Рыжая

Боли не было. Лишь пустота вокруг стала осыпаться пепельными хлопьями, и мучительно заныло в груди. Я всегда ждал смерти с любопытством, мне казалось, она должна подарить много новых ощущений, пусть даже очень неприятных, но, оказывается, я ошибался. Я стал часто делать ошибки в последнее время. Рождаться - в моей нынешней ипостаси четвертого из Эспады - было куда неприятней, особенно в такой компании, как Айзен. Любая ситуация, при которой Айзен отсутствует, этим самым уже несет в себе положительный заряд. Впрочем, умираю я тоже в компании не из лучших. Люди. Они всегда раздражали: все время в смятении, в сомнении, в страданиях - но верят своим безумным богам, обещающим невиданное счастье, в виде бонуса, если они будут вести себя хорошо. Смешно. Но и интересно. Всегда интересно освоить новый вид оружия. А я видел порой, как перед гибелью слабый человек вдруг из глубин своего ничтожества взвивается к вершинам силы, и тогда даже мне приходилось прикладывать усилия, чтобы его уничтожить. Стоя над безжизненным телом, я чувствовал острое любопытство. Мне хотелось понять их - и это было ошибкой. Теперь я умираю, то, во что превратился мой убийца, стоит передо мной, а ответов так и нет. Мне кажется, сейчас меня должно озарить, и я готовлюсь к этому, но вдруг справа, среди пепла и дыма, я краем глаза вижу белое, белое платье - и невольно поворачиваю к нему отяжелевшую голову. "Ах, Улькиорра, Улькиорра, - хохочет кто-то внутри меня, - ты не мужчина и не воин, ты в бою отворачиваешься от врага, ты теряешь возможность понять недоступную тебе силу, и ради чего?". Не мужчина и не воин, все-таки я поворачиваю голову и смотрю в серые глаза своей самой большой ошибки. Она стоит, прижав к груди стиснутые руки, и рыжая грива волос реет за ней, как флаг. Напрасно я взялся за это дело с тобой, женщина. На миг мне показалось, что она и есть воплощение всего, что мне было непонятно в людях: такая слабая, такая жалкая, беспомощная, как дрожащий кролик... но чтобы сломать ее, не хватило бы силы всей Эспады. Я хотел сломать ее и посмотреть, что внутри. А сломался сам. Ее глаза опять полны слез, и меня опять это раздражает, как в те наши короткие встречи в темницах Лас Ночес. Жаль, что нет сил больше даже на то, чтобы отчитать глупую девчонку. Что ты плачешь, женщина? Вот он, твой драгоценный Куросаки, жив, правда, не сказать, что очень здоров, но на то и есть ты и твоя сила. Что ты плачешь, рыжая? На кого ты смотришь? Пеплом осыпается ночь, прахом тают крылья за спиной, и горестно смеется кто-то в моей голове: "Улькиорра, Улькиорра, слабак и глупец, ведь эти слезы о тебе, четвертый из Эспады, проигравший, униженный и разбитый сегодня по всем фронтам. Ты стал почти как человек - и, как человек, умираешь сейчас в пыли и прахе пустыни, испытывая... сожаление? Я испытываю сожаление? Это оно так ноет сейчас там, где должно быть сердце? Это его испытывают люди, умирая? Я не знаю. Мне все равно, я не хочу больше понять и победить. Я просто умираю сейчас - и сожалею о тебе, рыжая. О том, что появился на твоем пути и что ты теперь плачешь и обо мне. О том, что не увидел, как ты улыбаешься - ты ведь, наверное, умеешь? Ты могла бы научить меня. Я впервые сожалею о несбывшемся, о том, что никогда бы и не сбылось, рыжая. А ты не жалей обо мне. Ведь мне совсем не больно. Жаль, что я ничего не успел. Нет, одно я успел - протянуть к ней руку. Оказалось, это не так уж мало. Странные боги людей были добры ко мне - ведь я успел увидеть, как она протянула мне руку в ответ.