ВС-3 "Круг замкнулся"

Котов долго собирался с мыслями, чтобы зайти на страничку Скворцовой. А вдруг у нее там жених отмечен? Или на фотографиях она с кем-нибудь обнимается? Или вообще довольна и счастлива, рада, что вернулась, вспоминает с ужасом свое пребывание в Москве? Ведь было, от чего содрогнуться. Так, хватит. Он просто зайдет и посмотрит. И тут же выйдет. Ничего ей писать не будет и вообще – никак не выдаст своего присутствия. Костя открыл письмо от Тихонова, щелкнул по ссылке, которая вела на русскоязычную страницу Ольги, и почувствовал, как все внутри замерло. Выругавшись, что снова ведет себя как неопытный юнец, мужчина постарался успокоиться, но загрузившееся окошко напрочь выбило его из колеи. Вернее – то, что там было написано. - У любой медали две стороны. И как быть, если одна тебя категорически не устраивает, а без второй ты жить не можешь? - медленно прочитал Котов и застыл на стуле, не отводя глаз от экрана. Будь он проклят, если это не о нем! О нем же! О ком еще? Оля, Оленька… Господи, как хорошо, что он зашел на ее страницу! Так, тут еще песня какая-то прилеплена. На испанском, конечно же, на каком еще. Костя тут же нажал на кнопочку, чтобы сохранить ее себе, и набрал название и исполнителя в гугле. Надо будет обязательно найти перевод. Ведь не просто так она ее туда повесила. Песня не отличалась каким-то выдающимся музыкальным сопровождением, вероятно, вся ее соль была в тексте, но в Интернете перевода не было, а электронные транслейтеры выдавали такие варианты, что Задорнов отдыхает. Надо найти того, кто сможет ему четко и внятно перевести эту песню. Костя шерстил странички в поисках нужного человека, мозг сверлила лишь одна мысль: она без него жить не может! И неважно, что это только конец фразы, да, он помнит, что именно в нем ее раздражает, и он же уже решил, что попробует исправиться, но такой стимул… Боже мой, какой стимул! Так, что там говорил Лисицын про боксерскую грушу, которую они с Соколовой решили установить у себя в квартире? Себе, что ли, такую поставить? Еще в тире он неплохо разряжается. Можно, конечно, и до десяти считать, и просто дзен отращивать – да много чего можно сделать, но… Она без него жить не может! Это же все меняет! Котов обновил страничку и с удивлением обнаружил, что искомая запись пропала. Ничего себе! Нет, это не могло быть его галлюцинацией – он оттуда песню скачал. Вот она, живая, буквально, материальная – надрывается дяденька в колонках о чем-то, наверное, вечном и важном. Затем в Косте проснулся оперативник: вот же у нее в друзьях Антонова, а значит, прочитает, а значит, не должна. Почему? А потому что может проболтаться ему – Котову. Ну, логично же! Это про него было, точно про него! Глупая улыбка уже несколько минут не покидала его губы. Он был прав тогда – никакой это не импульс, она целовала его по-настоящему, потому что сама хотела того же, а не просто потому что поддалась порыву. Пусть теперь не рассказывает! Ольга сидела на пляже, проветривая свои мозги после вина и думая над ситуацией. Хотя… может, тут и думать уже не о чем? С глаз долой – из сердца вон, как известно. Хотя… у нее так не получилось. Но ничего, время все поправит. Главное – пережить свадьбу Юли и Кости, где он будет тоже. - Ну что, не видать? – прозвучал над головой голос Мельниковой. - Кого? – недоуменно посмотрела на нее Скворцова. - Ну как, - даже удивилась подруга, - алых парусов! Ольга рассмеялась. Аня была в своем репертуаре. - Ну, раз не видать, значит, пошли домой – пиццу делать, - предложила рыжая. – А то ты там себе чего-нибудь надумаешь сейчас ненужного. - А ты мне, конечно, сейчас все нужное посоветуешь, - улыбнулась подруга. - Ну, разумеется! – Мельникова была