Очень.

В комнате было очень и очень темно. За окном бушевала непогода, дул сильный ветер, пригибая к земле травы и аккуратно рассаженные в клумбах цветы. Тревожно колыхался любимый эдельвейс. За окном в очередной раз громыхнуло, блеснула яркая вспышка, и Эрика сдавленно пискнула. - Ты чего это? - спросил Кугель, поворачиваясь лицом к Лихтенштейн. Та спала - или, хотя бы, пыталась заснуть - на соседней кровати, и постоянно вздрагивала от резких звуков. - Ничего страшного, просто очень по ушам бьёт, неприятно, - улыбнулась она в ответ и завернулась в одеяло. Девушку чуток потряхивало, по коже бегали мурашки - такие неприятные и мелкие, словно в комнате было очень-очень холодно, - Ты не можешь уснуть? - Нет, - хмыкнул республика, теребя косички, - Я не могу пропустить такую чудесную грозу. - Может, тогда чаю? - робко предложила она, не зная, что ещё можно сказать и чем ещё можно успокоить бешено колотящееся сердце, стука которого не слышно другу, но кажется, будто всю комнату заполнил. - Не отказался бы, - Кугель продолжил лениво пялится в окно, сидя на кровати и обхватив колени руками, а Лихтен попыталась вскочить с неё, резко дёрнувшись и упав вниз вместе с постельным бельём, в которое была замотана. Ценитель искусства приглушённо засмеялся, закрыв рот ладонью - в комнате было очень тихо, не хотелось нарушать тишину. Эрика хихикнула в ответ, выпутываясь из хитросплетений. В конце концов, она отцепила от себя простынь, завернулась в одеяло и выскочила в коридор. Там казалось, что комната - это другой мир, и за её пределами сейчас ничего нет, или наоборот - это в комнате пустота, ноль, а остальное пространство - настоящее, как будто где-то находится экран, отделяющий реальное от вымышленного. Очень странно чувствовала себя Эрика сегодня - уж точно не как обычно. За стеной должен был спать - или, хотя бы, делать вид, что спит - её старший брат, а она, как подобает, должна была суетится у двери, подглядывая в щель, и волноваться за него, за его ночные посиделки за странными, и порой самому Цвингли непонятными бумагами и документами, что невесть откуда брались. Но сейчас его не было. Сейчас Швейцария уехал на пару дней, а может и больше - определённо больше, оставив Лихтенштейн одну. А в коридоре было шумно - скрипели половицы, билось взволнованно сердце страны, шелестели листьями деревья. В кухне так же, но уютно - мерно раскачивался на потолке торшер, освещая стены тёплых тонов, белый холодильник и плиту, на которой свистел чайник. - Держи, - протянула Кугелю чай Эрика, вернувшись с кухни. Она выпила пустырника, отдышалась, и, вроде как, успокоилась. Определённо, не только гроза так сильно взволновала её. - Спасибо, - республика взял в руки бежевую кружку с разноцветными узорами и сделал осторожный глоток, - Очень вкусный и очень горячий. - Швайц тоже любит, - улыбнулась она, глядя на серьёзное лицо друга, - Ты о чём задумался-то? - Да ни о чём... - рассеянно пробормотал в ответ он. - Ну-ну, как же. Тебя обычно не переговоришь, если уж что-то придумал. У тебя замечательные мысли, и их очень много. - Очень много, - согласился тот, - А сейчас я хочу помолчать. Ты очень уютная здесь, у себя дома, и я хотел бы почаще находиться у тебя. - Знаешь, сейчас я не хочу, чтобы брат возвращался, - неожиданно для себя выпалила Эрика, смутившись сказанному и опустив глаза в пол. - И я тоже. Но у нас есть ещё несколько дней, и этого много, милая Лихтен. - Наверное, - пожала плечами она. Неопределённость висела в воздухе, но испарилась так же быстро, как и появилась, стоило только Кугелю приобнять подругу за плечи. - Так ты всё-таки боишься грозы? Обычной грозы? - Очень, - всё-таки, ради такого можно и полночи не спать, - А ты? - Тоже, и вовсе она не чудесная, - оба фыркнули в кулак, не давая вырваться звонкому смешку. Всё-таки, смеяться можно и днём - ровно, как и поливать лужайки, и готовить баумкухен к чаю.