Я никогда не...

– Я… Есть такая игра. Она немного похожа на казино: те же ставки, так же выигрыш достаётся одному игроку. Только вместо карт – вопросы, вместо розыгрыша – ответы. – Я никогда не дрался с женщинами, – говорит Мадао, в очередной раз непонятно как прибившийся к компании. – Да ты просто трус! – заявляет Кагура. – Тебя любая легко размазала бы по стенке. – А как же тот раз на вокзале – и потом, с вашей женой, Хасегава-сан? – припоминает Шинпачи. – Это была случайность! – протестует тот, но уже для проформы. Все понимают, что да, случайность, и сбрасывают монеты в центр круга, откуда их выгребает обрадованный Мадао. Сого обводит компанию довольным взглядом, задерживая его на Кагуре. Та задирает нос и отворачивается, крепко сжимая ручку зонтика. Им обоим жаль, что не находится повода, достаточного, чтобы здесь и сейчас подтвердить его проигрыш. – Я никогда… Вопросы и ответы, лишь завуалированные под утверждения. Любой более-менее соображающий понимает это. – Я никогда не воровала, – выдыхает слова вместе с дымом Отосэ. – В этом никто и не сомневается, – кривится в улыбке Катарина. – Клади-клади, – хозяйка закусочной, где они сидят, стучит накрашенным ногтем по столу. – Или ты думаешь, я не знаю, куда пропадают сигареты и чаевые? Под её взглядом ушастая работница выкладывает ставку. Ёрозуя полным составом дополняет без возражений – что не удивительно, краснеет только Шинпачи. Зато у Хиджикаты лезут глаза на лоб, когда к ставке присоединяется Сого. – Я много раз воровал ваш майонез и подменял его на что-нибудь действительно вкусное, – пожимает тот плечами в ответ на невысказанный вопрос. Такова человеческая природа – люди не могут сказать, спросить что-то напрямую, им всегда нужен повод и обходной путь. – Я никогда не был в космосе, – заявляет Сого, желающий во что бы то ни стало разозлить ято. В их игре без правил проигрыш денег засчитывается как очередное поражение. Ёрозуя, Хиджиката, Катарина и Мадао скидывают деньги. Сого улыбается, демонстративно пересчитывая, а Кагура скрипит зубами. – У тебя глисты, китайка? Купи себе таблеток. А, я забыл. Ты же не можешь, я только что выиграл твои последние деньги. – Босс, можно… – Кагура вскакивает на стол, вооружившись зонтиком. – На улице, – флегматично бросает Гинтоки. Сого уже на полпути к выходу. Кагура, взревев не хуже Кинг-Конга, бросается за ним. Хиджиката некоторое время размышляет, стоит ли выйти и прекратить уничтожение городской собственности. Но снаружи всё ещё льёт, а здесь тепло и до конца дежурства осталось с полчаса. – Продолжим? – предлагает Гинтоки. Хиджиката хмыкает. – Прости, Гин-сан, – Мадао разводит руками. – У меня больше нет денег. Ты не одолжишь? – Иди к чёрту, – отмахивается тот, – у меня самого мало. И ты врёшь, точно врёшь, ты же несколько раз подряд выигрывал. – Да я сам не понимаю, – удивляется Мадао, вытряхивая соринки из потёртого кошелька. – Мне тоже казалось, что должно было остаться. Наверное, потерял. – Потерял, говоришь, – Гинтоки смотрит тяжёлым взглядом на Катарину, сидящую рядом с Хасегавой. – Я принесу еще сакэ, – тут же испаряется та. Отосэ хмыкает точь-в-точь как Хиджиката, но молчит. Что это за мужик, если не может за собственным кошельком уследить? Мадао отсаживается за соседний столик и пытается подремать, пока есть возможность. Потом