воплощением уверенности в себе. – Кто ж еще, если не я? Ольга, смеясь, поднялась с песка, и девушки направились к дому. Пицца получилась красивая – хоть сейчас на картину: сыр, хамон, ветчина, помидоры, разноцветный сладкий перец, куриная грудка, оливки, шампиньоны… Анна удовлетворенно разглядывала результат. - Нравится? – улыбнулась Скворцова, расставляя тарелки. - Лопнем! – вынесла вердикт подруга и тут же угрожающе добавила: - Но съедим! Ольга прыснула со смеху. - Слушай, давай музон включим? Ну так, негромко – фоном, - предложила рыжая. - Можно, - согласилась хозяйка квартиры. – Компьютер включен, покопайся там в папках… Через минуту Мельникова наблюдала свою подругу замершей возле стола, уставившись в диван невидящим взглядом. Догадавшись, в чем дело, Аня сделала звук погромче. - Мы тогда в Салоу под нее танцевали в одном ресторане, - тихо сказала Оля, когда музыка смолкла. – Кто бы мог подумать… - Да уж, - согласилась Анна и заметила: - Про тебя песенка-то. Ты ж у нас птица перелетная, а он там, небось, изнемогает от желания… * - Давай ужинать, - предложила Скворцова, оставив ее слова без комментария. Подруга не стала спорить, но когда пицца была ополовинена, вернулась к теме: - Ты знаешь, я вот тут думала над твоими словами, над ситуацией и вообще… - Не надо, - тут же улыбнулась Ольга. - Что? - Я помню, как ты пыталась посодействовать моим отношениям с Матиасом, не слушая меня, когда я была против. Ань, мне не нужно помогать, правда. Мне просто нужно разобраться в себе, понять, наконец, что и как. Ты же знаешь, что я сама со всем справлюсь. Просто нужно время. - И дополнительный мозг, - не сдавалась Мельникова. – Вот ты говоришь, что он грубый и все такое, а с другой стороны, как ты себе представляешь капитана полиции в виде нежной фиалки? У него, знаешь ли, профессия такая, что хочешь, не хочешь – озвереешь! - Самое главное в человеке – это человек, - спокойно ответила Ольга, наполняя их бокалы. - Так не плохой же человек, как показывает жизнь. Просто есть вот этот… недостаток. Или там что-то еще? Ну вот подлый или благородный? – Аня промочила горло вином, явно собираясь дискутировать долго и настойчиво. - Скорее второе, - пораскинув мозгами, признала Скворцова. – Особенно учитывая, что он постоянно вытягивает меня из всех передряг… Надежный он. Мне с ним спокойно. Я даже не знаю, как это объяснить. Я рядом с ним ничего не боюсь. Не то чтобы я трусиха – нет, ты знаешь, что я не боюсь ничего в принципе, но вот с ним – прям совсем-совсем ничего. Я просто знаю, что он меня защитит… - она помолчала и вздохнула: - Глупо, конечно, но… - Погоди, - вдруг нахмурилась подруга. – А это не тот капитан, который тебя в Салоу спасал? Ну, когда тебя Борька с бандой похитил? - Он самый, - Оля тепло улыбнулась. – Он потом меня тогда купаться вытащил прямо в одежде, - она погрузилась в воспоминания. – Знаешь, так легко было, так… не знаю. Уютно. Как будто сто лет его знаю. - Рома-а-а-антика! – хитро протянула Аня, поднимая бокал. – Ну, давай за любовь! Взаимную! – уточнила она. Скворцова хихикнула, но спорить не стала. – Эх, Олька, счастливая ты! Рядом с тобой рыцарь, можно сказать, а ты у него… зубы, как у дареного коня, рассматриваешь… Вот бы мне такого… - Да, кстати, - спохватилась девушка, посерьезнев, - что у тебя случилось? Ты ж так и не рассказала – все обо мне, да обо мне. - Да что рассказывать, - махнула рукой Мельникова, заметно помрачнев. – С работы я вернулась раньше времени домой, а там Луис… - И? Вы ж живете вместе, - не поняла Скворцова. - Угу. Вот захожу я в спальню, а он там с бабой развлекается! Можешь себе представить? В моей квартире! На моей кровати! Урод! – она отвела взгляд. - Что ты сделала? – осторожно