Единственная

      Переступив порог бабушкиного дома, украшенного к празднику, я словно очутилась в сказке, как в далеком детстве. Бабушка с радушием встретила нас, сказав: «Дети мои! Как я рада вас видеть!». Крепко обняла сначала меня, потом Рафаэла. Он, явно не часто являясь объектом такого рода ласк, чуть смутился. Фелиппе рассмеялся, за что получил самые крепкие объятья от доны Аделаиде и даже поцелуй в щеку.         — Твой отец давно стал для меня сыном, — тепло улыбнулась бабушка.         — Дона Аделаиде, — расплылся в улыбке мой муж. — вы же знаете, что занимаете в моей жизни особое место! Я принес для всех подарки.         — Положи их под елку. Позже мы все обменяемся подарками.        Рафаэл все с той же искренней улыбкой исполнил просьбу. Видно было, что он прямо лучится счастьем.         — А где Агнесс? — слегка удивился он, обводя взглядом помещение и так и не найдя бывшую тещу среди присутствующих.       — Я здесь. Всем добрый вечер и счастливого Рождества! — моя тетушка спустилась в гостиную, и все буквально замерли, глядя на нее.       Пожалуй, впервые за двадцать лет строгий пучок на ее голове заменила модная прическа, завитыми локонами слегка касающаяся плеч. Это казалось невероятным, но, кажется, тетушка даже покрасила волосы: в искусственном свете ламп была заметна легкая рыжина, а сами волосы стали на пару тонов светлее. В сочетании с бархатным платьем глубокого винного цвета и такой несвойственной ей мечтательной улыбкой это смотрелось еще более выигрышно.         — Агнесс, вы очень помолодели! — восхитился Рафаэл.         — Я… — несколько смутилась тетушка.         — Тебе не идут распущенные, — фыркнула моя мама. — Такая прическа тебе не по возрасту.         — Это особый подарок для одного очень дорогого мне человека, — улыбнулась тетя Агнесс, глядя куда-то в сторону. И только тут я заметила у дальней стены Сиру. В своем светлом костюме, он любовался моей тетушкой и едва не пускал слюни. Даже мне от такого взгляда стало неловко.        «А Вероника Андреевна еще говорила, что у нас с Антоном — большая разница в возрасте! Если этот шофёр тот, о ком я думаю, он даже немного младше Луны!»        — Присоединяюсь к комплиментам, — из вежливости улыбнулась я. — Тетя Агнесс, Вам очень идет!        Праздник, вопреки моим ожиданиям, обещал быть приятным. Даже не верилось, что в кои-то веки встреча всей семьи не грозила обернуться грандиозной ссорой. Мы ужинали, мило беседовали, поднимали тосты. Вот только в моем случае в фужере был яблочный сок. Сиру, что было необычно для подчиненного, сидел с нами за одним столом, напротив моей тетушки и не сводил с нее глаз. Фелиппе много шутил и рассказывал истории из своей студенческой жизни. Даже бабуля умудрилась стать объектом шутливых обсуждений. Звучит забавно, но к ней тоже наведался старинный друг, с которым она предпочла поговорить на крыльце.        В общем, все было так хорошо, что даже когда у меня вновь начало слегка потягивать внизу живота, я не придала этому значения. Одна короткая схватка — еще не повод для паники. Так зачем портить праздник, особенно если волнения снова окажутся напрасными?         — Надо же, у бабушки в ее-то возрасте какие-то секреты… — воодушевленно протянула я, по-доброму рассмеявшись, опускаясь на диван.         — Никогда не поздно обрести свое счастье, Кристина, — со знанием дела выдохнула тетя Агнесс.       Я вздохнула, посмотрела в сторону Рафаэла. Он о чем-то переговаривался в стороне с доктором Жулианом и Сабиной, и, казалось, совершенно забыл о моем существовании. Я вдруг острее обычного ощутила тоску по Антону. Это у нас уже Рождество, и скоро Новый год, атмосфера праздника и уюта, а в реальности «Маргоши», если считать с момента моего ухода, должен быть еще сентябрь, и ни о каком праздничном настроении речи даже не идет. И тем сильнее хотелось, чтобы Зимовский сейчас был рядом. Да что там говорить! Я была бы счастлива просто услышать его голос. Рада была бы даже короткой смс-ке. Хотя надеяться на чудо не в моем характере, раз в неделю я улучала момент, чтобы зарядить мобильный, или поручала это сделать Элензинье. И каждый раз, когда аппарат, включаясь, вибрировал в ладони, надеялась увидеть уведомление. А когда становилось совсем грустно, просто набирала в поле: «Люблю. Скучаю. Помню. Кристина» — добавляла дату перед отправкой и «любовалась» уведомлением о невозможности отправить сообщение и перечеркнутым значком сети.        Заметив, что я загрустила, ко мне подошел племянник, и восприняв мое настроение по-своему, громко провозгласил, словно маленький нетерпеливый мальчишка.         — Может, уже пора дарить подарки?        Время к тому моменту уже перевалило за полночь, бабушка успела вернуться, так и не решившись пригласить своего кавалера присоединиться к празднику, а потому никто возражений не имел. Все, словно маленькие дети, подошли к елке, рассматривая разноцветные свертки с прикрепленными к лентам записками.        «Надеюсь, бабушка и тетя Агнесс не слишком обидятся, что я купила им одинаковые шали?» — подумала я, но даже если они и обиделись, то виду не подали.       Рафаэлу так же пришлись по вкусу купленные еще несколько месяцев назад золотые запонки. Мама с явно показным смущением: «Кристина, не стоило!» — приняла от меня брошь в виде птичьего пера. А вот с подарком племяннику я явно не угадала, судя по сухому «спасибо», произнесенному им, когда он обнаружил под оберточной бумагой коробочку с одеколоном. Мои же родственники, видимо, сговорились. Так как большинство книг, которые притаскивала мне Элензинья, были замаскированы под «классические» английские детективы, а «Гарри Поттера» в одном из разговоров она назвала «Убийством в Восточном экспрессе», они просто разделили между собой серию книг об Эркюле Пуаро. Отличился разве что Рафаэл, добавив к книге еще и изящные золотые наручные часики с ажурными стрелками и крупными римскими цифрами на циферблате.       — Чуть не забыл… — наклонившись, Фелиппе достал из-под елки оставшуюся там коробку и протянул ее мне. — Это для малыша. Мы с Миреллой ходили выбирать подарок для ее маленькой сестренки, дочки Далилы, и я не удержался.       — Спасибо, мой дорогой, — искренне поблагодарила я племянника.        А вот Рафаэл не удосужился купить что-нибудь для ребенка, говоря, что такие покупки — прерогатива самой беременной. Я же, видя, что Фелиппе едва не подпрыгивает от нетерпения, решила немного пренебречь правилами приличия, и прямо у всех на глазах потянула за широкую белую ленту. В небольшой коробке, бережно завернутые в пергаментную бумагу, оказались крошечные вязаные розовые носочки.       — Какая прелесть! — в умилении рассмеялась я, демонстрируя всем подарок, а после чмокнув Фелиппе в щечку. Очевидно, атмосфера праздника, наложенная на гормоны, сделала меня излишне сентиментальной.       — Только почему розовые? — удивилась моя мама. — Куда практичней было бы купить белые: подошли бы и девочке, и мальчику.       — Ну, Кристина так уверено утверждает, что будет девочка, что я уже как-то свыкся с мыслью о сестренке, — пожал плечами Фелиппе.       — Кстати, почему именно девочка? — спросила тетя Агнесс. — Обычно женщины надеются подарить мужу сыновей…       — Потому что у Рафаэла уже есть Фелиппе, и с девочкой всё будет, как с чистого листа, — я с нежностью погладила живот. — А мой племянник останется единственным сыном своего отца, так что у него не возникнет поводов для ревности.       — Но, если что, я готов полюбить и братика, — выпалил Фелиппе, точно боялся, что, если ребенок родится не того пола, я подкину младенца в приют.       — Конечно, я тоже готова полюбить сына, но все-таки интуиция мне подсказывает, что будет именно дочка, — вздохнула я. — Как-то, когда ребенок только начал шевелиться, я стала в шутку перечислять возможные имена, и именно на женском он впервые ощутимо толкнулся.       — Я даже знаю, на каком! — усмехнулся Фелиппе.       «Знает?! Интересно!» — подумала я.       Даже я этого еще не знала. У моей девочки пока было несколько имен: точно я знала лишь, что имя должно одинаково хорошо звучать и для бразильского, и для русского уха, так что о чем-то «красивом» и вычурном даже не задумывалась. Металась между Марией, Анной и Соней, но до сих пор не определилась, поэтому не обсуждала это ни с Элензиньей, ни с мамой, ни даже с Рафаэлом. Когда я пыталась завести этот разговор, он лишь сказал, что не так важно, какое имя будет носить ребенок — важно, чтобы он вырос порядочным человеком.       — Ну, поделись догадкой, мой дорогой! — рассмеялась я.       — Ты только не подумай, что я подслушивал, просто иногда очень вы с Элен громко разговариваете, а я проходил мимо… — чуть смутился племянник. — И я слышал, как ты сказала: «Забавно или нет, но если бы не Марго, я бы так и не узнала, что такое настоящее счастье!».       Тетя Агнесс хмыкнула и удивленно изогнула бровь. Для нашего городка это имя было достаточно необычным и редким, если учесть, что «Маргарита» и просто «Рита» — тут два разных имени. Я же готова была провалиться под землю под не столько удивленным, сколько обиженным взглядом матери, которая подумала, что я первой поделилась своими мыслями с Элензиньей, а не с ней. На самом же деле в том разговоре мы с юной ведьмочкой обсуждали «Маргошу», как сериал, и нелепую сюжетную линию отношений Маргариты Александровны с собственным бывшим телом.       