Запретная территория

Эта история началась обычным, ничем не примечательным днем. Точнее, вечером. А если еще точнее, почти ночью. На электронных часах застыли цифры 23:58, когда раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и в полумраке подъездной площадки увидела чуть искаженное линзой хмурое мужское лицо. Немного подумав, провернула замок. Цепочки у меня нет. - Добрый вечер, - нежданный гость оказался обладателем чуть хрипловатого баритона, слегка сдавленного, будто у него болело горло, или он долго молчал. Рост средний, телосложение тоже, красотой не блещет – словом, ничего особенного. – Здравствуйте, – я смотрела на него с любопытством. С тех пор как я въехала в эту квартиру, ко мне почти никто не приходил. Старые друзья остались в далеком прошлом и не менее далеком городе, однокурсники разбрелись по свету, а новыми знакомыми я еще не обзавелась. Да и не горела особым желанием. Поэтому ночной гость меня заинтересовал и заинтриговал. Я подумала, что, быть может, он откроет тайну бывших обитателей этой квартиры, купленной с аукциона с помощью бывшего коллеги по вполне сходной цене. Соседи, завидев меня, отводили глаза, а все попытки выяснить, кто жил здесь прежде, натыкались на стену молчания. «Вам лучше не знать», – это был типичный ответ. И я начала думать, что с этой в общем-то очень неплохой просторной трешкой связано нечто зловещее. Хотя впечатления такого квартира не производила. Салатовые стены приятного оттенка в гостиной, розовые – в спальне и некоем подобии кабинета. Без вкуса, но и не угнетающе. Окна выходят на восток и юг – всегда светло, как я люблю. Многие после десяти лет в пустыне на солнце смотреть не могут, а мне вот нравится, и ничего не могу с собой поделать – привыкла. И порой мне не хватает песчаного однообразия пейзажа... и теплого моря... и широких пляжей, где никогда не было много людей. Но все это осталось в прошлом. В настоящем – Москва, попытка в тридцать пять начать все заново, проникнуться изрядно подзабытыми российскими реалиями. – Не боитесь открывать по ночам незнакомцам? – Нет. Я уже ничего не боюсь, – мужчина при этих словах вздрогнул и как-то странно посмотрел на меня. – Проходите. Кажется, вы не ошиблись дверью. Он вошел и осмотрелся с любопытством. Я не мешала, в свою очередь, изучая его. Чувствовалось, что он бывал здесь прежде. Но все было другим. Потому что его глаза искали какие-то привычные вещи и не находили. Взгляд постепенно померк. – Здесь все изменилось, - просипел он. – Я сделала ремонт. Квартира была довольно запущенной. Видимо, давно никто не жил. – Когда вы ее купили? – Осенью прошлого года. – Да, больше двух лет прошло, – кивнул он. – А почему вы ее купили? – Потому что она продавалась, – я пожала плечами. – И меня устроили условия. – Вы одна живете? – Да, одна. А вы пришли грабить? – Не совсем. – Тогда почему? – Потому что мне некуда идти. Ответ подкупил своей искренностью и вогнал в ступор. И тут до меня дошло: раз квартиру продавало государство, значит, она была конфискована. А раз была конфискована, то не исключено, что пошла в счет возмещения материального ущерба. Однозначно в особо крупных. И с вероятностью девяносто девять процентов передо мной ее бывший владелец, вернувшийся из мест не столь отдаленных. Я еще раз внимательно посмотрела на него. Он не производил впечатления преступника. На нем не лежала печать заключенного – в его жестах, мимике не было ничего, что связывало бы с человеком, побывавшим за решеткой. С другой стороны, если квартира пошла с молотка, и имел место «особо крупный», и если дело дошло до суда, то срок три года казался маловероятным. – Да, там от семи и выше, – словно прочитав мои мысли, кивнул гость. – А у вас? – А у меня пожизненный. – Вы бежали? – Нет. Но выход на свободу не означает освобождение. Я промолчала – мне нечего было сказать. В скупой фразе было столько горечи, что слова показались бессмысленными. Он трактовал мое молчание по-своему. – Я задержался. Извините. – Постойте, – я перехватила его у порога, – куда вы пойдете? – Что-нибудь придумаю. И мне нельзя здесь появляться. – Вас ищут? – Нет. – Тогда почему? – Странно, что вы ничего не знаете. – Соседи отказывались говорить на эту тему. – Поэтому я должен уйти. Еще раз извините. Мне нужно было убедиться, что дороги назад нет. Я поняла, что удерживать ночного гостя бессмысленно, и закрыла за ним дверь. ***** После его ухода долго не могла уснуть, ругала себя за то, что позволила человеку уйти в ночь и одиночество. Но что-то подсказывало – я бы не смогла его удержать. И разбирало любопытство – кто он? Откуда явился? А вдруг и вправду бежал? Но я не чувствовала угрозы, не было до зубовного скрежета знакомого чувства опасности, когда кажется, что невидимая шерсть поднялась дыбом, а сама ты – ощетинившаяся волчица, готовая к схватке не на жизнь, а на смерть. Наутро я решила проявить настойчивость и добиться, кто жил в квартире до меня. Я вышла во двор и осмотрелась. Методично шаркающий метлой дворник казался бесперспективным собеседником – первое время меня поражало обилие на улицах Москвы азиатов в оранжевых жилетах. В годы учебы их не было. С утра пораньше на лавочке дежурила дозорная старушка – я звала ее Тортиллой из-за очков и шеи, которая постоянно находилась в движении, напоминая смешную самоходную черепашку из игрушек моего детства – стоило ее поставить на наклонную поверхность, как она бодро шагала вниз, покачивая головой. Но диалог с Тортиллой прервался, лишь я завела речь о бывшем хозяине. – А с чего вы взяли, что это был хозяин, а не хозяйка? – Тортилла сверлила меня глазками-буравчиками. – Я не взяла, я узнала. – Если бы узнала, то не спрашивала. – Почему вы не хотите рассказать? – Не хочу. Меньше знаешь, крепче спишь. Ты вот тоже о себе не больно много рассказываешь, верно? И я не спрашиваю, почему к тебе арабы шастают. Поэтому иди с Богом. Я поразмыслила и действительно пошла. Сначала в управляющую контору. Но там отвели глаза и сказали, что архив сгорел, и меня, к счастью, это не касается. Из управляющей конторы мой путь лежал в ОВД Пятницкий. В паспортном столе со мной наотрез отказались общаться, несмотря на то, что я запаслась конфетами и шампанским. Я нашла участкового, но он радостно заявил, что работает всего год и не знает, что было в районе до него... Упорство, с которым мне отказывались что-либо сообщить о бывших жильцах, подогревало любопытство. Я вернулась домой, плеснула в стакан виски, набросала льда и уселась за ноутбук – Интернет обязан помочь. Меня осенила простая мысль – есть телефонный справочник Москвы, и если мне повезет найти старую версию, то по номеру телефона я смогу узнать хотя бы фамилию и инициалы. Но номера ни в одном из найденных мной справочников не значилось. Тогда я подумала о том, что в Сети можно купить всевозможные базы данных, и спустя несколько часов в моем распоряжении оказалась база данных МВД 2009 года, оплаченная через веб-мани. Продавца очень удивило то, что мне нужны данные не старше 2009-го. О том, что это уголовно наказуемое деяние я как-то не подумала, но, к счастью, чрезмерное любопытство сошло с рук. Разобравшись с принципом работы, я довольно быстро нашла искомую информацию. Итак, до меня в этих хоромах на третьем этаже занюханной пятиэтажки, гордо именуемой «сталинкой», проживал некто Карпов Станислав Михайлович, 1973 года рождения, сотрудник МВД. Если верить скупым сведениям, не женат, детей нет. Я вновь обратилась к поисковику, но теперь с другой целью – выяснить что-нибудь о Карпове Станиславе Михайловиче. Как говорится, результат превзошел ожидания. Я читала новости, статьи, материалы уголовного дела, опубликованные на сайте адвоката, защищавшего жертв подполковника Карпова. Я убедилась, что мой гость – именно тот человек, который устроил стрельбу на ночной улице... Точнее, это я живу в его квартире. ...Неудивительно, что я ничего об этом не знала. В то время я находилась далеко от России, телевизор смотрела изредка, в основном местные каналы. Новости Родины считала малоинтересными, поскольку ничего нового у нас не происходило с 2000 года. А еще увлекалась торрентами. Я качала фильмы, сериалы, много читала. Начала смутно припоминать, что знакомые из России, работавшие вместе со мной, что-то такое обсуждали, но не особо активно – все мы жили новостями, более важными, чем вести с далекой Отчизны... Ну, так вот, вернемся ко дню сегодняшнему. Всезнающий Интернет ничего не сообщал о побеге ни из одного ПНД с интенсивным наблюдением кого-то из пациентов. Можно было не сомневаться, что будь Карпов беглецом, об этом бы писали. Значит, его выписали. Или освободили – не знаю, как правильно. На меня он не произвел впечатления психа. Просто усталого человека, старающегося держаться с достоинством. Как ни странно, я не испытала ужаса, узнав, кто мой гость. Наверное, потому что мы с ним поговорили. И я не почувствовала угрозы. А может, потому что это все дела не то чтобы давно минувших дней, но прошлые, и новости трехлетней давности не режут по живому, а воспринимаются как часть истории, трагическая страничка. А может, у меня притупились чувства, потому что пока я дождалась своего самолета, то видела такое, о чем рассказывать не хочу. Напротив, пытаюсь забыть, вычеркнуть из памяти, но не получается, как ни старайся. Скорее, я думала о том, что, как мне казалось, никто не захотел разбираться, почему милиционер с безупречным послужным списком, начальник ОВД однажды пошел стрелять по мирному населению... Его записали в психи, предали забвению и затеяли реформу МВД. Как мне кажется, благополучно провалившуюся. Хотя... я десять лет не жила в России, и за год трудно разобраться, насколько изменилась твоя страна. Но в деле Карпова настораживала поспешность. Пара месяцев – и все... и потом крайне мало о том, чем дело закончилось для раненных и родственников погибших. Видимо, квартира все компенсировала. Или не все. Неважно... Любопытно, что заработанные мной доллары в конечном итоге стали платой за кровь, пролитую Карповым. После двух стаканов виски со льдом и нескольких затяжек марихуаной мне почудилось, что теперь мы кровно связаны с бывшим подполковником, а это значит, что непременно встретимся. Причем не в том, а в этом мире. ****** Мои полунаркоманские бредни растворились в похмельном утре, пережитом, как всегда, в обнимку с минералкой. После обеда я позанималась переводом, который должна сдать через неделю, и не хотелось срывать сроки – очень хороший заказ. После получения гонорара я планировала смотаться в санаторий, привести в порядок изрядно расшатавшиеся нервы. Из Ливии я вернулась больше года назад, но за суетой обустройства так и не дошли руки до себя, любимой. Я поймала себя на неприятной мысли, что курю марихуану чаще, чем прежде. И пью тоже чаще, чем прежде. Я давно поставила на своей жизни крест, и мне все равно, сколько я проживу – уйду во цвете лет или умру древней старухой. Но мне не все равно, как я проживу. Я привыкла быть при деле. Постоянная занятость помогала спрятать куда-то очень глубоко навязчивые мысли о прошлом, обещавшем счастье, а вместо этого оставившем меня в одиночестве. В один день я потеряла всех, кто был мне дорог. Именно по этой причине я уехала из родного города, куда вернулась после окончания института, хотя передо мной открывались достаточно широкие перспективы. Но дома ждала любовь, а она была сильнее желания сделать карьеру. В то время Интернет только начал массовое шествие по просторам России, я довольно быстро к нему приобщилась и открыла для себя Америку. Точнее, начала работать на американское бюро переводов и чувствовала себя очень даже неплохо. Без труда устроилась в школу учительницей английского. Вышла замуж. Казалось, жизнь так и будет идти – по написанному кем-то свыше сценарию, размеренная, спокойная, в окружении любимых мной и любящих меня людей. Мы планировали пополнение семейства, купили дом за городом… Муж занимался бизнесом – у него была лесопилка и небольшое мебельное производство. Родители работали с ним: мама – бухгалтером, отец – коммерческим директором, свекровь – юристом. И у нас была по-настоящему дружная семья. Все закончилось в один день, когда вспыхнул умело подожженный офис, отделанный деревом. Почти никому, кто находился в здании, спастись не удалось. Поджигателей не нашли. Потому что не искали. На меня, раздавленную и уничтоженную, оперативно наехали, растоптали окончательно, и я не очень хорошо помню, как подписывала документы, продавая фактически за бесценок то, что на протяжении нескольких лет строили мои близкие. У меня была одна мысль – уехать. Наверное, я проявила слабость и малодушие, но родной город опротивел, и меня с ним ничто не