Kind Party a la Russ

- Пюмонте… я ненавижу тебя, Пюмонте! - томно возвестил Михаэль в далёкий телефон, до которого дотянулся рукой, но поднести его к уху так и не осилил, вещая прямо так, слегка свесив голову с кровати. – Я ненавижу тебя всем сердцем, всей душой, разумом, печенью и мочевым пузырём! Зачем, зачем ты, о, жестокосердный, извлёк меня из благостных объятий Морфея нежного и… - Спит. Похмелье. Рядом баба, - коротко обрисовал Пюмонте ситуацию любопытному Пфайферу, пока Миха фонтанировал на другом конце провода почти пятистопным ямбом. - Значит, как обычно, - хмыкнул Борис. – Удачи, - и предусмотрительно ретировался из комнаты. Пю набрал побольше воздуха в могучие лёгкие и гаркнул: - Райн, трубку к уху поднеси не-мед-лен-но! Ясно? – от мощного ора похмельный Миха вздрогнул, подпрыгнул на кровати прямо в положении лёжа, выругался вполголоса, но трубку послушно взял в руки и до уха всё-таки донёс. - Ну? – дрожащим голосом спросил он, разом сбившись с выбранного стихотворного размера. - Ты помнишь, где тебе надо быть через два часа? – вкрадчиво поинтересовался Пю. - Конечно, - с явственным облегчением отозвался Михаэль. – У себя в постели. Как и через три, и через четыре и… - Идиот! – рявкнул Пю. – Значит так, расклад такой: ты прямо сейчас встаёшь, топаешь в ванную, бреешь свою пьяную харю, одеваешься в костюм – в костюм, ты понял меня? – и через сорок минут выходишь и садишься в мою машину, которую я, так и быть, подам тебе к парадному подъезду… - Я не пьян, я стёкл, как трезвышко, - заплетающимся языком поклялся Райн. – Какой костюм? Откуда у меня костюм? Последний раз костюм я видел в младшей школе… - Михаэля снова опасно сносило к пятистопному ямбу. - Придурок, - припечатал Андре. – Костюм. Карнавальный. Понял? У нас сегодня благотворительная вечеринка. Костюмированная. По слогам, специально для тех, кто летел ночью: кос-тю-ми-ро-ван-на-я. Тема – русские дети. Не знаю, что там – мультики, может… - Блять, какие мультики? Какие дети?! - Русские, - безжалостно отрезал Пюмонте. – Сорок минут. - Я не успею! - Придётся, - Пю был неумолим, как ангел возмездия. – Иначе я устану ждать, зайду к тебе, и тогда тебе будет значительно хуже, чем сейчас. Потом, правда, станет намного лучше, но до того – будет гораздо хуже. Вопросы? - Я тебе дверь не открою, - буркнул Миха, сползая с кровати. - У меня твои вторые ключи, - мстительно напомнил Пю. – Всё. Приступай, - и повесил трубку. - Успеет? – поинтересовался из-за двери Борис. - Куда денется… В первый раз, что ли? Тем временем Михаэль ударился коленом об угол тумбочки, проснулся окончательно, всё вспомнил, пришёл в сущий ужас и заметался по дому, регулярно натыкаясь на мебель и нещадно матеря Пю, менеджмент, который дал согласие на эту бесчеловечную авантюру – какую-то там благотворительную хренотень вечером двадцать шестого декабря – а заодно русских детей и почему-то Билла Гейтса. Почему Гейтса – он не помнил точно. Видно, это было так или иначе связано с благотворительностью. Да какая там, нахер, может быть благотворительность на следующий вечер после рождественского ужина? - Костюм, костюм… - бормотал он, нарезая круги по дому. Костюма, конечно, не было. По излюбленной привычке Михаэль перенёс решение вопроса о костюме на день, предшествующий вечеринке, и в момент переноса забыл об этом вопросе раз и навсегда. Зато он с детства отличался умом и сообразительностью, а потому проблему века решил в два счёта, пока пялился на себя в зеркало в ванной, никак не решаясь поднести бритву к лицу ближе, чем на десять сантиметров. Когда бритьё всё-таки более-менее успешно состоялось, он бодрым шагом прошествовал обратно в спальню и похитил кое-что из имущества, принадлежавшего его даме, каковая, к слову сказать, так и не проснулась. Потом, уже в гостиной, он нашёл недостающие детали своего будущего туалета и при