ведь выгонят, а снаружи холодно, дождь и темень, даже картонку приличную не найти. Катарина приносит всем сакэ. Отосэ кивает ей на Мадао. Та поджимает губы, но ослушаться не смеет, хоть и знает, что хозяйка вычтет эту порцию из её заработка. Людям нелегко говорить правду. Правда боится света, боится огласки и насмешки. Она цепляется колючими словами за горло, умоляет, чтобы её хранили при себе, мечтает даже исчезнуть вовсе – лишь бы не быть узнанной. Но больше всего правда боится непонимания. – Я никогда не… – Шинпачи краснеет, однако договаривает. – Я никогда не был с женщиной. – На твоём месте я бы про это молчал, – качает головой Гинтоки, скидывая монету на стол. – Я всегда буду верен Оцу-чан! – Да-да, и помрёшь девственником. – Гинтоки наливает сакэ. К его монете ожидаемо присоединяются деньги Хиджикаты… и Катарины. – Не хочу знать, – отворачивается Отосэ, чтобы не видеть её поплывший взгляд. – У воровки в жизни бывает разное, – чуть мечтательно тянет аманто, прижимая уши к голове и щурясь, как довольная кошка. – Уйди, страшила, я даже представлять это не хочу! – Гинтоки залпом выпивает и наливает снова, пытаясь вытряхнуть из бутылочки последние капли. Катарина показывает ему средний палец и демонстративно уходит за стойку. – Моя очередь, – Гинтоки кидает, наливает себе ещё и выпивает одним махом. – Я никогда не предавал друзей. – Ты идиот? – мрачно интересуется Хиджиката, скрестив руки на груди. – Здесь нет… – он замолкает, поражённо глядя на Шинпачи. Тот, виновато потупившись, кладёт монету. – Гин-сан, это было не обязательно. – Ну, нет, – довольно тянет тот, – ты соблазнился на ушки? Соблазнился. А деньги лишними не бывают. – Тц. Ёрозуя, ты готов любого обобрать, – качает головой Хиджиката, – даже собственных подчинённых. – Молчал бы! Я, по крайней мере, не заставляю их пить молоко ради билетов на молочную фабрику. – Гин-сан, ты скорее изобьёшь нас, если мы притронемся к твоему молоку, – замечает Шинпачи, заглушая недовольное ворчание Хиджикаты. Однако Гинтоки не обращает внимания, ему удалось немного смутить замкома Шинсенгуми, и он почти счастлив. – Молодежь, – усмехается Отосэ, кидая монетку. – Я никогда не обирала клиентов. – Что ты врёшь, старая?! – тут же взвивается Гинтоки. – Меня ты обобрала по самое не хочу! Я нищ и гол, благодаря тебе и твоим завышенным ценам на аренду! – Ты все равно её не платишь, так что заткнись, дурак кучерявый! Я тебя только из жалости терплю, а то давно бы ты присоединился к тому бесполезному старику, что спит рядом. Катарина! Вышвырни его отсюда! У нас закусочная, а не гостиница! – Я не сплю, не сплю! – поспешно выпрямляется Мадао. – Отосэ-сан, вы так строги. – Заткнись! Пей свое сакэ и уматывай. – Но там так холодно, Отосэ-сан. – Бездельникам без денег здесь делать нечего! Пока они ругаются, Гинтоки с задумчивым видом медленно вращает пиалу с остатками сакэ. – Клади деньги, кретин, – подначивает его Хиджиката. – Или скажешь, что ни разу не обирал клиентов? – Тогда и ты тоже, – усмехается тот. – То, что вы живёте за наш счёт, – уже обираловка. – Мы охраняем жителей города! – От себя? – язвит Гинтоки. – От таких, как ты и твои дружки из Джои, – рычит Хиджиката. Кажется, он действительно готов взорваться. – Я никогда не… – Ладно-ладно, – Гинтоки поднимает руки в примиряющем жесте. – Оба