Цветовое несогласование.

Он терпеть не мог всех этих до ужаса девчачьих цветов, коими пестрела комната трёх сестёр Миллер, к которым они заходили теперь всё чаще и чаще. Самой невыносимой из этих трёх бурудушек была она - ехидно смотрящая на него из-под накрашенных ресниц и не упускающая момента отпустить какую-нибудь обидную шутку. И она - вся из себя такая модная и будто сошедшая с обложки журнала - бесила его в сотню, нет, тысячу раз больше этого отвратного цвета. На ужас Элвина они - о, эти сёстры, доводящие его до состояния кипения - оказались с ним в одном классе. Тогда, возможно, он завидовал своим братьям, так свободно беседующим с этими девчонками. Все эти их мальчишеские забавные истории, над которыми юные Миллер хохотали в голос, начинали его нервировать, а эти тёплые улыбки бурундушек - просто сводили с ума. Возможно, он бы начал ломать со злости об пол свой собственный стул, дабы успокоится и прийти в себя, но что-то его удерживало. Чем-то было грядущее после этого наказание отца и запрет проводить свободное время на улице в компании скейта. И, конечно же, язвительные слова этой пропахшей духами до костей модницы: - Ой, смотрите, маленького мальчика заперли на замок. Какая жалость! О, да, она бы сказала это и глазом не моргнув. Просто, прикрыв своей маленькой ладонью рот, гадко так захихикала и, развернувшись на небольших каблуках, пошла по длинным коридорам их школы. И, разумеется, в самом лучшем настроении отправилась по своим дурацким магазинам. "Что б ты этим шмотьём удавилась!" - скалился Элвин, не в силах сдерживаться. Хотя, чего уж там, он просто подводил очередной их день к логическому завершению. Вот бы так можно было сделать на всю жизнь, что бы раз - и разошлись, как в море корабли, а не на один вечер, полный упрёков Саймона и грустных взглядов Теодора, страдающего больше всех по поводу их размолвки с девчонками. Список бесящих вещей был увеличен на двух человек. Или бурундуков. Элвин не видел разницы в том, что доводило его до белого каления. У него просто зубы скрипели, когда он её видел - в очередном розовом платье, почти что не отличающимся от предыдущих. Вчера она явилась в точно таком же наряде с золотой тесьмой, позавчера - с почти незаметным капюшоном, теперь же он - ужасно розовый и не менее ужасно бесящий - был из лёгкого ажурного кружева. Элвин больно бил себя по голове, проклиная тот день, когда они вообще связались с этими сёстрами. Теперь он даже думал как они - эти назойливые девчонки, и знал каждую отличительную составляющую каждого её платья. Может, стоило забросить это создание фигурок из дерева, которому их обучали, и приступить к пошиву одежды? Саймон хихикал, смотря за пристальным взглядом брата, обращённым в сторону поправляющей причёску бурундушки. Умный до того, что друзья хватались за внезапно начинающую болеть голову, он не замечал тех злых искорок, коими были полны глаза Элвина. И, уж конечно, он в упор не замечал его терзаний. Да и вообще, какие терзания могут быть у самоуверенного бурундука, который строит из себя крутое не пойми что? А они были. Элвин просто волосы на себе рвал, слыша её голос с этими как бы кокетливыми интонациями, которые стремились разозлить его вконец. Зато когда наступала такая долгожданная тишина, все мысли его были отданы тому, что же следующим сделает бурундушка. И это, что б его, заставляло его биться головой об стены в поисках решения. И когда её очередная идея становилась понятна Элвину, он даже успокаивался - ясно всё с этой модной примадонной, опять строит козни. Британи, по сути своей, казалась сама себе запредельной личностью и непробиваемой стеной, удивляясь, как до сих пор сёстры её терпят. Один из её знакомых - ни другом, ни врагом его назвать было нельзя, это просто был бурундук без особого для неё значения - люто ненавидел всё с нею связанное, и она даже понимала за что. Бурундушка была невыносима. Она постоянно ставила себя выше прочих и грамотно поддерживала свой уже устоявшийся в школе статус модной дивы, взлетев на этот пьедестал за считанные дни собственными трудами. Всё, что она