Единственная

      В первую секунду у меня у самой едва не подкосились ноги. Я, конечно, была готова увидеть маму, но не в таком виде: похудевшую, осунувшуюся, из-за чего и без того острые черты лица еще больше заострились. Под глазами залегли глубокие синяки, на лице прибавилось морщин, в прическе — седых волос. Да и сами волосы заметно потускнели. Я не могла поверить, что дона Дебора Сабойя могла позволить себе так себя же запустить. Сейчас она и впрямь напоминала бедную родственницу богатой сестры. Сердце сжалось от смеси неприязни ко внешнему виду и жалости к матери одновременно. Я бросилась и хотела обнять маму, но она отшатнулась, сделав несколько шагов назад и отведя руку назад, точно пытаясь нащупать позади себя дверь.       — Мама, все в порядке, это я… — я снова сделала шаг ей навстречу, но вынуждена была замереть под ее полным страха и толики безумия взглядом. — Кристина… Твоя дочь.       — Нет! Уйди! — мама закрыла лицо рукой и отвернулась. — Моя дочь пропала! Умерла!       Все это напоминало отрывок из глупой драмы. Краем сознания я все еще испытывала к ней сочувствие, но такое поведение уже начало раздражать. В один широкий шаг я преодолела расстояние между нами и отвела ее руку от ее же лица. Это не заставило мать успокоиться, но выбило из колеи, и теперь она хотя бы смотрела на меня, пусть и уязвленная моей бесцеремонностью.       — Да посмотри же ты на меня! — на секунду я потеряла самообладание, и сорвалась на крик, но тут же взяла себя в руки. Я — твоя дочь Кристина. Та самая Кристина, которая до одержимости влюблена в Рафаэла и причастна к смерти Луны. Ее драгоценности до сих пор спрятаны в потайном отделении бюро. В моей комнате в доме Рафаэла, — для убедительности я назвала расположение комнаты и вышеозначенного предмета мебели в ней.       Мама еще несколько долгих секунд отрешенно всматривалась в черты моего лица, словно стараясь поверить своим глазам. Но, видимо, то, что из оттенков красного на мне была лишь блузка, скрытая под темно-серым, ближе к черному, жакетом, так, что виден только воротник, а волосы я собрала в «хвост», сильно усложнило ей задачу. — Кристина?.. — указательным пальцем дрожащей правой руки мама обвела контуры моего лица. Как мне показалось, она с трудом разлепляла губы, а слова перемежались с хрипом. На глаза ее навернулись слезы. — Это правда ты? Я кивнула и мы, наконец, обнялись. Однако объятья длились меньше, чем я предполагала. Довольно скоро мама отстранилась и снова посмотрела на меня, но уже по-другому: недоуменно-оценивающе, с головы до ног, подмечая и изменившуюся прическу, и строгий костюм с юбкой-карандашом и жакетом на трех пуговицах, и тонкую золотую цепочку с прозрачным кулоном-каплей, оканчивающуюся вместе с в меру глубоким декольте.       — Как ты могла, Кристина? — сделав несколько нетвердых шагов, мама присела на кровать. — Полгода… Почти полгода от тебя не было вестей!       Настала моя очередь опускать глаза и чувствовать себя провинившейся девчонкой, которую застали за прогулкой под ручку с не самым угодным кавалером, но и назвать негодование мамы необоснованным не могла.       — Прости, — это было самым естественным и одновременно самым глупым, что я могла сказать. Только сейчас я стала медленно осознавать слова Элен о том, что обычного человека можно протащить сквозь измерения только тогда, когда он готов. А для мамы этот момент — момент наивысшего отчаяния.       «Наверное, так даже лучше…» — подумала я и уже приготовилась начать свой длинный рассказ, но взгляд мамы полыхнул таким гневом с примесью отчаяния, что слова комом встали в горле, заставляя все внутри сжаться.       — Простить?! — она вскочила так резко, что я даже отшатнулась. — Кристина, ты понимаешь, что натворила?!       Я попыталась ответить на этот риторический вопрос, еще раз извиниться и все же объяснить ситуацию, но на этот раз мама даже не попыталась меня услышать. Вместо этого она начала говорить. Говорила долго и эмоционально, то и дело смотря на меня с укором, взывая к совести, словно после ее слов я смогу, вернее, захочу, изменить прошлое. Из ее сбивчивого, то на повышенных тонах, то затихающего до хриплого шепота рассказа выходило, что мое исчезновение не прошло незамеченным. Никто не посчитал его естественным, и не забыл о моем существовании. Все посчитали странным уже то, что я не появилась на празднике Алессандры, хотя сама накануне сделала все, чтобы вечер прошел гладко. Особенно удивился Эдуарду, которого я лично долго уговаривала вывести жену в свет. Рафаэл, конечно, попытался успокоить всех, сказав, что я отправилась навестить подругу, скорее всего, в другой город; просто не успела вернуться в срок, и, возможно, появлюсь чуть позже, но в это мало кто поверил. Виновница торжества и вовсе заявила, что это даже хорошо, что меня нет: это значит, я решила обмануть «черную тень позади себя», и теперь все должны только пожелать мне удачи и отпустить.       «Ну, это уже ни на что не похоже!» — возмутилась тогда мама то ли на слова Алессандры, то ли на мое отсутствие. Сама она думала, что я в последний момент струсила, отсиживаюсь, возможно, даже у Гуту, и собиралась серьезно со мной поговорить, как только появлюсь.       Когда уже после праздника я не вернулась ни в дом Рафаэла, ни в дом бабушки, это только укрепило в ней подозрения. Гуту же действовал согласно ранее оговоренному плану, что заставило и остальных на время забыть обо мне.       Первой зерно сомнения заронила, как ни странно, тетя Агнесс, обронив как-то за завтраком, что весьма удивлена наличию у меня подруг, к которым вот так просто можно отправиться на неделю, и даже не дать никому об этом знать.       «И это очень странно. Кристина была так воодушевлена подготовкой к празднику… — добавила тогда бабушка. — Дебора, может, она давно планировала уехать?..».       В голову моей мамы такая идея пришло еще раньше, но именно после этого вопроса дона Дебора решилась пойти в дом Рафаэла и проверить мою комнату. Элензинья, переправляя меня в новое измерение, не телепортировала мои вещи, а лишь создала по памяти копии нарядов, которые когда-либо видела на мне, следовательно, оригиналы были на своих местах. Там же остались и настоящие документы, но окончательно убедиться в том, что происходит нечто неладное, маму заставила нетронутая шкатулка. В редкие моменты, когда отчаяние прорывалось наружу, я высказывала матери, что первым делом продам драгоценности, если решусь сбежать, поэтому присутствие данного предмета на прежнем месте вместе с содержимым, для нее означало, что заранее я никуда не собиралась.       В этот же день мама убедила Рафаэла объявить меня в розыск, а еще через неделю весь город «стоял на ушах». Полиция прочесывала все закоулки и опрашивала всех, кто мог видеть меня накануне исчезновения, но все факты вели в никуда. Рафаэл повторил то, что рассказывал до этого знакомым, добавив только, что примерно за две недели до этого я попросила у него крупную сумму денег на оплату маминых долгов. Естественно, когда к маме обратились за подтверждением этой информации, она совершенно искренне призналась, что, если у нее и есть долги, то не в таком размере, и я их не оплачивала: ни в тот день, ни позже, — хотя после сотрудник банка подтвердил обналичивание чека.       