кладём, хорошо? – Я не буду! – Хиджиката-сан, – кашлянув, вмешивается Шинпачи. – Как-то раз ваши люди задержали нас ни за что, продержали в допросной три дня и даже не извинились, а мы за это время потеряли клиента. Так что можно считать, что вы нас обобрали, верно? – Какого ещё клиента? – возмущается тот, но деньги кладёт. Отосэ сгребает их в рукав кимоно и довольно закуривает. – Гипотетического, – с улыбкой уточняет Шинпачи. Хиджиката вскидывает на него изумлённый взгляд, но поздно. Отосэ не берёт чужого, но и своё не отдаст. Ёрозуя хихикает хором. – Чья очередь? – невозмутимо спрашивает Отосэ. – Я никогда не отступал, – Хиджиката натыкается на неожиданно внимательный взгляд и ядовито уточняет, – в бою. – Идиот, – фыркает Гинтоки. – Вовремя отступить – значит избежать ненужного боя. А махать катаной каждый дурак может. – Что ты сказал? – Хиджиката всё-таки срывается, хватаясь за оружие. – Как дети, – вздыхает Отосэ. – Клади деньги. – Это нечестно! – возмущается Гинтоки. – Давай уже! – слова Отосэ сопровождает подзатыльником. – Видела я много раз, как ты «отступаешь», лишь бы не участвовать ни в чём. – Ай-яй-яй, – потирая намечающуюся шишку, он меряет обиженно-злым взглядом Отосэ, но та только снова стучит пальцем по столу. – Не дам… Ай! – Всё нормально, я заплачу за него. – Шинпачи вытряхивает монеты. – Давайте только сегодня не ссориться, хорошо? Мы так редко собираемся все вместе. – Тебе должно быть стыдно, Гинтоки, – вздыхает Отосэ, выговаривая ему, как разочарованная мать сыну. – С чего бы? Он работает на меня, значит, он за меня и в ответе. – Это ты должен быть в ответе за него, придурок! – орёт она, разом потеряв мирный вид. – … никогда не… Шинпачи разбирается с пультом сидя за стойкой, денег у него больше нет, а у Отосэ-сан есть караоке. – Сейчас опять начнется кошачий концерт, – морщится Гинтоки, допивая остывшее саке. К счастью, Шинпачи его не слышит, он слишком занят настройкой микрофона. – Продолжим? – Хватит на сегодня. – Отосэ решительно поднимается и идёт за стойку, на ходу забирая пустую пиалу Мадао. Тот спит, положив голову на руки, но Отосэ словно этого не замечает, прикрикивая на Катарину. – Последний раз? – Гинтоки смотрит на Хиджикату приглашающе. Снаружи раздается грохот. Стены сотрясаются, и штукатурка слегка осыпается с потолка. – Чёртовы идиоты! – орёт Катарина в сторону выхода. – Чтобы вас самих разорвало! – Надо идти. – Хиджиката поднимается. – В следующий раз, Ёрозуя. – Опять сбегаешь, – хмыкает Гинтоки. Хиджиката замирает, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать спорить. Знает ведь, что бесполезно. Гинтоки демонстративно кладёт на стол монету, выуженную из-за пояса. – Я никогда не врал самому себе. Сунув руку в карман, второй Хиджиката достаёт сигарету изо рта и выдыхает дым, обводя взглядом заведение. Шинпачи увлечённо проверяет громкость микрофона, Отосэ переругивается с ним и Катариной одновременно. Мадао спит, ему слишком хорошо здесь, чтобы просыпаться из-за таких мелочей. Гинтоки ждёт. Он не отводит взгляд. Так же как и тогда. Выглядит серьёзным, так же, как и тогда. И дождь тогда тоже лил, как из ведра. Хиджиката хмыкает. Он отворачивается и уходит, оставляя его и дальше сидеть над пустой пиалой. Он чувствует сверлящий взгляд в спину, но не оборачивается. Только кидает монету через плечо.