грудь, бормоча нечто несуразное. - Кто ты, – зарычал я, легонько ткнув носом в голову мужчины. - Дру-у-у-г, – расплылся в лицемерной ухмылке приободренный человек и продолжил уже более смелым тоном. – Отдай шубку, а я тебе спою, прямо сейчас. - Нет, – зарычал я, не ожидав такого поворота. Но незнакомец, не обращая внимания, широко разинул рот, и первые звуки полились из пьяной глотки наружу. - Заткнись, мразь! – набросился я на пьяного, вгрызаясь зубами в голое плечо. - Заткнись, змееныш, – услышал я над ухом голос внезапно протрезвевшего мужика и ощутил недюжинную хватку, с какой он обхватил мою шею, впившись ногтями в шерсть. Я силился вырваться, одновременно пытаясь оторвать кусок мяса от тела неожиданного врага. Но его рука все больше сжималась вокруг шеи неумолимыми тисками, и вскоре передо мной все поплыло, сливаясь в одно расплывчатое пятно. Задыхаясь и скуля, я услышал его тихий шепот. - Никому, змееныш. А если расскажешь… Но от нахлынувшей, застилающей глаза ненависти я не расслышал пьяный говор мужика и резко взвыл, да так, что у самого кровь в жилах застыла. - Не нужен ты мне, не хочу! Умри, паскуда! И решительно крутанулся из цепкого зажима. Как ни странно, препятствий я не ощутил, так же, как и присутствия мужика. На его месте, обняв столб, развевалась на ветру полоска продырявленной ткани, и выбившиеся наружу нитки описывали в воздухе изломанную дугу. Я побрел прочь, прибавляя скорость. И вот уже бежал, слыша, как падает позади и разбивается фонарь, разлетаясь на сотни осколков, а сзади тьма почти дышала мне в затылок, цепляясь за лапы, запутывая, обдирая шерсть на спине, завывая измученным криком. Я бежал, продираясь через плотные занавеси тумана, возникшего вместе с наваливающейся вокруг темнотой, которая гудела в ушах, царапалась неприятным скрежетом, заглушая стук моего исступленно бьющегося сердца. Перепрыгивал через высокие сугробы, врезаясь мордой в холодную проступившую местами сырую землю. Напролом, через сдерживающие меня сучья омертвевших деревьев, путаясь в корнях, спотыкаясь о камни и острые выступающие валуны. Вперед, к самому началу, откуда все началось. Началось? Я остановился, тяжело дыша. Воздух сипло вырывался белыми струями пара, и я никак не мог отдышаться. Но впереди я увидел лишь тьму, она плотным кольцом обступила меня, замыкая круг, сжимая беспощадно в оставшийся крошечный клочок земли. Наверное, я находился на холме, на том самом, откуда упал после… После. Я пытался лихорадочно вспомнить, что было после, но темнота безудержно забиралась уже внутрь, в сознание, вцепившись крючковатыми пальцами в душу. Я безумно взвыл из последних сил, на пике возможностей своих легких. И сам ужаснулся, каким страшным был этот вой. Все стихло. Я закрыл глаза. И вдруг совсем близко увидел свет. - Малыш, – кто-то нежно позвал меня. Я разлепил глаза и увидел перед собой незнакомую женщину: ее обветренное смуглое лицо, темные круги под глазами и тени на щеках от длинных ресниц дрожали в свете колеблющегося во тьме огонька. В руках женщина держала зажигалку. - Малыш, – повторила незнакомка ласковым голосом, – Я здесь, посмотри на меня, – она подошла ко мне почти вплотную и ноги ее были в засохшей крови, к коже прилипли комья грязи и сухих травинок. - Я шла за тобой и никак не могла найти, боялась, что не успею. Я молча наблюдал за ней. Она опустилась рядом со мной, и, погладив шерсть свободной рукой, поднесла огонек совсем близко к моему носу. Руки у нее были тонкие, натруженные, с бороздами морщин, проступивших рано, не по возрасту, и уже состарившиеся. - Видишь этот