Мадалена, узнав о начавшемся расследовании, сразу рассказала о моем показавшемся ей странным заказе платья, а когда опрашивали жителей города, узнал меня по фотографии и продавец магазина игрушек. Именно тогда бабушка и вспомнила Элензинью, приехавшую, по легенде, издалека, и почти не говорящую по-португальски. И полиция даже нашла подходящую кандидатуру: светловолосую кареглазую девочку, с созвучным моей Единственной, именем Елена, чья семья бежала из Советского Союза от ужасов войны еще в сорок втором. В ту пору, когда состоялся праздник в честь дикарки, эта бедняжка как раз сломала ногу и вынуждена была ходить на костылях. Я едва сдержала смех, представив лица живущих очень скромно иммигрантов, когда на пороге их дома появились двое людей в форме, и заявили, что хотят поговорить с их единственной восьмилетней дочкой Леночкой (именно так, с русским уменьшительно-ласкательным суффиксом). А вот моя мама, по собственному признанию, была просто в ярости, когда ей сообщили, что ни девочка, ни ее родители, никогда даже не заговаривали со мной, даже если и видели мельком в общественных местах, и уж тем более, Лена не принимала от меня дорогих подарков, а день рождения у девочки и вовсе в декабре. Дона Дебора не поверила до тех пор, пока лично не явилась к приезжим на порог, и не убедилась, что с увиденным ребенком мою наделавшую шуму на празднике Серены подругу роднят разве что цвет глаз и волос, да то, что девочка одевается, как мальчишка.       Других иностранцев женского пола, подходящих под описание, в городе просто не было. И вот тогда паника начала постепенно охватывать и других членов семьи. Пока одна группа полицейских пыталась найти мою уже казавшуюся всем мифической, подругу, другая проверяла, не выезжала ли я из страны. Примерно в то время, как я в Москве-2010 думала, каким образом ликвидировать последствия затопления, моим родственникам выдали подтверждение, что я даже пределов города не покидала. А обслуживающий персонал, весь, как единое существо, совершенно справедливо готов был поклясться, что вообще не видел, как я выходила из дома в день исчезновения. Хотя от Зулмиры не укрылось, что тогда с самого раннего утра я была взволнована, а ближе к полудню заперлась в своей комнате. Слова Эурику о том, что, проходя мимо, он слышал, как я с кем-то разговаривала за закрытой дверью, перестали воспринимать всерьез после того, как подтвердилось, что в доме в это время никого постороннего не было и даже ворота на территорию были заперты.       «Правда ночью обнаружилось, что в комнате сеньориты Кристины весь день было открыто окно… — припоминала Зулмира. — Но не могла же она, право, через него вылезти…».       «Зато не исключено, что кто-то мог в него влезть» — выдвинул версию комиссар, и сразу нашлись люди, вспомнившие, что когда-то в молодости я встречалась с Гуту, а некоторые то ли домыслили, то ли правда видели меня с ним в церкви. Вот только мой сообщник знал еще меньше остальных, а когда полицейские ушли, подловил маму где-то в городе и потребовал объяснения происходящего и оплаты его маленькой «услуги», что заставило ее заволноваться еще сильнее. Мама даже решилась на крайние меры: пошла к Алессандре и под изумленными взглядами Эдуарду, сиделки и Веры, в чьей квартире они жили, совершенно серьезно спросила, не знает ли «голос», где я. На это жена местного врача лишь, как показалось маме, зловеще улыбнулась, покачала головой, и вместо того, чтобы выдать хотя бы описание местности, ответила, что я, наконец, свободна на пути к своему счастью, но еще не осознаю этого, а потому — растеряна и напугана. Даже в мамином пересказе эта фраза вызывала несколько более загадочные и мистические ассоциации, чем прокуренный бар одного из издательств. Неудивительно, что надежду на благоприятное развитие событий она потеряла, и даже вполне обоснованные доводы Эдуарду, о том, что его супруга не вполне здорова, и доверять ее словам не стоит, не добавили маме веры в лучшее. А уж когда еще несколько дней спустя комиссар велел собрать всех моих родных и близких, и объявил, что все способы найти меня исчерпаны, и пришла пора искать уже не живого человека, а труп, совершенно отчаялась, и даже кинулась на охранника правопорядка с кулаками, не желая признавать его правоту. По маминым заверениям, с ней случилась настоящая истерика, о которых раньше она знала лишь понаслышке. Даже тетушка Агнесс в тот момент забыла о своем скепсисе и искренне поддерживала сестру, как бы случайно обронив, что теперь они наравне обижены судьбой. Бабушку и вовсе тем же вечером увезли в больницу с сердечным приступом, а перед этим она пила далеко не чай и сокрушалась, что из-за своих ошибок потеряла обеих внучек и, если бы она не поспешила дать мне повод для зависти кузине, этого могло бы и не случиться.       «Видимо, та девочка действительно была ангелом-хранителем Кристины и приходила ее забрать…» — произнесла моя бабуля, прежде, чем навсегда покинуть износившуюся и увядшую физическую оболочку.       На этой части рассказа я вздрогнула. Я все же стала причиной чьей-то смерти, на этот раз уж точно преждевременной. Было ли мне жаль дону Аделаиде? Разумеется. Как-никак, она была моей бабушкой и, наверняка, хотела для меня счастья, с кем-нибудь другим — не с Рафаэлом, — а возможно, и не в отношениях. Но острого желания все вернуть или переместить сюда еще и ее, не возникало.       «Ну, давай мы еще всю твою родню сюда перетащим! А еще лучше — весь город. Чего мелочиться?» — в воображении ярко нарисовалось перекошенное от такой перспективы лицо Зимовского, и в то же время звучал ехидный голос Элензиньи. Эта фраза как нельзя лучше подходила им обоим в равной степени, так что я даже не смогла определиться.       А для всех остальных жизнь продолжалась. Произошедшее отодвинуло все подозрения Рафаэла, а смерть доны Аделаиде сплотила их с Сереной еще больше: дикарка переживала из-за нее даже больше, чем я сейчас. Эта сладкая парочка выждала сорок дней из уважения к ее, но не к моей, памяти, а потом, несмотря на протесты этой уроженки леса, отгрохала свадьбу, достойную статей в местной газете.       — А потом и вовсе началось нечто странное, — мама тяжело вздохнула. — из твоей комнаты, которая отныне была заперта, раздавались странные звуки, стали пропадать вещи, в основном, украшения. Один раз Зулмира заявила, что слышала, как там кто-то стонет, а Фелиппе утверждал, что однажды видел какую-то светлую светящуюся фигуру, которая тут же исчезла. Я уже даже поверила, что это была ты… Я обвиняла в твоей смерти Рафаэла и Гуту. Молила тебя, просила вернуться…       — Мне очень жаль, мама. Но оно того стоит. И даже после этого длинного монолога я не стала бы что-то менять. — Я поняла, что произнесла это вслух лишь когда увидела ужас в глазах матери.       — Что с тобой стало? — севшим голосом спросила она, словно я вдруг превратилась в чудовище.       — Я, наконец, стала собой, — ответила я спокойно и, понимая, что не выдерживаю этого непонимающего взгляда, решила показать ей светлую сторону ситуации: — Разве ты не рада, что я жива?       — Рада, дочка, конечно, рада! — воскликнула мама, точно испугалась, что если ответ будет иным, я исчезну, а она окончательно погрузится в пучину забвения, и снова огляделась вокруг.       — Но где мы?       — А тебе не сказали? — удивилась я так же искренне, пытаясь хоть чуть-чуть привести маму в должное расположение духа.       — Нет, — мама была растеряна. — Я была в своей комнате, молилась, и тут увидела в зеркале ту самую девчонку-калеку с праздника. Она схватила меня за локоть, а потом, мне показалось, я потеряла сознание.       — Ох, она всегда такая своенравная, когда что-то идет не так, как она хочет! — цокнула я языком, точно извиняясь за грубость своего Солнышка. — Но, раз она тебе ничего не сказала, скажу я. Мы в Москве две тысячи десятого года, — и произнесла я это так, словно речь шла о доме на соседней улице.       — Где? — по выражению лица мамы было видно, что она была бы рада осознать, что ослышалась.       Я повторила ответ дословно. Мама приняла его на удивление спокойно. Вздохнув, пересекла комнату и, остановившись у окна, несколько секунд наблюдала за разворачивающейся за ним картиной. Такие же высотные дома, как этот, редкие еще голые из-за самого начала весны деревья, желтоватый снег с чернеющими проплешинами асфальта и проезжающие изредка по дорогам двора машины — зрелище для нее, должно быть, удручающее, особенно с высоты десятого этажа. Но, похоже, именно эта серость и убедила ее в реальности происходящего.       Мама обернулась ко мне, и в ее взгляде читался укор, заставивший все внутри меня сжаться.       — Как ты могла?! — повторила она.       — Пойдем на кухню. Я сделаю нам по чашке кофе с бутербродами и все объясню, — я понимала, что разговор будет долгим и сложным, и продолжать его вот так, сидя на незаправленной постели, где сейчас вперемешку валялись моя тонкая ночная рубашка, халат, флешка, выпавшая из кармана, сумочка, зарядное устройство и халат Антона, было неловко. Мама хотела возразить, но я твердым широким шагом вышла из комнаты прежде, чем она успела что-то сказать. Как ни странно, она не последовала за мной сразу, но, как оказалось, это было и к лучшему. На кухне в мойке меня ждали все те же две недомытые вчера чашки. Видимо, Антон так торопился, что не стал тратить время.        «Ну, ничего, вечером вообще не прикоснусь к посуде!» — подумала я, решив эти чашки все же не оставлять. Благо сейчас, проведя уже полгода в новых условиях, я уже не считала подобное времяпрепровождение унизительным, если, конечно, дело не касалось целой горы посуды. Тогда, приходилось уговаривать Зимовского мне помочь. Он, разумеется, фыркал, но аргумент: «Я готовлю — ты моешь, а устали мы одинаково» — пока работал безотказно.        Мама появилась на кухне, когда кофемашина уже наливала порцию двойного эспрессо.         — Что за неуважение? — возмутилась она. — Ты никогда раньше не уходила посреди разговора.         — Я не отказывалась его продолжить, — я кивнула маме на место около окна и подала ей уже готовую порцию кофе, мимоходом не забыв поставить в центр стола сахарницу, и отошла к холодильнику за хлебом и остатками вчерашних нарезок. — Но здесь иной ритм жизни: многое приходится делать на бегу…        Мама подняла было чашку, но после моих слов со звоном опустила ее на блюдце.         — Я тебя не понимаю. Полгода ты не давала о себе знать, потом какая-то калека приводит меня в далекое будущее, а ты ведешь себя, точно так и должно быть, и предлагаешь мне выпить кофе!        Я сдержала вымученный вздох, закусив его тонким ломтиком колбасы, что остался от приготовления бутербродов. Мама была во многом права, но для меня «здесь и сейчас» стало настолько естественным, что объяснения казались лишними. Решение выдернуть мать из страшных лап ее судьбы было настолько острым, что я даже не успела осознать необходимость предстоящих серьезных и долгих объяснений. Готова поспорить, моей Единственной это было прекрасно известно. Но если она надеется, что я отступлю, то не дождется. А потому я обдумывала ответ на ходу, аккуратным полукругом раскладывая ломтики хлеба с колбасой и сливочным маслом на большой тарелке, и чуть не позабыла о своей кружке кофе, успев взять ее в последний момент перед тем, как в напиток польется грязная вода от автоматической промывки агрегата.        — Возможно, потому что это так и есть. Я действительно уходила на День рождения подруги, — мой тон был обыденным, почти равнодушным. — Вот только подруга эта — ведьма, родом как раз из этого времени. Она появилась в моей жизни примерно в тот же момент, когда ты посоветовала вернуть в дом Серену. Именно появилась — вышагнула однажды прямо из зеркала, а потом стала «приходить» просто так, возникая из воздуха. Не давала впасть в отчаяние, утешала, когда было грустно, или когда мы обе маялись от скуки. И неизменно много болтала. Рассказывала о достижениях науки, технике, которые в сороковых казались чем-то невероятным; культуре. Для остроты ощущений включала знакомую ей музыку или фильмы.        Тут мама посмотрела на меня с удивлением, но я лишь, наконец, села на место и, сделав глоток кофе, откусила бутерброд с сыром.         — О, в этом времени для просмотра фильмов не обязателен огромный белый экран и громоздкий проектор! — улыбнулась я, переживая в душе тот же трепет и удовольствие, что в первый раз, столкнувшись с этим. — А телевизор, цветной, ко всему прочему, могут себе позволить даже люди с доходом проживающих в Пансионе Дивины.        Я сделала еще один глоток, наблюдая, как глаза мамы расширяются от удивления, что было довольно забавно. Похоже, та недоумевала, как такая хрупкая, едва стоящая на ногах девушка, как Элензинья, могла бесшумно протащить в мою комнату тяжелый агрегат, да еще где-то его подключить безо всякой антенны.        — А вообще, люди к этому времени успели изобрести универсальное устройство: компьютер, — которое способно заменить и печатную машинку, и счеты с бухгалтерскими книгами, и проигрыватель, и кинотеатр, а при определенных условиях также библиотеку, почту и даже билетные кассы. Есть модели, состоящие из нескольких ключевых частей, по сути дела, отдельных приборов, а есть ноутбуки, где все в одном. По виду напоминают папку для бумаг, весят и места занимают примерно столько же. Так что ничего удивительного, что девушка спокойно таскала свой туда-сюда.        — Но какое отношение все это имеет к происходящему?! — в голосе мамы слышалось не столько недоумение, сколько раздражение. Кажется, она совсем не слушала мою импровизированную лекцию, и к завтраку даже не притронулась.        Я вымученно вздохнула, заглушив в себе желание ответить слишком резко, очередным куском бутерброда.         — Да почти никакого, если не считать, что чем искуснее я играла роль верной и всепонимающей компаньонки Рафаэла, готовой отойти на второй план, уступая дорогу его истинной любви, тем становилось хуже. Притворство вытягивало все силы, а восстанавливала я их уже не рыданиями, а часами глядя в экран, наблюдая за миром будущего. Я была в отчаянии, и, чувствуя это, Элензинья предложила задержаться в этом времени дольше, чем на дружеские посиделки. Даже подыскала мне квартиру и обещала помочь с документами и работой. Решение надо было принимать быстро, и я это сделала.        — Но как же так, Кристина?.. — мама по-прежнему не понимала меня. — Мы же были почти у цели!        — Если тебя это утешит, то даже сама Элензинья не думала, что все продлится так долго, — я усмехнулась. Кажется, начинали сдавать нервы. — Она могла бы вернуть меня в ту же секунду, для вас и дня бы не прошло. Вот только, пробыв в этом времени, в этом городе, всего пару недель, я поняла, что не хочу возвращаться. И дело тут не только в компьютерах, телевизорах и телефонах. И даже не в сделавшей большой шаг вперед медицине — я здесь нашла свое место.        — Что за ерунда, Кристина?! Эта девчонка совсем лишила тебя разума!         — Я тоже так думала, особенно узнав, что хорошая работа оказалась должностью начальника финансового отдела, квартира оплачена лишь на три месяца вперед, а документы… — я деликатно откашлялась в кулак, решив не уточнять, что именно с ними было не так. — Но ты же знаешь: я никогда не сдаюсь, не попробовав. Да, за первые две недели мое душевное состояние резко изменилось от эйфории до упадка сил. Подобный завтрак был единственным, что вообще попадало в мой желудок, а все остальные приемы пищи состояли из кофе или чая. Я засыпала, обложившись книгами по экономике, финансовому праву и кодексами от финансового до уголовного, или перед экраном компьютера, если не могла найти нужных мне материалов. После восьмичасового рабочего дня общественным транспортом добиралась на другой конец города на специализированные курсы, а по выходным встречалась со специалистом, которая помогала мне все это время разгребать вполне конкретную текущую документацию, за что я ей еще платила половину собственной зарплаты. Но, мама, повторю, оно того стоило!        На последние мои слова мама даже не нашлась, что ответить, решившись все же сделать глоток кофе, и поморщилась то ли от его вкуса, то ли от неверия в мою искренность.         — Я тебя не узнаю, дочка, — произнесла она, наконец, — все вышесказанное напоминает, скорее, самоистязание. Или ты что-то не договариваешь…         — Ты своим скепсисом не даешь мне такой возможности, — я бросила взгляд на дисплей лежащего чуть в стороне сотового. Если верить часам в его правом верхнем углу, я должна была одним глотком допить кофе, пропихивая в себя остаток бутерброда, и вылететь из квартиры на максимальной скорости, если не хочу, чтобы мое опоздание стало вызывающим, но не ответить на вопрос мамы я не могла.        — Да, именно на работе я встретила мужчину, которого могу назвать своим, - произнесла я с долей кокетства. — Не красив, но обольстителен и харизматичен. Довольно обеспечен. По крайней мере, автомобили меняет каждый год, а они со временем так и не стали бросовым товаром. А еще отлично знает, чего хочет. Мы друг друга стоим, а еще мне с ним просто хорошо!         — Осторожнее, Кристина, — мама назидательно подняла вверх указательный палец, — в свое время я так же описывала твоего отца. И ты прекрасно знаешь, как это закончилось.         — Мама! — я прекрасно понимала, что мой блудный отец не сделал маме ничего хорошего, кроме меня, но была уверена, что Антон не поступит так со мной. Не после того, что мы с ним пережили.       Однако пересказать все это маме я не успела. Мобильный, который до этого спокойно лежал на столе, громко заорал припев песни «Фантастика», светясь, вибрируя и наводя на «дону Дебору» суеверный ужас.       — Estou ouvindo! — по инерции ответила я на португальском, но, сплюнув в сторону, заговорила, к еще большему удивлению моей мамы, на чистом русском с небольшой примесью акцента. — То есть… Слушаю, Люсенька! — и выслушав ее жалобный, чуть извиняющийся пересказ гневной тирады начальства о графике работы, начале рабочего дня и перспективе увольнения, добавила: — Я уже в такси. На дорогах ужасные пробки… Буду, наверное, минут через сорок.       Секретарша с пониманием «промычала» в трубку, однако советовала поторопиться, намекнув на намерение начальством нестандартного использования обуви, если посмею задержаться, и прервала связь.       — Блин! Что ж за Армагеддон-то на фоне всемирного потопа! — выругалась я, зажав телефон и совершенно забыв про присутствие матери. — Так! Всё, мама, я побежала. А то все мои труды по изучению бухгалтерского дела в условиях двадцать первого века пойдут прахом.       — И ты оставишь меня здесь? Одну? — на этот раз мама вышла из кухни вслед за мной, рассеянно наблюдая, как я мечусь по квартире, захватывая вещи; прижимая сотовый к плечу, вызываю такси из разряда «подача через пять минут» и одновременно обуваюсь.       — Да. Ты права, — я залезла в шкаф и достала оттуда пальто, которое купила пару недель назад, но так и не надела ни разу, и подала его маме. — Сегодня тебе лучше поехать со мной. Я бы с удовольствием взяла отгул, но в редакции, похоже, без меня сегодня не справятся.       Конструктивно обсудить все по дороге в издательство так и не удалось. Сначала маму смутил внешний вид таксиста. Сев на заднее сидение непосредственно за спиной водителя, она долго и с подозрением смотрела на его спину в черной глянцевой коже, массивную шею с валиками жира, на которой красовалась выцветшая татуировка орла, и кожаный берет, и недоумевала, как можно садиться к такому человеку в машину, пока я не напомнила, что выбора у нас нет. Потом долго просила меня объяснить смысл «завываний», на полной громкости раздававшихся из радиоприемника, на поверку оказавшихся «Владимирским централом», и тут я с ужасом осознала, что моя Единственная не удосужилась вложить моей маме даже минимальных знаний русского языка, что значительно усложняло нам обеим жизнь. Однако маму это волновало куда меньше. Хмурясь, она смотрела в окно автомобиля, не понимая, почему мы так медленно плетемся в этой кажущейся бесконечной веренице «консервных банок». По ее предположениям, в двадцать первом веке машины уже должны были летать со скоростью истребителей, причем в буквальном смысле, а даже в Розейрале ездили на куда больших скоростях. Но я была уже слишком взвинчена, чтобы разъяснять, что в отличие от нашего родного городка автомобилей здесь не два десятка, а двадцать первый век еще не настолько двадцать первый, чтоб тратить огромные деньги на воссоздание глобальных идей писателей-фантастов. Чувствуя, что от обещанных Люсе сорока осталось лишь несколько минут, я то и дело вынимала из сумочки мобильный, бросала быстрый взгляд на дисплей, убирала обратно и повторяла все сначала, мысленно подгоняя время. Меня даже начало подташнивать на фоне остановок каждую секунду и оглушительных гудков клаксона уже в салоне такси, где исправно крутился счетчик. Апогеем всего стала полуразвалившаяся машина серого цвета, из открытого окна которой, перекрывая даже голос по-своему великого Михаила Круга, звучала так называемая «кислота». Я перекосилась от омерзения и в испуге посмотрела на маму, чье лицо успело приобрести не только скептически-скучающее выражение, но и землисто-зеленый оттенок, и успела пожалеть, что не поехали на метро. Вот только ближайшую станцию мы проехали минут пять назад, а следующая была уже не по пути. Благо, вскоре мы выехали на одно из оживленных шоссе города, и водитель нажал на газ, добавляя скорость. Матушка буквально вжалась в кресло, наблюдая как за окном проносятся здания и другие автомобили. Когда с резким гудком, ехавший по соседней полосе автомобиль стал нагло подрезать, вынудив шофера резко затормозить, нас качнуло вперед. Водитель выругался сквозь зубы. Матушка посмотрела на меня недовольным взглядом.       — Некоторые водители совершенно не соблюдают правила дорожного движения, — извиняясь, произнесла я. — Это называется правилом трех «Д»: «Дай дорогу дураку» — даже зная, что это бесполезно, я повторила эту фразу на русском, чтобы мама поняла заложенный в ней глубокий смысл, и еще раз сверилась с часами. «И, похоже, следующими дураками будем мы!» — добавила я мысленно, обозревая перед машиной очередной светофор, спешащий сменить сигнал. Всерьез надеясь, что Элензинья мысленно со мной, я деликатно постучала ладонью по спинке водительского сидения. Таксист посмотрел на меня с некоторым раздражением.       — Нельзя ли побыстрее? — спросила я с обворожительной улыбкой.        — Под красный?! — он посмотрел на меня, как на сумасшедшую.       — Как по мне, этот цвет прекрасно сочетается с цветом вот этой бумажки, — я достала из сумочки соответствующего цвета и номинала купюру и протянула ее мужчине. — Сделайте милость. Мы очень спешим.       Он выдохнул сквозь зубы, что-то почти беззвучно пробормотав, но даже не взял, а выдернул купюру из моих рук.       — Держитесь, дамы! — сказал таксист, возвращая внимание к дороге, и давя на педаль газа. Я только успела заметить, как через несколько секунд стрелка спидометра взметнулась до сотни.        Стоит ли упоминать, что, когда после таких приключений, раззадоренная и разочарованная очередным опозданием одновременно, я вбежала в издательство на максимальной скорости, которую позволяли развить высокие каблуки, мама молча следовала за мной, очевидно, мысленно спрашивая все высшие силы, по какой такой причине ее выдернули из благородного траура и забросили в это ужасное место.         — Здравствуй, Люсенька! — остановилась я, наконец, у рабочего места секретарши.        — Ой, здравствуйте, Кристина… — защебетала она, но подняв, наконец, глаза от листа, который внимательно рассматривала, осеклась на полуслове, очевидно, заметив мою маму. — А…        — Знакомься, Люся, это моя мама: дона Дебора Сабойя, — поспешила представить я прежде, чем девушка закончит вопрос. — Она прилетела сегодня, и вот, решила заскочить ко мне на работу.        Я улыбнулась и, переходя на родной язык, обратилась к маме:        — Это Людмила, для многих здесь — просто Люся — секретарь нашего директора и, можно сказать, лицо издательства.        Матушка смерила стоявшую за стойкой ресепшна девушку строгим колючим взглядом, останавливая его там, где заканчивалось декольте всеми любимой секретарши.        «Лучшего дня, чтобы надеть эту глянцево-фиолетовую блузочку с таким декольте, что по его бокам виднелись края чашечек черного кружевного бюстгальтера, Люся подгадать просто не могла!» — подумала я. В сочетании с неизменно ярким макияжем и массивными розовыми сережками из пластмассы в виде не то бабочек, не то цветочков образ Люсеньки даже для привыкшей уже меня выглядел несколько вызывающе. А ведь характер девушки вовсе не соответствовал тому, о чем подумала моя мама.         — Muito prazer, — выдавила, наконец, из себя дона Дебора таким тоном, точно это выражение означало не: «Очень приятно», — а грубое ругательство, произнесенное так, чтобы его не услышали.        — Здрасте, — чуть смущенно проговорила Людмила, отводя взгляд. — Сеньорита Кристина, а Ваша мама по-русски что, совсем никак?        — Не было времени узнать, — ответила я, уже начиная жалеть, что остановилась у стойки. — Начальство сильно лютует?         — Ну… — зарделась секретарь, опасливо косясь на мою маму.         — Понятно. Тогда, — я достала из сумочки плитку молочного шоколада, который обычно покупаю как раз на подобный случай, и, положив на стойку, пододвинула ее поближе к Людмиле, — проводи мою маму на кухню и угости кофе с чем-нибудь вкусненьким. А я уж позже… — я подмигнула, намекая, что в долгу не останусь.        Та, на секунду закусив губу, растерянно посмотрела на шоколадку, но все же накрыла ее ладонью и кивнула. Я, решив больше не тратить и без того «ушедшее в минус» время, убыстренным шагом направилась к своему рабочему месту.         — Кристина Леопольдовна! Тьфу! Сеньорита Кристина! — окликнула меня Люся, но я уже не обратила на это внимания.        К моменту моего прихода рабочий компьютер был уже включен, и я первым делом решила проверить качество работы своего заместителя. Смета была составлена грамотно: Паша намного опытнее меня в этом деле, работал еще при Мокрицкой, — так что ситуация складывалась не из приятных. С этими кадровыми перестановками творческая интеллигенция не оправдала надежд читателей, и предыдущий номер мало того, что вышел с задержкой в несколько дней, так еще и продажи упали ниже привычных цифр. А все из-за того, что пару дней после увольнения Марго руководство издательством взяла на себя Наташа, и, не посоветовавшись даже с Антоном, отправила в типографию такой, как мягко выражается Зимовский, «шлак», что пришлось в срочном порядке отзывать весь тираж, дорабатывать тот материал, который планировался еще при Марго с Калугиным, и печатать новый тираж. Это-то и заставило Наумыча вернуться. Поговаривали, временно, но я не уверена, что коллектив его так просто теперь отпустит.        Антона, конечно, устроят и такие цифры: он всегда знал, где можно ужаться, — а вот радеющему за «народ» Егорову расклад может и не понравиться. Мне и самой было не по себе, еще когда я «прикидывала» смету — что уж говорить о менее состоятельных членах коллектива.        Еще раз окинув смету взглядом, вздохнула, и направилась к Борису Наумовичу.        Как было у нас было принято, постучавшись, я не стала ждать ответа, и со словами: «Борис Наумыч, извините…» — сразу открыла дверь в кабинет, и тут же в изумлении застыла на пороге. В кресле руководителя, просматривая какие-то бумаги и делая пометки в ежедневнике, сидел Лазарев Константин Петрович.         — А… Сеньорита Кристина… — иронично протянул он. — Весьма наслышан! Проходите!        