Почему лучше быть ботаником

Нас с Генкой втолкнули за массивную железную решетку. Меня первого, да так сильно, что я потерял равновесие и упал. Больно ударившись локтем, я влетел головой в какую-то гремящую кучу. Куча с пластмассовым стуком раскатилась по камню. Что это было, я не увидел, потому что скудный свет попадал в камеру только через решетку, освещая лишь небольшой участок пола перед ней. Генка отделался легче, даже на ногах удержался. Вот что значит космолетчик. Будущий. Решетка зазвенела, повернулся ключ в замке. — Не делайте этого! — пригрозил Генка на космолингве. — Нас будет искать Интергпол! — Бесполезно, — услышал я тихий голос из темноты и сгоряча даже подумал, не я ли это произнес, потому что это были в точности мои мысли. — Они вас не понимают. Они на своем языке говорят. Я попробовал сесть на полу. Получилось еле-еле: левую руку разодрала дикая, нечеловеческая боль. Даже когда на первом курсе я упал с лошади и сломал лодыжку, так противно не было. — Вы кто? — Генка обернулся от решетки. — Игорь, ты как? — Нормально, — прошипел я сквозь зубы, не желая жаловаться, потому что сообразил, что ответивший Генке на космолингве голос был женским. Даже, пожалуй, девчоночьим. — Меня зовут Кира, — сказала девушка по-русски. — Я здесь случайно. А вы, ребята? — Мы не ребята, — буркнул Генка, подслеповато щурясь в темноту. — Лично я — кадет-штурман, а он вот — целый аспирант. Нас вдвоем отправили на катере за обра... в разведку. Кто ж знал, что на этой планете база космических пиратов! — Я точно не знала, — согласилась девушка. — Игорь, с вами точно все в порядке? Вы как-то подозрительно кряхтите. — Кажется, я вывихнул локоть, — пришлось мне неохотно признаться. Генка довольно уверенно, несмотря на темноту, подошел ко мне, сел рядом и, прежде чем я успел его остановить, принялся ощупывать руку. Я заорал. — Да, — сказал он с сомнением. — Там, может, и не вывих. — Может, трещина, — пробормотал я сквозь зубы. — Если вам в космической академии не встраивают рентгеновское зрение, лучше не трогай. Я врач, я лучше знаю. — Ты не врач, а ветеринар, — возразил он. — Один черт! Кира в темноте хихикнула. — Выходите оттуда, — велел Генка. — Я вас не вижу. — Не могу, — ответила Кира. — Я прикована. — Что? — спросили мы чуть ли не хором. Это была уж совсем дикость. Космические пираты, темницы — это, по крайней мере, объяснимо, про это мы читали в сводках Интергпола, но прикованная женщина? Ощупав здоровой рукой вокруг себя, я наткнулся на нечто гладкое, отполированное... знакомых очертаний. Во всяком случае, очень похожих. Вот это верхнечелюстная, а это клиновидная... Я откатил в сторону человеческий череп, позавидовав его хозяину: у него-то уже ничего не болело, включая руки. Генка поднялся на ноги и, раскидывая другие кости, пошел к дальней стенке. — Точно, — сказал он коротко. — Прикована. И крепко, не оторвешь. — За что они вас так? — спросил я. — За дело, — опять хихикнула девушка. У нее был хороший смех, без истерики. — Я пыталась сбежать. Дважды. Поэтому они меня побили и приковали тут. — И... долго? — Со вчерашнего вечера. Воду приносят, не волнуйтесь. — А еду? — поинтересовался Генка. — Ты что, опять есть захотел? — обреченно застонал я. — Это мы — еда, — ответила Кира. — Ну, то есть я так думаю. Кто-нибудь из вас умеет играть в шахматы в уме? — У вас что, совсем нервов нет? — спросил я то ли зло, то ли удивленно. Мне было очень досадно, что Кира не плачет и не переживает: тогда мне было бы легче держаться. — Ко всему привыкаешь, — я почти слышал, как Кира пожала плечами. — Ну ладно, тогда давайте играть в города. ...