связывало, кроме четырех могил на кладбище… Наш ребенок так и не появился на свет… Не знаю, были у меня мысли о самоубийстве, или нет… Мне кажется, в то время у меня вообще не было никаких мыслей. Как и чувств. Это была пустота, готовая поглотить без остатка. Вакуум, не дававший дышать. Однокурсница предложила поехать в Ливию работать переводчиком, и я согласилась. Мне казалось, чем дальше я уеду от дома, тем будет легче. Тем более что новая работа требовала изрядного совершенствования языковых знаний, изучения терминологии и полной самоотдачи. Десять лет я работала в разных городах – Сибхе, в самом сердце пустыни, приморских Бенгази и Триполи. Незадолго до волнений 2011 года мне предлагали хороший контракт в Сибхе, но я отказалась, предпочтя остаться в Бенгази, к которому искренне привязалась. И это было большой ошибкой – я пережила февральские кровавые мятежи, и когда мы наконец вырвались в Триполи, а оттуда самолет МЧС доставил в Москву, то не верилось, что все осталось позади. Говорят, нет ничего страшнее уличных боев и гражданской войны. И я увидела этот кошмарный симбиоз. По возвращении решила остаться в Москве. Вообще мне было все равно, где жить. Но точно знала, что в родной город не вернусь. А Москву я знала, пусть и немного другой. Это был город моей юности, самых светлых надежд и смелых мечтаний. К тому же, здесь не было проблем с работой. И хотя я очень неплохо заработала, плюс в течение десяти лет накапливались на депозитах деньги, вырученные за бизнес, квартиры и дом в родном городе, для меня было важно оставаться при деле. Но я могла себе кое-что позволить – сама выбирать, что переводить. И это было неоспоримое преимущество. Первые месяцы жила в съемном жилище, потом купила злосчастную квартиру. И вот теперь познакомилась с ее хозяином. Не могу сказать, что мысли о нем преследовали меня. Я вспоминала о нем, с содроганием думая, как, наверное, нелегко устроиться человеку, потерявшему все, осужденному обществу и по сути преданному анафеме. Но мне не было его жаль – он совершил страшное преступление, необъяснимое, противоестественное. И понес наказание, но смог выйти на свободу. Хотя… «Выход на свободу не означает освобождение», – короткая емкая фраза свидетельствовала, что сам себя он не простил. Что тогда говорить о других? Общество легко отворачивается от тех, кто совершает нечто далеко выходящее за рамки дозволенного. И никто не давал Карпову права лишать жизни ни в чем не повинных людей – ни инспекторов ГИБДД, ни случайных прохожих, которых настигли пули из табельного оружия подполковника… Что им руководило, так и осталось тайной – о догадках не писал только ленивый, но это были не более чем предположения. Поскольку экспертиза признала убийцу невменяемым, как такового суда не было. Был лишь процесс, связанный с тем, как возместить ущерб. Поскольку сам виновный был недееспособен, квартирой и прочим имуществом распорядилась его мать. Несчастной женщине ничего не было нужно и, видимо, она не желала ничего, кроме одного – чтобы ее и внука, племянника Карпова, оставили в покое. «Почему он сказал, что ему некуда идти? Есть семья… Или он не хочет, чтобы его прошлое отражалось на них?» – я задавала вопросы в никуда и не хотела найти ответы. Меня это не касалось. Открыв тайну квартиры, волею судьбы ставшей моим пристанищем, я успокоилась. Отправилась в запланированный отпуск, завела ничего не значащий курортно-санаторный роман, отвлеклась и развлеклась. Словом, ничего нового. Все по-прежнему. Да и что может измениться в жизни человека, который не хочет ничего менять? Хотя нет. Наряду с виски и марихуаной в моей жизни таки были радости. Я очень любила кино. Старое доброе советское, бессмысленное, но успешное американское. Сериалы – и наши, и зарубежные. Арт-хаус. Можно сказать, была всеядна. И как-то подумала о том, почему бы мне не купить домашний 3D-кинотеатр? ***** Я редко выходила из дома. Вела полувиртаульное существование. А что? Интернет способен творить чудеса — можно заказать продукты из супермаркета, еду из ресторана, оплатить счета. Мне не нужно видеться с работодателями — мы решали все вопросы путем переписки, а деньги приходили на карточку или кошелек веб-мани. Даже свое запретное наслаждение — марихуану — я покупала через Интернет. Трижды в неделю мое уединение нарушало трио арабов-абитуриентов — они под моим руководством изучали русский и одновременно связывали с окружающим миром. Прогулки меня не влекли. Я так и не пристрастилась к новомодным гаджетам, поэтому прогулка — это прогулка, нелюбимое мной время наедине с собой и совершенно лишними мыслями о прошлом. Настоящего и будущего для меня не существовало. Я жила сегодняшним днем. Но комфортным сегодняшним днем, не без этого. Хотя вряд ли покинувшие меня горячо любимые люди были бы довольны, знай они, как и на что я трачу свою жизнь. А может, они все знают... Но день, когда я решила заняться покупкой телевизора, был одним из тех редких, когда имелось желание выползти из своей конуры. Наверное, потому что было солнечно, а я, как вам известно, люблю светило. Зарождающееся лето манило свежей зеленью, приголубленной недавним дождем, и все вокруг будто светилось. Я прихорошилась, что со мной тоже бывало нечасто: жизнь в арабской стране приучила к определенным правилам поведения. И хотя на нас, приезжих, смотрели снисходительно, я привыкла носить длинные юбки и рукав длиной минимум три четверти. Платки не повязывала, но у меня имелась целая коллекция изящных шарфов. Конечно, в России я существенно обновила гардероб и завела пару юбок выше колена. Но сегодня мне захотелось одеться в один из любимых шелковых нарядов — будто летящую юбку и такую же блузу цвета морской волны. Самое оно! Легкий макияж, слегка небрежная, будто растрепанная морским бризом прическа, изящная сумочка, модельные туфли на платформе. Очень, очень и очень. Я вздохнула, понимая, что толку от этого порыва маловато — он иссякнет через пятнадцать минут, и я буду шипеть сама на себя, почему не надела джинсы и не обула кроссовки. Но, с другой стороны, я женщина. И если подавляющую часть времени об этом не помню, это не значит, что нужно забыть об этом факте напрочь. В Интернете я вычитала, что в магазинах «Твоя техника» хорошие акционные предложения, прогулялась до метро и минут через сорок входила в торговый зал супермаркета. Там я вдоволь погуляла вдоль стеллажей, размышляя, что раз такая оказия, можно купить не только телевизор, но и некоторые нужные в хозяйстве приборы вроде пароварки или блендера. Готовила я крайне редко, но порой накатывало, и я могла озаботиться тем, что мне не хватает на кухне очень многого. Все, что было, досталось мародерам в Бенгази, а в новой квартире я еще не настолько обжилась. Поэтому мой вояж затянулся, и к телевизорам в конце зала я добралась часа через полтора, усталая, но довольная. А консультанты тем временем усердно формировали заказ, включавший всевозможную кухонную технику и утварь. С выбором телевизора проблем не возникло — моделей не так много, и я знала, какую хочу. К ней прилагалась небольшая «плазма» в качестве подарка, и я подумала, что телек на кухне никак не помешает. Потому, собственно, и оказалась в этом царстве электроники и автоматики. Все шло хорошо, пока я не подобралась к кассе. Наличные с собой брать не стала, положившись на карточку. И вот это пластиковая дрянь меня подвела. Как потом выяснилось в банке, отказал чип. Но кассир устроила истерику и начала меня обвинять непонятно в чем. - Послушайте, я вернусь через час с другой картой. - Вы хотели похитить технику. Ее уже понесли на доставку, - упрямо твердила она. - Но без чека кто мне ее отдаст? - резонный вопрос наткнулся не то на природную тупость, не то на сговор с охранниками, не преминувшими осведомиться, а в чем, собственно, дело. Кассир им расписала в красках, и охрана принялась быковать. Один из стражей провел вдоль моей сумочки сканером, и тот сработал. Их торжествующие хари трудно описать словами. Я была спокойна, зная, что правда на моей стороне. - Ну что? - Скорее всего, это мой мобильный. - Открывайте сумочку. - Нет. Только в присутствии полиции и моего адвоката. С вами я разговаривать не собираюсь. - Тогда с вами поговорит наш начальник. - Ради Бога. Хоть президент. Идиотизм ситуации слегка бесил. На карточке лежит почти миллион рублей, а они пытаются сделать из меня преступницу века! Не иначе им зарплату за бдительность платят. Я тщательно прижала к себе сумочку, чтобы ничего не подбросили. Карманов в одежде нет. Минут через пять со стороны служебного входа возник начальник. Я слегка обалдела — по направлению ко мне уверенной походкой шествовал Станислав Михайлович Карпов, чью бывшую квартиру я желала облагородить. Но выказывать радость от нечаянной встречи не торопилась. Он подошел, скользнул по мне равнодушным взглядом. - Это вы адвоката желаете? Пройдемте, - и он сделал повелительный жест. Я, ничего не ответив, пошла за ним. Угрозы не было. Он источал спокойную, уверенную силу, и этим вдруг неуловимо напомнил покойного мужа. Сквозь лабиринт служебных коридоров мы добрались до кабинета, напичканного мониторами. Карпов жестом выпроводил какого-то парня, сидевшего за компьютером. - Ну, что случилось? - Да ничего особенного, - я села в предложенное кресло. - У меня нет с собой наличных, хотела расплатиться карточкой, но терминал отказался принять. Кассир обвинила в попытке кражи, а когда подошла охрана, то , возможно, из-за телефона сработал ручной сканер, и я отказалась открыть сумочку. - Правильно сделали, - кивнул Карпов. - Давно хочу их уволить... - А почему не увольняете? - Материала маловато. Напишите, пожалуйста, заявление, - он протянул мне лист бумаги и ручку, - с как можно более полным описанием ситуации. - Хотите пополнить копилку компромата, Станислав Михайлович? Кстати, писать на ваше имя? - Откуда вы узнали? - Карпов потрясенно уставился на меня. - Ваш визит разбудил во мне нездоровое любопытство, и я захотела выяснить, кто вы. - Выяснили? - он кинул тяжелый взгляд исподлобья. - Да, ради этого мне пришлось нарушить Уголовный кодекс, который чтил даже Остап Бендер. - Пытали соседей? - хмыкнул хозяин кабинета. - Нет, купила базу данных МВД за 2009 год. - И все? - он прищурился. - Нет, - честно ответила я. - Затем воспользовалась поисковой системой. - Это вам много дало, - он криво хмыкнул и низко опустил голову. - Ничего, кроме сожаления, что позволила вам уйти. - Вам меня жаль? - он поднял голову и не то с вызовом, не то с недоумением задал вопрос и посмотрел мне в глаза. - Не жаль, - я выдержала его взгляд. - Но, полагаю, вам пришлось непросто, даже если сразу после выхода оттуда предложили это кресло и эту должность. - Не сразу, - коротко ответил Карпов. - Хотите чаю или кофе? - Кофе заварной? - Да, - удивился он. - Из кофеварки? - Нет. - Значит, турочка. Позвольте мне. - Хорошо, - коротко ответил Карпов. Мы прошли в небольшую кухню — такую, какие обычно бывают в офисах: электроплитка, холодильник, чайник, кофеварка, микроволновка, шкаф с посудой, стол, стулья. Мой спутник извлек из недр шкафа турку, кофе в зернах и кофемолку, из холодильника — воду, поставил чайник — кипяток нужен, чтобы прогреть чашки. Сложил руки на груди, будто приказывая — действуй. Я, словно совершая обряд посвящения, взялась за любимое действо, сожалея, что нет пряностей. Но кофе был хорош — судя по аромату, эфиопский. - «Харрар», - немного подумав, вынесла вердикт. Карпов кивнул, наблюдая за мной. Я аккуратно снимала пенку, раскладывала по подготовленным чашечкам, ждала волшебного момента, когда чудесная жидкость приподнимется, и именно в ту секунду, когда это было нужно, разлила источающий божественный аромат напиток по чашкам. - Профессионально и красиво, - он улыбнулся. - Могу лучше. Здесь не хватает пряностей. Думаю, вы любите корицу. - Почему вы так считаете? - Не знаю, - я улыбнулась, чувствуя свою правоту. - Вернемся в кабинет, тут могут помешать, - и мы ушли из кухни. В кабинете, который мгновенно наполнился дивным ароматом, заняли исходные позиции — я у приставного стола для совещаний, Карпов — в хозяйском кресле. - Заявление пишите не на мое имя, я заместитель начальника, - хмуро сказал Карпов и продиктовал имя босса всея охраны. Я подумала, что отношения у них не очень. - А кофе... нет слов, - видимо, комплименты не конек бывшего подполковника. - Заходите на чашечку. - Вы серьезно? - Вполне. - Я задам, как вам покажется, не очень умный вопрос: что люди скажут? - Мне все равно. А вам терять нечего, по-моему. - Вы правы. Но лишь отчасти. - Вы боитесь потерять покой? - А это разве так мало? - Нет, это очень много. Написала, - я протянула ему лист. Он удовлетворенно