помощи ножниц и такой-то матери совершил ряд загадочных операций. Осилил ещё пару вылазок на чердак, нырнул в платяной шкаф… Потом вспомнил о важном – черкнул пару кривых строк на обрывке бумаги и заботливо уложил его на подушку рядом со спящей красавицей, имени которой он, по несчастью, так и не вспомнил, поэтому обошёлся стандартным «любимая». Потом лихо облачился в… костюм, накинул сверху затёртую до блеска лётную дублёнку, открыл дверь и вывалился на порог, прямо в объятия вовремя подоспевшего Пюмонте. - Ну, то-то же, - удовлетворённо кивнул Пю и отступил на пару шагов, чтобы осмотреть дело рук и фантазии умного и сообразительного Михаэля. Когда он увидел то, что увидел, лицо его с тщательно прорисованной на нём театральным гримом кошачьей мордашкой вытянулось и окаменело, но он сдержался и благоразумно промолчал. И только когда перевёл взгляд на ноги Райна, то зашёлся судорожным кашлем и, подхватив того чуть ли не подмышку, на высокой скорости поволок к машине, запихнул свою ношу на заднее сиденье и через секунду рванул с места так, что только колодки взвизгнули. * * * Тем временем в одном популярном клубе в центре Берлина собирались прочие участники благотворительных торжеств и празднеств. По состоянию и настроению они мало чем отличались от вокально-инструментальной звезды немецкого фолк-метала – Рождество вчера случилось у всех без исключения. Но если остальные менестрели In Extremo оказались на редкость добросовестными и успели хотя бы протрезветь к означенному часу, то Rammstein в полном составе две недели назад начали отмечать день рождения Ландерса да так и не завершили это грандиозное мероприятие, трезво рассудив, что тут уж и до празднования рождения Тиля рукой подать. Грозный фронтмен явился в костюме доктора Айболита, правда, скорее напоминая дюжего санитара из психушки, чем добренького и, по замыслу автора сказки – хлипкого лекаря коров и волчиц. Над верхней губой у него красовались криво налепленные белоснежные усы, выгодно контрастируя с чёрной, падающей на мрачно горящие глаза чёлкой, а на бычьей шее болтался весёленький оранжевый стетоскоп. Следом за ним плелись два в высшей степени странных существа, которые при ближайшем рассмотрении были идентифицированы, как соло и ритм брутального коллектива. Пауль являл собой некую зверушку с длинными торчащими вертикально ушами, наряженную в светло-зелёную футболку и короткие чёрные шорты. Невинные белоснежные гольфы весьма занятно сочетались с выглядывающими из рукавов татуировками и злобно посверкивающими в ушах серьгами. Зайчик в итоге получился немного с бандитским оттенком. Рихард был разряжен в пух и прах в яркую шуршащую ткань. Длинный восточный халат распахивался при ходьбе, являя миру безбожно короткие фиолетовые шаровары, из которых торчали тщательно эпилированные голые ноги. Турецкие туфли с задорно загнутыми носами не имели задников и норовили слететь при каждом шаге, поэтому передвигался Круспе странной шаркающей походкой, то и дело наступая на полы халата. На голове имелась огромная чалма, залихватски надетая набекрень. Волшебный «старичок» был обладателем белой козлиной бородки, которая постоянно норовила отклеиться, профессионально выщипанных угольно-чёрных бровей и загара явно искусственного происхождения. На широком красном кушаке, туго стягивающем топорщащийся халат, болтался кисет, из которого раздавался немилосердный визг. Туда, где остальные волшебники хранили сушёные лягушачьи лапки и приворотные зелья, Рихард запихал мобильник. Не далее, чем два часа назад, Тиль с трудом извлёк одного из героев из постели, а второго - из ванной. Рихард на все попытки его разбудить отзывался угрожающим «Грхм!» и выражал бурное желание принять ванну и выпить чашечку кофе. Тиль, милостиво обещая ему и то, и другое плюс какао с чаем, минут пятнадцать зверски тряс его за плечо, наблюдая