спросила Ольга. - Сказала, что у него есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из моей жизни и из моей квартиры, - сказала, как плюнула. – Он, конечно, заныл сразу, мол, прости, ошибка, больше не буду. Как деточка маленькая. Аж противно стало! – скривилась девушка. – Я потому к тебе и попросилась. Можно с ночевкой? – с надеждой посмотрела она на подругу. - Ань, ну что за вопрос, - мягко ответила та. – Конечно, оставайся. - Спасибо, - Мельникова тряхнула головой и неожиданно бодро произнесла: - Потому и говорю: рыцарь тебе достался! А тебе опять не так… - Да не достался он мне, - устало пробормотала Скворцова, на душе стало как-то тоскливо и за себя, и за подругу одновременно. – Просто… У меня внутри все разрывается – я не могу никак решить, определиться до конца… Анна кивнула и театрально продекламировала: - Ромео, зачем же ты Ромео?.. - Да ну тебя, Мельникова! – Ольга запустила в нее подушкой и расхохоталась. - А я, что я? – ловко поймав летящий в нее снаряд, невинно захлопала глазами рыжая и, засмеявшись, встала: - Пойду еще вина принесу – эту мы с тобой приговорили, - она продемонстрировала пустую бутылку и, оставив ее возле входной двери, ушла на кухню. Скворцова откинулась на спинку дивана и невольно прислушалась к мелодии. «Я лишь помню, что то, что было между нами, было безумием», - душевно выводил Пералес. ** - Так и есть, - прошептала Ольга, закрывая глаза рукой, и в памяти четко всплыл тот момент, когда он ее поцеловал. А она его. Котов нашел того, кто быстро и недорого переведет ему заветную песню, и готовый текст получил в воскресенье с утра. И весь день не находил себе места, придумывая план действий: как убедить Ольгу, что он изменился? Как сделать так, чтобы она его не отпихивала? «Совсем все…» Он хочет другое «совсем все»! Она же приедет на свадьбу Лисицына и Соколовой, они с ней свидетели… Он просмотрел ее страницу целиком. По большей части там действительно была не понятная ему фигня, как говорил Тихонов, она писала о чем-то своем. А вот фотографии он разглядывал с удовольствием. Особенно те, где она улыбалась. Она ему улыбалась. Ему и никому другому. К вечеру от переизбытка чувств и эмоций даже заболела голова. Кто бы мог подумать, что он, взрослый мужик, будет так волноваться из-за девушки! Котов попытался отключиться, подумать о чем-то другом, но получалось неважно. Только ложась спать, Костя заставил себя вспомнить про то, что завтра понедельник и нужно завести будильник – утром на работу! Нельзя все время думать только о Скворцовой! Вот только когда он закрыл глаза, она снова пришла к нему во сне. На дворе было лето, и они гуляли вместе в парке. Как хорошие знакомые или даже друзья. Словно не было никаких ссор и выяснения отношений, словно она никуда не уезжала, словом, легко так на душе было, когда она звонко смеялась над его шутками, что хотелось остановить момент, как кинопленку, чтобы вечно жить в этой секунде. Чтобы не потерять очарование этих мгновений. Но дальше было еще волшебнее… Неожиданно начинался дождь, быстро перераставший в ливень. Он пытался утащить ее под зонтик, но она весело отвечала, что любит летние дожди, кружилась под ливневыми струями и танцевала по лужам. Через какое-то время ему все же удавалось уговорить ее пойти домой – согреться и переодеться. Дождь, конечно, летний, но ощущение прохлады плавно ложилось на плечи. Она может заболеть, он не хотел этого. И они поднимались домой. К нему. Она – вымокшая до нитки, и он – почти сухой, благодаря зонту. Он выдавал ей полотенце и отправлял в ванную комнату, пока сам готовил горячий чай. Она развешивала свою мокрую одежду на электрической сушилке, а сама – о, боги, наконец-то! – надевала его рубашку, тщательно