прочитал и положил в папку. - Вы поставили инициалы. Как вас зовут? - Аэлита. - Что будете делать с заказом? - слегка озадаченно спросил Карпов. - Съезжу за другой карточкой и вернусь. - Я поговорю с администратором, вам скинут еще — за моральный ущерб — и оплатят такси. - Спасибо. Спасибо за все. На этом мы расстались. Я вернулась через час и прибыла домой вместе с покупками. Вечер провела, распаковывая коробки и переживая события дня. Попыталась сообразить, почему вызвалась сварить кофе — это было спонтанное решение. Я отнюдь не тщеславна и не хвастлива и не морщила бы нос, если бы кофе, сваренный Карповым, меня чем-то не устроил. Не всем довелось прожить десять лет в стране, где к кофе, как и во всем арабском мире, отношение трепетное. Нет. Мне просто хотелось сделать что-то приятное человеку, которого изо дня в день забивают камнями злословия и оскорблений. ***** Конечно, на кофе с корицей ко мне никто не пришел. Да я и не надеялась особо. В глубине души (насколько вообще моя душа способна радоваться) была рада за Карпова, что он не остался за бортом жизни и всего за несколько месяцев занял должность заместителя начальника охраны в довольно крупной сети магазинов бытовой техники. Поверить в то, что кто-то за него ходатайствовал, было довольно сложно. Значит, заслужил. Как-никак, в прошлой жизни он был сначала оперативником, потом начальником криминальной милиции, а затем и начем ОВД. За что-то его поставили на эту должность? Но это я вряд ли узнаю. Моя жизнь текла по-прежнему — работа перемежалась бездельем, безделье — накатывающей депрессией, депрессия требовала порции виски или косячок марихуаны. Но что-то менять я по-прежнему не хотела. Меня все устраивало. Я отлично чувствовала себя. Опять-таки, насколько отлично я могу себя чувствовать. Возможно, мне стоило подумать о возобновлении знакомств — некоторые ливийские коллеги, как и я, приехали в Москву, можно было поискать через соцсети однокурсников. Но мне было не то лень, не то все равно. Я подумала о том, что десять лет в Джамахирии стали прологом к этому, с точки зрения окружающих, странному существованию, полностью удовлетворявшему меня. Свой день рождения отметила в родном городе — проведала могилы, прошлась по местам, где была так счастлива. Случайно встретила дальнюю родственницу. Она меня не узнала... Я так и не поняла, то ли оттого что плохо выгляжу, то ли просто изменилась до неузнаваемости под жгучим ливийским солнцем — в мою кожу будто въелась бронза загара. А может, я начинаю походить на памятник... После приезда в Москву я записалась в салон красоты и провела там целый день, а потом еще неделю ходила к косметологу и терпела всякого рода малоприятные процедуры. Как бонус мне рекомендовали массаж для придания тонуса мышцам и посоветовали побольше бывать на свежем воздухе для улучшения цвета лица. Как ни странно, я вняла советам, купила планшет (чтобы не рисковать, через Интернет) и начала регулярно появляться в близлежащем парке, где за интересной книгой или фильмом могла провести целый вечер. Я будто стряхнула с себя оцепенение, сковавшее после возвращения домой. В Ливии я не была особо жизнерадостна — это качество напрочь утрачено. Но много общалась с людьми, у меня были друзья, меня уважали, ко мне прислушивались, приходили за советом — переводила я действительно хорошо. Думаю, что так замкнулась из-за двух недель, проведенных в мятежном Бенгази, а затем понадобилось время, чтобы адаптироваться к жизни на Родине. Мои усилия не прошли даром — я начала благосклоннее смотреть на себя в зеркало, тщательнее одеваться, когда выхожу из дому и даже пару раз съездила в бюро переводов, с которым работаю больше года. Это очевидный прогресс! ...Как-то вечером я наслаждалась тысячным просмотром сериала «Ликвидация» — его могу смотреть бесконечно. Он уводил в другой мир — настоящей жизни, настоящей борьбы, настоящих чувств. Всего, чего так не хватает в нашем мире. Неожиданно погас свет. Меня это удивило — в доме напротив окна светились и мерцали. Я щелкнула кнопкой телевизора, чтобы он не включился, когда подадут электричество, и подумала, что можно идти спать. Но через пару минут раздался негромкий, но отчетливый стук в дверь. У меня почти не было сомнений в том, кто пришел с такими предосторожностями. Я тихо открыла. В проем проскользнул Карпов. - Проходите, - будто он приходит ко мне так ежевечерне, пригласила я. - Только свечу поищу. - У меня есть фонарик, - гость включил источник света, передал его мне. Разулся и, ведомый мной, прошел на кухню, где я извлекла подсвечник, свечи, и затеплился желтоватый, будто дышащий свет, несколько таинственно освещавший наши лица. Я ничего не спрашивала, ждала объяснений. Руки привычно доставали из ящиков все, что нужно для приготовления кофе. Благо, подача газа не зависит от прихотей бывшего подполковника. - Свет скоро дадут, я сразу позвонил в аварийку, - наконец заговорил он. - Вы не подумайте, никакой паранойи. Но я действительно не хотел, чтобы меня случайно здесь увидели. У меня просьба. - Какая? - Я могу остаться на два-три дня? - Конечно, Станислав Михайлович. Фразу «чувствуйте себя, как дома», опущу. Но, думаю, имею право знать, чем обязана. - Конечно. Но для начала договоримся — просто Стас. - Хорошо. А я просто Аля. И давайте на ты, раз уж живем под одной крышей целых десять минут, - я постаралась шуткой чуть разрядить атмосферу, чувствуя, что Карпову не просто выступать в роли просителя. - Договорились, - без лишних церемоний согласился гость. - Ты верно заметила, Аля, что мне не нравится мой босс. А не нравится, потому что ворует из руки, которая его кормит. И хищения немалые. Он узнал о расследовании по независящим от меня обстоятельствам, и мне лучше не попадаться ему на глаза, пока я не переговорю с шефом и не передам ему материалы. Но шеф в командировке. А здесь босс точно искать меня не станет. - В любом случае, я могу не открыть или послать куда подальше. Но со светом придумано сильно, - я улыбнулась и подала кофе. - Вот теперь совершенство, - оценил мой гость. - Скажи, а почему ты так спокойна, если знаешь? - А что изменится, оттого что я начну нервничать? - я пожала плечами. - Ты не уйдешь, но будешь чувствовать себя скованно. А тебе и так не по себе здесь — думаю, много ненужных воспоминаний. - А ты почему здесь? Еще молодая, привлекательная. И одна. Тоже бежишь от чего-то? Или от кого-то? - Стас расспрашивал профессионально — настырно и напористо. - Порой мне кажется, что бегу от себя. - Самая бессмысленная погоня, не находишь? - Если нет цели, да, если цель есть, и ты знаешь, что на финише тебя ждут, тогда стоит попытаться. - Разве можно убежать от воспоминаний? - Нельзя. Но если побег удался, они не мешают жить. - Хорошая идея — обрести новый смысл в жизни. Думаешь, это возможно? - Думаю, да. - У тебя получилось? - Я не пробовала. Оттого я еще на дистанции. А ты? - я решила, что имею право задать вопрос. - У меня бег с препятствиями. Но я верю в финиш, только без траурной ленточки. - Ты поверил после? - Да, - он отлично понял, о чем я. - Извини, Стас. Но мы так заговорили... - Спрашивай. Ты первая, кому интересно, что произошло, а не как. - А вопрос «почему?» разве не задавали? - Задавали. Но без желания услышать ответ, потому что боялись. И меня, и моего ответа. Ты и вправду ничего не боишься? - Нет. Потому что мне нечего и некого терять. - Но при этом ты на дистанции? - Надежда умирает вместе с человеком. А я еще жива. Ты верил, что однажды выйдешь? - Верил, - он твердо посмотрел на меня. - Хотя и знал, что это будет бег с препятствиями. Мы помолчали. Неожиданная откровенность смутила нас обоих. Я еще ни с кем так открыто не говорила — ни о своих потерях, ни о надеждах. Даже с собой. Полагаю, мой собеседник испытывал те же чувства. - Извини, я сразу принялась варить кофе и не предложила ужин, - к тому времени дали свет, и это давало простор для деятельности. - Спасибо, я не голоден. - Если что, можешь смело нырять в холодильник. Я постелю в кабинете. Кажется, раньше у комнаты было такое же предназначение. - Да. Я тоже жил один, и у меня было много книг. - Они здесь. - Да? - его глаза вспыхнули. - Когда я пришла сюда впервые, в квартире было совершенно пусто, и только на полу в кучу были свалены книги... много книг. Растрепанные, корешками наружу. Я тогда не поняла, почему — видать, были обыски. А потом госисполнители просто не стали с ними возиться. - Самое ценное, наверное, забрали, - взгляд погас. - Пошли, посмотришь, пока я буду стелить. Но не думаю — все собрания полные, и много редких изданий. Я нарочно не торопилась, раскладывая диван, довольно долго копошилась с одеялом и пододеяльником. А Стас тем временем жадно вглядывался в корешки на полках. - Похоже, здесь все, - удовлетворенно кивнул он. - Вот время... - Да, время, - я не захотела углубляться в новую философскую беседу. - Пора отдыхать. Спокойной ночи. ***** От лица Стаса Карпова Небытие. Точно. Небытие. Слово, которым можно обобщить три года. Три года. В них было все. Сначала полнейшее равнодушие ко всему. К узкой койке. Несвежему белью. Омерзительной безвкусной баланде. Зарешеченному окну. Мучительным процедурам, именуемым лечением. Они подавляли остатки воли и вводили в состояние летаргии, когда не ясно — жив ты или нет. Позднее пришло осознание — отсюда нет выхода. Только через морг. И я сам обрек себя на это. Потом проснулся протест — нет! Только не это! Только не это полусуществование в полутемной клетке. Затем мысль — получил по заслугам. Многое ушло из памяти, вытерлось, отформатировалось. Но многое жило. Я вспоминал. Вспоминал лица тех, для кого мое лицо было тем, что они видели в последний миг жизни. А вот лиц тех, кто погиб от выпущенных мной пуль февральской ночью, я не помнил. Потому что не видел. Это была пелена. Пелена безумия. Моего безумия. Вырвавшегося на волю меня самого. Будто пали оковы. Забылись последние запреты. Табу. Мои личные табу. Табу Стаса Карпова. Я никогда, никогда не садился за руль даже после ста граммов водки! А в тот вечер всасывал алкоголь. Прощался со свободой. Хотя что я несу? Какая свобода? Я был рабом. Рабом Системы. Она год за годом пожирала меня. А я пытался пожирать ее. Но она оказалась сильнее. Я вырвался из-под ее гнета всего на двадцать минут. Я брел по улице в одном кителе, но не чувствовал холода. Дышал полной грудью. Упивался свободой. Я не понял, что сотворил. Я не думал о будущем. Было только настоящее. Двадцать минут, когда прошлое осталось в прошлом, а секунда, когда на запястьях защелкнулись браслеты, не наступила. Когда с меня еще не сорвали погоны. Когда с экрана не понеслись обличающие речи. Когда Интернет не заполонили кадры с камер. Совершенная, но невероятно тупая техника даже не знала, что она снимает. Что автоматически фиксирует конец и.