безвольное мотание головы из стороны в сторону, и стоически выслушивал маловразумительные угрозы вывести всех на чистую воду. Наконец, Круспе принял сидячее положение и, не открывая глаз, первым делом поинтересовался курсом индийского динара по отношению к шведской кроне. При такой каше в голове он, само собой, совершенно не удивился тому, что нужно надевать на себя непонятно что и ехать неизвестно куда. С Паулем было сложнее. Он обнимался с унитазом, горестно стенал, надрывая душу, и каждый надрыв души сопровождался рёвом издыхающего от гастрита кита. - Пауль, - громыхал Тиль, теряя терпение, - мы опаздываем! Отклейся уже от своего фаянсового друга, или нас пришибут как миленьких за срыв мероприятия. - Не пришибут! - простонал Пауль. - Я и так уже умер и в аду... Он перевёл мутный взгляд на Тиля, уже надевшего свой костюм, и с ужасом перекрестился, правда, не той рукой и не в том направлении. - Ты тоже умер? Тиль, ты весь в белом! Потом разглядел красный крест на нагрудном кармане и вздохнул с облегчением: - А, так ты – тамплиер! - От тамплиера слышу, - рявкнул добрый доктор. Он сгрёб Ландерса в охапку и, больше не тратя времени на уговоры, сунул головой под холодный душ. Пауль тут же вспомнил времена бурной молодости эпохи Feeling B и выдал оглушительную, крайне немелодичную кошачью трель диапазоном в пару октав, на которую Тиль не обратил ни малейшего внимания - и не такое слыхали. В результате мальчик-зайчик и волшебник в чалме, похмельные и злые, были без особых происшествий доставлены к месту назначения под суровым конвоем доброго доктора и сейчас вяло пытались сообразить, зачем они здесь, что делать и кто виноват. In Extremo по плану должны были выступать после Rammstein, к тому же Пю и Миха ещё не добрались, потому менестрели великодушно уступили богам огня и металла право отстраивать звук первыми и теперь курили за одним из столиков, скучая в ожидании своих недостающих согруппников и наблюдая за хаотичными перемещениями в пространстве вялых коллег по цеху. Наиболее хаотично перемещался, а учитывая нервно подрагивающие за спиной стрекозиные крылья, можно сказать – порхал Флаке, наряженный в голубоватый шифон с кучей оборочек и ожерелье из крупных бирюзовых бусин. Тощие ноги в белых, закрученных штопором колготках, обутые в синие туфли на коротких толстых каблуках, завершали образ загадочного инсектоида. Тиль озадаченно осмотрел клавишника и пришел к выводу, что тот изображает что-то вроде зубной феи. Ничего более вразумительного ему в голову не пришло. - Не дай бог такая ночью к ребенку заявится, - вынес он приговор. - А где Шнайдер-то, кстати? – вдруг заметив недостачу в рядах упомянутых коллег по цеху, встрепенулся тем временем Моргенрот в ясно-голубом, как бухты Лазурного побережья, костюме русского Деда Мороза, который на черноглазом и смуглом брюнете смотрелся, мягко говоря, экзотично. - Спит в туалете возле умывальника, - махнул рукой, затянутой в серебристый рукав с белой меховой оторочкой, Снегурочка-Флекс, бережно прижимая к груди ирландскую волынку – чуткий к перепадам температур и капризный инструмент следовало согреть перед тем, как начать на нём играть. - Как это, то есть – спит? – оторопел Басти. Они с Ландерсом умудрились вырядиться одинаково – в костюмы Зайца из известного советского мультфильма «Ну, погоди!», и теперь оба, дрожа до кончиков фальшивых заячьих ушей, старательно отмораживали себе задницы в микроскопических шортиках, учитывая, что погоды в помещении стояли, прямо скажем, далеко не африканские. - Сном праведника, накрывшись ушами, - хохотнул недавно приехавший Пфайфер, который уже успел оценить живописное полотно «Шнайдер и умывальник. Вечерело». На нём красовалась рубашка излюбленного жёлтого цвета¹ и громадный лиловый бант на шее. Странную картину дополняли рыжие кошачьи ушки на ободке поверх ирокеза. Бородка, заплетённая