Жди меня, и я вернусь

Долгая ночь подходила к концу, сквозь шторы пробивался первый свет этого дня, а Рукия смотрела только на него. Ренджи когда-то сказал ей, что призраков в мире духов точно не существует, а людей, подходящих под ее описание, и вовсе быть не может. Почему она не узнала его при встрече? Потому, что он уже носил тогда капитанское хаори или потому, что боялась узнать? - Я думал, так и помру, не дождавшись, пока ты меня узнаешь, принцесса. - Где-то за его улыбкой таилась многолетняя печаль, и Рукия порывисто схватила его ладонь, прижимая к губам тонкие пальцы. - Почему не сказал?.. - она не выговаривала слова, а будто бы выдыхала в такт ударам сердца. - Ты так кричала тогда. Вдруг бы ты решила, что это я сделал с тобой такое? И ты так испугалась при первой нашей встрече в Сейретее… Я сначала думал, что ты узнала меня, потом понял, что ошибся. Я просто трус, моя Рукия. И садист. Она хихикнула, перебирая его пальцы. - Я не изменюсь, ты понимаешь это? - Растрепанный и домашний, Ичимару был непривычно серьезен, несмотря на улыбку. - Я буду насмешничать и издеваться над всем миром, включая тебя. Готова ли ты быть с таким человеком? - Как-то немного поздно спрашивать, не находите, капитан Ичимару? - она смотрела на него ласково и насмешливо. - Когда дело касается тебя принцесса, я превращаюсь в форменного маньяка. - “А до этого - еще и в педофила” - мысленно добавил он. - И вряд ли наши отношения будут нормальными в общепринятом смысле этого слова. Их точно не одобрит твой брат. И все твои друзья меня ненавидят. Да меня вообще все нена… - Он замолчал, потому что Рукия так резко ткнулась головой ему в живот, что выбила весь воздух. - Даже если весь мир будет ненавидеть тебя, я останусь с тобой. Буду кормить тебя хурмой и обнимать по ночам. Ты - моя личная отрава Ичимару Гин. - Он едва разбирал, что она бормочет в пояс его юкаты, но ловил каждое слово. - Рукия осторожно распрямилась и твердо сказала, глядя ему в глаза. - Я всегда буду стоять у тебя за спиной, потому что я люблю тебя. Он не мог смотреть ей в глаза, просто не мог, потому что его собственное сердце, столько лет запираемое на все замки, предавало его, разрывая горло. Она, наверное, ждала ответного признания, но он не мог произнести эти слова - просто не мог. Хотелось сжать рукой шею, чтобы выдавить их, но он ничего не сделал. Только прижал ее к себе крепко-крепко, чтобы она тоже не могла дышать, чтобы втиснуть ее в себя, вплавить, сделать своей частью. Сколько они так сидели, он не знал. А когда спазм, не дающий говорить, отпустил, все, что он смог сказать, было: - Я приму это как обещание, принцесса. Новый день врывался в его комнату с настойчивым стуком, грозящим выломать седзи.