о. начальника ОВД Пятницкий подполковника милиции Станислава Михайловича Карпова. Что под прицелом объектива ожившие герои бессмысленной компьютерной стрелялки. Не боты, а люди. Из плоти, крови. Жившие своей жизнью — кто-то счастливой, кто-то не очень. Но жившие. И я изменил их жизнь навсегда. Или вовсе прервал. Когда мне сказали, что я убил четверых, а еще девять в больнице в состоянии разной тяжести, то рассмеялся. «Чертова дюжина! Чертова дюжина!» - это был мой захлебывающийся в хохоте хриплый выкрик. И мне казалось, что в углу камеры я вижу сатану. Он скалится дьявольской улыбкой победителя. У него мое лицо. И руки. Окровавленные, страшные руки убийцы. Мне стало страшно. Я испугался сам себя. И все понял. Это был краткий миг просветления. Ужаса. Кошмара. Осознания. Я бесконечно сжимал руками голову, желая, чтобы она лопнула, как мыльный пузырь, эта мука прекратилась, исчез хохочущий сатана. Сколько это продолжалось, не знаю. Может, мгновение. Может, часы. Может, дни. Вокруг что-то происходило. Следак. Допросы. Допросы. Допросы. Одни и те же тупые вопросы. Не менее тупые формулировки протоколов. Следственный эксперимент. Опять допросы. Экспертиза. Вот ее я помню. Да. Помню. Каждый вопрос звучал как стук молотка, вгоняющего гвоздь в крышку гроба. Так и я вгонял свое сознание в мрак безумия февральской ночи. Вердикт. Невменяемый. Радость. Да. Радость. Потому что я не увижу ИХ. Или ИХ родственников. Мне было страшно. Так страшно, как никогда прежде. Я боялся увидеть их. Встретиться взглядом. Услышать слова проклятия. Но меня избавили от этого. Их лишили права швырнуть мне слова ненависти. А мне дали шанс. Шанс когда-нибудь увидеть небо не расчерченным черными крестами. Я все пытался их посчитать. Но не мог. Сбивался. Не мог сложить. Так проходили дни. Им не было конца. Я не мог понять — что это? Жизнь? Или меня нет, и так выглядит ад? Иногда появлялся Лёня. Мой племянник. Племянник, обреченный мной на сиротство, а теперь опозоренный. Он не отвернулся от меня. Приходил. Говорил со мной. Рассказывал о школе. О друзьях. О матери. Я слушал. Как-то он принес мне мороженое. И плакал. Оно растаяло, пока он проходил через санпропускник и охрану. Я погладил Лёню по голове. Он вздрогнул. А я почувствовал что-то странное. Щипало глаза. Безликая комната для свиданий поплыла. Я не мог вдохнуть. «Ты плачешь!» - удивление в его голосе. Полное отсутствие моего. Дрожь. Дрожь внутри, где таял айсберг, в последней схватке заковав меня в лед оцепенения. Потом пришла Зимина. Моя бывшая начальница. Она приходила трижды. Я говорил. Она слушала. Я знал, что она сделает то, о чем попрошу. Ирина не подвела. Мне стало легче. Я сказал ей, что выйду отсюда. Она была первой, кому я это сказал. Потому что в то время на месте растаявшего айсберга рождалась вера. Что еще не все потеряно. Хотя... Что может потерять тот, у кого ничего нет? Через месяц врачи подтвердили, что в моем состоянии наметились улучшения. И к вере присоединилась надежда. Прежде я не знал таких слов. А теперь повторял, как заклинание. И ждал. Ждал, когда придут пятеро чужих и чуждых мне людей, сядут за стол, перед которым я буду стоять в одном белье. Все они — мои судьи, хотя настоящий только один из них. Еще прокурорский... врачи... Я буду отвечать на их вопросы. Закрыв глаза, подносить кончик указательного пальца к кончику носа. Ставить отметки в тестах. Я помню, что мой любимый цвет зеленый. Но выбираю синий. Цвет неба, которое хочу увидеть не расчерченным черными крестами. Но небо переворачивают. И просят выбрать опять. Я вновь выбираю небо. «Ремиссия... не агрессивен... ремиссия два года... не агрессивен... на раздражители не реагирует... спокоен... ремиссия два года... для общества не опасен... показания к выписке...» Я почти не слышу их шушуканье. В полузабытье возвращаюсь в клетку. Считаю кресты. Тысяча. Я провел здесь тысячу дней! Один на один с собой. Окидываю взглядом — привинченная к полу кровать. Тумбочка. Тоже привинченная. Стопка книг. Забранная решеткой батарея. Шесть с половиной квадратных метров. Точно — шесть целых, шестьдесят шесть сотых. Высчитал, изучив каждый миллиметр облезлых стен. Баланда. В последний раз. Темнота ровно в двадцать два ноль-ноль. Тоже в последний раз. Ночь без сна. Это не в последний раз... Утро. Плачущая мать. Лёня. Одежда из прошлой жизни. Выглаженная. Чистая. Пахнет летом. Но на улице зима. И небо. Серое. Низкое. Снег. Тоже серый. Люди. Они идут. Торопятся. Спешат. Сквозняк метро. Эскалатор. Вылетающий из тоннеля поезд. Голоса. Смех. Глаза матери. Скрежет тормозов поезда. Улица. Люди. Они идут. Торопятся. Спешат. Глаза матери. Я беру ее под руку. Она опять плачет... Лёня вытирает ее слезы... ***** В новой квартире матери я провел всего три дня. Не хотел, чтобы меня кто-то видел. Могут узнать. Она и так слишком много страдала. Мне повезло. Я попал в благотворительную программу социальной адаптации лиц, проходивших реабилитацию в ПНД в отделении с интенсивным наблюдением после совершения противоправных деяний. Длинная нудная формулировка. Занудная барышня в очках. Нескончаемая анкета. И ключи. Ключи от однушки с крохотной кухней, санузлом и душевой кабиной в «гостинке» в получасе от метро. Это все фигня. Главное, что в другом районе. Подальше от воспоминаний. Потом паспорт. Пенсионное удостоверение. Третья группа. Могу работать. Вопрос — кем? Барышня в очках подсовывает подходящие вакансии. Дворник. Грузчик. Охранник. Выбираю последнее — по профилю. О! Возвращается способность шутить. Хозяин показывает склад — стройматериалы. Он знает, кто я. И старается держаться на расстоянии. Терплю. То ли еще будет... Но хозяин — чувак современный. А все современные чуваки участвуют в благотворительности. Так модно. Поэтому он меня берет. Хвастает системой безопасности. Я предлагаю закрыть склад, забрать ключи и погулять десять минут. Нет, лучше пять. Он косится опасливо, но подчиняется. Конечно, я ведь псих! Возвращается в назначенное время и находит меня в комнате охраны, лежащим на диване. Я торжествую. Он что-то мямлит. - Сколько? - Что — сколько? - Сколько будет стоить усиление охраны? - Это не ко мне. Я охранник. Через два часа появляются молодцы, смотрят на меня. Копошатся. Хозяин склада снабдил мобилой. Звонит. Спрашивает. Я докладываю. Они переделывают все трижды, пока у меня не уходит целых двадцать минут, чтобы проникнуть в склад. За это время даже самая ленивая служба охраны доедет... На складе хорошо. Тихо. Спокойно. Телевизор. Чай. Книги. Сменщик, с которым можно потрепаться «за жизнь». Он бывший зэк. Поэтому нам есть, о чем поговорить. Он знает, кто я. Но не боится. И не спрашивает. Мы травим байки. Я оперские, он зэковские. Они во многом похожи. Так наступает весна. Выходной. Звонок. Хозяин. - Стас, у меня угнали машину! - Звоните в полицию, Виктор Антонович. Ноль-два. - Стас, пока они найдут, ее разберут по винтику. Пожалуйста. - С вас отгул. - И премия. - Я не напрашивался, - а сам довольно вскакиваю с дивана, потягиваюсь, молниеносно одеваюсь и через полчаса мы встречаемся на месте угона — возле платной парковки. Виктор Антонович — лох. «Выскочил на минутку... охраняется... кто мог?» Это очень сложно — угнать заведенную тачку с коробкой «автомат»... - Ну да, действительно, кто? - иду в будку. Не видели... не слышали... Знакомая песня. Слышал сотни раз. Послушаю еще. В том месте, где пауза между запевом и припевом, вставляю вопросы. Охранник — еще больший лох, чем мой шеф. - До скорой встречи, брателло! - вываливаюсь из будки на свет. Смотрю в небо. Оно синее. Виктор Антонович тоже смотрит, потом смотрит на меня. Не понимает. Ему не понять. Ловим такси. Через пятнадцать минут приезжаем на авторазборку. Тыкаю охраннику ксиву. Пенсионное удостоверение. Купил для него обложку от ментовского. На всякий случай. Случай представился. Прокатило. Заходим. Идем. - Моя ласточка! - радость неподдельная. Ласточка, слава Богу, цела. Прошло мало времени, распотрошить или перегнать не успели. Шеф хватается за трубу. - Куда звоним? - спрашиваю ласково, но он обрывает звонок. - В милицию... в полицию... - Зачем? - иду к знакомой конторе. Шеф за мной. Ничего не изменилось. Холл. Приемная. Секретарша с ногами и без мозгов. Что-то говорит. Не слышу. Прохожу мимо. Кабинет. В кресле босса Булкин разложил булки. Живой. И здоровый. Румяный. Нет, уже бледный. - Стас... - удрученно, испуганно. - Не ждал? - улыбаюсь. Невнятное квохтание, наверное, означает однозначно отрицательный ответ. - Стасик не только в воде не тонет, но и в огне не горит. Гони ключи. - К-к-к-а-к-и-е??? - щечки сереют, глазки вылезают из орбит. И это я к нему не прикоснулся. - От тачки. Он открывает сейф и вываливает целую связку разномастных ключей. Я киваю шефу: - Выбирайте. И подождите меня в приемной. А лучше в холле. Виктор Антонович ретируется, не дожидаясь второго приглашения на выход. Он меня по-прежнему боится. Но уже по другой причине. То он был благодетелем мультиубийцы, а теперь может стать соучастником. Не самая сладкая перспектива. - Кто тебе пригнал эту тачку? - достаточно одного взгляда, чтобы Булкин сроднился с креслом. - Никто... Стас... ты откуда? - Оттуда, - многозначительно поднимаю глаза к потолку и внушительно молчу. - Я... я... я... все отдам... - Имя! - чуть повышаю громкость. Должно подействовать. - Шкуркин... Вася Шкуркин... - Где живет, знаешь? - Булкин кивает. - И телефон напиши, - пишет. Сворачиваю бумажку, кладу во внутренний карман. Уже в дверях бросаю: - Я еще зайду, - и в приемной добавляю, - быстрее, чем ты думаешь. Виктор Антонович сидит в холле и похож на общипанного цыпленка. - Что ты с ним сделал? - Ничего, - пожимаю плечами. На улице я не разрешаю ему подойти к машине, набираю номер. Вася Шкуркин отзывается быстро и бодро. - Слышь, Васян... я Толян... с разборки Булкина. Ага... новенький. Шеф сазал, брякнуть тебе, чухай сюда, дело есть верное. - Лады, - Васян не усомнился. Славно. Даже если позвонит Булкину, тот не возьмет. У него есть дела поважнее. Судя по адресу, Васяну нужно минут двадцать-тридцать с учетом, если он вдруг захочет перед выходом подрочить. В том, что он на колесах, я не сомневался. Как и в том, что тачка краденая. Далее звоню бывшим коллегам. Они не горят желанием ехать по сигналу от гражданина, ставшего свидетелем преступления. - Я на вас в прокуратуру нажалуюсь, - заявляю скандально. - Представьтесь. Дежурный (по голосу похоже, что Олег) смягчается и обещает наряд через десять минут. Ретируюсь, оставляя Виктора Антоновича на поле боя. Перед уходом тщательно инструктирую. Пятницких видеть не хочу. Даже если не знаю. Уверен, Булкин сообщит о том, что видел меня... Так что Зимина обязательно получит привет от Стасика. И удивится, что все живы. Впервые за полтора месяца после выхода оттуда у меня отличное настроение. У Зэка сегодня тоже выходной, я звоню ему и приглашаю на пиво. Мы треплемся за жизнь, которая не так уж и плоха. ***** От лица Стаса Карпова Наутро иду на работу. Шеф поджидает у склада. С премией и новостями. - Стас, ты у меня больше не работаешь. - Вот так на самом деле выглядит благодарность за спасение мира, - стебусь. Или пытаюсь. - Я позвонил своему другу. Он управляющий сети магазинов бытовой техники, и ему нужен замначальника службы охраны. Я рекомендовал тебя. - Без меня меня женили, - бурчу больше для приличия. Не привык выказывать радость. - Но спасибо. Когда познакомите с женой? - Ээээ... Мы не договаривались дружить семьями, - растерялся. - А я и не прошу. Я был женат на должности начальника СКМ, потом недолго флиртовал с должностью начальника ОВД, теперь заключил, как оказалось, краткосрочный брак с должностью охранника. Не терпится увидеть новую супругу, - выдаю самую длинную тираду за месяц знакомства. - Стас, с тобой не соскучишься. - А вы сомневались? - хмыкнул довольно. - Не особо. Можем ехать прямо сейчас. Он ждет. Переговоры с Сергеем Павловичем Королевым, управляющим сети магазинов бытовой техники «Твоя техника», увенчались успехом. Вроде так в газетах пишут? Смотрел он на меня с опаской, к чему я постепенно привыкал. Чего еще было ждать?! За три года мою физиономию все успели подзабыть. По ТВ мой выход на свободу не анонсировали. Так что жил я сравнительно спокойно. Но это тот случай, когда скрыть прошлое невозможно. - Вы идеальный кандидат, если бы не... В общем, Виктор за вас поручился. Но как воспримет коллектив... - Сергей Павлович искренне запереживал. - Скажете коллективу, что общество должно терпимо относиться к душевно больным людям, - хмыкнул я. - Все справки принесу, а Виктор Антонович обещал рекомендацию. - Вы умеете убеждать, - Сергей Павлович протянул руку. - А еще я умею работать, - мы скрепили союз рукопожатием. Новый шеф сказал выходить в понедельник. Времени вагон. Навестил мать. Оставил половину премии. Вторую потратил на одежду. Увиделся с Антошиным. Он опять при своей волшебной палочке. Восторга не испытал, но обещал помочь. А еще не растрепать Зиминой о моей просьбе. Верится слабо. И вот она — новая работа. Вторая за месяц. Непосредственный начальник мне резко не понравился. Как и я ему. Его за что-то вытурили из ФСБ, и о теплом месте замолвили словечко перед учредителем некие друзья владельца ТТ. В смысле не пистолета. Так сокращенно называют нашу сеть. Он был типичной конторской крысой, и я смотрел на него чуть свысока. Рост позволяет. Босс пытался отвечать тем же. Безуспешно. Мы затеяли войну взглядов. Противник отступил. В отместку долго комментировал, что думает о моей кандидатуре, и как с ней не согласен. - Толерантность — одна из основ развития нашего общества, - я процитировал мудрую брошюру, подаренную барышней в очках. - Ничего нового вы мне не скажете. Лучше вводите в курс дела. Он бубнил примерно час. Я делал вид, что слушаю. Но мне все стало ясно в первые пять минут. Как и то, что мы не сработаемся. И уйти придется ему. Повествуя о некоторых аспектах работы, он нервничал. Отводил глаза. Явный признак лжи. А это значит, мне будет чем заняться. Неделю я вел себя смирно. Знакомился с объектами. С коллективом. Сергей Павлович, видимо, позаботился о том, чтобы на меня не смотрели косо. Поэтому на меня вообще не смотрели. Я не настаивал. Три года в психушке научили главному — смирению. Сейчас я учился нести свой крест. Я и сам не знал, искупил вину, или нет. И возможно ли это вообще? У меня был один путь — завоевать их уважение. И метод только один — работа. Работа нужна, как воздух. На нищенскую пенсию, положенную государством, при всем желании прожить нельзя. Решил, что не буду ее тратить. Не