в косичку, делала зрелище совершенно фантастическим. На вопрос – кого всё это призвано изображать, Борис хитро улыбался, загадочно поблёскивал раскосыми глазами и отвечал, что русские дети поймут, а остальным – необязательно. - Он ещё со вчерашнего не просох, - пояснил Кай, который оказался самым хитрым в выборе костюма – просто напялил джинсы и бордовый свитер, заявив, что, учитывая бас-гитару, его от Трубадура из любимых «Бременских музыкантов» просто не отличить, и на том успокоился. – А эти деятели, - он кивнул на заговорщически перешёптывавшихся в уголке Пауля и Олли, - ему косяк подсунули. Дальше умывальника он из сортира не ушёл. Без шансов. «Деятели», благополучно сделав своё чёрное дело, и думать уже забыли про ушастого драммера. Пауль был озабочен исключительно тем, что где-то потерял хвост. - Ну, вот как я без хвоста? - с похмельным упорством вопрошал он возвышавшегося над ним Риделя. - Херня, - тут же разрулил ситуацию вечнозелёный басист, бодро тряхнув шишками, - иди вон, у Басти хвост оторви. Или усы у Тиля. Они по цвету тебе в самый раз будут. Шишками – это потому что Ларс являл собой не больше и не меньше, чем новогоднюю ёлочку, увешанную согласно известной новогодней песенке, шариками цветными, шишками золотыми и пряниками розовыми. Ничего другого, подходящего по росту двухметровому Оливеру, не нашлось. Ядовито-зелёная футуристическая конструкция топорщилась во все стороны треугольными выступами с пышной бахромой и позвякивала стеклянными гирляндами. Лысую голову Риделя украшал странный головной убор, увенчанный пластиковой спицей, на которой болталось нечто истерически-серебристое, призванное изобразить Вифлеемскую звезду. На этой шляпке также имелась бахрома, упорно спадающая Оливеру на лицо, отчего тот нервно дергал головой, поминутно сдувая тряпичные лохмы с глаз. Вифлеемская звезда раздражённо колыхалась в ответ на все его движения. - Вот хорош же я буду с усами на жопе, - возмутился Пауль, хотел продолжить возмущаться, но не успел. - Всем здрассте! – раздался до омерзения жизнерадостный голос, и в дверях нарисовался Тойфель, закутанный в серую монашескую рясу. На пузе у него болтался крест устрашающих размеров. Красные рожки, торчащие на лысой голове, добавляли образу отдельного шарма. В одной руке он волочил бандуру в человеческий рост, подозрительно напоминавшую сильно растянутую в высоту балалайку, но с одной струной вместо трёх; а во второй – не менее гигантский смычок под стать инструменту. Дотащив странную конструкцию до столика, он плюхнулся на один из стульев, а бандуру пристроил рядом на второй. - Это что за балалайка у тебя? – заинтересовался Пауль, тут же позабыв о мучившей его проблеме утерянного хвоста. - Сам ты балалайка, - важно отмахнулся Тофейль. – Это – пюмонтовский трумшейт. Просил захватить из репетиционки, в его седан… не поместился, - тут Тойфель издевательски хихикнул, вспомнив животрепещущий телефонный рассказ о том, почему именно трумшейт не влез к Пюмонте в машину. - Чего-чего это такое? – напрягся Ландерс, услышав в названии нечто, показавшееся ему оскорбительным. - Трумшейт, он же – тромба марина, - вклинился возникший из ниоткуда Флаке, покачивая полупрозрачными стрекозиными крыльями за спиной и поправляя гигантские круглые очки на носу. – Примитивный смычковый инструмент, популярный в четырнадцатом-шестнадцатом веках в Германии. На этом инструменте играют только флажолетными тонами… Ты знаешь, что такое флажолетные тона, Пауль? Пауль важно кивнул. Про флажолеты он знал только, что это имеет какое-то отношение к музыке, но какое именно, и тем более – каким образом, сегодня вспомнить не осилил. - Я всё правильно изложил? – поинтересовался Флаке у Тойфеля. - Ага, - кивнул тот, - только нудно очень. Флаке мученически закатил глаза, пробурчал себе под нос что-то нелицеприятное о «выкрестах в серых