делала - это ходила с прямой спиной в отличии от вечно сутулившейся дабы не быть слишком высокой Джанетт, и одевалась в гламурные платья, подчёркивающие её достоинства, а не напяливала на себя всё, что нравилось, как это делала Элеонор. Просто быть леди оказалось для неё слишком сложным и она принялась срывать всё накопившееся на нём - решившем, что напевая под нос чистым голосом песни, он её разозлит. А говоря на чистоту, из-за этой дурной привычки Элвина бурундушка и пошла на этот вокальный кружок. О, как тогда шептались ученики, наблюдая за ней - как бы их королевой и предводителем. Но в этих взглядах всегда находился его - испепеляющий и ужасно бесящий её. В целом, её будни шли в привычном темпе, не желая делать никаких остановок. Сёстры Миллер были по-своему особенными. Джанетт вечно поправляла очки на носу, была склонна к излишнему перфекционизму и корпела над учебниками; Элеонор же просто таяла, видя очередную зверушку, и тащила ту домой, под тёплую крышу. В такие моменты третья бурундушка боялась, что с ней было что-то не то: не было у неё того неподдельного счастья при виде маленьких животных, кои перебывали в их доме сотню раз. Нет, конечно, она осознавала, что насильно полюбить того, которого не хочешь, никак нельзя. Но когда подобранная с улицы дворняга, уже вымытая сестрёнкой от блох в ванне и оттого мокрая, лизала Британи в нос, та как бы успокаивалась - всё, что-то у неё в сердце дрогнуло, и то хорошо. Но то было дома, в окружении чая и модных журналов. Школа же привычно источала свои злые сплетни, проказы учеников и слишком громкие для её чуткого слуха крики учителей. Уже медленно выходя с сёстрами из-за угла Британи знала, что там их будут ждать два приветливых бурундука в зелёной и синей толстовках, а где-то рядом будет дразнить её он. И, чёрт, как же успешно он будет это делать! Основывались его гадкие смешки на одном и том же: бурундушка не любила проигрывать, вот просто сгорала от злости, занимая обычный приз зрительских симпатий на конкурсе красоты. Нет, не обессудьте, она не кричала от переполняющих её эмоций, как то делал Элвин, а скрывала все терзания внутри, мысленно проклиная победившую соперницу, при этом в жизни мирно хлопая той с самой что ни на есть радостной улыбкой. А бурундук смеялся, уже наперёд зная все её мысли. Почему знал? Просто каждый этот день ему невольно приходилось сталкиваться с подобным. Саймон глупо шутил, что из него - крутого парня - и неё - такой вот гламурной девчонки - вышла бы прекрасная пара, на что Элвин хлопал руками по столу и тянулся к очкам, чтобы разбить в них стёкла. К счастью же бурундука, удивлённо моргающего на такую реакцию, на помощь приходит Теодор, придерживая брата за руки: не приведи Боже разбить что-то. Впрочем, у Миллер ситуация была ни в коем разе не лучше. Элеонор всё больше времени проводила со своеобразной школьной королевой, всё пытаясь понять темперамент той, что неимоверно бесило саму Британи. Впрочем, бесило ничуть не меньше разводящей руками в стороны Джанетт в ответ на просьбу попросить этих бурундуков не заходить сюда так часто. Ох уж эти глупые сёстры, беззаботно общающиеся с ними... Каждый день, проведённый вместе, становился хуже. Нет, не обессудьте, никто никто никого не душил или не бил, просто в один момент Элвин нервно вздохнул, уловив в бурундушке нечто такое особенное, чего не замечал раньше; она обернулась, и они пересеклись взглядами, поняв, что что-то пошло не так. Совсем не так. Эти их ужасные до зубного скрежета дни становились всё невыносимее и невыносимее. Теперь к Саймону ненавязчиво присоединился второй брат, спрашивая, что же творится с ним - таким вот крутым солистом, играющем на электро-гитаре. Что было отвратнее всего, так это то, что у девчонок всё было прямо пропорционально ситуации друзей. Или не друзей вовсе. В такой ситуации мысли сгребались в кучу, и Элвин зарывался рукой в свои патлы, тяжело вздыхая и понимая, что место ненависти к этой гламурной моднице постепенно занимало ужасное беспокойство, и теперь он бесил сам себя. Британи носилась по торговому центру с