Часом позже у Генки и Киры кончились города с «а» на конце, которыми они меня, сговорившись, заваливали. Моя рука к тому времени распухла до полной нечувствительности. И вот тогда за нами пришли. Надо сказать, что космические пираты выскочили на нас прямо из джунглей как раз когда мы с Генкой мирно собирали образцы воды и почвы (мой научный руководитель хотел понять, нельзя ли переселить сюда вымирающую золотую лань с планеты Гинко). Были они некрупные, нам по грудь, и больше всего напоминали велоцирапторов. Разве что синего цвета и с глазами на стебельках. Поэтому я даже не испугался и до сих пор не мог испугаться по-настоящему, только злился. Пираты переговаривались на странном шипяще-каркающем наречии, не похожем ни на космолингву, ни на земные языки, ни даже на суржик, который можно услышать на рынках Паталипутры. Они не стали вникать в наши с Генкой возражения во время пленения. Проигнорировали протесты и теперь: просто скрутили нас и потащили мрачными пещерными переходами. Киру тоже отковали и, судя по бряцанию цепей, повели сзади. Как я ни выворачивал шею, не смог увидеть нашу сокамерницу. Почему-то мне очень захотелось узнать, красивая ли она. Глупо, конечно: какая разница? «Голос ничего, — решил я, — хороший голос». Тащили нас долго, я успел сбить ноги о камни и порядком заскучать. Как-то не верилось, что мы можем по-настоящему погибнуть, даже это леденящее «Мы — еда» от Киры не очень-то пугало. Мы же живем в просвещенном двадцать первом веке, какая смерть от руки космических пиратов, вы о чем? Попугают и отпустят, кому хочется связываться с космическим патрулем и Интергполом? Перегородившая коридор железная дверь с заклепками и потеками ржавчины, к которой мы в конце концов пришли, тоже не привела меня в чувство — уж больно мрачно и зловеще она выглядела, прямо из средневековых сказок. Наши похитители о чем-то между собой пошушукались, а потом оттащили меня от Генки, зато (дзынь-бряк) подтолкнули ближе Киру. Дверь открывалась медленно, со скрежетом. Едва я успел подумать, что только дракона на цепи нам за нею и не хватало, как меня опять пихнули, второй раз за день. На сей раз я, правда, не упал: чудом удержав равновесие, проковылял несколько шагов, поддерживая больную руку на весу. За мной, судя по звону цепей, втолкнули Киру. И я, болван, вместо того чтобы оглядывать зал (большой, судя по эху), обернулся и посмотрел на нее — бывает же такое затмение духа! Новая пещера была ярко, но не больно для глаз освещена мягким синеватым свечением. Я смог хорошо рассмотреть пленницу: чумазую, с разводами от слез на лице, в порванном форменном комбинезоне с эмблемой какого-то института. У Киры были короткие светлые волосы и видимые даже сквозь слой грязи веснушки на носу. Кира улыбнулась мне такой ясной, сияющей и облегченной улыбкой, что я тут же заулыбался в ответ, преисполнившись дурацким осознанием собственного неотразимого шарма. — Ой, какая прелесть, — сказала она. — И совсем не страшно. Я чуть было не сказал, что конечно, я совсем не страшный, хотя и не стал бы называть себя прелестью. Но тут даже до меня с моим безрассудством дошло, что что-то тут не так. И я посмотрел туда, куда и должен был смотреть с самого начала. Мне абсолютно не стыдно, что сразу после этого я заорал и с громким воплем отскочил назад к железной двери — реальность ситуации наконец-то накрыла меня с головой. К тому времени я уже хорошо знал, что обитатели учебников имеют свойство выпрыгивать на меня прямо из кустов без предупреждения, причем оказываются вполне себе настоящими и очень голодными. Несколько лет научной работы дают такой эффект. — Выпустите нас! — заорал я. — Вы что, не понимаете?! Это же Orchidea discurrentes venenosa!