тряпках», а вслух сказал: - Короче, Ландерс, если на этой лайбе играть руками – звучит, как хуёвый контрабас, а если смычком – как калечная виолончель. В общем, прекрасный средневековый инструмент, Пауль, прекрасный… - Вот же! – обрадовался Тойфель, изворачиваясь и почёсывая упомянутым смычком спину, которая немилосердно чесалась под рубищем. – Так бы сразу и… А то заладил – примитивный, смычковый… Где тут буфет, кстати, а? - Только приехал – уже жрать, – хмыкнул Пауль. - А выпить? - А есть? – оживились Флаке и Ландерс. - А то! - из необъятных рукавов рясы появился главный козырь в виде поллитровки шнапса. – Закусить бы чем… - Неженка, - ухмыльнулся Флаке, отобрал бутылку и храбро сделал внушительный глоток, крякнул удовлетворённо и выдохнул в сторону. – Русские… дети после первой не закусывают. - Силён… - уважительно протянул Тойфель, залихватски махнул из бутылки сам и передал её Паулю. – Что за костюмчик, кстати? Ночная бабочка? Люфтваффе в атаке? Последний полёт химеры? - Стрекоза и муравей! Ну, то есть, просто стрекоза, - занервничал Флаке. – Известнейшая, между прочим, басня! Великого русского баснописца Крылова, между прочим! Стыдно не знать таких элементарных… - Да знаю я, знаю, - хихикнул Тойфель. – Тебе бы больше подошёл костюм из другой басни... Очки уже есть – идеально вписался бы. - Хам оголтелый. Вульгарис, - с горечью констатировал Лоренц, отняв у означенного хама бутылку. – Костры инквизиции по тебе плачут. - Сам по ним рыдаю, - с напускным сожалением посетовал Тойфель. - А ты чего один-то? – поинтересовался Пауль, занюхивая шнапс краем весёленькой зелёной футболки. - Так мои ж все разъехались, - признался Тойфель. – Вороны² улетели на гастроли, а те, кто у меня не вороны³, по рождественским путешествиям рассосались. Один я остался, - пригорюнился он и вдруг фальшиво, но громко грянул: – Всегда быть в ма-аске – судьба моя!.. Тьфу, блять! Это не про то… - Так и как ты выступать-то собираешься один? - Чего это – один? – удивился сразу же переставший горевать Тойфель. – Вон, пацаны мне подыграют, - он кивнул на пёструю компанию In Extremo, расположившуюся невдалеке. - А они в курсе, что тебе подыгрывают? – не унимался любознательный Пауль. - Во пристал! – разозлился Тойфель, подскочил с кресла, запнулся о смычок и ткнул им себе в живот, за малым не сломав. – Вот сейчас пойду и введу, так сказать, в курс… - и, путаясь в полах длинной рясы, гордо отправился к своим сегодняшним аккомпаниаторам, не подозревавшим о грядущем счастье. Хлопнула входная дверь, и все разом обернулись посмотреть, кто пришёл. В дверях нерешительно мялся Пю в красной шапочке, красном же шарфе крупной вязки, небрежно намотанном на шею, и в тельняшке, из-под которой кокетливо маячило голое пузо. - Ты чего там встрял? – радостно заорал Тойфель. – Иди, забирай свою пиликалку, задолбала! - Ага, - сказал Пюмонте, и на расписанной под кота физиономии отобразилась какая-то виноватая растерянность. – Господа! – внезапно зычно воззвал он к присутствующим, которые крайне удивились столь высокопарному обращению. – Господа, у меня к вам убедительная просьба… сейчас откроется вот эта дверь, - Пю театральным жестом указал на дверь у себя за спиной, - и я прошу... я умоляю вас не ржать! Воцарившаяся гробовая тишина взорвалась громовым мефистофелевским хохотом отчасти посвящённого в проблему Тойфеля. - Ну, уж хотя бы негромко... – добавил Пю упавшим голосом, метнув в Тойфеля уничтожающий взгляд. - А в чём, собственно, дело? – предварительно икнув, поинтересовался слегка окосевший Пауль, который всё это время на пару с Басти тщательно отогревался великодушно пожертвованным Тойфелем шнапсом. - Оно с похмелья и нервное! – страшным шёпотом, который и на галёрке было слышно, поведал Пюмонте. - Кто? - Примадонно наше… В этот момент дверь распахнулась настежь под напором удара ноги, достойного