имею права. Буду перечислять фонду. Оставалась только зарплата. Неплохая зарплата, но несравнимая с прежним размахом. Зато честная. Я старался не менее честно ее зарабатывать. Инспекция магазинов навела на размышления не самого приятного толка. Я пошел на прием к Королеву и изложил свои мысли. Он выслушал благосклонно, выдал карт-бланш. Мы не сказали ни слова о Крысе, но, похоже, подумали об одном и том же. Тем лучше. Я зарылся в новую работу, как когда-то зарывался в бесконечные бумаги в отделе. Оказалось, что дело довольно интересное. Контроль над виденаблюдением, охранниками. Борьба с хищениями среди самих сотрудников — это бич. Нужно следить за кассирами — могут на большой покупке пробить пару лишних батареек или еще какую-то мелочь. И, наконец, нечистые на руку покупатели. Их хватало. Вникнуть в тонкости удалось быстро, и в среднем звене, как принято в бизнесе называть начальников отделов, кажется, оценили мой натиск. Это была первая маленькая победа. Отметил на пару с Зэком. Мы не утратили связи. Антошин выполнил мою просьбу, но разболтал об этом Зиминой. Она почтила меня своим визитом. Долго убеждала, что я не прав и не должен подставлять Дениса. - Зимина, мне водитель по штатному расписанию не полагается, в отличие от машины. Будешь меня возить? - я прищурился. - Тогда нет проблем. И справки от психиатра и нарколога — честные. Через Антошина быстрее. Не нужно идти в автошколу. - Ты теперь ходячая совесть, Стас. Но я за тобой буду присматривать. - Если тебе больше нечем заняться, на здоровье. - На всякий случай скажи номер и марку машины. Чтобы я была настороже. - Обойдешься. Я безопасный, - и я довольно бесцеремонно выпроводил ее. «Шевроле Лачетти». Конечно, не «Инфинити». Но сойдет. Даже более чем. Главное — функция. Все остальное — понты. Кондиционер не намного хуже климат-контроля, четырехступенчатый автомат — семиступенчатого... И при движке 1,8 вполне можно за городом «топить» 130-140... А в городе объемы двигателей и количество «лошадок» под капотом успешно нивелируют пробки. В довершение ко всему машина белая. На ней меньше видна грязь. Я довольно часто думал, что со мной судьба обошлась ласковее, чем с моими жертвами. Читал публикации о том, как сложилась жизнь тех, кто выжил. Через что им пришлось пройти. Мне хотелось попросить у них прощения, заранее зная, что такое не прощается. Но в то же время боялся случайной встречи. Мир теснее, чем нам кажется. Мог ли я подумать, что вновь встречусь с нынешней обитательницей своей бывшей квартиры? ***** В Пятницком районе я побывал один раз на второй день после выхода из диспансера. Чтобы понять – назад пути нет. Что район, в котором знаком каждый дом, для меня запретная территория. Здесь слишком много воспоминаний. Чересчур много знакомых. Отдел. Да, самое главное — отдел... Вся моя жизнь... ...Говорят, преступники всегда возвращаются на место преступления. Это бред. Не всегда. Но в тот вечер я кружил по Пятницкому. Ходил кругами. Они становились все уже, уже... И вот я здесь. Спустя три года и тысячу сто ночей прошел по своему пути. Безоружный. Обезоруженный. По дороге проезжали машины. По тротуару, навстречу и обгоняя, шли люди. На обочине в четырех местах – свежие венки. Наверное, если бы меня засадили на всю жизнь, то наказали бы меньше. Потому что я бы не увидел этого. Как проявляется в растворе фотобумага, так проступали воспоминания. В ушах звучало эхо выстрелов. В руку била отдача... Это продолжалось меньше трех минут, но изувечило жизни тринадцати человек. моя не в счет. Я медленно брел, уходя все дальше. И думал, что больше сюда не приду, еще не зная, что ошибаюсь. Ноги сами принесли к моему дому. Логову раненного зверя. Где я мог быть самим собой. Долго смотрел в окна квартиры, которая когда-то была моей. Понимал, что делать этого не стоит, но не заметил, как поднялся по ступенькам крыльца. Подъездная дверь открыта – такое бывало часто. За три года ничего не изменилось. А вот уже не моя квартира изменилась полностью. Мне открыла приятная женщина примерно моих лет, даже не спросив, кто пришел так поздно. Позволила войти. Я узнавал и не узнавал то, что видел. Стены те же, но другого цвета. Мебель, светильники, ковры – все другое... не мое. И мне здесь делать нечего. Хозяйка пыталась удержать. Но нет. Я должен был уйти. Должен! «Мне нужно было убедиться, что назад дороги нет», – сказал я ей. Убедился. Нет. И быть не может. Но вновь ошибался. Однажды она появилась в моем кабинете. Какая-то чертовщина с банковской картой, и она не смогла расплатиться за покупки. Наезд охраны. Пытались развести, как бывало не раз. Я увел ее к себе. Мы выпили кофе. Поговорили. Она уже знала, кто я. И меня удивила реакция. Она смотрела спокойно. Без страха. Презрения. Осуждения. Говорила свободно. Откровенно. Задавала вопросы. Я отвечал. Не пытался отделаться отговорками. У нее оказалось странное имя – Аэлита. Редкое. Красивое. Как и она. Лазурная. В странном костюме, похожем на восточный. Он ей шел. И она чувствовала себя в нем раскованно, как в привычной одежде. Я искал в ее довольно тонких, но словно высохших чертах принадлежность к монголоидным национальностям. Но нет. Она русская. Но и не русская. Грустная, даже когда улыбается. Аэлита пригласила меня на кофе. Но я отказался. Не потому что не хотел. А потому что знал: нельзя. Она ушла, не настаивая. Напоследок обернулась. Я вернулся в кабинет, в котором смешались ароматы кофе и ее духов. Тонких, восточных. Иногда я думал о ней. Во время двух встреч мы говорили от силы полчаса, но каждое слово запало в душу. Потому что не было лишних. А те, что произносили, были точными. Как меткий выстрел. Работа шла своим чередом. Я расследовал хищения со стороны сотрудников и обнаружил очень неприятное обстоятельство. Крыса толкал левую технику. Умело подставлял новичков, а потом использовал. Был у него свой человек и в финансовой службе. Схема выглядела следующим образом: поступает партия, скажем, телевизоров. На складе принимают сто единиц. Но на самом деле их на десять больше. Кладовщик этого вроде как не замечает. Потом эти телевизоры попадают в торговый зал и реализуются мимо кассы. Всегда найдутся любители сэкономить. Сформировалась база постоянных клиентов. Без напряжения Крыса и его сообщники зарабатывали примерно по полмиллиона в месяц. В масштабах сети это не так много, но с учетом того, что эти товары заходили по контрабандным каналам, чистая прибыль достигала примерно трехсот тысяч. В цепочке участвовали кладовщик, экспедитор, бухгалтер, крушник (предупреждал о проверках), два продавца-консультанта, а на вершине стоял Крыса. Все просто. На разработку и раскрытие ушло месяца два. Был крайне осторожен, но как-то продавец понял, что я кручусь в торговом зале не просто так. Я снимал их скрыто, делая вид, что разговариваю по телефону. Ну, и была припасена пара «жучков», фиксировавших разговоры. Конечно, он капнул Крысе. Догадаться об этом было нетрудно. Королева не было в Москве – он уехал на переговоры в Питер. А вечером ко мне домой пожаловали гости. Я наблюдал за визитерами в прибор ночного видения, примостившись в соседнем доме, откуда просматривался вход в мой подъезд, окна лестничных пролетов и два окна моей квартиры. Они не постеснялись зажечь свет, и я морщился, думая, что они перевернут все вверх дном. Но торжествовал, зная, что ничего не найдут. Путь домой был заказан. Как и к матери. Установить ее адрес – пара пустяков. Зэка тоже найдут без труда. Зато вряд предположат, что я могу пойти туда, куда вряд ли кто-то позовет… Дождавшись, пока они уйдут, покинул свой пост и вскоре входил в дом Аэлиты. Своей эту квартиру не хотел называть даже про себя. Она не удивилась. Напоила кофе. Разрешила остаться. Мы вновь говорили. Недолго. Но откровенно. С ней иначе не получается. Из-за взгляда. Внимательного. Спокойного. Доброжелательного. Грустного. Янтарного. Ночью я долго не мог уснуть. Воспоминания. Будоражащие. Стреляющие наповал. Как слова Аэлиты. Она сказала, что я могу звать ее Аля. Так просто. Незатейливо. Коротко. Но все равно красиво. У Али оказались мои книги. Она сохранила их. Проложила мостик. Между мной и собой. Моим прошлым. Ее настоящим. В некоторых я нашел закладки с пометками вязью – она их читала. Ее мысли надежно скрывал арабский. Вот почему она такая русская и такая восточная… Загадочная. Непостижимая. Как тайна. И я решил, что обязательно ее раскрою. ***** От имени Аэлиты Я очень давно не жила ни с кем под одной крышей. В Ливии могла делить кров с кем-то из женщин-коллег, но такого, чтобы на одной территории со мной поселился мужчина, не бывало со времени замужества. Я не спала почти всю ночь, думая, как вести себя с нежданным постояльцем. Совместное пребывание на общей территории волей-неволей влечет общение, какие-то совместные действия вроде завтрака или обеда. И вряд ли он чувствует себя комфортно… Потом плюнула и решила, что как будет, так и будет – главное, быть собой. В наши предыдущие две встречи мне это давалось легко. Но они были короткими, ни к чему не обязывающими. А тут совсем другое. Конечно, он пришел ко мне от безысходности. Не уверена, что у него до трагических событий февральской ночи были друзья. Но в их отсутствии сейчас не сомневалась. Возможно, если бы я не увидела страдание, не показное, прорвавшееся в фразах о пожизненном сроке и отсутствии пути назад, то, узнав его историю, отвернулась, как, уверена, поступили многие. А так я увидела сначала загнанного, усталого человека, полного боли. Спустя четыре месяца — спокойного, уверенного в себе мужчину, знающего свое дело и, похоже, не протирающего штаны в удобном кресле. Поскольку была далека от истории трехлетней давности, чувства испытывала смешанные. Стас, с которым я познакомилась, никак не вязался с человеком, способным на такое страшное преступление. И в этом был главный парадокс. Наутро я встала пораньше, приняла душ, без фанатизма, но привела себя в порядок. Во-первых, не нужно пугать людей, во-вторых, после обеда у меня встреча с новыми учениками: прибыли абитуриенты. Еще в мае я разместила объявления в арабоязычной части Интернета, и мне пришли заявки от желающих изучать русский с моей помощью. Прошлогодние подопечные благополучно поступили в РУДН и обещали обращаться в случае необходимости. Заслышав движение в кабинете, я обосновалась на кухне. Еще вечером сказала, что в ванной приготовлены полотенце и зубная щетка и извинилась, что не смогу помочь с чем-то вроде спортивного костюма. Зато можно попробовать побриться моим станком для депиляции. Стас махнул рукой — дескать, не переживай. На кухне я без самоотречения, но добросовестно приготовила завтрак: яичницу с помидорами, гренки с сыром, порезала отварную баранину. К кофе у меня всегда имелись восточные сладости, которые я покупала не через Интернет, а в одной очень хорошей лавке, где можно было выпить кофе, сваренный на песке, и поговорить по-арабски. Что ни говори, а восток наложил на меня очень сильный отпечаток! - Доброе утро, - мой гость пришел на запах. - Доброе, - я улыбнулась. - От ужина ты отказался, надеюсь, против завтрака ничего не имеешь. - Абсолютно. Но не стоило беспокоиться. - Это мелочи. Садись. Я накрывала на стол. Стас следил с интересом за моими манипуляциями. - Баранина, сладости... настоящий кофе... а еще арабский, - он говорил медленно, будто размышляя. - Ты жила на востоке и сбежала от арабского шейха? - Я жила в Африке и... В общем, неважно, - у меня не было никакого желания что-то рассказывать. - Шейха не было. Откуда ты узнал об арабском? - Перебирал книги. Видел закладки с пометками. - Это чтобы не терять форму. - Ты долго там прожила? - Десять лет работала в Джамахирии, пока не свергли Каддафи. - Ясно. А сама из Москвы? - Нет. Из категории «понаехали тут». Но училась в Москве, в институте иностранных языков. - Круто, - усмехнулся Стас. - А почему выбрала восток? - Азию и Африку. Отец в советское время работал в дружественных странах инженером-авиатехником. Много рассказывал, стало интересно. Приятного аппетита. Стас совершенно справедливо расценил мое пожелание как просьбу прекратить расспросы и, буркнув «спасибо», уткнулся в тарелку. Ел не торопясь, обстоятельно, хотя я не сомневалась в том, что он голоден. Сама справилась со своей порцией довольно быстро и обратилась к любимой турке. - А кофе и вправду... Я такого не пробовал. И сладости. Ты где их берешь? - В Москве. Подобрала магазин, который держат ребята из Египта. - Вернуться бы хотела? - Не очень, - я поежилась, вспомнив последние дни в Бенгази. - На востоке сейчас везде неспокойно. - А здесь есть, чем заняться? - Конечно. Перевожу, занимаюсь репетиторством. Кстати, после обеда