* Кира удивленно переводила взгляд с меня на еще одного обитателя нашей сияющей пещеры. По заминке я сразу же понял: в каком бы институте она ни обучалась, латынь там не проходят. Кажется, пираты либо тоже не знали латыни, либо, наоборот, слишком хорошо понимали, что делают. Они даже и не подумали открыть дверь. В дальнем углу пещеры рос цветок. Довольно толстый стебель поднимался прямо из полупрозрачного камня. На вершине лиловело и нежно розовело соцветие, составленное из тончайших лепестков. Именно это соцветие излучало голубой свет, пронизывающий пещеру. Венчик обвивали несколько нежных, вьющихся на конце спиралями усиков-лиан. Цветок выглядел как ложе для дюймовочки-переростка или увеличенное украшение для парика восемнадцатого века. У Киры были другие ассоциации. — Так вот ты какой, каменный цветок, — сказала она. — Только не говори мне, что эта прелесть радиоактивная! — Слегка, — тяжело дыша, пробормотал я. — Не опасно. То есть обычно ты не успеваешь получить достаточно рентген, потому что... Элегантные усики затрепетали в воздухе. Прозрачные кольца побегов, покрытые темно-синими пятнами, развернулись от подножия стебля. Чашечка медленно, величаво наклонилась в нашу сторону. —...Мучительно умираешь! Кира, в сторону! Кира послушно отпрыгнула, звякнув кандалами. Прозрачное щупальце с синими пятнами лениво лизнуло стену и убралось обратно в цветок. Почти сразу ринулось в атаку второе щупальце, но Кира успела опять шагнуть в сторону и пригнуться: петля просвистела у нее над головой. Мною цветок пока что совсем не интересовался — может быть, чувствовал, что я болен. А может, человеческие женщины для них вкуснее пахнут. У аникийских зверь-орхидей очень чувствительное обоняние. — Он опасен? — деловито спросила Кира. — Нам придется играть с ним в скакалочку? — Да... в некотором роде... — только и мог сказать я. Почему-то мне не хотелось пугать Киру заранее, хотя я прекрасно понимал, что жить нам осталось в лучшем случае минуту. Часть лепестков сложилась вдоль стебля, оставив на верхушке только четырехлепестковый венчик и изящно обрисованные «тычинки». Зато остальная часть стебля вдруг изогнулась, выпустила толстые воздушные корни. Теперь короткий массивный стебель больше всего напоминал торс какого-нибудь хищника, например, льва или собаки, как их рисуют в мультфильмах. Зверь-орхидея угрожающе наклонила венчик-голову, который теперь больше всего походил на раззявленную пасть. Фокус света сместился, потому что стебель (туловище) и не думал фосфоресцировать. По пещере заметались синие тени. Прозрачно-пятнистые щупальца хлестнули воздух перед «пастью». Цветок поскреб камень передней «лапой» — проверил состав почвы. — Кира, — проговорил я, — слушай внимательно. У нас с тобой один шанс. — Ну? — невежливо спросила она. — У нее эти усики выделяют едкую и ядовитую слизь. Вся поверхность кроме синих пятен. Ты подставь свои кандалы в следующий раз под них, она их пережжет. — Я что тебе, гимнастка?! — Ты жить хочешь?! И тут зверь-орхидея метнулась. На сей раз прозрачное щупальце чуть не задело меня, мне пришлось откатиться в сторону. Я не слышал ни звона кандалов, ни ругани Киры, настолько ярко вспыхнули у меня перед глазами звезды от боли в локте. — Сделано! — услышал я сквозь боль вопль Киры. — Эта дрянь металл проела! Теперь что?! — Теперь поймай ее за два уса сразу и седлай! — Ты псих! — Я космозоолог! — Лучше бы ты был