огонь, смотри, дорогой! Ты помнишь его? Я посмотрел на него, и в глубине оранжево-красного пламени увидел женщину, молодую, изможденную. Она стояла возле детской люльки и укачивала на руках младенца, напевая какой-то простой мотив из старой колыбельной. Присмотревшись к ней, я заметил, что женщина свeтилась изнутри и озаряла комнату ровным, мягким, спокойным светом. - Видишь этот огонь? – снова спросила женщина из воспоминаний, и, заглянув в мои глаза, приложила ладонь к своей груди. - Он идет отсюда, - убрав руку, она переложила ее мне на грудь. – И у тебя тоже, милый. - Как это? Но я совсем ничего не чувствую, – сказал я, напряженно всматриваясь в ее лицо, ощущая горячие дорожки от внезапно хлынувших слез. - А не надо чувствовать. Он там изначально, – улыбнулась с бесконечной добротой незнакомка. - Кто ты? – я словно, маленький заблудший ребенок, прижался к ее темному подолу. - Я – надежда, – ответила она, и тихо добавила. – И пока я с тобой, ты будешь жить. Смотри. Она протянула руку вперед и, словно в подтверждение ее словам, я пораженно наблюдал, как рассеивалась тьма, уползающая в недра земли. Внизу с высоты холма я заметил робкий свет, появившийся вдалеке, потом еще один, и так три маяка как по волшебству зажигались, разгоняя темноту вокруг. Их свет растянулся по всей земле этой странной, одинокой реальности. И вдруг, почувствовав теплое прикосновение к своей щеке, я обернулся. - Мама – позвал я и измученно закашлялся от сухости в горле. Голова жутко болела и налилась свинцом. Холодный пот проступил на лбу, я поднял руки перед собой и заметил заботливо перевязанные бинтами запястья. С трудом приняв сидячее положение, я удивленно осматривал уютную небольшую комнату с полупрозрачными желтыми занавесками, плавно вздымающимися от порывов легкого ветра. - Где я? Что происходит, где моя мама? – бессильно закричал я, настолько громко, насколько хватало сил. - Успокойтесь, Виталий. В комнату широким шагом вошел мужчина в медицинском халате. Подойдя к изголовью кровати, он наклонился, заглядывая мне в лицо, и легонько прикоснулся ко лбу. - Температуры нет, состояние стабильное, – сообщил он стоящей поодаль девушке, рассматривающей записи в толстом журнале и делающей необходимые пометки. - Я ничего не понимаю, – умоляюще взглянул я в лицо доктора. – Объясните мне, что происходит. - Хм.., - мужчина осторожно присел на край теплого покрывала, укутавшего мои ноги, и посмотрел в мою сторону неопределенным взглядом. - Вам сделали переливание крови, вы пытались покончить с собой, можно сказать, вас вытащили с того света. А сейчас вам лучше отдохнуть. На все вопросы я смогу ответить, как только вам станет лучше. Врач поднялся и вместе с медсестрой они вышли из палаты, направившись по длинному коридору к дежурному посту. - А вы уверены, что, узнав правду, он снова не захочет перерезать себе вены? - Я думаю, он не такой идиот, – уверенно предположил доктор, снимая халат и вешая его на пластмассовые плечики в шкафу для персонала. - Я, честно сказать, думал, что он не выживет, – задумчиво потер подбородок мужчина. – Очень редкая группа крови, если бы не его мать, то ему бы точно наступил конец. В глубине души он чувствовал непривычное волнение, и в первый раз за много лет, он решил позвонить своей матери, живущей отдельно в коммуналке на Цветном Бульваре. А на что бы она пошла, чтобы спасти своего сына? Но он не хотел знать ответ на этот вопрос. И подобную жертву он видел всего лишь единственный раз в жизни, как нечто удивительное и сокровенное, как пыльца на крыльях превратившейся в пепел бабочки.