застегивала все пуговички, ну, пожалуй, кроме самой верхней, и выглядела в ней как в платье. А потом они пили чай и болтали о какой-то ерунде, впрочем, как всегда. Она сыпала цитатами, пытаясь подловить его на незнании классики и честно сознаваясь, когда в ход шли тексты, которых он в принципе знать не мог. Она называла это запрещенным приемом, извинялась и, виновато улыбаясь, говорила, что не могла удержаться. Такая милая, забавная, трогательная. И в какой-то момент он понимал, что ему мало просто видеть ее рядом, пусть даже в его рубашке. Он хотел ее чувствовать и, пока она что-то там щебетала, осторожно брал ее за руку. Тогда она вдруг спохватывалась, замирала на месте, остановившись на полуслове, и пристально смотрела ему в глаза. А он и не отводил свои. Он не хотел быть другом, он уже давно не хотел быть просто другом, и он давал ей это понять отчетливо и бесповоротно, давал прочитать это в своем взгляде. И она вдруг опускала голову, высвобождала свою ладонь и говорила, что ей пора домой, что дождь закончился, а одежда наверняка высохла. Но лепетала она все это сбивчиво, не глядя на него, вставая со стула и направляясь в ванну. И он понимал, что ему удалось пошатнуть то ледяное спокойствие, о которое он бился с самого начала, которое обескураживало его, лишая способности мыслить здраво, чтобы построить какую-нибудь достойную стратегию по завоеванию неприступной принцессы. А теперь принцесса смущалась и пыталась сбежать, и он не мог, не мог и не хотел позволять ей этого. Он ждал ее у дверей ванной, и она растерянно замирала на пороге, когда открывала дверь. Ее одежда, конечно же, не успевала высохнуть до конца, но так она была еще соблазнительнее, чем в его рубашке, замурованная на все пуговицы. Его взгляд медленно спускался с ее глаз к губам, слегка дрожавшим, потому что она пыталась сказать что-то разумное, что-то подобающее ее уходу, но весь его вид мешал ей сделать это спокойно и твердо. Он скользил глазами по ее шее к груди, мечтая, чтобы она не носила нижнего белья и через эту тонкую майку просвечивал не ее бюстгальтер, а то, к чему ему так хотелось прикоснуться ладонями и губами, нежно обвести языком по контуру, большому и малому. Ей было неуютно от такого взгляда, он знал это. Знал и не останавливался – спускался ниже к талии, которую так хорошо рисовала мокрая одежка, жалел, что не может просто силой мысли снять эти коротенькие серые шортики в узенькую белую полоску. Она протягивала ему рубашку, словно пытаясь закрыться, отгородиться ею, бормотала слова благодарности и говорила, что ей нужно идти. Тогда он ловил глазами ее взгляд и подходил ближе. Она отступала, касалась спиной стены, он выхватывал из ее рук рубашку и откидывал в сторону… А дальше на этом месте всегда звенел будильник, и он, чертыхаясь и матерясь, вынужден был вставать, чтобы не опоздать на работу. Но в этот раз будильник молчал, и он ощутил в полной мере, насколько хрупко и уязвимо было ее состояние. - Пропусти меня, пожалуйста, - прошептала она. Он молча смотрел ей в глаза, но она отвела свой взгляд и попыталась проскользнуть к входной двери самостоятельно. Ему ничего не оставалось, как поймать ее за талию, чтобы удержать на месте. Он услышал, как она тихо ойкнула и затаила дыхание. Ее руки взметнулись, чтобы непроизвольно лечь ему на плечи или на грудь, как обычно случается в таких ситуациях. Вот только он был в майке, а это значит, что ей предстояло дотронуться до него, не до его одежды, а до его кожи! И она не смогла. Святые угодники! Обретя равновесие, она задержала ладонь в воздухе в каких-то сантиметрах от его шеи, и он почувствовал, как заныла кожа, жаждущая этой ласки. - Прикоснись, - его голос звучал хрипло. Что