космоботаником! — судя по звону, удару и тяжелому дыханию Кире удалось увернуться от очередного прыжка зверь-орхидеи. К счастью, она увела его в другую часть пещеры, далеко от меня, и я мог позволить себе сосредоточиться на мыслительном процессе. Знали бы мои профессора, в какой обстановке мне придется применять их науку, ни за что не подписали бы мне зачетку! — Делай, что говорю! Проорав это, я с трудом вздернул себя на колени, держась за стенку здоровой рукой. Тут же меня чуть инфаркт не хватил. Зверь-орхидея, блестя ядовитыми усами, надвигалась на Киру, припертую к стене. Девушка приподняла перед лицом руки с дымящимися обрывками кандалов, словно пытаясь защититься, но я уже знал, что это бесполезно и она не успеет... Я почти видел, как щупальце бьет Киру, одним ударом превращая ее тело в кусок сырого мяса. Но этого не случилось. Кира, умница, все-таки поверила мне: она молниеносно ухватилась левой рукой за синее пятно на одном усе, а правой крепко сжала второе щупальце. — Тяни на себя! — крикнул я. — У нее включатся рефлексы! И Кира действительно потянула. Зверь-орхидея отчаянно зашелестела лепестками (будто ветер по роще пробежал) и запрокинула соцветие, взметнув Киру в воздух. Та, не отпуская чудовищных поводий, умудрилась перекувырнуться и приземлиться на «шею» орхидеи, сразу за цветком. Если она и не была гимнасткой, значит, адреналин на нее здорово подействовал. — На дверь ее! Кира послушно потянула «поводья», и зверь-орхидея ударилась о железную поверхность всем телом. — Проломит? — крикнула мне Кира почти азартно, когда зверь-орхидея сконфуженно попятилась назад. — Не проломит, так хоть утихомирится! Но ни утихомирить зверь-орхидею, ни проломить выход нам не удалось. Буквально через секунду в самом центре массивной двери с шипением оплавилась здоровенная дыра. С ее раскаленных краев потек жидкий металл. Зверь-орхидея, сообразив, что обед отменяется, отбросила щупальца, оставив их в руках Киры, а сама начала съеживаться, переходя в сонное состояние: сложила туловище в тугой комок стебля и свернула лепестки. Стала похожей на невнятный темно-зеленый холмик — Кира еле успела с нее соскочить. Рядом с одной раскаленной дырой в двери набухла пузырем и лопнула вторая. Стало видно, что за дверью стоит Генка с пушкой неизвестной мне конструкции наперевес. Еще я разглядел штабель пиратов у противоположной стены. Едва мне на ум пришло слово «штабель», я сообразил, в каком институте училась Кира — у нее на комбинезоне красовалась эмблема Марсианской высшей школы архитектуры, ну конечно же! И засмеялся от облегчения. — Чем вы тут занимались? — подозрительно спросил Генка. Ему только очков не хватало, так он был похож на нашего библиотекаря в этот момент. Раскрасневшаяся Кира отбросила в сторону два черных скукожившихся «щупальца», которые все еще сжимала в кулаках, и ответила с непередаваемым выражением лица: — После такого приличные люди обычно женятся! — И на ком из вас я должен жениться? — уточнил Генка. Очень вовремя он это спросил, а то я бы тут же выпалил: «Хоть завтра!». Неловко бы получилось. *** Мы тогда добрались до командного пункта пиратов, забаррикадировались там и послали сигнал бедствия. А когда прибыли спасатели, отвезли зверь-орхидею моему научному руководителю, в Космозоо, где она до сих пор и процветает в отдельном вольере. Жалко, что я не смог использовать ее для кандидатской: я же все-таки космозоолог, а не ботаник. Но с Кирой мы... Впрочем, про это как-нибудь в другой раз, а то наша дочка очень уж любит забираться в мои заметки. _____ * Орхидея бегающая ядовитая