уйду на пару часов — у меня встреча с учениками. - Если не хочешь, чтобы я здесь оставался один, могу уйти на это время. - Оставайся. - Ты мне доверяешь? - Я знаю, что ты не поступишь плохо. - Я-то? - он посмотрел на меня, как на умалишенную. - Если тебе нравится заниматься самобичеванием, общество для этого не требуется, - я слегка рассердилась. - Думаешь, я смотрю на тебя и думаю только о том, что ты сделал? Не могу сказать, что мне плевать... Но, как мне кажется, ты не такой плохой, каким пытаешься себя представить, напоминая о том, что ты сотворил. Вот и все. - И кто будет мыть посуду? - неловко буркнул он, пряча глаза. - Никто. Посудомоечная машина. - Извини. - Ты меня тоже прости. Понимаю, тебе нелегко. Но не стоит думать, что весь мир ополчился против тебя. На этом мы разошлись. Стас отправился в большую комнату смотреть телевизор, а я работала в кабинете, точнее, делала вид — летом количество заказов уменьшилось, и я читала новости, продумывала уроки и слушала аудиокурсы. Мои новые ребята приехали из ОАЭ, а там совершенно другой диалект. И хотя, судя по переписке и общению по Скайпу, они владели литературным языком, я решила не отказываться от возможности расширить свои познания. В Ливии господствовали сулаймские диалекты из группы бедуинских, присутствовал один из сиро-месопотамских. Их я знала если не в совершенстве, то близко к этому. Хорошо понимала и говорила на магрибском, прилично разбиралась в египетско-суданской группе, а вот с аравийской была знакома гораздо меньше, и не мешало над собой поработать, чем я и занялась, как только мы договорились. Спохватилась, когда пришло время выбегать из дома. Карпов дремал на диване, но проснулся, лишь я вошла. - Вот что, Стас, я заработалась, и уже опаздываю. В холодильнике поищи что-нибудь на обед. На всякий случай — запасные ключи в тумбочке. Звонок и домофон можно отключить, чтобы тебя никто не беспокоил. Вроде все. - Не беспокойся. Я закрыла за собой дверь и ринулась к метро, чтобы не опоздать. А вот на обратном пути не торопилась. Заехала в супермаркет, побродила, выбирая продукты и, как мне подумалось, некие нужные моему постояльцу предметы, которые выбрала, стараясь соблюдать нейтралитет и угадать с размером. Дома застала Карпова за чисткой картошки. - Женщины, прожившие десять лет в Африке, картошку едят? - Едят, - я выкладывала покупки. - Можно жареную. - На ночь? - хмыкнул Стас. - Девяносто-шестьдесят-девяносто никогда не были смыслом моей жизни. - У тебя роскошная коллекция фильмов. Даже жаль, что шеф вернется раньше, чем я их пересмотрю. Вообще ты хорошо постаралась. У меня так не было. - Стас, лучше не сравнивать. Мы разные. Ты мужчина, я женщина. И то, что для тебя не имеет значения, для меня важно, и наоборот. Где ты живешь сейчас? - я решила, что пришла моя очередь задавать вопросы. - Мне выделили небольшую квартиру в Восточном Измайлово. Крыша есть — и хорошо. - Но далековато. - И этого могло не быть. Три года там научили тому, что гордыня — это грех. - Ты обратился к Богу? - Нет. Так далеко меня не занесло, - он покачал головой, ловко нарезая картофелины соломкой. - Во всем должна быть мера. Я это чувство однажды утратил. Больше не хочу. - Но во что-то ты веришь? - В разум. И здравый смысл. В справедливость. Странно такое слышать от психа-инвалида? - Отчего? Если это твоя вера, значит, она тебя поддерживает. - Она меняется в зависимости от обстоятельств, - усмехнулся Карпов. - Там я верил в то, что однажды выйду. Сейчас верю в то, что предмет моей веры не является моим же вымыслом. - Если бы это был вымысел, ты бы не раскрыл эти кражи. - Для этого много ума не нужно. Опыт. Чутье. Как у собаки. Его не потеряешь. - Как ты стал милиционером? - Пошел в школу милиции. Отец настоял. Жаль только, что не вовремя. - Девяностые? - Они самые. Я опоздал родиться лет на десять. - Я тоже, - едва слышно проронила я. Примерно так же мы провели оставшиеся дни. Особо далеко в познании биографий друг друга не продвинулись, зато продолжали обрисовывать психологические портреты, теребя друг друга вопросами. Стас отлеживался перед телевизором, я занималась. Он довольно благосклонно воспринял мои приобретения в виде тапочек, нескольких пар белья и носков. Все прошло без слов — постирала, высушила, положила в ванной так, чтобы увидел. Утром услышала «спасибо». Вопреки законам жанра, никто, кроме новых учеников, наш покой не потревожил. Спустя три дня вернулся шеф, и Стас уехал. Вечером перезвонил, сказал, что все в порядке, проблема решена. Я искренне поздравила его и поймала себя на крамольной мысли — жаль, что он ушел... Потому что о новой встрече мы не договорились. ***** От лица Стаса Карпова Сказать Але, что все в порядке, и попробовать в этом убедить себя — совершенно разные задачи. Разговор с шефом прошел нормально. Я коротко изложил факты, отдал папку с документами. Шеф долго расхаживал по кабинету. Думал. Я молчал. - Стас, он будет уволен, - наконец заговорил Королев. - Это не обсуждается. Но я не смогу учредителям рекомендовать на его место тебя. - Думаете, я из-за должности раскопал? - стараюсь говорить спокойно. Получается не очень. - Думаю, не только из-за должности, а потому что ты отличный специалист. О тебе очень хорошо отзываются, хотя поначалу ко мне приходили сотрудники и требовали уволить, заявляя, что не желают работать под началом убийцы. Я опустил голову. Что я мог сказать? Разве они не правы? И откуда могут знать, что назад дороги нет? Я дал себе слово, что «светлый промежуток» затянется до конца моей жизни. Врач сказал, такое редко, но бывает, и течение болезни с одной-единственной вспышкой безумия наводит на мысль, что есть все шансы больше никогда не возвращаться «туда». Жить, как нормальные люди. С маленькой поправкой — нормальные люди меня никогда не будут считать нормальным. Пока единственная, кто не проявляет излишней предупредительности, не отворачивается поспешно, не истерит — это Аля. Остальные так или иначе выражают свое отношение к тому, что произошло февральской ночью. - Увольнять тебя не собираюсь. Повысить тоже не смогу. Кандидатура начальника службы проходит согласование на уровне учредителей. Его проверяет их личная служба безопасности. Иногда в ход идут связи. К сожалению, я тут немного решаю. Но в моих силах премировать тебя и повысить зарплату — понимаю, компенсация сомнительная. - Нормальная, - буркнул я. - Но мне нужны гарантии. - Какие? - Что новый начальник не уволит меня, переступив через вас. - Обещаю, что я это устрою. Хотелось напиться. Не могу. Максимум, что себе разрешил — пиво, и то не часто. Врач предупреждал насчет крепкого алкоголя. Да и я слишком хорошо помнил тот вечер... Конечно, глупо было надеяться, что свержение Крысы означает мое воцарение на троне. Но в глубине души хотелось. Всю ночь я наводил порядок в квартире после визита незваных гостей. Думал. Решал. Понял, что нахожусь в выигрышной позиции. Кто бы ни пришел на место Крысы, он будет считаться со мной. Потому что на моей стороне — уважение сотрудников, избавление коллектива от нелюбимого начальника, раскрытие краж. Причем не только крысиных. Я выявил несколько мелких очагов воровства. Там действовали по-другому, не в таких масштабах, но суть была в том, что стоимость украденного товара разбрасывали на всех сотрудников магазина как штрафы. Я это прекратил. И все за каких-то три месяца. Королев хотел бы видеть в этой должности меня. Но он прав — лучше не привлекать внимание учредителей к персоне бывшего подполковника милиции Карпова С.М. Крыса ушел, как только шеф переговорил с учредителями. Написал заяву, собрал манатки, заглянул ко мне со словами: «Мы еще встретимся». Я махнул рукой — свободен, более не задерживаю. Королев издал приказ, что я временно назначен и.о. начальника службы безопасности. Мне не привыкать. Довелось не раз именоваться и.о. начальника ОВД. Но об этом лучше не вспоминать. Это было в другой жизни. Которую хочется и нельзя забывать. - Вот что, дети мои, - я собрал коллектив на совещание, дабы озвучить политику партии. Решил по максимуму использовать время, отведенное мне. Сделать то, что давно хотел. «Дети мои», - так я называл своих оперов... Нет, от прошлого не уйдешь, как ни пытайся. Аля права — если побег удался, воспоминания не мешают жить. Значит, нужно продолжать бег с препятствиями. Стиснув зубы. Сжав кулаки. Следя за дыханием. Преодолевая барьер за барьером. Только так. И никак иначе. Вперед. Ни шагу назад. Подниматься, если упал. Но не сдаваться. Знал ли я, что очень скоро моя решимость чуть не разрушится под сокрушительной силой жестокого удара... ***** От имени Аэлиты Я сидела на диване в большой комнате и тупо смотрела в огромный черный экран. Все попытки наполнить его красками телевизионной жизни были тщетными. Он упорно не желал включаться. Пришлось звонить в сервисный центр. Они долго бурчали, но уволокли телевизор, чтобы через две недели сообщить, что единица бракованная и подлежит обмену в магазине, где я покупала кинотеатр. Меня эта возня изрядно напрягла, и я пыталась спрыгнуть, настаивая, что вы всучили бракованный товар, так будьте любезны приехать ко мне домой и совершить чейндж, не доставляя мне лишних хлопот. Пятнадцатиминутное препирательство с отделом гарантии завершилось не в мою пользу, и я, глубоко вздыхая и жалея себя, отправилась в супермаркет, воспоминания о котором у меня были крайне противоречивыми. Я отлично помнила, что отдел гарантии находится по соседству с кабинетом Карпова. Решала дилемму — зайти, или не зайти. Приехала раньше назначенного срока, все-таки заглянула в кабинет. Стаса на месте не было. Парень, сидящий за мониторами, коротко ответил: «На выезде». Со смесью облегчения и разочарования я покинула карповские чертоги. В отделе гарантии мне с полчаса выносили мозг, пока мы оформляли документы, и заверили, что к вечеру, в крайнем случае завтра с утра, новый кинотеатр будет в моем полном распоряжении. На этом стороны расстались, довольные друг другом. Я облегченно вздохнула, радуясь окончанию месячной эпопеи, во время которой страдала, лишенная любимого удовольствия. А меня как раз посетил очередной приступ депрессии со всеми вытекающими последствиями — потреблением виски, курением марихуаны и попыткой убежать от воспоминаний. Но появилось и что-то новое — мысли о будущем, чего прежде не бывало... Неясные, нечеткие, в полутонах, но именно о будущем. И в этом будущем я была не одна. ...Тот, кого я помимо воли представляла в своих полугрезах, не торопясь шествовал навстречу мне по коридору. Задумчивый. Причем настолько задумчивый, что не обратил внимания на женщину-тень, скользящую вдоль стены. - О чем задумались, товарищ... - я замялась, чуть не назвав его подполковником, - замначальника службы безопасности? Он вздрогнул, недоуменно уставился на меня — выглядела я не очень, давала знать о себе бессонная ночь. - Ты здорова? - совершенно невпопад спросил Стас. - Вполне. Но настроение не очень, - я улыбнулась. - Та же фигня, - не вдаваясь в подробности, ответил Карпов. - Хочешь, вечером сходим куда-нибудь, посидим? - Хочу. Я буду тебя ждать. - Я заеду. И ни слова о том, почему я здесь. То ли знает, то ли ему все равно, то ли он в каких-то своих мыслях, далеких от меня, моего прихода к ним в офис. Но пригласил на встречу. Приятно. Дома я взяла себя в руки и, когда Стас позвонил с просьбой спуститься и пройти один квартал до машины, была во всеоружии — в коротком платье, летних туфлях на шпильке, тщательно причесанная. На всякий случай захватила шелковый палантин. Такой он точно еще не видел меня. - И куда мы направимся? - усевшись рядом с ним в машину, осведомилась я. - Не знаю... Куда ты хочешь? - Стас, я сто лет нигде не была... - Я тоже. Немного подумав, мы направились на Поклонную гору. Не ближний свет, конечно, особенно если ехать через плененную пробками Москву. Я видела, что Стас подавлен, но с расспросами не лезла, зато, чем ближе мы подбирались к центру, тем больше воспоминаний пробуждалось в моем сознании, и я рассказывала о студенческих годах, как первый раз попала в арабскую страну — Египет, в то время стремительно набирающий популярность курорт. - Выходим мы из самолета, - я не устала уточнять, что это был отпуск вместе с тогда еще будущим мужем, - идем на таможню. Таможенник ко мне обращается по-английски, а я заговариваю с ним по-арабски. Как мне кажется, очень хорошо. Но он меня не понимает. - Почему? - Потому что я заговорила с ним на литературном, а у них свой диалект. И их очень много. - Не знал. Думал, это хорошо — так много людей могут говорить на одном языке. И ты всему этому училась? - Конечно, иначе не станешь хорошим переводчиком. - А что твои арабята? - Учатся. Кстати, чтобы