лучших футбольных нападающих, и на пороге явилось оно – пресловутое примадонно, в миру известное, как Михаэль Роберт Райн. - Мама дорогая... – ошалело протянул флегматичный Кай. Остальные, не столь хладнокровные товарищи выразились короче, но куда более ёмко. Рихард, как раз закончив ругаться со звукорежиссёром по поводу нижних частот и громкости, развернулся ко входу в зал и впечатлился увиденным настолько, что выпустил из рук гитару, которая декой пребольно треснула его по пальцам правой ноги, прежде чем он успел поймать её снова. Вместо Рихарда, потерявшего от неожиданности дар речи, гулким баритоном выматерился Тиль, также не сводя глаз с вновь прибывшего. Первое, что бросалось в глаза в облике гордо подбоченившейся примадонны – огромный, переливающийся всеми цветами радуги бант, прицепленный над ухом, из-за чего Михаэль смахивал на разбитную Кармен – в довольно модернистском прочтении, надо заметить. Бант выгодно оттенял остальной «костюм»... Густо заросшая жёсткими курчавыми волосами грудь была затянута в бордовый дамский бюстгальтер. Учитывая, что пассия Михаэля обладала внушительным размером бюста и довольно субтильной грудной клеткой, а Миха – как раз наоборот, то чашечки вполне удачно растянулись по горизонтали, компенсировав собой недостающую длину остальной оснастки этого предмета туалета. Предусмотрительный Миха позаботился и об эстетической составляющей – впереди спорный бюст был ловко замаскирован платком с психоделическим рисунком всех оттенков синего и зелёного, заткнутым за края чашечек. Платок был шёлковым, постоянно норовил выскользнуть, и Михаэль, негромко матерясь, то и дело запихивал его назад. Ниже платка ожидаемо располагался голый, как полагается восточным одалискам, живот. По завершении живота начиналась многослойная балетная пачка, на создание которой автора, очевидно, вдохновил бессмертный шедевр Дега «Голубые танцовщицы». Очень пышная тюлевая пачка длиной до колен имела бодрый лавандовый оттенок, и чтобы её изваять, Миха отважно пожертвовал половину шестиметровой гардины из своей гостиной и шнурок от старых спортивных штанов. Конструкция не имела ни единого шва, удерживаясь на бёдрах исключительно упомянутым шнурком, завязанным профессиональным булинем⁴, и оттого кокетливо распахивалась при каждом шаге, являя миру кружевные резинки чулок и краешки белых боксеров. Из-под произвольно неровного края пачки торчали ноги, затянутые в чёрные капроновые чулки, по одному из которых неравномерно расползались многочисленные «стрелки». Великий дзен надевания этой красоты Миха постиг только со второй попытки, в то время как первый пострадавший чулок был натянут почти с разбегу – так, как он привык обычно надевать носки. Картину довершали, несколько родня общую композицию с предполагаемой тематикой вечера, русские народные лапти, подаренные Михаэлю на одном из первых концертов в Москве фанатами, вдохновлёнными творчеством группы, и с тех пор бережно хранимые на чердаке. Размер лапти имели богатырский – как минимум на пару размеров больше, чем надо, но неунывающий изобретатель не пал духом. Распотрошив обнаруженного неподалёку плюшевого мишку, он укрепил посадку лыкового обувного шедевра на ноге за счёт поролонового нутра покойного медведя и смело ринулся покорять время и пространство своей небесной костюмированной красой. Победа была бесспорной – онемел даже вездесущий Тойфель. Примадонна сегодняшнего вечера горделиво переступила порог, невольно ставя ногу в классическом балетном па маршé⁵, потому как упрямые лапти обладали редкой прочностью на изгиб, и двинулась в сторону парализованной восторгом публики. При каждом шаге задница примадонны вместе с ворохом тюля на ней вырисовывала в пространстве такие кренделя, что любая танцовщица с карнавала в Рио, завидев такую конкуренцию хоть со ста метров, сей же момент решительно удавилась