Я сделала несколько шагов и в нерешительности остановилась напротив стола, продолжая держать в руках листы. Хотя у нас с этим человеком и были определенные договоренности, у меня сложилось ощущение очередного кошмара. Как бизнесмен, Лазарев был довольно хорош, но по-человечески не нравился даже Зимовскому, хотя тот ради собственного блага мог войти в доверие к любому. На наше издательство он смотрел лишь как на объект для инвестиций, так что на человеческое понимание с его стороны можно было не рассчитывать.         — Вы, наверное, хотите спросить, что я тут делаю? — Константин Петрович посмотрел на меня с иронией и, прекрасно зная, что мне хватит такта не ответить, продолжил. — А если бы Вы соизволили присутствовать на собрании, то знали бы, что совет акционеров назначил меня директором издательства. Но у Вас же уважительные причины! Кстати, как Ваше здоровье? Что сказал врач? — продолжал он испытывать мое терпение.         — Уже лучше, спасибо, — выдавила я из себя вежливую улыбку. — Сказал, что это нормально при беременности в моем возрасте и прописал витамины.         — Так, может, Вам следует лучше за собой следить и не перетруждаться? — Лазарев почесал бровь согнутым большим пальцем левой руки. — Не думайте, что я имею что-то против Вас лично, но к чему Вам так себя терзать?         — Я не понимаю, о чем Вы?.. — посмотрела я на него.         — Да так, сеньорита, разбирал бумаги Бориса Наумовича, и наткнулся на заявления о предоставлении отпуска. Ваше и Антона Владимировича.         — Ну, правильно, — я опустила голову, делая вид, что лишний раз сверяюсь с принесенной сметой. — Послезавтра у нас с Антоном свадьба, и мы бы хотели провести медовый месяц на моей родине…        Лазарев презрительно хмыкнул и резко подался вперед.         — Может, лучше вообще уволитесь?! Оба! — вдруг вскрикнул он так, что я аж вздрогнула. — Вот Егоров! Развел тут марксизм-ленинизм, к чертям собачьим! Где это видано, чтобы главный редактор и начальник финансового отдела вместе уходили в отпуск? Вы вообще зачем сюда пришли?         — Вот, — я, наконец, протянула ему листы, которые просто устала держать в руках.        — Что это? — взяв их у меня, Лазарев и не подумал вникать в содержание.        — Смета на текущий номер.         — И зачем она мне? — резким жестом вернул он мне бумаги. — Вас совсем работать не учили?! Несите ее Антону Владимировичу. Что Вы через голову-то прыгаете?        — Мне надо, чтобы Вы взглянули на цифры. В прошлый раз мы в полтора раза превысили бюджет. А мне из чего прикажете сегодня «народу» зарплату выплачивать? Из собственного кармана?         — А почему меня это должно волновать? Не я профукал предыдущий номер, — Лазарев откинулся в кресле. — Идите уже, работайте!         — Всего хорошего! — я сгребла со стола сметы и удалилась, гордо подняв голову.        Еще никогда я не чувствовала себя более оскорбленной. Здраво оценивая ситуацию, я понимала, что и отпуск мы с Антоном попросили не в самое лучшее для журнала время, и опоздания не улучшали мою репутацию, но это не давало Константину Петровичу никакого права меня унижать, а ознакомиться со сметой и вовсе было его прямой обязанностью. Одним словом, к кабинету главного редактора я подошла в расстроенных чувствах, забыв обо всех приличиях распахнув дверь с такой силой, что она ударилась о стену и по инерции начала закрываться.       Поливающий денежное дерево в углу и что-то насвистывающий при этом Зимовский вздрогнул и обернулся.        — Кристина, блин, стучаться надо! — выругался он. — А если бы я…         — Ну, неодетым я тебя видела не раз, а если бы ты решил мне всерьез изменить, то мне лучше было бы узнать это до свадьбы, — я прошла в кабинет и положила на стол уже набившую оскомину смету. — Какой же Лазарев подонок!         — Ню-ню, ню-ню, — Зимовский подошел к столу и взял документ. — И с чего такие умозаключения?        — Сначала он надо мной подтрунивал, а потом прямым текстом посоветовал уволиться!         — Серьезно?! — Антон сделал притворно удивленное лицо и широко развел руками. — С чего это он? Ты же совсем не давала ему повода!        — Зимовский!         — Ну, ладно, прости-прости, — Антон подошел ко мне и, несмотря на мое обиженное выражение лица, обнял меня и слегка коснулся губами моих губ. — Ну, сорвалось…         — Между прочим тебе он советовал последовать за мной, — фыркнула я. — И еще прозрачно намекнул, что во время медового месяца мы будем трудиться на благо родного издательства вместо того, чтобы гулять по розовым полям.         — А вот это уже борзота, — прицокнул Зимовский языком. — Не волнуйся, я напомню, благодаря кому он оказался в кресле руководителя. Ты только за этим пришла?        — Нет, — я вздохнула, настраиваясь на деловой лад, и протянула Антону многострадальные бумаги. — Любуйтесь, господин главный редактор.        Зимовский скользнул по бумаге взглядом.         — Ну, а что, неплохо, — ответил он. — В некоторых местах чуть ужаться, и все срастется.        И только я хотела ответить что-то вроде того, что единственное, за счет чего можно ужаться сильнее — зарплата сотрудников, как у меня зазвонил мобильный. Извинившись, я вышла.        Звонил мой заместитель, и оповестил, что в отделе меня давно уже заждались. Весь неудачный тираж внезапно довольно быстро разошелся, и я могла объявлять народу, что, наконец, он дождался своих денег и может организовано подтягиваться в конференц-зал за своими кровно заработанными.        «Хоть одна хорошая новость за этот день!» — подумала я, но, когда появилась на рабочем месте, оказалось, что в качестве исключения выдавать деньги придется наличными и в меньших количествах. Когда это стало известно сотрудникам, на меня посыпались вопросы и чуть ли не личные обиды. Мне сразу сообщили о кредитах, повышении тарифов на коммунальные услуги, оплате второго высшего и прочих личных проблемах работников, в решении которых помогли бы деньги. Даже Люся посмотрела на меня исподлобья, неудачно пошутив, что, если я вычла стоимость шоколадки из ее зарплаты, то не стоило дарить ей такую дорогую шоколадку. Лишь мои напоминания о том, что в этом месяце у нас были финансовые заморочки, и в следующем месяце убытки будут компенсированы, сбавили градус напряжения.       Когда за последним сотрудником закрылась дверь, я почувствовала себя совершенно опустошенной. Сокращение зарплаты коснулось и нас с Антоном, так что я прекрасно понимала возмущение людей. Но больше всего настораживало, что падение продаж входило в систему. Читатель, больше, чем за полгода привыкший к уровню «Мужского журнала», на который его подняла Марго, не готов был к возвращению прежнего формата. Это понимали все, включая Антона, но если остальные готовы были идти на крайние меры и просить Марго с Калугиным вернуться, то Зимовскому признать поражение не позволяла гордость и, как его невеста, я должна была быть на его стороне. И смотреть, как все рушится.       «А без Егорова все будет совсем плохо. Он всегда мог найти подход к инвесторам!».       