нам было более комфортно общаться, я практикуюсь в восточноаравийских диалектах. Еще их называют диалектами Персидкого залива. - Страсть к самосовершенствованию? - Нет, просто нужно чем-то занимать мозг, чтобы меньше думать о постороннем. - Хорошая идея. У меня так не получается. - У меня тоже не всегда, Стас. Но без работы не могу — привыкла. - Ты ведь могла бы работать меньше? - Могла. Но тогда мне было бы нечем заняться. А это невыносимо. Скажи, что у тебя случилось? - я перевела разговор на Карпова. - Ничего, - буркнул он. - Ты очень грустный. - А ты видела меня веселым? - усмехнулся Стас. - Нет, не видела. Как, наверное, и ты меня. - Два сапога пара, - теперь уже хмыкнул Карпов. У него был целый арсенал очень милых улыбочек, усмешек и ухмылок, каждая из которых отражала отношение автора реплики к тому, что он говорит. Стас редко улыбался, но если улыбался, то это была улыбка, подобная солнцу, вдруг прорывающемуся сквозь плотную завесу черных грозовых туч и на миг озаряющего мир светом. Я ничего не ответила на его слова, но внимательно посмотрела на своего спутника. Он отвел глаза, делая вид, что следит за светофором. Мы почти достигли цели. На Поклонной горе погуляли по вечернему парку, поужинали в ресторане — были похожи на пары вокруг. После ужина решили пройтись еще. Стас предложил мне руку — я немного устала. Мы впервые прикоснулись друг к другу. Мне показалось, что меня пронзил электрический заряд. Не знаю, что испытал мой спутник, но не удивлюсь, если то же самое. Весь вечер в воздухе чувствовалось напряжение. Лишь была не совсем ясна полярность. Два минуса? Два плюса? Или, как положено, плюс и минус? Кто из нас плюс, кто минус, решить не могла. За время знакомства я достаточно узнала Карпова, чтобы увидеть в нем черты, которых так не хватало мне самой — целостность натуры, уверенность в сделанном выборе, умение принимать решение и нести за него ответственность. Февральская ночь не в счет. Это был не Карпов. Это была болезнь, о которой он не подозревал. Поэтому, коснувшись его пальцев и почувствовав ответный разряд, я обрадовалась. Да, просто обрадовалась, оттого что жива и могу чувствовать нечто похожее на то, чем жила лет пятнадцать назад. - Поехали, - Стас тихо прошептал мне в ухо, и его теплое дыхание опьянило. - Поехали. Я знала, что могу на него положиться. Была уверена, что не поедем ко мне. Это запретная территория, где мы не сможем раскрепоститься. Карпов уверенно вел машину, а я молчала, любуясь почти ночной Москвой, пестрящей неоном вывесок, завораживающей иллюминацией и вечно куда-то спешащей. Временами посматривала на него. Видела четкий профиль. И улыбку. Спокойную улыбку. Умиротворенную. - Я не пью, но если хочешь, можем заехать... - Не хочу. - Тогда с тебя кофе. - Запросто. ...Он привез меня к себе. В сущности, мне было все равно, что меня окружает. Чисто, аккуратно. В крохотной ванной комнате все лежит по полочкам, на своих местах. В единственной комнате — тот же порядок, плод выработанной годами привычки. - Аля, ты уверена? - спросил пытливо, заглядывая не просто в глаза. В душу. - Уверена. Поцелуй меня, Стас... И ничего не говори. Я попросила молчать, потому что слова не были нужны. Говорили наши тела, отвечая на касания губ, рук. Нежные толчки языка. Вкус мужчины. Запах мужчины... Натиск. Агрессивный, но не болезненный. Нетерпеливый. Страстный. Взрывающий сознание и уносящий куда-то далеко проблески разума, силящегося понять: что это? Но трепещущая душа, разогнавшееся до предела сердце, по-настоящему живое тело, отвечающее на каждый порыв, объединились и дружным трио заглушили голос разума, быть может, желающего меня предостеречь. Потому что это не просто акт совокупления, после которого утром можно проснуться и разойтись навсегда. Нет. Это нечто большее. И это большее радовало и пугало одновременно. Потому что, подавая Карпову утренний кофе, я поняла, что назад дороги нет. ***** От имени Стаса Карпова Он появился в ничем не примечательный вторник. Я сразу сказал Королеву, что не буду задавать вопросов по поводу кандидатов. Потом сюрприз будет. Да и толку? От моего мнения мало что зависит. Поэтому с новым боссом познакомился за полчаса до его официального представления коллективу. В кабинете Королева. Я вошел. Он сидел ко мне в пол-оборота, и я не сразу узнал его. Но как только он обернулся, мне показалось, что мое сознание вновь затягивает пелена. Как тогда. Почти три с половиной года назад. Это длилось мгновение, но показалось вечностью. - Добрый день, - интересно, Королев заметил паузу? - Здравствуйте, Стас, - на людях мы на вы, а тет-а-тет недавно перешли на ты. Но это другая история. Отношения не имеет. - Знакомьтесь, новый начальник службы охраны Глухарев Сергей Викторович. - Очень приятно, - я протянул руку Глухарю. Тот вынужден был ответить рукопожатием. Я почувствовал, как в моем взгляде загорается торжество. - Но мы знакомы. Работали в одном ОВД. Здравствуй, Серег. - Привет, Стас, - я видел, что Глухарю очень неуютно. Еще бы! Но и сам держался из последних сил. - Я уверен, что вы сработаетесь, - Королев выдал дежурную фразу. - Несомненно, - буркнул я. Не сорваться, только не сорваться. Это я твердил себе. Аутотренинг помог. Я выдержал процедуру представления начальника коллективу. Королева не слушал, смотрел на Серегу. Он сильно сдал. Больше, чем я. Обручального кольца нет. Значит, так и не женился. Или не носит. Но скорее первое. Сейчас среди менеджеров модно демонстрировать свой социальный статус. И якобы помогает в карьере. Серега бы точно носил. Интересно, он с Зиминой? Скорее, нет. Иначе она бы сказала обо мне. Антошин? Антошину я не говорил, где работаю. Только, что нужны права. После представления ушел к себе. Если ему нужно, пусть сам приходит. Глухарев нарисовался, как только разложил вещи в кабинете. Я вытурил оператора, контролирующего систему видеонаблюдения, кофе предлагать не стал. - Не думал, что мы встретимся. - Я тоже. - Я слышал, что ты вышел... но вот чтобы здесь... - Значит, с Зиминой вы не общаетесь. О том, что я вышел, сказал Антошин. А о том, где я работаю, знает Зимина. - Не общаемся. У нее своя жизнь, у меня — своя. А ты что, видишься с Ирой? - блин, да у него в голосе ревность! - Это она видится со мной. Туда приходила, теперь опекает. Нравлюсь я ей. Ничего не может с собой поделать. - Что-то ты больно веселый, Стасик! - Зато ты слишком напряжен, Глухарев. - Ты что, ничего не помнишь? - Помню. Отлично помню. От первого до последнего слова. И наши братские объятия тоже. - Стас... - он поморщился. - Серег, это ты меня спросил. Не я. Откуда тебя принесло? - От верблюда... Из Питера. После этого всего... в общем, ты понял... я уехал к отцу. Он устроил меня в службу безопасности в фирме своего друга. Отработал три года, решил, что пора вернуться. А ты? Давно здесь? - Пять месяцев. - Даже не буду спрашивать, как ты сюда попал. - Тебя это не касается, - я пожал плечами. Королев при случае расскажет, и Глухарев заткнется. Да и Зимина в курсе. В общих чертах. - Зато касается то, как мы будем дальше работать. - Если ты не будешь лезть и мешать, то хорошо. - И ты будешь творить то, что хочешь? - Я буду работать так, чтобы максимально соблюсти интересы сети. - Стас, ты ли это говоришь? - А тут еще кто-то есть? Значит, так. Или прекращаешь этот цирк, и я ввожу тебя в курс дела. Или выметаешься, а я буду готовить для тебя письменный доклад. Долго готовить. Потому что у меня много работы, и нет секретаря. Через сорок минут нужно на выезд. - Вводи в курс дела... - обреченно пробормотал Глухарев. Он на испытательном сроке, так что сейчас больше зависит от меня, чем я от него. Полчаса рассказываю, что у нас, и как. Похоже, он понимает не все. - Ты в какой сфере работал? - В управляющей компании холдинга по производству продуктов питания. - Ага. Тут другая специфика, Серег. Это розница. Ты взаимодействуешь не только внутри системы, но и с внешними факторами — торговый зал, покупатели. У тебя был вывоз готовой продукции, а тут — ввоз на склад. Чувствуешь разницу? - Я разберусь. И без твоих советов, Стас. - Я всегда знал, что Глухарь — птица гордая. Но смотри, как бы твой распрекрасный хвост никто не ободрал. - Ты, что ли? - Нет, не я. Неохота о тебя второй раз руки пачкать. Ты подставишься. Потому что там, где ты работал, навыки следака, способного перевести тонну молока в литры сметаны были вполне кстати. А тут чисто оперская специфика — наблюдение, документирование, раскрытие. - Не один ты у нас умный, Стас. Но я тебя услышал. - Не думаю. Все, мне пора. Если что, заходи. Конечно, Глухарев ко мне не заходил. Зато через пару недель потянулись ходоки из отделов нашей службы с просьбой повлиять на нового босса. Произошло то, о чем я предупреждал Глухарева: он начал внедрять свои заготовки, работавшие в другом бизнесе. Тут они оказались нежизнеспособны. Без адаптации. Я мог бы помочь, но ко мне пока никто не обращался. Серега не позволял себе вмешиваться в мою работу. Мы соблюдали недружественный нейтралитет. И вечно это не могло продолжаться. ***** От лица Стаса Карпова По негласному уговору мы общались через секретаря Глухарева. Я передавал на подпись документы. Обратно получал с визой. Или без. Но редко. Королев довольно быстро понял, что отношения у нас не очень. - Стас, ты же знаешь, служба персонала, подбирающая топ-менеджеров, у нас на одна на всю корпорацию. Я просто не знал, кого они выбрали. Думаю, не обошлось без знакомств. Ему, как и тебе, без настойчивых рекомендаций устроиться нелегко. - Может, воспользовался старыми связями. Может, друзья отца постарались. Не бери в голову, Конструктор, - как я говорил, мы перешли на ты. И Королев разрешил называть его Конструктором, ибо является полной тезкой знаменитого Сергея Павловича Королева, открывшего человечеству космос. - Как он тебе? - Старательно избегает моего общества и советов. А зря. Попробуй с ним поговорить. - Тебе, как я понимаю, так же неприятно с ним общаться, как и ему с тобой? - Мы никогда не были друзьями. Но наши отношения не должны отражаться на работе. - Голос разума прямо, - стебанулся Конструктор. - Приезжай к нам в субботу. Жена будет рада. - Не могу, - коротко ответил я. - Дела. - С девушкой познакомился? - начал допытываться Конструктор. - Приезжайте вместе. - Я проверку запланировал. Внеплановую. В другой раз. Семья шефа прониклась ко мне нежностью, после того как я разобрался с угрозами в адрес жены Конструктора Лизы и маленькой дочери Инны. Одни ушлые ребята, живущие по соседству, заприметили участок, а Конструктор не хотел продавать. Решили выдавить. Но не сложилось. Теперь ходят в прокуратуру. Но сначала с ними поговорил я. Так что все хорошо. Но не у всех. Проверку я и вправду запланировал. Но на утро. После обеда у меня были другие планы. И у них было имя. Аэлита. Аля. Мы еще не придумали, куда пойдем, чем займемся. Может, уедем из Москвы. А может, она опять придет в мою берлогу. И будет утро. Воскресенья. Не нужно никуда спешить. Она сварит божественный кофе. Мы вместе будем смотреть кино. Какое она захочет. Так все и вышло. Я пригласил Алю к себе. Она приехала с дисками и пакетиком сладостей. Был вечер. Была ночь. Утро. Кофе. Ее глаза. Волосы. Губы. Шея. Грудь. И все, что ниже. Все мое. Принадлежит мне. И только мне. «До» у меня были женщины. Ничего не значащие. Приходящие в жизнь. Уходящие из нее. Они не оставляли ничего. Кроме волос на подушке. Когда-то в молодости что-то произошло, что отворотило, как казалось, навсегда, от желания строить серьезные отношения. Но я этого не помню. Раньше помнил. Теперь забыл. К лучшему. Потому что ничто не мешает попробовать с Алей. Ни мое прошлое. Потому что она приняла меня вместе с ним. Ни ее. Потому что у нее его нет. Она считает иначе. Ничего не говорит, не догадываясь, что я давно знаю. Обо всем. Вскоре выясню недостающие детали, которые не получишь полуофициальными путями. - Аля, на следующей неделе я уеду. - Надолго? - Примерно на пару недель. Командировка. Конструктор сдает меня в аренду другу, который открывает магазин по формату нашего в ***, - я называю ее родной город. - Вот как. - Хочешь со мной? - Нет. Почему ты спрашиваешь? - Знаю, что ты родом оттуда. - Что еще ты знаешь? - Все. Она поникла. Как увядший цветок. Мне становится жаль ее. - Зачем ты это сделал? - глухо, сдавленно, спрятав лицо в пряди волос. - Случайно получилось. Начал контактировать с бывшими коллегами из ***. Спросил, они рассказали. Это дело помнят. - Сколько они на нем заработали, тоже помнят? - в ней просыпается ненависть. Это хорошо. Значит, не забыла. - Иди ко мне, - вместо ответа прижимаю ее к себе. Она тихо плачет. Потом засыпает. Я не