И только я хотела ответить Фелиппе, что он ошибся, и мы просто читали по ролям сценку из нового рассказа Элен, как к нам подошел Рафаэл. Кажется, он уже успел обсудить все интересующие его темы и мило поболтать с каждым из гостей, и уже собирался уходить.       — Пап, а какое имя вы с мамой выбрали для меня, на случай, если бы я родился девочкой? — с заговорщической улыбкой поинтересовался Фелиппе.       — Я не помню. Имя девочке должна была дать твоя мама. Кажется, «Антония»… — Рафаэл хотел было продолжить, но внезапно замолчал.       — Здравствуйте! Всем счастливого Рождества!       Я вздрогнула и повернулась на голос. Воодушевленная, радостная в гостиную, сияя улыбкой, вбежала Серена. Чуть позади нее стоял Элиу. Тере, одетый в строгий черный костюм, с галстуком-бабочкой на шее, как всегда, жался к ее ноге. Дикарка скользнула по мне взглядом, и все ее праздничное настроение улетучилось, когда он остановился на моем животе. Очевидно, только в этот момент она осознала, насколько все серьезно. Мне же стало немного не по себе. Второй раз за минувшие полчаса я ощутила тянущую боль и напряжение внизу живота. Серена, словно что-то почувствовав, спешно отвела глаза и с тоской посмотрела на Рафаэла. Он смотрел на Дикарку и улыбался восхищенной, чуть виноватой улыбкой. И — самое страшное — я осознала, что понимаю их, понимаю ее. Я смотрела на Рафаэла, которому явно хотелось приблизиться к Серене, обнять ее, заговорить, а видела Антона с его обворожительным ехидством в глазах. Только в роли жестокой расчетливой разлучницы — само мироздание. А может, и не только. Я старательно гнала от себя дурные мысли, но все чаще перед мысленным взором возникала Эльвира. Возможно сейчас, в эту самую секунду, она рядом с моим любимым обсуждает за ужином очередные рабочие моменты, посмеивается над Ребровыми. Или они давно уже рядом на огромной кровати. И Мокрицкая не исчезнет в ту же секунду, как я вместе с дочкой предстану перед Антоном. Зимовский вспомнит меня — иначе и быть не может, но Эльвиру и время, проведенное с ней после моего ухода, он от этого не забудет. У Мокрицкой будут все шансы склонить Антона на свою сторону. Ведь это она была с ним рядом, поддерживала, помогала разбираться с теми самыми двумя туловищами. А я что? Бросила в трудный момент и исчезла на целый год!       Образ Эльвиры рядом с Антоном вызвал тошноту и очередной неприятный ноющий спазм. Пришлось сделать глубокий вздох, но панику поднимать все еще не спешила, а потому сделала вид, что моя реакция вызвана появлением Дикарки.        — И тебя с Рождеством, девочка! — хмыкнула я. — Извини, для тебя у меня нет подарка.       Я подошла к ней почти вплотную и, заставив членов ее свиты посторониться, обошла вокруг, окидывая оценивающим взглядом. Затем посмотрела на Рафаэла.       — Ты знал, да?! — воскликнула я. — Знал, что она придет?       — Она моя гостья, Кристина, — спокойно, но твердо ответила тетя Агнесс. — Сегодня Рождество. Давайте не будем ссориться? — попросила бабушка. Как-никак, сегодня она была хозяйкой праздника, и очень не хотела, чтобы он был омрачен.       У меня и у самой не было желания портить себе настроение и нервы, но эмоции уже захлестнули. Не было ни ревности, ни злости — только раздражение и немного обиды. Я знала, что в этом доме никто не любит меня, и не одобряют мой брак с Рафаэлом, но можно было проявить ко мне хотя бы немного уважения!       — Рождество сегодня или не Рождество, но я считаю это предательством, бабушка! — воскликнула я, обращаясь таким образом не только к ней, но и к своему «дражайшему» супругу.       — Кристина, пожалуйста… — попытался успокоить меня Рафаэл, — не надо.       — Что? Думаешь, я не видела, какими глазами ты на нее смотрел?! Не понимаю, что ты все еще ее любишь?! — покачала я головой. — Но зачем было устраивать этот цирк, и тащить на эту встречу меня?! Подарками мы все могли бы обменяться и утром. Встречались бы себе тайком, без моего участия!        — Что ты сказала?.. — обомлела дона Аделаиде. А моя мама и вовсе застыла от изумления с открытым ртом.       — А для тебя это новость, бабушка? Думаешь, этот милый мальчишка, — я кивнула на успевшего устроиться в кресле Тере, — пришел утром к Рафаэлу, только чтобы поздравить его с наступающим праздником? Тере тут же вывернулся, взявшись за спинку кресла, и посмотрел на меня.       — Я больше не встречаюсь с Рафаэлом! — сказала Серена. — Это было бы нечестно по отношению к вашему будущему ребенку. Но был канун Рождества, и Рафаэл сам захотел меня поздравить.       — Ах, вот оно, оказывается, что?.. — думаю, никто из присутствующих не усомнился в правдивости ее слов. — Тогда что ты здесь делаешь? Тебе самой не обидно приходить в этот дом, после всего, что было? Все эти люди, — я кивнула в сторону собравшейся за нашими спинами родни и гостей в лице доктора Жулиана и Сабины, — видят в тебе только Луну. Серена для них — просто тело! Мне жаль тебя, девочка, — я сделала акцент на последнем слове, впервые за это время увидев в ее серо-голубых глазах маленькую девочку, запертую в ней, словно в каменном мешке.       — Это мне тебя жаль, Кристина, — парировала дикарка. — Ты добилась своего, но все равно несчастлива. Фелиппе мне говорил, что беременность смягчила твое сердце, но на самом деле ты все такая же злая и завистливая. Ты просто не знаешь, что такое «любить». Надеюсь, хоть твой малыш будет другим!       «А вот это уже ни в какие рамки!» — чего-то подобного я от нее и ожидала, но больше меня обидело то, что ни одна… (зачеркнуто)… никто и не думал за меня заступаться. Чтобы как-то успокоиться и не вцепиться наглой девчонке в волосы я прикрыла глаза, делая вид, что решила пропустить ее слова мимо ушей. И тут же увидела голубые глаза. Моя будущая малышка впервые смотрела на меня испугано-печальным взглядом, точно вопрошая: «Мамочка, это правда? Что я сделала не так?..».       Я в который раз нежно погладила живот, успокаивая кроху.       «Никого не слушай, сердечко мое! Все хорошо… все обязательно будет хорошо…».       — У меня пропало всякое желание продолжать разговор! — раздраженно выдохнула я. — Рафаэл, у меня снова заболел живот! Отвези меня домой!       — Живот? — тут же всполошилась мама, подбегая ко мне и беря под руку. — Дочка, может, к врачу? Рафаэл, не стой столбом! Иди и подгони машину ближе. Кристине нужно в больницу!       Остальные собравшиеся тоже напряглись, но шума предпочли не издавать, наблюдая за развитием ситуации. Рафаэл же даже не двинулся с места — только скривился и покачал головой.       — Опять ты начинаешь, Кристина? — фыркнул он, и продолжил, как и я до этого, ни к кому не обращаясь. — Каждый раз, когда что-то идет не по ее, у Кристины начинает кружиться голова, беспокоиться ребенок или болеть живот! Эдуарду даже выписал ей успокоительное, чтобы меньше выдумывала.       — Рафаэл… — буквально взмолилась я. — Мне правда нездоровится. Отвези меня домой, пожалуйста. Я хочу отдохнуть.       — Кристина, можешь прилечь наверху, — бабушка тоже подошла ко мне и взяла за руку. — Твоя комната тут всегда убрана, и ты можешь оставаться, сколько нужно. Дебора побудет с тобой. Если станет хуже, Эдуарду может приехать и сюда.       Я снова вздохнула, на этот раз и впрямь раздраженно. Все, что мне хотелось сейчас, — это принять теплый душ, переодеться в ночнушку и лечь спать. И сделать это в спокойной обстановке, в тишине, наедине с собой и своими мыслями, а не когда внизу — целая толпа народа, обсуждающая, какая я плохая и безнравственная.       — Спасибо за заботу, бабушка, — сквозь зубы процедила я, показывая, что не готова к компромиссам, — но я хочу домой. Так всем будет спокойнее.       — Серена, может, нам лучше уйти? — тронул Дикарку за плечо Элиу.       — Нет-нет, не хочу нарушать семейную идиллию, — ехидно улыбнулась я. — Счастливого Рождества, моя дорогая кузина! И ноги моей здесь больше не будет!       С этими словами я подхватила сумочку и так быстро, насколько это позволяли мои нынешние габариты и самочувствие, покинула дом. Рафаэл догнал меня уже у самых ворот.       — Кристина! — он, очевидно, решив, что я правда куда-то денусь, схватил меня за локоть. — Что за спектакль ты устроила?       — Спектакль? Эта Дикарка начала оскорблять меня и моего ребенка! По-твоему, я должна была это «проглотить»?! — возмутилась я. — Так ты отвезешь нас, или мне идти пешком?       — Я отвезу, но сначала попрощаюсь с твоей бабушкой и еще раз извинюсь перед всеми за твое поведение, — ответил Рафаэл, все еще находясь на взводе. — А ты подожди меня здесь. Тебе полезно лишний раз подышать свежим воздухом.       С этими словами сеньор Соуза Диаш снова скрылся в доме. Зато вышла мама и нежно погладила меня по плечу, успокаивая и говоря, что Рафаэл повел себя как настоящий подлец, а остальным никогда не было до нас дела, если я этого еще не поняла. А меня очередной раз схватило, по-прежнему терпимо и совсем не долго — мне даже удалось не подать виду, но это уже начало настораживать. На всякий случай глянула на подаренные часы, радуясь, что сразу же их надела. Правда, когда, наконец, вышли Рафаэл и Фелиппе, боль уже прошла. Быстрым шагом направляясь к машине, он даже не посмотрел на меня, и только племянник счел нужным поинтересоваться, все ли у меня в порядке. Я ответила, что мне уже легче, но с уверенностью ничего сказать нельзя, и предложила ему остаться, если он так хочет.       — Нет, я поеду с вами, — улыбнулся мой племянник. — Если моя сестренка действительно решила сделать нам подарок на Рождество, я не хочу это пропустить! — и, взяв меня под руку, повел к машине.       «И откуда в нем это?» — удивилась я.       Всю дорогу в машине царила напряженная атмосфера. Я еще не была уверена, что мне предстоит скорая встреча с малышкой, но мне было боязно от того, насколько нервно Рафаэл вел машину. Это была не та заботливая поспешность, что в первый раз при схожих обстоятельствах, а настоящая агрессия. Автомобиль то и дело дергался и скрипел, резко входя в поворот. Я каждый раз вздрагивала и вцеплялась в ручку двери. То и дело казалось, что мы куда-нибудь врежемся.       — Рафаэл, не стоит так спешить! — мама, несмотря на все свое раздражение, пыталась быть вежливой. — У нас еще достаточно времени. Я надеюсь, — добавила она, успокаивающе сжав мою ладонь, и пристально посмотрев на меня.       — Думаю, да… — подтвердила я. — Боли пока не повторялись.       — И что-то мне подсказывает, что до назначенного срока больше и не повторятся! – хмыкнул Рафаэл.       Похоже, он был не просто раздосадован, а близок к бешенству, но разворачиваться и возвращаться в дом бабушки было бессмысленно. Эурику уже учтиво открыл перед нами ворота. Автомобиль въехал на территорию, дернулся еще раз и остановился.       — Я бы не была так уверена… — произнесла я, когда муж, обойдя автомобиль, все-таки удосужился открыть передо мной дверцу. — Даже если сейчас это «ложная тревога», после такой поездки я точно рожу в ближайшие часы!       — Очень на это надеюсь! Но пока даже Эдуарду тревожить не стану, — муж сверкнул в мою сторону глазами и стал спешно подниматься на крыльцо. Новый приступ боли пришелся бы как раз кстати, но, как назло, не случился. Симулировать же я не решилась: это могло смазать клиническую картину. Поэтому я спокойно вошла в дом, не обращая внимания на лица родных, которые явно сомневались, устраивать ли скандал.       — Кристина, с каких пор ты стала позволять Рафаэлу так с собой обращаться?! — то ли удивилась, то ли возмутилась мама.       — С тех самых, как поселилась в этом доме, — ответила я, уже собираясь подниматься по лестнице, — но сейчас у меня есть более веские причины для тревог. Мне надо отдохнуть.       — Тебя проводить? — тут же подорвался Фелиппе.       — Спасибо, я справлюсь, — через силу улыбнулась я: больше всего мне хотелось избавиться от этого навязчивого внимания. — Если станет хуже, я сообщу…        В тот момент я почти уверилась, что моя не в меру смышленая дочка устроила этот спектакль, чтобы избавить меня от общества Дикарки. Убеждала себя, что просто перенервничала, а теперь накручиваю себя. И вообще, сегодня — не лучший день для появления на свет моей долгожданной девочки. Тянущие ощущения все еще были практически незаметными и редкими. Я даже начала сомневаться, не показалось ли мне. На всякий случай снова взглянула на часы. Двадцать минут прошло с предыдущего приступа, и около полутора часов с первого. Этот скандал все еще может оказаться напрасным…        «Что там советуют врачи? Глубокое дыхание… теплый душ или компресс… Если ночь — постараться поспать как можно дольше. Рецепт подходит для обоих случаев, — успокаивала я себя. — А сегодня еще и Рождественская ночь. У многих — праздник, даже у врачей. Представляю их реакцию, если я припрусь — тут уже даже я не могу подобрать более точного слова — раньше времени. Работу они свою выполнят, но «карательная» техника не исключена. А потому я решила максимально выполнить все протоколы, которые «лучше дома и самой», и только, когда буду уверена в своих ощущениях, обращаться за помощью. Путь до больницы хотя и не быстрый, но времени должно хватить с лихвой.        Все эти процедуры немного отвлекли меня, помогли расслабиться и успокоиться. Когда выбирала для себя сменную одежду, невольно нащупала лежащий на самом дне ящика мобильный, и тут же с некоторой тоской вновь подумала об Антоне. Интересно, он отнесся бы к известию о скором появлении ребенка на свет так же скептически, как и Рафаэл, или вместе со мной принялся бы носиться по квартире, следя, чтобы я ничего не забыла? «Не обольщайся, Кристина! — с иронией одернула я себя. — Учитывая, что все началось в праздничную ночь, он бы сперва хмыкнул: «Нашла время!», — а потом действовал бы с холодной головой».       Я сжала сотовый в ладони и, повинуясь мимолетному желанию, набрала СМС: «Наша дочь вот-вот родится!» — и, как обычно, добавила дату и подпись.       Устроившись поудобней, мне даже удалось погрузиться в сон.       Сперва была только темнота и спокойствие здорового сна, но в какой-то момент темноту рассекла белая вспышка, и со всех сторон раздался тихий детский плач. Плакал отнюдь не младенец, но сердце мое сжалось. Медленно открыв глаза, я обнаружила себя в уже знакомом, белом и туманном, пограничном мире. Вот только на этот раз туман не покрывал все густой пеленой, скрывая и вместе с тем образовывая очертания предметов, а висел вокруг плотными удушающими клочьями. Вместо внушающих спокойствие, то ли сказочных, то ли вырванных хаотично из памяти интерьеров угадывались лишь лестницы. Множество лестниц разных форм и размеров серели грязными неприглядными кляксами и разводами. Одни устремлялись вверх, другие уходили далеко вниз, казалось, не имея конца. Многие из них обрывались, ведя в никуда. Осыпались на глазах, перемещались, исчезали и появлялись вновь. Искривлялись и дергались. Менялись местами. От былого уюта не осталось следа. Мне стало неуютно. Необъяснимый иррациональный страх словно сковал меня невидимыми цепями. Больше всего хотелось проснуться и выбраться из этого места, но детский плач, переходящий от коротких всхлипов в завывания и снова затихающий, не давал мне покоя. Бил тревогой по нервам.       Преодолевая внезапно накатившую тяжесть, я шла на голос. Почва под ногами была нетвердой и шаткой, словно приходилось идти по подвесному мосту, доски которого при этом ходили ходуном и вибрировали при каждом шаге. При этом не было даже намека на то, за что можно было бы удержаться. Что-то подсказывало мне, я находилась сейчас на ступенях одной из подобных лестниц, хотя и казалось, что иду по прямой, и если она обрушится… мне даже не хотелось об этом задумываться. Я едва сохраняла шаткое равновесие. Спасало лишь то, что здесь у меня не было огромного живота.       «Это хорошо или плохо?» — на миг мелькнул вопрос, но заострять на нем внимание я не стала. Просто шла, и с каждым шагом плач становился ближе и отчетливее.       Наконец, я увидела его обладательницу. Светловолосая девочка лет пяти, одетая в широкую белую сорочку, сидела у подножья одной из лестниц, поджав ноги к груди и, уткнувшись лицом в колени, протяжно выла. Так воют те, кто потерялся, и не видит выхода. Повинуясь мимолетному желанию, я медленно опустилась рядом с девочкой и тронула ее за плечо.       — Что случилось, малышка? — спросила я первое, что пришло в голову. Ребенок вдруг вздрогнул, затих и, подняв голову, взглянул на меня. В память тут же врезался, обжигая все существо, пронзительный взгляд голубых глаз.       — Началось. Снова, — всхлипнула она, но голос звучал совсем не по-детски. — Все рушится. Видишь? Мир рушится! Так уже было…       Я огляделась. Несколько лестниц вдалеке, часто замигав, исчезли. Еще две с гулким грохотом, точно по полу прокатился тяжелый шар, поменялись местами. Но на нас это, кажется, не повлияло. Однако девочка резко вскочила и, схватив меня за руку, с тревогой посмотрела вдаль.       — Сначала темно и спокойно, а потом появляется луч, — начала она, не дожидаясь, пока я отвечу или успею отреагировать как-то иначе. — Он режет темноту. От него больно вот тут… — она закрыла ладошкой глаза. — Но я смотрю, потому что нельзя не смотреть!       В голосе ее появились неприятные визгливые, пропитанные отчаянием, нотки. Девочка сжимала свободную ладошку в кулак, и явно злилась, что я не разделяю ее гнева.       — Он такой сначала, — она сжала двумя пальчиками волосок рядом с подбородком, — а потом все больше и больше… Уже не больно. Там появляются… люди?.. — дочка посмотрела на меня пристально, вопросительно.       Я кивнула, понимая, что иначе она не продолжит.       — И они… шумят, — продолжила она, не понимая, почему это меня не пугает так же, как ее. — Они мелькают. Быстро-быстро. Как будто они еще свет, просто свет. А потом медленнее. Они говорят. Много. По-разному. А потом можно различить лица и… слова?..       Я снова кивнула.       — Да, наверное, слова, — согласилась она неохотно. — Много слов. Разных. И картинок. Эти люди живут по-разному. И мир знают по-разному. А потом только несколько людей. Тех, что нравятся. И хочется к ним, рядом. Смеяться с ними. Плакать. Злиться. Защищать. Жить, да?       — Жить, — подтвердила я.       Как ни странно, страх отступил, замещаясь именно этим необычным чувством: защитить во что бы то ни стало.       Малышка кивнула, потянув меня за руку. Я встала, повинуясь этому странному жесту. И сразу в шаге от нас появилась серая лестница, какая бывает в московских подъездах будущего. Девочка уверенно шагнула на ступеньку вниз. Я последовала ее примеру, крепко сжимая ее руку, боясь, как бы она не оступилась на крутых высоких ступенях. Наверное, я должна была видеть то, о чем говорила дочка, но перед глазами по-прежнему была лишь серость с клочьями тумана. Дышать, впрочем, стало легче.       — И когда я говорю: «Я хочу жить!» — появляется… это… И я знаю. Знаю как мое имя. Кем я буду. Что буду хотеть. Ну, то есть, что я могу хотеть. И кем могу стать, если буду хотеть. И кто будет рядом, даже если его еще нет в… там, где жить.       — Очень интересно, — в желании поддержать девочку, я улыбнулась ей. Она вздрогнула, смело перепрыгнув еще на одну ступеньку, и как только я сделала то же самое, предыдущая ступень осыпалась мелким гравием в пустоту.       — И я вижу, как те, что нравятся, живут. Но они всегда кричат. Иногда им больно, и тогда мир исчезает быстро, — оживленно говорила малышка, хотя в голосе ее по-прежнему звучала грусть. — А иногда они говорят: «Уходи! Зачем ты здесь?!» — говорят, что я не нужна. И даже рвут мое тело на куски. Страшными крючками. Горячими. Телу не больно. А мне очень грустно и страшно… А иногда что-то глотают, и все медленно гаснет…       Мне стало не по себе. Не страшно даже — как-то неприятно. Я поморщилась, невольно вспомнив, что в самом начале не отрицала возможности поступить так же.       — Только один раз меня не прогнали. Любили. Говорили, что я: «Наконец-то, счастье-то какое, мадам!» и: «Как я счастлив, ма шерри, что Господь скоро дарует нам наследника!». Они назывались «мама» и «папа», — как великую тайну, произнесла девочка. — Я не помню, кем они были, и когда — только тепло. А потом все начало исчезать. Я забыла, как быть большой. Не могла больше это посмотреть. Оно исчезло. И я боялась, что тоже исчезну и побежала. А потом появились лестницы. Много, много лестниц! И отовсюду был голос «мамы»: «Мальчик мой, мальчик!..».       Вдруг малышка резко обернулась и испуганно прижалась ко мне. Я тоже посмотрела назад, но ничего там не увидела. Только густой и плотный туман, скрывший даже пугающую серость.       — Смешное слово, правда? — запрокинув голову, она посмотрела на меня. — Я — мальчик? Наследник?       Я тихонько рассмеялась, столько трепета при этом вопросе было в ее больших, по-детски распахнутых, глазах. Сейчас ей даже три года можно было дать с большой натяжкой, и только ее умение хорошо разговаривать сбивало с толку. Не удержавшись, я погладила ее по волосам.       «Ну, как эта милая кроха может быть мальчиком? — подумала я. — Да и, находясь на грани жизни и смерти, я видела именно девочку. Даже взрослую женщину. И в том, самом первом, кошмаре тоже была девочка».       Малышка, прижав указательный палец к губам, все еще внимательно смотрела на меня.       «А может, я вижу девочку потому, что хочу ее видеть? — на миг усомнилась я, вспомнив, что души пола не имеют. — Мечтаю именно о дочери, чтобы дать ей всё, чего не хватало мне?..».       — А ты как думаешь, душа моя? — внезапно вырвалось у меня.       — Я не Душа! * — вдруг расцепила она объятья и обиженно надула губки. — Не называй меня так! Мне не нравится!       — А кто же ты тогда?       — Я?.. — девочка задумалась. — Я дочка. Твоя дорогая малышка. Мне нравится, когда ты говоришь так.       Наконец, дочка шагнула на еще одну ступеньку вниз, опустила голову, внимательно разглядывая свои скрытые почти по колено в тумане ноги, и вдруг плюхнулась на попу, резко дернув меня за руку, побуждая тоже опуститься рядом с ней.       — Что случилось? — удивилась я, не давая чувству тревоги и дурным мыслям подкрасться ко мне, но повинуясь ее воле.       — Так я — мальчик? — уже настойчивее спросил ребенок.       — Ну, раз ты дочка, значит, ты девочка, — успокоила я ее. — Маленькая красивая девочка.        Девочка даже не подняла головы, услышав это, и принялась сминать подол своего белого платья.         — Я так и знала, — шмыгнула она носом. — Это снова не меня звали!        В этом голосе было столько боли и отчаяния, что захотелось прижать девочку к себе и объяснить, что в большом мире все устроено совсем не так, и люди не всегда умели узнавать заранее, кем будет их малыш, но тогда следующим шагом стало бы объяснение, почему часто, особенно в прошлом, все хотели мальчиков, а это могло напугать мою кроху. Хотя, глядя на пропитанное горечью и болью существо, мне казалось, она и так догадывалась.         — Но все еще больше рушилось. Я почти все забыла, почти исчезла! — девочка готова была сорваться в слезы, но я нежно гладила ее по спине, не давая расплакаться. — А потом услышала голос: «Сейчас родится!» — но оказалась высоко-высоко. Побежала вниз, но снова осталась в темноте… А теперь все сначала! Темнота, потом ты и папа. Настоящий. Он смешно говорит, и разрешил, чтобы ты меня оставила. А теперь…        Я крепко обняла девочку, стараясь запомнить ощущение ее объятий, и невольно стала чуть укачивать.         — Этого больше не повторится, моя малышка, больше не повторится, — пообещала я. — На этот раз просто закрой глазки и, как будешь готова, прыгай. Я буду тебя ждать.         — Но я же все забуду! — заспорила со мной девочка.        — Да, — согласилась я. — Это и называется: «жизнь»: быть одним целым со своим телом и медленно, день за днем, узнавать, что будет с тобой дальше, и как устроен мир.         — Мне страшно, мама, — всхлипнула она. — Я видела не те картинки! Вдруг я снова потерялась?         — Не бойся, малышка, — я коснулась губами ее виска. — Наверное, все через это проходят. Я помогу тебе.        Девочка отстранилась, пристально посмотрела на меня и кивнула.        Все вокруг померкло.       Я осознала, что проснулась от боли. Опоясывающий спазм, концентрирующийся внизу живота, все еще был вполне терпимым, но назвать его просто неприятным ощущением я уже не могла. Сперва подумала, что это всего лишь отголосок странного сна, но все же включила свет и взяла в руки часы, что лежали на тумбочке. Они показывали без малого четыре утра.       «Спокойно, Кристина, спокойно… — протяжно дыша, уговаривала я себя. — Без паники… Надо просто следить за временем…».       Следующая схватка посетила меня через десять минут, а еще одна и того меньше, и к пяти часам, я поняла, что отложить поездку в больницу до более приемлемого времени не получится. Дождавшись, когда меня в очередной раз отпустит, аккуратно встала, перепроверила все необходимые вещи и документы для поездки в больницу и медленно, осторожно, спустилась в гостиную к телефону.       «Сначала — звонок доктору Оливейру. Он сам вызовет на наш адрес «Скорую» и распорядится везти меня именно в Сан-Паулу. Потом — предупредить Эдуарду, просто, чтоб был в курсе событий, и, по возможности, приехал подежурить, пока дождусь бригаду, и только в последнюю очередь будить домашних, — диктовала я себе, чтобы легче было держать себя в руках. — Нам ни к чему лишняя паника. Да, дочка?».       Я привычно положила ладонь на живот, и только тогда поняла, что в голове — полная пустота. С самого момента пробуждения я не чувствовала малышку! Это напугало. Судорожными движениями я схватила трубку, попросив соединить с нужным номером, но реакции не последовало. Меня начала захватывать новая волна боли, продержавшаяся на пике на пару секунд дольше. Переждав ее, схватившись за спинку дивана и напоминая себе о важности правильного дыхания, я стала подниматься по лестнице. Мысль попросить о помощи громким постановочным криком я отринула сразу: первой на зов непременно явится Элензинья, и тогда от ее паники всем настанет незабвенный капец.       Самым логичным было разбудить Рафаэла и Фелиппе. Благо, организм сжалился надо мной и дал добраться до их комнаты без приключений. Однако, стоило мне только коснуться дверной ручки, мне все-таки напомнили, что времени на «церемонии» нет.       — Рафаэл! — вскрикнула я. — Мне пора в больницу!       Мои муж и племянник вскочили почти синхронно, глядя на меня сонным взглядом, явно плохо понимая, что происходит.       — Кристина? Что ты здесь делаешь в такую рань? — удивился Рафаэл.       — Рожаю! — рявкнула я, даже не задумываясь, насколько грубо это прозвучит, но, увидев округлившиеся от удивления глаза сеньора Соуза Диаша, добавила уже спокойней. — Отвези меня в больницу. Я пыталась сама вызвать Скорую или связаться с Эдуарду, но телефон, кажется, неисправен…       — Успокойся, Кристина, — подскочил ко мне племянник. — Все будет хорошо. Что, уже сильно болит?       — Не очень, — поморщилась я, — но сомневаться уже не приходится. Все повторяется каждые десять минут.       — Я сам съезжу за Эдуарду, и оттуда вызову Скорую, — видимо, по выражению моего лица поняв, что я не шучу и всерьез напугана, мой «дражайший» супруг стал спешно одеваться.       — Рафаэл! — попыталась я его образумить.       В эту секунду подумалось, что легче было бы попросить Ивана, а Рафа потом просто поставить перед фактом, но, как назло, следуя давней семейной традиции, мы отпустили шофера на праздники, чтобы он смог навестить вторую свою старшую сестру в другом городе. Обычно, таким своеобразным подарком пользовалась Зулмира, но в этом году мы решили, что в моем положении мне будет сложно следить за домом даже эти несколько дней, да и мне выгодно было убрать водителя подальше от себя. Его взгляды и намеки при каждом удобном случае меня стали раздражать.         — Кристина, помнишь, что нам обоим сказал твой доктор из Сан-Паулу? — Рафаэл изо всех сил пытался быть ласковым. — Сначала показаться семейному врачу, а он уже определит, как и когда отправляться в больницу.       — Папа прав, — неожиданно для меня выдал Фелиппе. — Вдруг тебе уже нельзя никуда ехать? Ребенок Далилы, например, родился за пару часов. Я сам в это время был в пансионе.       — Не слушай его, — видимо, желая приободрить меня, усмехнулся Рафаэл. — Помню, Луна пожаловалась на боль около полудня, а сам Фелиппе появился на свет только на рассвете следующего дня.       — Хотя бы сейчас имей совесть не ставить мне в пример Луну! — рявкнула я, уже не страшась, а в тайне мечтая, чтобы через пару лет на моем месте оказалась Серена, и он высказывал ей то же самое. Интересно, что она ему тогда скажет?       — Папа имел в виду, что время, наверное, еще есть, — снова попытался сгладить нашу ссору Фелиппе и взял меня под руку. — Пойдем, я провожу тебя в спальню, а потом позову бабушку Дебору. Все будет хорошо. Зря я сказал про Далилу.       Племянник медленно повел меня по коридору. Я благодарно улыбнулась в ответ, услышав, как Рафаэл сказал, что поедет на машине, и привезет Эдуарду максимум через сорок минут, а если нет, то Скорая, по его подсчетам, приедет еще раньше.       Но прошло два часа. Подходил к концу третий. Схватки повторялись чаще, и терпеть их с невозмутимым выражением лица становилось сложнее. Все это время я, как заведенная, мерила шагами комнату и чуть ли не каждые пятнадцать минут посещала уборную. Когда же боль достигала своего пика, опиралась рукой о подоконник, вдыхая свежий воздух из открытого окна. Каждый раз, подходя, надеялась, что увижу въезжающий на территорию автомобиль Рафаэла, но ни его, ни «кареты» Скорой помощи не оказывалось. «Реальность всеми силами старается избавиться от всего чужеродного — таков закон!» — билось в висках.       Шансы оказаться в стерильной операционной, а не прямиком в родзале стремительно приближались к нулю. Несколько минут назад заглядывала Зулмира, сообщив, что Эурику проверил телефонный кабель и не нашел повреждений.       — Значит, кто-то из вас забыл оплатить счет! — со злобой выплюнула мама. — Я еще раз попрошу Рафаэла уволить вас!       — Но, дона Дебора… — растерялась служанка.       — Несколько дней назад, когда забирал меня с осмотра, Рафаэл сам заехал в банк по своим делам, а заодно оплатил все счета! — поморщилась я.       — Да?.. — задумчиво произнесла мама. — Тогда телефон, действительно, неисправен… Можешь быть свободна, Зулмира!       Служанка, извинившись, закрыла за собой дверь. Мама пристально посмотрела на меня и покачала головой.       — Пять минут и тридцать пять секунд, — прокомментировала я свой страдальческий вид, ощущая вновь подступающую боль, и взглянула на часы. — В прошлый раз было семь.       Мама, на секунду отвернувшись, коротко откашлялась. Не знаю уж, помнила ли она подробности моего собственного появления на свет, но явно заподозрила что-то неладное. Да и все прочтенные мною статьи из двадцать первого века, без исключения, говорили, что в такой ситуации в больницу уже надо не просто ехать, а лететь.       — Где же Рафаэл с Эдуарду?! — процедила я сцепив зубы от боли и чуть было не ляпнула, чтобы кто-нибудь в этом доме позвонил ему на сотовый, но вовремя одернула себя. — Скорее бы изобрели телефон, который каждый мог бы носить в собственном кармане!.. — почти простонала я вместо этого.       — Изобретут, обязательно изобретут. Вот твой ребенок вырастет, и займется этим, — пыталась утешить меня мама, очевидно, думая, что от боли и волнения я начинаю трогаться умом. — Уверена, Рафаэл привезет Эдуарду с минуты на минуту.       Однако, когда ни через минуту, ни через десять, ни через полчаса помощь не подоспела, заволновалась даже мама. За это время можно было добраться до многоэтажного сектора города и вернуться пешком. На машине же трижды объехать город! Мама все это время говорила со мной тихим вкрадчивым голосом, словно с ребенком, убеждая, что все будет хорошо, надо просто успокоиться и ждать, однако стоило только взглянуть на выражение ее лица, чтобы понять: я вряд ли дотерплю до больницы, и стоит молиться, чтобы успела прибыть хоть какая-то помощь. Тогда я приняла единственное казавшееся мне верным решение: то, к которому прибегать совсем не хотелось.       Сделав вид, что мне нужна очередная порция теплого душа, я вновь закрылась в ванной, вывернув краны на максимум, чтобы шум воды перекрыл любые издаваемые звуки, и с отчаянием, нарастающим вместе с очередной схваткой, позвала: «Элензинья!».       Ничего не произошло. Только боль, в какой-то момент достигнув своего пика, заставляя дышать чаще, начала медленно отступать. Я задышала ровнее, но ожидание и отсутствие отклика заставляли теряться во времени. У меня уже не было моральных сил взглянуть на циферблат и наблюдать за движением секундной стрелки, так что не могу с уверенностью сказать, как долго длилось это мучительное ожидание, прежде, чем я четко услышала голос в голове: «Прости… меня к тебе не пускают… но я все знаю. Удачи!».       Я зажмурилась и сжала кулаки, ощутив прилив отчаяния и безысходности, переходящий в злость на все сущее. Когда же, открыв глаза, взглянула в зеркало, пытаясь взять себя в руки и отдаться на волю мироздания, вместо своего отражения увидела там Луну. Она смотрела на происходящее со скорбным выражением лица, и, поймав мой взгляд, едва заметно покачала головой.       — Ты?!.. Пришла позлорадствовать?! — сквозь зубы процедила я, борясь с желанием хорошенько ударить по стеклу. — Сколько мне еще перед тобой извиняться?! Я вырастила твоего сына — могла бы быть хоть немного благодарна! Или правду говорят в еще не снятых фильмах: долгое заточение в чужом теле озлобляет призраков? Мне вдруг стало смешно. Я так боялась сильных мира сего, Гуту, реальности, самого Господа Бога, а виной всему моя кузина, даже после смерти продолжающая отравлять мне жизнь, а теперь даже не скрывающая этого. Милая, добрая, наивная Луна…       — Неужели у тебя хватит совести лишить жизни невинного младенца? Луна моргнула, и я увидела, как одинокая слезинка сорвалась с ресниц. Эта сцена врезалась мне в память ярче, чем все угрозы Гуту в прошлом, и собственный страх. Кузина же приложила ладонь к обратной стороне стекла. Изображение в зеркале тут же расплылось кругами, и откуда-то из глубины всплыло увеличенное изображение циферблата подаренных мне Рафаэлом часов. Стрелки на нем быстро закрутились в обратную сторону.       Голова закружилась. Начинающая было нарастать очередная волна боли почти перестала ощущаться, хотя я все еще ощущала внутри характерное напряжение. На секунду я испугалась, что кузина решила отправить меня в прошлое, возможно даже, во времена, когда никакого ребенка у меня не было и в помине, но обошлось. Недомогание исчезло вместе с изображением часов. Я по-прежнему стояла в ванной, по-прежнему беременная. Погладила живот, чтобы убедиться, что мне не кажется, и новый спазм стал тому подтверждением. Пережив его, я снова взглянула в зеркало. Луны уже не было, но вместо своего отражения я, как на экране, увидела изображение квартиры, где живут Эдуарду и Алессандра.       Несмотря на летнюю жару, лишь немного сдавшую позиции с наступлением темноты, Алессандра куталась в плед, стоя у распахнутого настежь окна, полной грудью вдыхая ночной воздух, но вся ее поза выдавала напряженное ожидание. За поведением Алессандры пристально наблюдали Эдуарду и Наир, очевидно, боясь, как бы одержимая призраками не решила выброситься из окна.       — Мир меняется… — в какой-то момент обернулась Алессандра к присутствующим. — Скоро… совсем скоро…       — О чём ты, Алессандра? — сердобольная, но строгая сиделка делала всё, чтобы ее голос звучал беззаботно. — Рождество наступило несколько часов назад. Может, пришла пора отдохнуть? Разве ты не рада, что доктор Эдуарду решил провести ночь здесь, отказавшись от ночного дежурства?       — Дело не в Рождестве, — спокойно, без ноток истерики, как на моей свадьбе, произнесла она. — Оно приходит каждый год уже почти две тысячи лет, но мир оставался прежним. Сейчас же в него рвутся силы. Много сил. Они бьются, как незваные гости. Я чувствую…       Сиделка переглянулась с Эдуарду. Тот пожал плечами.       — Извините, доктор, что вмешиваюсь, — посмотрела Наир на него с толикой неодобрения во взгляде, — но мне кажется, поездка в другой город не пошла вашей жене на пользу. Вы видите, у нее опять начинается приступ.       — Наир, пожалуйста, иди спать, — никак не прокомментировав ее слова, твердо велел Эдуарду, — мы сами разберемся.       Сиделка, ворча что-то о том, что в этой квартире в последнее время все кажутся сумасшедшими, удалилась. Доктор же подошел к жене сзади, обнял ее за плечи, слегка прижимая к себе, заставляя тем самым отойти от окна, и спросил:       — Что ты чувствуешь, Алессандра? — мой взгляд невольно выхватил из общей картины циферблат часов на его руке, чуть выше запястья. Если они исправны, то все, что я видела, происходило за пару часов до этого.       — Неважно. Ты этого даже не почувствуешь, — Алессандра вывернулась из объятий мужа, заглядывая ему в глаза, и этим прося отнестись ко всему серьезно, — но мир меняется. Судьбы людей изменятся. Наши судьбы.       Эдуарду, понимая, что, если не успокоить жену, ее поведение на самом деле перерастет в истерику, стал вместе с ней медленно отходить назад с намерением усадить на диван. Алессандра не сопротивлялась, но я увидела, как незаметно она выудила у Эдуарду из кармана ключи.       — О да… — шумно втягивая носом воздух и потягиваясь, как после сладкого сна, в том месте, куда доктор собирался усадить супругу, возник полупрозрачный коренастый мужчина с несколькими глубокими рубцами на щеке и руках, одетый в поношенные, местами разорванные рубашку и рабочий комбинезон. — Еще как меняются, крошка Дотти. Я тоже чувствую это своей призрачной шкурой! — он усмехнулся в щетку редких усов.       От звука его голоса, в котором больше не звучало загробных ноток, а может, от осознания того, что едва не оказалась у призрака на коленях, Алессандра вздрогнула и отточенным движением выхватила из-под пледа и выставила вперед небольшое зеркальце. Эдуарду поморщился.       — Крошка Дотти умерла около сотни лет назад, вместе с тобой, на той лесопилке в Иллинойсе, — устало проговорила Алессандра, явно уже не в первый раз. — Теперь я Алессандра…       — «Или Килли, если угодно», — фыркнул призрак, явно передразнивая свою «подопечную», вальяжно закинув ногу на ногу. — Но для меня ты навсегда останешься Дотти — молоденькой дочерью трактирщика, уронившей ту самую свечку!       — Ты пришел в очередной раз поглумиться надо мной, Роланд? — зло посмотрела на него бывшая Дотти.       — Разделить с тобой этот сладостный миг, крошка, — Роланд с трудом поднялся с дивана и направился к Алессандре. — Кто знает, может, удастся сменить свою прозрачную шкурку на твердое тело?!       Восприняв его слова, как угрозу, Эдуарду сделал шаг вперед в спонтанном желании защитить жену и попробовал опустить ее руку с зеркалом. Однако, Роланд лишь улыбнулся, и что-то, увиденное в этой улыбке, заставило доктора отшатнуться.       — Не трясись, док! — хмыкнул призрак. — Зачем мне чужие кости, когда, если очень попросить, можно вернуть свои?..       Он рассмеялся, точно удачно подшутил над старинным приятелем.       И только Эдуарду посмотрел на Алессандру, очевидно, собираясь спросить, что он имеет в виду, как раздался звонок в дверь.       — К нам — гости, — продолжил Роланд в том же тоне. — Готовься, док, тебя ждет ответственная работенка.       Алессандра кинула косой взгляд на мужа и спрятала ключи под пледом.       — Крошка, отдай своему муженьку ключи. Невежливо заставлять будущее ждать.       Она мотнула головой и отбросила зеркало на диван.       — Эдуарду, это я, Рафаэл! — раздался голос из-за двери.       Судя по мелькнувшему на лице врача беспокойству, он догадался, какую именно «работенку» имел в виду призрак, бросился открывать, но обнаружил отсутствие ключей.       — Алессандра?.. — оглянулся доктор на жену. — Ну же, Килли… — позади нее проявился едва заметный женский силуэт в голубой тунике.       Жена доктора Эдуарду, как бы ее ни звали, нехотя подошла к двери и вставила ключ в замочную скважину.       — Слава Богу, Эдуарду! — с облегчением выдохнул Рафаэл, едва перед ним открылась дверь. — Я должен был быть здесь больше часа назад, но на полпути сломался автомобиль. Похоже, что-то с двигателем. Пришлось идти пешком. Кристина рожает.       — Где? В машине?! — переполошился врач, видимо, предположив, что поломка произошла по пути в больницу. — Рафаэл, почему ты просто не позвонил?       Эдуарду заметался по прихожей, очевидно, в поисках сумки с инструментами.       — Нет, Кристина осталась дома, — успокоил Рафаэл. — Она просила, чтобы я сразу отвез ее в больницу в Сан-Паулу, но я не решился что-то предпринимать, не посоветовавшись с тобой. Сейчас понимаю: не зря. Машина бы сломалась на выезде из города… А телефон не работает. Могу я воспользоваться вашим? Кристина настаивала, чтобы я непременно вызвал Скорую. — Телефон не работает во всем городе. На станции произошла авария, — глухо отозвалась Алессандра с дивана, и как только взгляды мужчин обратились в ее сторону, добавила: — Наир разговаривала с соседкой незадолго до твоего прихода, Эдуарду. Та сказала, поломку устранят не раньше полудня.       «Да уж, — подумала я, поймав себя на мысли, что уже не воспринимаю изображение в зеркале, как нечто сверхъестественное и фантастическое. Похоже, организм постепенно входил в фазу экономии энергии, когда женщину перестает волновать что-то, кроме собственного самочувствия и возможного состояния ребенка, — находиться дома, иметь возможность двигаться и знать, что помощь рано или поздно прибудет, куда лучше, чем застрять на дороге в Рождество, когда большинство людей сидит по домам с родными, а немногие оставшиеся внутренне возмущены, что не относятся к большинству!».       Организм напомнил мне об этом очередной схваткой, еще более длительной и болезненной, чем прежде. Настолько, что голоса Рафаэла и Эдуарду из зеркала доносились точно на минимальной громкости.       Стоя в ожидании лифта, доктор на правах врача, а не друга, выговаривал Рафаэлу, что тот не сообщил ему сразу. Расспрашивал о подробностях, которые мой муженек никак не мог вспомнить. Но стоило им войти в успевший прийти лифт, доктор отбросил свой профессионализм и ободряюще похлопал друга по плечу, убеждая, что ничего плохого со мной не случится, и времени достаточно не только для осмотра, но и для того, чтобы найти автомобиль и доставить меня в больницу. Я впилась взглядом в циферблат часов на руке врача, когда он закрывал дверь лифта. Всё, увиденное мною, заняло не больше получаса.       «Самым логичным было попросить машину у тети Агнесс, а от них с бабушкой до многоэтажного сектора ближе, чем до нас. Накидываем минут десять на переговоры, и выходит, что сейчас мы вполне могли бы быть на полпути в больницу, — очередная схватка заставила меня протяжно застонать и согнуться пополам: я не ожидала, что она случится так скоро. — Да где же они?..».       Схватившись за живот, не зная, насколько это эффективно, я мысленно обратилась к дочке. Повторяла, что все хорошо, что я все равно очень рада, что она смелая девочка — просто надо немного подождать. Совсем немного.       Я в очередной раз вспомнила, какой сегодня день, что бабушка в последнее время стала не очень хорошо слышать, но спать намного крепче, а окна их с тетушкой Агнесс комнат выходят в сад за домом. Услышать оттуда звон колокольчика проблематично, а электрические звонки в нашем городе устанавливают только в многоэтажках. Зато из сада можно прекрасно услышать лай Цезаря: потомка в энном поколении моего дурного «щеночка». Как и его предок, Цезарь лает на всё, что движется, стоит ему только услышать подозрительный звук. Моя матушка не раз предлагала бабушке избавиться от пса и взять для охраны дома более покладистую собаку, но дона Аделаиде говорит, что Цезарь служит им верой и правдой всю свою жизнь, и не виноват, что к старости стал терять нюх и зрение. Не услышать его громогласных тирад просто невозможно!       Ответом на мои мысли стал раздавшийся из зеркала громкий лязг. Изображение померкло. На секунду во мне забрезжила надежда, что это потому, что помощь уже у дверей, но когда к предмету не вернулось его естественное свойство, с ужасом осознала: это не конец «трансляции» — это в лифте погас свет. Подъемник просто-напросто застрял вместе с пассажирами! Я выругалась, сама не поняв на каком языке.       — Достаточно! — вскричала я, обращаясь к Луне, понимая, что нахожусь на волосок от нервного срыва. Я была уверена, что кузина до сих пор со мной.       Тут же темнота в зеркале сменилась серой дымкой, из глубины которой выплыл циферблат. Его стрелки в ускоренном темпе стали отсчитывать время до настоящего момента.       — Я не желаю тебе зла, — голос кузины прозвучал, словно нежный звон колокольчика, и через мгновение в запотевшем стекле отражалась только я и обстановка ванной комнаты. Едва окончательно вернулась к реальности, я услышала настойчивый стук в дверь и взволнованный голос матери.       — Кристина, всё хорошо? Ты там больше часа!       Собрав все силы в кулак, плеснув на лицо холодной водой и отгоняя от себя дурные мысли, я выключила воду и, придерживаясь за стену, открыла дверь.       — Да, — кивнула я. — Мне просто надо было успокоиться.       Мама с сочувствием посмотрела на меня и подала руку, чтобы помочь преодолеть расстояние между комнатой и коридором, боясь, как бы боль не застала меня врасплох. Уточняла, как я себя чувствую, не участились ли схватки, отошли ли воды, а, главное, не изменились ли ощущения. Даже в столь экстремальной ситуации матушка оставалась верна своей благовоспитанности и постеснялась назвать вещи своим именами, на мой вопросительно-испуганный взгляд ответив лишь, что я сама все почувствую и пойму.       На все ее вопросы я лишь отрицательно мотала головой, не слишком вникая в смысл слов, хотя и понимала, что неизбежность приближается с каждой минутой. С тем, что до больницы мне уже не добраться, я смирилась окончательно, и, хотя перед глазами все еще с поразительной четкостью стоял список всех возможных осложнений и неприятных последствий, повторяла себе, что ничего страшного не происходит. В конце концов, и я, и Луна, и подавляющее большинство жителей всего этого города родились дома, как говорится, с Божьей помощью и в присутствии врачей, закончивших свое обучение примерно в середине девятнадцатого века. Наши матери даже не задумывались, насколько это опасно, и чем, кроме счастливого разрешения от бремени и рождением нового человека, это может закончится. Фелиппе чуть больше двадцати лет назад родился дома, в этой самой комнате, на этой самой кровати, начав свой жизненный путь из организма миниатюрной балерины с до изящности скромными формами в самых важных местах, и имевшей неизвестно какие проблемы с суставами — и ничего. Парень редко жалуется на здоровье, да и Луна всего через полгода после рождения сына вернулась не просто к занятиям, а к профессиональной подготовке к участию в серьезной постановке. Умерла она, как известно, далеко не от этого.       