С такими мыслями я вышла на кухню в обеденный перерыв. Мама, слава Высшим силам, никуда не исчезла — она сидела в кресле и медленно листала один из выпусков «Мужского журнала».       — Кристина! — заметив меня, мама закрыла журнал и, положив его на колени, посмотрела на меня. — Какой стыд! Как ты можешь работать в месте, где печатают такие гадости!       Она ткнула пальцем в обложку, на которой красовались три поигрывающие мячом модели, одетые в футбольную форму, в таких позах и с такими выражениями на лицах, как будто хотели устроить с этим мячом групповую оргию. Я лишь скользнула по странице взглядом и устало вздохнула.       — Гадость — это вон тот, в светлой обложке, — я кивнула на номер чуть в стороне, — а этот разошелся двойным тиражом меньше, чем за три дня. Это был успех!         — Неужели за каких-то полвека нравы людей настолько упали? — удивилась она. — Это просто уму непостижимо!         — Нравы какие были, такие и остались, только необходимость их скрывать постепенно уменьшилась, — я открыла холодильник и долго всматривалась внутрь в поисках, чего бы перекусить. — К тому же, это мужской журнал. Он как раз и направлен на то, чтобы мужчина его открыл и изошел слюной от вожделения!        — Тогда я тем более не понимаю, как ты можешь иметь быть причастна ко всему этому.         — А что? Мое дело здесь маленькое: деньги считать, — так и не найдя ничего подходящего, я захлопнула холодильник и опустилась на стул рядом с мамой. — К творческому процессу я не имею никакого отношения.         — И это ты называешь творчеством?! — мама с пренебрежением откинула от себя журнал.         — Мама! Ты так говоришь, как будто формат журнала как-то связан с личными качествами коллектива! — мне стало немного обидно из-за подобной предвзятости. — Между прочим, есть здесь и очень скромные люди. Да и кроме откровенных фотосессий в журнале представлены и другие рубрики. Если бы ты могла прочесть статьи…        Договорить я не успела, прерванная Зимовским. Он вошел на кухню, увидев меня, расплылся в улыбке чеширского кота и уже хотел сказать что-то в своем фривольном тоне, но тут заметил мою маму и приосанился, напустив на себя серьезный вид делового человека.       — Здравствуйте, — кивнул он. — Вы пришли по какому-то делу? — спросил он прежде, чем я успела представить их друг другу.       Мама вздрогнула, осмотрев мужчину с ног до головы и одарив одним из своих презрительных взглядов. Я вздохнула:       — Антон, это моя мама — сеньора Дебора Сабойя.       — Мама, — повернулась я уже к ней, — Это Антон Зимовский — мой жених и отец моего будущего ребенка.       Матушка на секунду изменилась в лице, и только после этого я поняла, что несколько поторопилась с сообщением важной новости. С другой стороны, мы с Антоном были уже не в том возрасте, да и не в той ситуации, чтобы делать из новости о ребенке целое событие. Дона Дебора же еще раз посмотрела на Антона, теперь даже с большим вниманием. А мужчина, видимо, поняв некую нелепость ситуации, тут же превратился в самого обходительного джентльмена.        — Безмерно рад знакомству, сеньора Дебора, — мурлыкнул Антон, склонившись в легком поклоне. — Я как раз хотел предложить Вашей дочери сходить пообедать. Может, и Вы с нами?        Мама беспомощно перевела взгляд с Антона на меня. Я уже привычно перевела вопрос.         — Я с удовольствием познакомлюсь поближе с возлюбленным моей дочери, — вежливо кивнула матушка, и даже я не смогла определить, есть ли в этой фразе иной подтекст.         — Мама пока не говорит по-русски, — переведя ответ, пояснила я, словно извиняясь.        — Так, а это твое чу… — понизив голос почти до шепота, начал было возмущаться Антон, но я взглядом дала понять, что, как бы не была обижена на Элензинью, не позволю называть ее словом, которое вертелось у Зимовского на языке, — …до в перьях не могло помочь ей это исправить?         — Теоретически могла, — ответила я таким тоном, чтобы наш диалог можно было принять за милую беседу двух влюбленных, — но, похоже, моя просьба ее задела. Однако она обязательно одумается. Мне бы очень не хотелось терять такую милую подругу.        Последнюю фразу я произнесла в почти полной уверенности, что она будет услышана, и улыбнулась, отодвигая на задний план дурные мысли.         — Ты уже решил, куда мы пойдем? — поинтересовалась я, тоном давая понять, что приглашать маму в «Дедлайн» — не лучшая идея.         — Обижаешь! — вернулся Антон к своей привычной манере. — На днях у меня состоялся деловой обед в прекрасном итальянском ресторане: уютный, кухня на уровне, живая музыка…         — В таком случае, не имею ничего против, — я позволила Зимовскому, отчасти напоказ, взять меня под руку. — Тем более, я так и не успела нормально позавтракать. Только, с вашего позволения, мне надо отлучиться на несколько минут. Мама ничего не ответила, Антон, вздохнув, воздел глаза к потолку, но возражений не высказал. А я просто знала, что в сложившихся обстоятельствах не могу после обеденного перерыва снова привести маму в издательство, но и оставить одну в чужой квартире без всякой возможности себя занять, тоже было не лучшим выходом. Так что в дамскую комнату я отправилась вовсе не по прямому назначению. Убедившись, что все кабинки пусты, и никто не сможет ни помешать, ни подслушать, я вошла в одну их них и вполголоса позвала Элензинью. Та не заставила себя ждать и выглядела вполне приемлемо: по крайней мере, не в пижаме и тапочках, и с аккуратно причесанными волосами.       — Ты это специально, да? — задала я ей давно вертевшийся на языке вопрос.       — Ты это о чем?       — Ты прекрасно знаешь, моя дорогая, — у меня не было ни времени, ни настроения на длинные тирады. — И теперь должна исправить свою ошибку.       — Я просто подумала, что будет нелогично, если вдруг окажется, что дона Дебора говорит по-русски не хуже тебя… Да и потом, ты вроде как-то обмолвилась про Сан-Паулу…       — Мне не нужно: «не хуже» — мне нужно, чтобы она хоть как-то понимала и могла ориентироваться в происходящем, — я слегка повысила тон, давая понять, что мы находимся в шаге от того, чтобы полушуточные дружеские обиды переросли в настоящую ссору. — И, поверь, ее увлеченность русским языком стала бы отличным обоснованием, почему я вдруг начала его изучать, и как оказалась в русском летнем лагере для пионеров.       — Хорошо, я немедленно это исправлю, — надменный самоуверенный тон Элензиньи вдруг сменился чем-то, напоминающим жалобный писк. Не переставая смотреть мне в глаза снизу вверх, она попятилась. Тяжелые опоры гулко звякнули о фаянс, а сама девушка осела на закрытый крышкой унитаз так, что спиной коснулась стены и начала сползать.       — Никаких немедленно, — не давая ей прийти в себя после испуга, предостерегла я. — Антон пригласил нас с мамой в ресторан, и я хочу, чтобы когда мама оттуда вернется, ты ждала ее в квартире. Элензинья мелко закивала, одновременно ища взглядом, за что бы зацепиться, чтобы не оказаться на полу и не переломить спину. Я подала девушке руку, уже привычно ощущая мертвую хватку в борьбе за сохранность физической оболочки.       — Muito obrigada, — произнесла она внезапно на португальском, чуть отдышавшись, когда смогла, наконец, подняться, и снова перешла на русский: — Надеюсь, в квартире осталось что-нибудь, что тебе дорого? Я же настраиваюсь по твоему энергетическому следу…       — Там остался мой ноутбук с сериалом, который я начала смотреть недавно, — хмыкнула я чуть иронично. — Это достаточно дорого?       — Вполне, — кивнула Элен. — А главное, отсекает немалую часть альтернативок.       — Тогда оденься поприличней и жди там, — велела я. — Я позвоню, когда будем выходить, чтоб это не стало для тебя большим сюрпризом.       — Ты хоть представляешь, как надо вывернуться, чтобы подключить к информационному полю мобильный?! — возмутилась моя Единственная.       — Представляю. Поэтому и говорю: жди в квартире Антона, а не появись за секунду до маминого прихода. Я наберу туда. Элензинья кивнула и, чувствуя, что мое терпение на исходе, исчезла. Оставалось лишь надеяться, что она не подведет, иначе может больше вообще не появляться в моей жизни.        В ресторане в этот час было немноголюдно, играла легкая классическая музыка, официанты, одетые в лучших традициях своей профессии, были вежливы и обходительны, обслуживая своих клиентов быстро, но без лишней суеты — с первого взгляда было понятно: атмосфера пришлась моей матушке по вкусу. Возникшая заминка из-за того, что ранее забронирован был столик на двоих, быстро решилась с заговорщическим видом положенной на стойку администратора парой купюр. Мы нашли столик в глубине зала, подальше от остальных посетителей, и вежливый администратор проводила нас к нему. Я заказала себе тарелку спагетти под соусом «Болоньезе» и стакан апельсинового сока, мама — отбивную средней прожарки и, по совету Антона, бокал красного полусладкого вина. Сам же Зимовский также отдал предпочтение отбивной, но после моего строгого взгляда запивать ее решил минеральной водой.        Ждали заказ и некоторое время ели молча, делая вид, что наслаждаемся едой и музыкой. На деле же я четко ощущала витающую вокруг атмосферу неловкости. Зная, кто моя мама и откуда, Антон не решался начать светскую беседу. Или просто не хотел превращать меня в переводчика. Маму тоже смущал языковой барьер: это без труда читалось в ее движениях и ее мимолетных взглядах на Зимовского, когда они одновременно поднимали их от тарелки.       — Скажите, Антон, — первой не выдержала мама, пригубив глоток вина, — как скоро Вы с Кристиной планируете пожениться? Раз уж она беременна…       Антон вскинул руку, позвякивая часами, и взглянул на циферблат, словно торопился на важную встречу.       — Приблизительно через сорок восемь часов. Надеюсь, это достаточно скоро? — ответил он, прекрасно зная, что я смягчу формулировку, что я и сделала.       Матушка, поставив бокал, снова взглянула на меня с укоризной, на что я лишь пожала плечами.       — Я этого и не скрывала, — ответила я на читающийся во взгляде вопрос. — Мы лишь решили не обременять тебя предсвадебными хлопотами, и пригласить непосредственно к празднику.       — И где пройдет венчание? — совладала с собой мама, возвращая максимально доброжелательный тон. — Надеюсь, в этом городе есть католические храмы?       Антон, как только услышал перевод вопроса, нервически хихикнул, переменившись в лице, и пристально посмотрел на меня. Очевидно, он не забыл, с какой тщательностью готовился к перемене религии Валик, и не хотел оказаться в схожей ситуации. Я успокаивающе положила ладонь поверх его, и как можно доброжелательнее улыбнувшись маме, ответила.       — Мы решили, что лучше не шутить с религией. Будет просто гражданская церемония — и все.       — Но как же?.. — в голосе женщины послышалось граничащее с возмущением удивление, точно ей только что сообщили, что мы вообще не планируем вступать в брак.       — Мама, в этом времени, по крайней мере, в России, это абсолютно нормально, — поспешила успокоить я ее. — В стране, где соприкасается и сосуществует большинство общепринятых религий и некоторое количество разнообразных сект, просто смешно делать упор на соблюдение тех или иных канонов. К тому же, я уже упоминала, мы с Антоном принадлежим к разным вероисповеданиям. Но это не повод к расставанию.       — Ты хочешь сказать, что и ваш ребенок будет лишен определенной религии? — в маме вдруг проснулась богобоязнь, которой раньше я в ней не замечала.       — Ну, почему же?.. Если родится мальчик, то по вере отца мы облечем его в православие, а если девочка, то будет правильно, если она последует моей вере, — неожиданно ответила я, хотя раньше даже не задумывалась над этим вопросом. На деле я вообще сомневалась, что стоит заводить разговор о церкви, с учетом того, что малыш, в шутку или всерьез был благословлен ведьмой, не исповедующей ничего конкретного ни в религии, ни в магии. Но и мою маму, и родителей Зимовского, если вдруг они поднимут эту тему, должен устроить такой ответ.       — Может, сменим тему? — откашлявшись, вновь вступил в разговор Антон. — Сеньора Дебора, как Вам понравилось наше время?       Мама коротко, из вежливости, ответила, что ей еще надо освоиться, после чего разговор продолжился в более светском духе. Она задавала вопросы о положении Антона в обществе, его достатке, образовании, происхождении. О том, как мы с ним познакомились, и серьезности его намерений, особенно, когда обходя очередной острый угол в разговоре, я обмолвилась о том, что многие люди, живя вместе много лет, вообще не торопятся оформлять отношения. Антон так же сдержано отвечал, понимая, что любой намек на сарказм или язвительность будет расценен не как способ создать дружескую и доверительную атмосферу, а как отсутствие воспитания. Благо, повод прервать больше похожую на допрос беседу, представился раньше, чем она успела утомить нас окончательно. Зимовский, завершив трапезу последним, промокая губы салфеткой, как бы невзначай глянул на подозрительно тихий сотовый, и попросил у официанта счет.       — Боюсь, нам надо поторопиться, — как бы извиняясь, объяснил он маме и повернулся ко мне. — Кристин, ты пока собирайся, а я вызову такси для твоей мамы.       Оставив деньги на столике, Антон вышел. Мама беспомощно посмотрела на меня.       — Я думаю, тебе не стоит возвращаться с нами в редакцию, а завезти тебя в квартиру мы уже не успеем, — пожала я плечами и, вновь читая во взгляде матери даже не вопрос, а мольбу о помощи, добавила: — Не волнуйся, в это время машин на дорогах меньше, должны добраться быстро и без происшествий.       — И что я буду делать одна в чужом доме?       — Для начала решать проблемы с языковым барьером, — ответила я. — И ты не будешь там одна. Я договорилась с Элензиньей, чтобы составила тебе компанию и многое объяснила.       Возразить мама не успела. Вернувшийся Антон оповестил, что такси уже прибыло, и мы вышли, зная, что время — деньги. Я помогла маме сесть в машину, Антон дополнительно заплатил водителю, чтоб он довел маму до самой двери в квартиру, а ей отдал мой комплект ключей.