она с ним делает?! – Пожалуйста, прикоснись, - словно молил о пощаде он. Он не сводил с нее глаз, он видел ее смятение, видел, как она сдерживает себя, пытается собраться с силами – ей надо уйти, но она не может. Или не хочет? Он теперь не держал ее, специально отпустил руки, и через секунду почувствовал ее дрожащие пальцы на своей шее. Она осторожно дотронулась ладонью, еле слышно выдохнула и медленно провела рукой вниз. Он сжимал кулаки, чувствуя, как внутри возрастает напряжение и он вот-вот взорвется. Она подняла на него глаза и, словно испугавшись, что он так близко, тут же отвернулась в сторону. Светлые, чуть кудрявые от влаги волосы рассыпались по плечам. Он осторожно убрал локоны на спину, открывая шею. Как удержаться и не прикоснуться к этой чудной родинке у ее основания? Он наклонился и прижался губами к маленькому темному пятнышку. Он почувствовал, как она вздрогнула, но ничего не сказала и не сделала. Ее ладонь тихо покоилась на его груди, не сдерживая и не отталкивая. - Пусти меня, пожалуйста, - услышал он ее шепот и увидел, что она закрыла глаза. - Я тебя не держу, - тихо сказал он ей на ухо, и это было правдой. Он хотел ее, о, боги, как он ее хотел, но не силой, не порывом, не случайным всплеском эмоций, после которого она пожалеет о случившемся. Хотел, чтобы она сама сдалась, сама дала понять, что желает того же, сознательно. Он снова наклонился к ее родинке, почувствовал, как ее дыхание спряталось. - Костя, это неправильно, - шептала она, желая остановить его словами. - Скажи мне, что тебе неприятно, - бормотал он, почти не отрываясь от ее плеча, - и я обещаю, что больше не прикоснусь к тебе. Но она молчала. Молчала, и он продолжал целовать ее шею и открытое ему плечико, потихоньку оттягивая лямки. - Это неправильно, Костя, - продолжала твердить она, но голос срывался в тот момент, когда его губы касались ее кожи. - Скажи, что тебе это не нравится, - настаивал он, молясь про себя, чтобы ей не хватило самообладания. Он осторожно взял ее за подбородок и повернул лицо к себе, затем плавно и очень медленно стал вести пальцами вниз. Ее глаза горели – он так четко увидел этот огонь, это колдовское пламя, которое сожрет все на своем пути, не пощадив никого, его тем более. Он следил за этим взглядом, ждал, когда страсть полностью овладеет разумом, и она признает, что нет, она никуда не собирается уходить. Его ладонь уже почти достигла заветной ложбинки, когда он почувствовал тонкую ткань майки и мысленно выругался. Как же хотелось дернуть, рвануть. Легкий, почти невесомый материал – даже усилий прилагать бы не пришлось, чтобы избавиться от этой мокрой тряпочки. Она словно прочитала эту мысль в его взгляде. Ее рот приоткрылся на вдохе, будто она собиралась в очередной раз сказать, что это все неправильно, но ничего не сказал. А он не мог сдерживаться – наклонился к ней, слегка касаясь ее губ, затем щеки, уходя к другому, еще неизведанному им, плечику. Отдаляясь от этих губ, которыми хотелось завладеть прямо сейчас, без промедления. Как и ею самой. Он ждал из последних сил. Ну же, сдавайся! Хотя на самом деле это он сдался, на милость ей сдался. Вот этой маленькой и хрупкой, по сравнению с ним, девушке, которая одним только взглядом или жестом могла его казнить или помиловать. И он бы ничего не смог с этим поделать. Перед ней он был слабым, вся его физическая сила меркла, рассыпалась на песчинки и утекала сквозь пальцы. Он жил ее дыханием, ее движениями, смехом, взглядом. Она была его волшебницей, владычицей и повелительницей. Зная, безусловно, зная – он был уверен в этом – о своей власти над ним, но не пользуясь ею, отчего и получала его всего к своим ногам. И как бы он ни пытался строить из себя