Я напоминала себе, что даже сейчас, несмотря на то, что медики все активней призывают рожениц обращаться за помощью в клиники, многие женщины все же отдают предпочтение домашним родам, некоторые даже при наличии противопоказаний, легко диагностирующихся уже нашей, далекой от совершенства, медициной. Я же, по словам Эдуарду, — образец беременной женщины, даже несмотря на возраст, и никаких проблем он, опираясь на всю свою многолетнюю практику, не предвидит. Пожалуй, если бы я не побывала в будущем и не начиталась разных медицинских страшилок, я бы вообще не волновалась. А тот факт, что я все-таки не в двадцать первом веке, и в больнице вряд ли смогут сделать что-то, чего не сможет сделать врач на дому, а то и навредят, заставил сожаления по этому поводу исчезнуть окончательно.       Однако победить внутреннюю панику все равно не удавалось. Этот самый квалифицированный врач, который обещал отнестись ко мне предельно внимательно и бережно, уже два часа сидел в лифте, а я не знала, удастся ли дотерпеть до его приезда. Очередная пугающе скорая схватка заставляла в этом сомневаться.       — Мама, у нас остался крепкий алкоголь? — спросила я, морщась от боли.       — Кристина… — покачала головой мама, не понимая, шучу ли я или перестала соображать, что происходит.       — Не для меня. Для тебя. Обработать руки. И для храбрости, — мне страшно было даже думать об этом. Не забывая о дыхании, принялась массировать кулаками поясницу. Казалось, больнее уже быть не может, моя дочка слилась воедино со своим телом, и с минуты на минуту попросится наружу.       — Кристина, успокойся, приляг! — подведя меня к постели, велела мама тоном, как в моем детстве, когда я упрямилась и нарочно говорила разные глупости, вот только от меня не скрылся мелькнувший в ее глазах неподдельный ужас. — Уверена, всё пока не настолько серьезно. В свое время мне тоже казалось, что «вот-вот», но ты мучила меня почти сутки!        «Да, похоже, мне с самого рождения приходилось бороться за право жить!» — будь у меня больше моральных сил я бы хмыкнула, купаясь в чувстве собственного превосходства.         — Зулмира перестелила тебе постель, — продолжала мама, пытаясь отвлечь меня от страшных догадок, — и я уже попросила ее вскипятить воду. А еще отправила Фелиппе за помощью. Он обещал зайти к Раулу, попросить позвонить от него, или даже одолжить машину, чтобы довезти тебя до больницы. Ты же хотела в больницу? В Сан-Паулу мы, конечно, не успеем, но, может, в местную?..        Складывалось впечатление, что дона Дебора пытается меня уговорить, как будто на данном этапе от меня что-то зависело. А когда будет зависеть, терпеть уже будет опасно — это я отчетливо понимала.       — Мне так легче, мама, — откликнулась я. — Стоит лечь, боль становится сильнее! Я уже пробовала…       — Придется потерпеть, Кристина, — голос мамы стал строже. — Доктор всё равно попросит тебя это сделать, чтобы осмотреть. Так мы избежим лишних суеты и волнений.       Я хотела было возразить, но, взглянув на маму, поняла, что если не подчинюсь, она уложит меня силой. И ведь отчасти она была права. Тогда я кивнула, давая понять, что согласна. Мама засуетилась вокруг, помогая устроиться поудобней, но это мало помогало. Следующая же схватка заставила уже не застонать, а протяжно закричать. Придвинув кресло, мама села рядом и взяла за руку, успокаивая, хотя у самой от волнения дрожали руки.       — Часы… — прошептала я, отдышавшись.       Мама подала мне их. С трудом сфокусировав зрение на циферблате, я запрокинула голову и вновь застонала, но уже не от боли, а от отчаяния. Перерыв между четырьмя и тремя с половиной минутами грозил не оставить выбора.       Дона Дебора уже явно искала взглядом хотя бы одну из тех книг про роды, на которые я время от времени с умным видом ссылалась. Откуда ей было знать, что тот странный плоский синий футляр от помады неизвестной марки, случайно попавший в ящик с постельным бельем и полотенцами, и есть вся моя библиотека? Однако вслух матушка продолжала говорить, что всё еще не так страшно, и я преувеличиваю, хотя, кажется, этим она больше успокаивала себя, чем меня. — Страшно будет, если до приезда доктора Эдуарду у тебя отойдут воды, — судя по гримасе, на миг исказившей ее лицо, пересилив себя, произнесла матушка.       Я погладила живот, уговаривая себя, свою кроху и Вселенную не воспринимать эти слова, как команду «Фас!». Хотя боль, невозможность встать и ожидание начинали изматывать, и ясно воспринимать действительность становилось сложнее, я была готова терпеть, сколько потребуется, лишь бы всё закончилось благополучно.       — Сколько у меня еще времени? — повернув голову, спросила я у мамы.       — Я не помню таких подробностей, Кристина, — поморщилась мама. — Может, полчаса, а, может и все три…        Ее прервал негромкий стук в дверь. Я замерла в ожидании и надежде, что Эдуарду, наконец, добрался до нас, и можно расслабиться и отдаться на волю природы, но, чуть помедлив, в комнату вошел Фелиппе.         — У сеньора Раула тоже не работает телефон, — племянник бросил извиняющийся взгляд в мою сторону, — и подвезти тебя он тоже отказался.         — Как же так?! — возмутилась мама.        Фелиппе, горестно вздохнув, пожал плечами.         — Он вообще не хотел впускать меня в дом, заявив, что этот ребенок точно не от него.        И тут, не сдержавшись, я заорала, припомнив того же «святого», что и Зимовский, упустив момент, когда перестала адекватно мыслить.         — К бабушкам я тоже заходил, но так и не смог никого дозваться.         — А Цезарь?! — видя, что счет идет на минуты, мама внезапно вспомнила о псе.         — А что Цезарь? Вы же сами, когда приехали на праздник, перед тем, как Кристина вышла из машины, распорядились, чтобы Сиру надел на пса намордник и запер в вольере.        Фелиппе опустил голову, бросая на меня косые сочувственные извиняющиеся взгляды. Вложил руки в карманы, не торопясь уходить. Он явно хотел сказать что-то еще, но не решался.        — Говори. Хуже уже не будет, — поторопила его я.         — По дороге я встретил дону Женерозу, — промямлил племянник. — Она видела папин автомобиль на обочине напротив ее кафе, пустой, с открытым капотом.        Стало ясно, что Фелиппе переживает еще и за Рафаэла. Не знай я, что случилось на самом деле, я бы тоже начала переживать. Мама тихо взмолилась Богу, погладив меня по руке. Я же часто задышала, чувствуя, что, кажется, «опять».         — Я не знаю, что с ним случилось, — сказала мама, взяв себя в руки, имея в виду Рафаэла, — но если он не привезет доктора Эдуарду в ближайшие минуты, нам придется справляться самим…        Фелиппе побледнел, оставив мысли при себе. С надеждой посмотрел на меня, но я лишь мелко закивала, в знак того, что не могу его обнадежить. И тут он метнулся к двери.         — Когда я ответил доне Женерозе, чем я так обеспокоен, она сказала, что до приезда в город часто видела, как рождаются дети, и даже помогала им. Я сейчас ее приведу! Может, она еще не успела далеко уйти.        «Послал же Бог повитуху!» — подумала я.        Эта женщина — одна из главных сплетниц нашего города, и ни одно важное событие не происходит без ее ведома или даже прямого участия. Всегда строила из себя саму непорочность, осуждая девушек за непристойное поведение, а на деле до приезда в город была обычной проституткой, и во времена своей далекой молодости танцевала на столе, прикрываясь только фИговым листом. Элензинья рассказала мне об этом еще до моего перемещения в «Маргошу», посмеиваясь, а недавно этот факт подтвердился и в текущей реальности. Понятно, где и при каких обстоятельствах она научилась принимать детей! Однако, ее нравственность меня ничуть не волновала: наглости вечной сеньорите Женерозе было не занимать, и она вполне могла захотеть породниться, став крестной малышки, а потом пользоваться связями и тянуть деньги. А мысль о том, с каким упоением она будет на всех углах рассказывать, что видела меня, такую богатую, холенную и утонченную сеньору Кристину, с раздвинутыми ногами, заставила передернуться от омерзения. Я чуть ли не в слезах отрицательно замотала головой, но в какой-то момент настороженно замерла. Белье подо мной медленно становилось мокрым, и я никак не могла повлиять на этот процесс.         — Капе-е-ец, — от переизбытка эмоций я заплакала. — Ну, почему сейчас?..        Мама, догадавшись, что могло вызвать такую реакцию, удрученно покачала головой на мои ругательства, которых, по ее мнению, я нахваталась у «этой русской ведьмы», погладила меня по волосам и уверенно велела:         — Зови! И поторопи Зулмиру. Надо снова сменить постель.        Фелиппе выскочил из комнаты, забыв даже закрыть дверь. Я испуганно посмотрела на маму.         — Потерпи, дочка, потерпи, — уговаривала она меня. — Ты же так к этому стремилась!         — А если что-то пойдет не так, мама?! — всхлипнула я, осознавая, что, как бы не убеждала себя, не готова довериться старой развратнице с сомнительным опытом. Сколько из тех, кому она помогала, выжило? А если выжили все, были ли сложные случи? Почему-то мне казалось, что таким девицам — это проще, чем сходить в туалет. — А если я истеку кровью?! А если?..         — Что: «…если?..»? Соберись, Кристина! — совершенно неожиданно для меня, прикрикнула мама. — Не думай о плохом! Этот ребенок — твой шанс получить любовь Рафаэла, и его деньги!        Я внутренне возмутилась, что даже в такой момент дона Дебора думает о деньгах, но ответить я уже была не в состоянии. Боль стала такой сильной, что я невольно запрокинула голову и, крепко зажмурившись, не сдержала крик.       В образовавшейся перед глазами темноте угадывались едва проступающие очертания нескольких лестниц и маленькой хрупкой фигурки на вершине одной из них, а затем я увидела подаренные Рафаэлом часы, услышала, как с громким тиканьем двигается вперед секундная стрелка. С каждым отрывистым движением они менялись: становились больше, примерно в два раза, темнел корпус, медленно растворялся во тьме браслет — и вот, когда боль начала в очередной раз отступать, перед глазами уже были старинные часы на цепочке, испещренные не то царапинами, не то замысловатыми символами. Дымка, скрывающая до этого циферблат, обратилась в крышку. С громким щелчком она откинулась, часы резко качнулись на цепочке из стороны в сторону, раздался протяжный, скрипучий лязг, и я даже не увидела, а осознала, что стрелки замерли.       Разумом я понимала, это должно меня еще больше напугать, но все мое существо вдруг наполнили спокойствие и даже легкое безразличие. Боль прекратилась, давая возможность перевести дух. Я услышала голоса Фелиппе и Зулмиры из коридора, а еще через несколько секунд служанка с тазиком, в котором стоял накрытый свернутыми полотенцами кувшин, вошла в комнату.       — Сеньор Рафаэл вернулся с доктором Эдуарду, — сообщила она, ставя свою ношу на прикроватную тумбочку. — Сейчас доктор вымоет руки и поднимется.       — Слава Богу! — с облегчением выдохнула мама. — Вот видишь, Кристина, ты зря переживала!       Я постаралась кивнуть, морально приготовившись к предстоящей вокруг меня суете. Эдуарду появился в дверях полторы моих схватки спустя с самым глупым вопросом, который только можно было задать в данной ситуации: «Ну, как у тебя дела, Кристина?» — на что, стоило мне отдышаться перед осмотром, получил ответ в весьма красноречивых выражениях, самым нейтральным из которых было, что у меня десять минут, как отошли воды, и мне кажется, я просто умираю от боли. Эдуарду по-доброму усмехнулся и, видимо желая меня подбодрить, сообщил, что так говорит каждая вторая женщина, проходящая через это впервые, после чего дал мне некоторые указания и приступил к осмотру.       — Ну, что, Кристина, кажется, я успел вовремя, — снова улыбнулся он, закончив. — Скоро можно будет приступать от ожидания к делу. Потерпи, скоро станет легче, — и совсем уж неожиданно добавил: — Тебе привет от Эдны, моей тещи. Без ее помощи мы с Рафаэлом до сих пор были бы заперты в лифте.       Его слова придали мне еще больше уверенности: хотя бы кто-то из Высших сил был на моей стороне.       Глядя на обеспокоенное лицо Эдуарду, когда он меня осматривал, я думала, моя девочка выскочит в считанные минуты, но прошло еще минут сорок, прежде чем я ощутила желание вытолкнуть из себя дитя, и еще некоторое время, прежде, чем мне позволили предпринять первую попытку это сделать. К тому времени я чувствовала себя измотанной. Сконцентрировать внимание стало невыполнимой задачей. Я взмокла от пота, а в глаза точно насыпали песка, в горле пересохло. Перерывов между схватками совершенно не хватало, чтобы восстановить силы. Меня трясло. Я плакала от напряжения, ругалась, вспоминая Евпатия-Коловратия, капец и бешеных сусликов (бешеным сусликом Константин Петрович Лазарев называл Антона, когда был им в чём-то недоволен); и обвиняла Эдуарду в том, что он вообще-то обещал мне счастливое материнство не раньше, чем через десять дней! — и это только то, что я до сих пор отчетливо помню. Компрессы и растирания, ни холодные, ни теплые, не помогали. В какой-то момент я даже кричать устала — только стонала. Просила сделать укол, чтоб все закончилось, совершенно забыв, в каком времени и где нахожусь. Настойчиво выгнала маму из комнаты, а в какой-то момент завизжала, должно быть, на весь дом, чтобы Эдуарду убрал от меня руки и не трогал. И да, все предыдущие часы в сравнении с этими минутами мне действительно было не больно — просто страшно.        Бедный доктор изо всех сил пытался меня успокоить. Говорил, что мой малыш просто миниатюрный, вот Эдуарду и думал, что ему надо еще подрасти недельку до «классических» сорока. Сперва, как добрый приятель, с шутками и прибаутками, мол, я же так долго этого ждала и так долго хотела, и как обрадуется Рафаэл… «Кого ты просила у Господа? Девочку? Ну, посмотрим, услышал ли он твои молитвы», или: «Ну-ну, не кричи так. Скоро увидишь свою малышку — самой смешно и стыдно станет, а укол обязательно сделаю, как только родишь!» — говорил он. Когда же понял, что это не действует, и я даже слышу его урывками, переключился на позицию врача, авторитетно заявляя, что своим поведением нагоню давление и, действительно, «докричусь» до местной «Санта-Мария да Роса» и кесарева, вот только за мое здоровье, не говоря уже о жизни и здоровье моего ребенка, он не ручается. А я понимала, что ничего с собой поделать не могу. Поэтому приказ: «Тужься!» — когда время, наконец, пришло, показался издевательством.       Собрав в кулак остатки воли, думая лишь о том, что провожаю в большой мир свою дорогую крошку, свою любимую голубоглазую дочку, частичку своей души, я попыталась. Потом еще, и еще… Чтобы сохранять сознание максимально ясным, считала потуги, как в детстве — ложки ненавистной школьной каши. Сбилась. Мне кажется, даже теряла сознание между ними, погружаясь во тьму. Команды Эдуарду доносились урывками. Комментариев к ним я и вовсе не разбирала, отчетливо различив лишь «Вниз» и «Три раза, Кристина, три!» — с таким нажимом, словно я дура или самоубийца, или все в одном лице. Но, по-моему, он говорил о том, что я делаю что-то неправильно, оттого мне и плохо.       — Да ты что, срать никогда не ходила?! — эту фразу в его исполнении я никогда не забуду. Дословно. Именно так, грубо, жестко, совсем неподходяще ему ни по характеру, ни по статусу. Наверное, если когда-нибудь решусь посмотреть теленовеллу «Голос сердца» от начала до конца, глядя на Эдуарду, буду вспоминать эту незабвенную фразу и неудержимо хохотать. Сейчас я понимаю, что доктором двигало человеческое отчаяние и обыкновенная профессиональная злость. Должно быть, он понимал: если я или ребенок пострадаем, он будет виноват, и старался хоть так свести риски к минимуму, а тогда я была крайне возмущена и оскорблена, но, как ни странно, именно после этой фразы дело пошло — я физически это почувствовала.       — Молодец! — впервые за все время похвалил меня врач. — Еще! Еще так же, Кристина! Не жалей себя! Еще!       Я подчинилась. Тело взяло верх, эмоции исчезли, уступив место заложенным природой рефлексам.       В какой-то момент, велев мне отдыхать, Эдуарду неожиданно сменил тон на более дружеский, предложил сменить позу. Выглянув за дверь, позвал Зулмиру, попросил еще несколько подушек и самое толстое одеяло, какое есть в доме. Затем мягко сообщил, что сейчас мне надо устроиться поудобней, и попросил прислугу помочь мне спуститься к краю кровати и подложить мне под спину третью подушку.       — А теперь послушай меня внимательно, Кристина, — сказал Эдуарду максимально ласково, как может позволить себе врач, обращаясь к пациентке, прежде, чем я успела испугаться. — Ребенок идет… не головой… другим местом. Это не патология, это ничего страшного… Как только почувствуешь позыв, тужься как можно сильнее. Нужно постараться сделать все за один раз. Помочь я не смогу, иначе велик риск сломать малышу шею. Прикасаться и страховать его тоже опасно, так что сейчас все зависит только от тебя. Поняла?       Я поняла, но тут же вспомнила, что к патологиям и осложнениям такую ситуацию станут относить только в шестидесятых или даже восьмидесятых, и уже порывалась спросить, где доктор получал свой многолетний стаж, если при обследовании перепутал голову с задницей, но организм решил иначе.       Глубокий вдох и, игнорируя серебристые точки перед глазами, протяжный писк в ушах и пересохшее горло — последнее усилие. Я ощутила, как малышка покинула утробу и, откинувшись назад, с облегчением закрыла глаза. Стрелки на призрачных часах сделали несколько оборотов, сперва остановившись на четырех, а потом четко показали время рождения малышки: 10:15 утра. Крышка с легким клацаньем захлопнулась.       До слуха донесся робкий плач, точно новорожденная не приветствовала мир во всю мощь легких, а была потревожена им, и голос Эдуарду, с чужими, незнакомыми, нотками.       — А вот и твоя доченька! Вот ведь упрямая маленькая ведьма!       Мне почудилось, что я вижу Милану и призрачную женщину в голубой тунике, скрывающую лицо.       «Родилась всё-таки!» — услышала я голос Миланы.       «Спасибо вам, дона Эдна!» — Я погладила похныкивающую укрытую пеленкой малышку, тут же заерзавшую в поисках груди.       Остальное — чистая физиология и лужа крови, но ничего страшного. Мне повезло: легко отделалась.