кучей пакетов. И носилась, что смущало её больше всего, в одиночку. Не было ни толпы поклонников позади неё с их крепкой хваткой, ни сестёр, в один момент увлёкшихся наукой и какой-то там квантовой физикой, понять которую бурундушка была не в состоянии. Но вот настоящим ударом по её самолюбию стал он - неожиданно обнаружившийся в месте для шоппинга крутой парень в бейсболке и всё той же дурацкой толстовке. Он смотрел на неё так выжидающе-странно, что ей казалось, будто она горит, исходя дымом. Но если бы у Элвина была возможность прожигать в предметах дыры одним своим только взглядом, то первым делом он избавился от ужасно бесящих его розовых платьев бурундушки. От этих, что б его, рюшей, подолов и кружев! Она стояла, понуро пялясь в пол; не желая видеть его обязанного быть насмехающимся взгляда. Ей вообще хотелось провалиться под землю прямо сейчас, в этом чёртовом торговом центре, где она бродила в нещадных попытках нарядиться на бал. Так ли нещадно - знал лишь видевший её в этом платье, ну, или говоря по-простому, Элвин. В тот вечер она стояла у стены, в самой тени и попивала из бокала пунш - с малой толикой алкоголя, легонько бьющего в голову. Ноги болели от долгого пребывания на шпильках, а спина затекла от этой присущей каждой леди осанки. И это платье... Это розовое платье въедалось ей в глаза, усугубляя положение; давая новую причину понять ярую нелюбовь бурундука к этому цвету. И всё было отнюдь негладко на фоне весёлых сестёр, кружащихся в танце с его братьями - ещё более назойливыми, чем он. Вообще, она нисколько не любила неожиданности. Просто в какой-то переломный момент скривила нос сюрпризу, и тут понеслось. Но сейчас, смотря удивлённо на Элвина в странном для него фраке, в этом галстуке-бабочке, который он проклинал каждый вечер, и в идеально отглаженных брюках, она думала, что поражаться по пустякам - даже чуть забавно. - Ты что? - спросила тогда она и вжалась в стену, плюнув и на осанку, и на их отношения; будь что будет, но ей нужны ответы. Тогда он скосил взгляд вбок и потрепал себя по своим уложенным в причёску патлам. Хотя, какие они были патлы? От волос несло каким-то летним ароматом и стойким дорогим муссом. Тогда она поняла, что что-то тут не чисто. Поняла и неожиданно для них двоих погладила бурундука по голове, удивленно моргая. Он чуть не вскричал от этого жутко девчачьего и не менее жутко смущающего жеста, но благо в горле у него пересохло, а сердце замедлило ход. Лишь пару мгновений спустя он смог выдавить: - Ты что? А она, как ни в чём не бывало - будто все те их ссоры и перепалки были лишь сном - ответила ему: - Кепка пропала... Британи не любила сюрпризы. Зато она очень любила целоваться. Страстно так, искусывая губы до жгучей боли и сплетаясь языками. Для неё это было чем-то таким запредельно-манящим; чем-то таким, о чём явно умалчивали её детские сказки, полные наивных до боли хэппи-эндов. А он - о, этот солист, до некоторых пор презирающий все проявления её любимого цвета - был другим. И целовался совсем иначе, как должен был - робко так, неуверенно; будто сомневался в том, что делает. Тогда бурундушка притягивала его за эту долбанную сотню тысяч раз неудобную бабочку, выскальзывающую из рук, а после и за ворот рубашки, втягивая парня в процесс. И он, на свой ужас, понимал, что это даже правильно; что их самоотверженный поступок в тёмном закоулке коридора - не очередной сон, а самая что ни на есть явь. Британи ужасно дуло в спину. Уборщик не удосужился закрыть окно, а она - дура эдакая - уселась на подоконнике, чтобы губы её были где-то на уровне его таких отчего-то ужасно манящих к себе уст. Ну, чего уж там - не рассчитала малость, и Элвину приходилось привставать на цыпочки... Зато он мастерски согревал её; накидывал на плечи этот уютный чёрный фрак и прижимал к себе, не желая отпускать. И плевать ему тогда было на грядущие насмешки братьев и смущённые взгляды её наивных до неприличия сестёр. Вот просто плевать. Сейчас было важно другое - Британи даже не подозревала, что скоро будет носить ему - заболевшему гриппом бурундуку - мандарины.