уверенного и решительного, внутренне он зависел от нее, от того, что она скажет или сделает. - Ты же сам понимаешь, что это неправильно, - вновь услышал он ее тихий голос. – Зачем? Он слышал, что она тоже сдерживается из последних сил, и именно это казалось ему неправильным. Это, а не что-то другое. Да, он понимал, о чем она говорит, но сейчас ему хотелось жить лишь сегодняшним днем, этой минутой, когда она уже почти в его объятиях, когда она не отталкивает его и не держит дистанцию. И он пытался не дать ей спохватиться, помешать подумать, стереть то самое правильное, которое отдаляло ее от него. И он целовал ее. Шею, плечи – то, что пока ему было позволено целовать. Прикасался губами, словно пробуя ее, ощущая, как она легонько вздрагивает от этих поцелуев, как сбивается ее дыхание, мешая ей сказать что-то еще, что будет явно против его желания, ибо ему не нужны были слова. Кто вообще придумал слова, когда она рядом?! Разум мутнел, позабыта была присказка об интеллигенте в третьем поколении, стерто было все на свете. Осталась только она: запах ее влажной кожи, аромат шампуня, усиливающийся из-за намокших под дождем волос, ее горячая ладонь, которая так до сих пор и лежала на его груди, прерывистое дыхание, словно она пыталась скрыть, что спокойствие и хладнокровие давно ею потеряны. И неправильным было то, что он до сих пор не мог прижать ее к себе, почувствовать каждую клеточку ее тела своим. Он на секунду выпрямился и посмотрел ей в глаза. Она никогда не смотрела на него так. Это был его шанс, возможно, единственный в жизни, только сейчас. - Затем, что если я сейчас позволю тебе уйти, - тихо начал он, внимательно следя за ее реакцией, - я никогда потом себе этого не прощу. Неправильно – это когда ты далеко. От меня. - Разве я далеко? – ее губы тронула чуть заметная улыбка. - Далеко, - прошептал он, подходя как можно ближе. – Даже пара сантиметров – это далеко. Для меня. – Он выдохнул и полностью сдался на милость своей волшебницы: - И не говори мне, что ты этого не знаешь. Знаешь ведь. Давно знаешь… Она колебалась всего секунду, которая ему показалась вечностью. Посмотрела в глаза, затем опустила взгляд на губы, а потом он почувствовал, как она пальцем осторожно, едва дотрагиваясь, проводит по его руке от плеча до локтя. Нет пытки страшнее и слаще, чем ее неуловимые прикосновения, когда так хочется прижать к себе, крепко прижать, и не отпускать ни за что на свете. Он наклонился к ее губам, не в силах бездейственно терпеть дальше, и, как и в тот первый украденный поцелуй, сначала она просто позволила себя целовать. Несколько мгновений она словно ждала, что он будет делать и как, отдавала ему свои губы, принимала ласки его. А потом вдруг сделала маленький шажок в его сторону, убрала остававшиеся между ними те пресловутые два сантиметра, и он почувствовал дурманящее тепло ее тела, прильнувшего к нему. Ее губы теперь не только милостиво соглашались допустить поцелуй, но и сами принимали активное участие в нем. Боясь спугнуть такое чудо, он сжал ее в объятиях, чтобы она уж точно не опомнилась и не передумала, и, не отрываясь, увлек за собой в комнату… Утром реальность обдала его холодным разочарованием, что все это был лишь сон. Красивый, желанный до умопомрачения, с какой-то душераздирающей, смутно знакомой, мелодией в сопровождении, но сон. Котов соскреб себя с кровати, обводя безжизненным взглядом интерьер, и поплелся в душ – отрезвлять разум под прохладной водой, остужать разгоряченную плоть. Настолько, что ему казалось, будто холодная вода, падающая ему на плечи, стекает по телу уже теплой. И он не знал, что в Испании его ненаглядная Оленька видит очень похожие сны, но, в отличие от него, песню знает наизусть.