За месяц до новой жизни

"День двенадцатый. Депрессия вроде бы покинула меня. Я решил снова начать писать по-человечески, а не косить под Маяковского с его стилем. Сегодня я решил оставить плохие мысли, собрать волю в кулак и всё-таки задуматься над тем, как бы мне выжить в этой ситуации. Спору нет, нужна работа. Только где её взять? Высшего образования у меня нет. Конечно, кому нужно платить за обучение сироты? В этом мире всё самое лучшее достается только сынкам богатеньких папочек или любимчикам судьбы. К первому типу я не относился; ко второму, как ты заметил, - тоже. Тем не менее, я отучился в школе при интернате. Я был довольно смышлёным пацаном - учеба давалась мне с легкостью. Это совсем не нравилось другим парням. Им в пример часто ставили меня, но, тем не менее, учителя меня тоже недолюбливали и шарахались от меня. Мои способности давали повод сверстникам издеваться надо мной. Меня называли ботаником, говорили, что я подкупаю учителей ради хороших оценок. Второе мне вообще казалось полным бредом. Денег у меня от роду не водилось. Тем более, ребят я не любил и никогда не стремился помочь им с заданием или самостоятельной работой. Со временем все эти детские обзывательства переросли в более жестокие, я не могу их назвать, боюсь, цензура не пропустит. Из всего класса тогда я мог помочь только одной девочке. Она не была сиротой, она была дочерью директора интерната, который решил, что его дочь вполне может учиться в этой школе. Одноклассники её, конечно, недолюбливали. Завидовали. Завидовали тому, что она из полноценной семьи. Так заведено природой - сироты должны завидовать детям, у которых имеются родственники в комплекте "Два щтука родителей, плюс/минус братья и сестры". Во мне этой зависти никогда не было. Я привык довольствоваться тем, что мне дано судьбой, не более того. Я часто общался с ней, но сейчас уже не припомню даже её имени. Знаешь, часто так бывает, что крутится на языке, но сказать не можешь. А потом кто-нибудь произносит это слово, и у тебя в голове как-будто что-то взрывается: "Вот оно! Нашёл! Эврика!" . Только вот мне подсказать никто не может, как ни печально. Так вот, она всегда помогала мне, мы проводили вместе всё свободное время. Иногда мне казалось, что она просто жалеет меня. В такие моменты я сразу же гнал подобные мысли прочь. Мы часто играли вместе в футбол, хотя я не считаю это женской игрой. Я довольно быстро научился играть и помог ей освоить правила и технику игры. С ней я, конечно, играл в пол силы, хотя её это злило. Но она ведь девочка. Даже если она так не считала... Зато с парнями я себя так не вёл. Не даром же я считался лучшим игроком. Те только рот разевали и глотали пыль из-под моих бутс. Вскоре мою подругу перевели другую школу из-за общения со мной. Дело даже не в том, что мы дружили, а в том, что после встреч со мной у неё появлялись синяки и ссадины. Просто почти всё время мы проводили а тренировками на стадионе, а уж там не избежать падений и травм. Даже ударяясь, она никогда не плакала, а лишь плотнее сжимала губы, осматривала новую царапину, вставала и продолжала играть. Её слёзы я видел лишь однажды. Это была наша последняя встреча. Она тогда сказала, что уезжает. Сказать, что я был в шоке - ничего не сказать. Мне и самому тогда хотелось плакать. Помню, как она лила слезы, уткнувшись мне в плечо . Я гладил её по голове и успокаивал. Правда, это не очень-то помогало. Пока слезы у неё совсем не кончились, она не перестала затапливать или комнату. Потом мы сидели молча всю ночь, смотря на звезды. Я уже не мог ничего говорить, да и не хотелось. Я болтливый так-то, но в тот момент я понимал, что лучше помолчать. Утром она уехала. На прощание она подарила мне мяч, которым мы вместе играли в футбол. Проводив её, я заметил записку, прикреплённую к мячу скотчем. Когда я прочитал то, что было там написано, я понял, что упустил нечто большее, чем друга, только было поздно. На самом деле, я бы и не понял ничего тогда. Мне до этого нравилась какая-то девчонка, которую потом удочерили, я говорил. Я тогда очень переживал, а моя единственная на тот момент подруга успокаивала меня. Я совсем ничего не замечал. Не замечал грустных карих глаз, которые так ласково смотрели на меня. Не замечал дрожи в голосе, которым мне говорили, что я обязательно найду свою любовь, и даже, может быть, через несколько лет эта девчушка вернется за мной. Так же не замечал натянутой улыбки, которая играла на лице спутницы, когда я произносил имя моей первой "любви". Я ещё ничего не понимал в то время... Если у человека спросить о его первой любви, то, я больше чем уверен, что он назовёт вовсе не то имя. Понимаешь, первая любовь, она на то и "первая". Она возникает тогда, когда мы ещё ничего и не знаем об этой самой любви, поэтому не можем её понять и принять. Что ж, я снова отвлёкся. Мы ведь говорили о поиске работы, а я углубился в воспоминания и размышления о жизни. Я неисправим, знаю. Может, мне устроиться тренером в какой-нибудь детский клуб? Или для этого надо педагогическое образование? Хммм... А мяч у меня, кстати, остался всё тот же. Он, конечно, потрёпанный и подштопанный, но я бережно храню его. Его и ту самую записку. Интересно, да? Я покажу тебе потом. Так, вариантов у меня больше нет, да и пора идти кормить Луну. Сам я почти ничего не ем, все деньги трачу на корм кошке. И, да, я тебя обманывал насчет того, что Луна - моя первая и единственная подруга и тому подобное. Нет, это не так. Просто не хотелось копаться в прошлом, а сегодня вот взгрустнулось. Ладно, извини за враньё, думаю, уж клочок бумажки сможет меня простить. Пока!". На этой странице я нашла сложенный вдвое пожелтевший листок, на котором аккуратным детским почерком было написано: "Прости, что не осмелилась рассказать о своих чувствах." И не мудрено, что мальчишка тогда мало, что понял - всё слишком запутано.