бы от зависти. - Это... это... ты кто? – наконец, отмер Флаке. - Балерина, блять, в пальто! – рыкнул Миха. – Не видно, что ли? - А пуанты где? - к Паулю постепенно возвращалось его ехидство. - Не нашёл, - огрызнулся Райн. - Взял самое похожее… Выпить дайте! – и потянулся загребущими руками к бутылке, в которую намертво вцепился Ландерс. - Не сметь! – грозно рявкнул Пю, и Михаэль от неожиданности покорно увял. Но уже через секунду, завидев Тойфеля с крестом на сером пузе, воспрял духом и сурово приступил к допросу: - Так, я не понял – что это за ряса? - Так маскарад же! – удивился Тойфель. - Это я и без тебя знаю, что маскарад. Какое отношение этот костюм имеет к русским детям? - Никакого, - честно признался Тойфель, усиленно ломая голову – причём здесь какие-то дети, да ещё русские? – а потом с ходу воткнул ответную шпильку: - А твой? Твой-то? - У меня… э… особые обстоятельства, - смутился Миха, зачем-то одёргивая «юбку», отчего из-под её «пояса» на всеобщее обозрение несмело показался невинно-белый краешек трусов. Но тут же нашёлся с ответом: - И вообще, Россия – оплот классического балета, чтоб ты знал! - А причём, кстати, русские дети-то? – всё-таки подозрительно уточнил Тойфель, поскольку об этой особенности сегодняшней вечеринки слышал впервые. Но теперь ему, по крайней мере, стали более или менее понятны странные наряды остальных участников мероприятия. - Так в приглашении написано. Читать надо внимательнее, - снисходительно пояснил Михаэль, который приглашения в глаза не видал. - М-да? - протянул Тойфель. - Что-то я там ничего такого не... - он внезапно замолчал, задумавшись, а потом просиял самой искренней из многочисленных своих глумливых улыбок и хлопнул себя по лбу: - Ах, да-да! Что-то такое припоминаю. Память, Миха... старею, - притворно вздохнул он и бочком, аккуратно обтекая монументальную звезду балета в исконно русских пуантах, просочился к выходу. На сцене что-то грохотнуло, потом над залом метнулось раскатистое матерное эхо – это Тиль ловко споткнулся о комбо-усилитель Рихарда, совершил несколько бессвязных танцевальных па, в полёте приложился задницей о бас-бочку и от души помянул «тех, кто в море». От неожиданности несчастный звукорежиссёр, уже и без того в достаточной степени насладившийся общением с нервным похмельным Круспе, вздрогнул и смахнул некстати дёрнувшейся рукой тщательно отстроенные регуляторы на пульте, сбросив к чёртовой матери все настройки, после чего обречённо взвыл умирающим волком. Оценив масштаб трагедии, к этому соло присоединился и Рихард. Отстройка лид-гитары Rammstein началась заново. - Да… - протянул Пауль, ткнув своего брата-близнеца Басти в бок. - Эдак вы ещё нескоро настроитесь. - Нам и не надо, – беспечно махнул рукой Басти. – Наш звукарь со своим пультом. Настройки там выставлены, так что просто подправит на здешнюю акустику – и всё в ажуре. - Выпендрёжники! – фыркнул Пауль, спрыгнул со стула и обречённо поплёлся к сцене – утешать безутешного Рихарда и предотвращать катастрофу по имени Тиль. До начала мероприятия оставалось два часа тридцать две минуты… ____________________________ Примечания. ¹ Борис Пфайфер в концертной жизни имеет сценический псевдоним Yellow Pfeiffer - Жёлтый Дудочник, так как в его концертных костюмах всегда есть хоть один предмет жёлтого цвета. ² Вороны - группа Corvus Corax (лат. Ворон обыкновенный), где Тойфель периодически выступает в качестве волынщика. ³ В группе Тойфеля Tanzwut большая половина состава - из Corvus Corax (как правильно подсказывают знающие товарищи - была до определённого момента. Теперь уже нет. Но на момент описываемых событий так и было :)) ⁴ Булинь - один из морских узлов, считается наиболее надёжным, простым и удобным. ⁵ Па маршé - танцевальный шаг, при котором, в отличие от естественного шага, нога становится на пол с вытянутого носка, а не с пятки.