шевелюсь. Пусть отдыхает. ***** От лица Аэлиты Он все знает. Тем лучше. Надо же! Я начала думать и говорить, как Стас. Короткими фразами. Итак, он уехал. В мой родной город. Я достаточно хорошо узнала его за это время, чтобы понять — он выяснит все, что только возможно. - Стас, зачем тебе это? - спросила его накануне отъезда, когда мы случайно оказались в моей квартире. Собирались в Измайлово, попали под ливень, «Лачетти» заглохла в двух кварталах. Как потом выяснили на СТО, полетел блок предохранителей — видимо, попала вода. «Не везет нам с техникой. То у тебя телевизор поломался, и ты пришла. То машина заглохла возле дома...» - шептал мне в самое ухо Карпов, дыша дождем, пока я открывала дверь. Я млела от его шепота, от того, что мы заберемся сначала в душ, а потом в постель, и я согрею поцелуями его, а он меня... Проливной дождь сделал улицы безлюдными, и мы были уверены, что нас никто не заметил. Так вот, я спросила его: - Стас, зачем тебе это? Он немного помолчал, посопел, но все-таки ответил: - Я должен сказать «спасибо». Если бы они так круто не изменили твою жизнь, мы бы не встретились. А для меня это важно. Но если бы мы не встретились, ты обо мне не узнала. Была бы семья, дети. Ты его сильно любила? - посмотрел пытливо. - Очень, - честно ответила я. - И родители... - я почувствовала, как вновь наворачиваются слезы. - Я налью себе немного виски. - Сделай мне с соком. Много сока и мало виски. Я принесла напитки, и Стас продолжил: - Я не сделаю ничего, что повредило бы тебе. - А тебе? - Мне? - он чуть удивленно приподнял брови. - Если эта история каким-то образом отразится еще и на тебе, я точно не вынесу. Пусть остается в прошлом. - Я буду осторожен. - Но все-таки, зачем? - Они заставили тебя страдать. Обещаю, все, что смогу, сделаю по закону. - А справедливость? - Это будет то, что не смогу сделать по закону. - И отговаривать тебя бессмысленно? - Именно. Я все решил. - Значит, командировка — это была твоя инициатива? - Я консультировал его друга дистанционно, но потом подтолкнул Конструктора к мысли, что ему нужна практическая помощь. - И ты уедешь, оставив на две недели Глухарева без присмотра? - я была в курсе, что Стас и его бывший подчиненный работают вместе. Только теперь опальный майор — начальник еще более опального подполковника. - Он нормальный специалист, дров наломать не должен. А наломает — приеду, разберусь. - Что между вами произошло, кроме того что он выложил это видео? Было ведь что-то? - Было, - коротко ответил Стас. - Но я не хочу вспоминать. Это осталось в прошлом. - Вы об этом не говорили? - Говорили. Вскользь. - Наверное, нужно не вскользь... - Наверное. Но мы пока не готовы. Оба. - Стас, отдельно я люблю тебя за честность. Хочешь еще сока? - Можно. И мы провели вечер под шум дождя, наслаждаясь уединением и покоем. В гостинке такого не было — там постоянно кто-то ходил по коридору, соседи за стеной сл ушали музыку, у соседей снизу плакал ребенок... - Я пересек демаркационную линию как злостный нарушитель границы, - целуя меня ранним утром, сказал Стас. - Не скучай. Я вернусь. ***** От лица Стаса Карпова Я знал, что должен. Должен поставить точку в деле, которому отроду одиннадцать лет. Ни Але, ни тем более мне нечего терять. Хотя нет. Ошибаюсь. Мы можем потерять друг друга. А она — самое ценное приобретение. Мне с ней очень хорошо. Говорить. Молчать. Ласкать. Лежать, прикрыв глаза и чувствуя, что она рядом. Я не планировал говорить ей о расследовании. Все получилось само собой. Она не начала истерить, лишь погрустнела . Весь вечер пила виски. Не особо много, но явно больше, чем терапевтическую дозу. А я держусь. Пол-литра сока и пятьдесят граммов алкоголя. Трезвость не как норма жизни, а как условие нормальной жизни. В *** меня встречают по одежке. Друг Конструктора поначалу движется боком и полугалопом, будто это поможет от меня избавиться. Потом привыкает, и мы нормально общаемся. Кандидат на должность начальника службы безопасности — опер, не прошел аттестацию. - По твоей милости все это затеяли, - встретил довольно злобно, но больше для проформы. - Год до полкана не дослужил. - Мало дал? - Слишком много хотели. - Видать, хорошо работал. - Видать. Кстати, был связан с делом, которым ты интересовался. - Я интересовался не делом, а просил установку на Аэлиту... - уточняю я. - Откуда ты ее знаешь? - Случайная знакомая. Что можешь рассказать? - Тут просто так не расскажешь... Давай выпьем. - Давай. Но я только пиво. - Пиво помимо водки — деньги на ветер, - назидательно произнес Вадим. - Подожди, я сейчас. Тебе лучше поменьше гулять по окрестностям — узнают, на год разговоров будет. Я промолчал. Вадим прав. Он приносит водку, пиво, закуску, и мы долго сидим. Он рассказывает. Я слушаю. Собственно, ничего нового. Милиция, плотно сросшаяся с криминалитетом. Муж Али, который никому ничего не хотел платить. - Он был спортсменом. Олимпийским чемпионом по лыжным гонкам. Лита не рассказывала? - Как ты ее назвал? - спросил я, потрясенный новостью о муже. - Лита. Ее так все звали. А Саня, покойный муж, — Аля. «Вот как... Я изначально был избранным», - от этой мысли стало приятно. - Так, значит, Олимпийский чемпион. - Да. Он закончил карьеру, вернулся в родной город. Они были знакомы чуть ли не с детства, он старше нее лет на десять... В общем, очень красивая и трогательная история. Так вот, он вернулся в ***, купил лесопилку, мебельный цех. Все было убитое, привел в порядок, наладил работу. Родители Литы и его мать работали вместе с ним. Лита училась в Москве, но тоже приехала. Они поженились. Свадьба была на весь город — красивая. Прожили, наверное, года два. Нет, почти три. Дом купили за городом, ребенок должен был родиться. И тут поджог. - Кто? - глухо спросил я. - Подожди. До этого дойдем, - Вадим налил себе стопку. - Я выезжал на этот пожар. Знаешь, на что шкура барабанная, но руки дрожали, когда писал протокол. Лита почти сразу примчалась. Как у нее крышак не уехал, не знаю. Скорая была, ей укол сделали, отключили... И так держали до самых похорон. А вот ребенка не сохранили. Не выдержала. Потом продала все, уехала. - Кто? - еще раз спросил я. - Сейчас. Дело поначалу отдали следаку толковому. Я работал в опергруппе. Дело громкое — мэр, губернатор все в один голос: найти, привлечь... А сами ее обхаживали, чтобы Лита продала бизнес. Уговорили. Продала братьям Власовым — есть у нас такие полукриминальные авторитеты. - Это они? - Нет. Тут они не при делах. Кроме того, что купили за бесценок. - Дальше. - Найти и привлечь мы никого не смогли. Потому что копали в правильном направлении. Нас отстранили от этого дела, всучили по благодарности, премии и посоветовали забыть, если хотим и дальше получать премии и благодарности. Но свое дело мы сделали — общественности рапортовали о ходе дела. Говорили правду, насколько было возможно. Лита нам верила. А зря. Мы ее предали. И заказчиками оказались главные утешители — мэр с губернатором. - Что?! - Что слышал. Поджигали люди Вани Короля — местного криминального авторитета, его и почти всю бригаду закрыли. Зарвались ребята. Да и Москва требовала громкого раскрытия и не менее громкого дела. Вот, Стас, собственно, все. Имена я тебе назвал. - Спасибо. - Из спасибо шапки не сошьешь. Зачем тебе это? - Надо, - буркнул я. - Если какая помощь потребуется, свисти. За мной должок перед Литой. - Хорошо. Где они сейчас? - В Москве. Оба. У них все хорошо — ведут Россию к светлому будущему. - Ты не ответил на главный вопрос: зачем им это было нужно? - Они испугались Сани. Он подумывал баллотироваться в мэры. Его бы выбрали. Честный, авторитетный, порядочный. Во многом принципиальный. Популярность у него бешеная была. В городе на руках носили. Он с мальчишками бесплатно работал — тренировал, покупал лыжи, костюмы, отправлял на соревнования... Широкой души человек был. - Налей-ка мне глоток, - я протянул свою до этого не тронутую стопку. - Давай помянем. Трагедия Али открылась передо мной во всей красе. Что я, и мои три года по сравнению с тем, через что прошла она? Не утратив способности сопереживать. Сострадать. Чувствовать. Для меня это главное. - Что будешь делать? - Вадим прервал мои размышления. - Еще не знаю, - осторожно ответил я. - Нужно думать. - Учитывая, что я о тебе знаю, я им не завидую, - под моим взглядом Вадим уточнил. - Я не о том... вообще о твоих делах. Об этом много говорили. И до нас кое-что докатилось. - Как делать свои дела, я всегда решал сам. В этом ничего не изменилось. - Что изменилось? - А ты типа не знаешь, - зыркнул я не особо доброжелательно. - И вообще, о таком не говорят. Нарушаешь основы оперской мудрости. - Еще раз повторю — можешь на меня рассчитывать. На этом мы расстались. Я почти всю ночь не спал. Думал. Рылся в Интернете. То, что они в Москве, хорошо. То, что на теплых должностях, связанных с распилом бабла, тоже неплохо. Но где я, и где они? Нужно придумать нестандартный ход, чтобы они испугались и начали суетиться. Под утро меня осенила идея, которую под силу реализовать в одиночку. Или с напарником. Доверять Вадиму я не торопился — его неожиданная откровенность смущала. Не исключено, что моими руками хотят убрать неугодных кому-то людей. Время, чтобы выяснить о нас с Алей, было. Значит, нужно удостовериться в том, кто друг, а кто враг. И только после этого действовать. ***** Он приехал. Целый и невредимый. Слегка озабоченный, но, как мне показалось, Стас, которого я знала все это время — всегда мрачноватый, немногословный, погруженный в свои мысли, но умеющий быть откровенным и смотреть так, что земля уходит из-под ног, кружится голова, и растворяешься без остатка в зеленоватом манящем взгляде. С ним я забыла все — боль потерь, горечь утрат. Мне казалось, что я финишировала, достигла вожделенной черты, переступив которую, смогла жить дальше. Воспоминания больше не мучили и не тяготили, лишь вызывали грусть. Я готова была после одиннадцати лет, проведенных в мыслях о безвозвратно ушедшем времени и безвременно покинувших меня людях, продолжать свой земной путь. Жить, а не существовать. За время от нашей первой ночи и до отъезда Карпова я не выкурила ни одного косяка — не чувствовала потребности, потому что мое настроение почти постоянно было приподнятым. Но, сам того не желая, он разбудил во мне чувство, много лет дремавшее и, видимо, поджидавшее своего часа — ненависть. Ненависть к тем, кто это сделал. Я до сих пор не знала их имен — так, были догадки, от которых я сбегала в радостный конопляный мир... Но теперь я была точно уверена — Стас выяснит. И им, кто бы это ни был, - уголовники Власовы, наш распрекрасный мэр, рыдавший на похоронах, или не менее распрекрасный губернатор, пустивший область по ветру и отправившийся на теплое место в Москву, или еще кому-то, кого я не подозреваю, - не поздоровится. Они проклянут тот день, когда отдали приказ о расправе. И впервые радовалась, что осталась жива после мучительных и страшных дней, проведенных на грани безумия. Радость подогревала затяжками марихуаной. - Я соскучился, - коротко буркнул Стас в аэропорту, куда я приехала, чтобы встретить его. В город мы ехали на аэроэкспрессе. - Куда мы? – я украдкой потерлась о его колкую щеку, покрытую трехдневной щетиной. Он так ходил, не потому что ему уж больно нравилось, а, как я поняла, это было средство маскировки. - Давай ко мне. - Кумушки, небось, на посту. - Мне плевать на них с высокой колокольни. Мы не можем вечно прятаться. - Не только в них дело. Метро, улицы... Могут быть нежелательные встречи. - Извини, я хотела, как лучше. - Пустяки. Таким образом вопрос был решен — мы едем к нему. Но когда мы пересаживались в метро, Карпов вдруг решительно направился к станции на «моей» ветке. - Ты права. Плевать. На выходе из метро Стас предусмотрительно нацепил темные очки, я взяла его под руку. Во дворе, конечно, на нас обратили внимание, но вряд ли узнали Карпова. Да и кому могло прийти в голову, что я встречаюсь с бывшим хозяином квартиры, убийцей и психом? В канун годовщины переезда в пятиэтажку местный бомонд признал меня «женщиной приличной». - Надо же, за год ни одного мужика! - восхищенно воскликнула Тортилла. - Бывает. Ее глазки лучились. Ей хотелось поговорить. Узнать, почему ко мне не приходят мужики, и почему я почти никуда не хожу. - Хочешь, расскажу про квартиру? - поняв тщетность расспросов, Тортилла вынула козырную карту. - Нет. Боюсь потерять сон — вы меня сами предупреждали, - и ушла. «Это я вам могу рассказать о квартире, - злорадно думала я. - Что сюда приходит ее бывший хозяин, ест, спит, занимается любовью и чувствует себя вполне комфортно...» Я не ошиблась — Карпов и вправду особо не церемонился. Едва мы закрыли дверь, сгреб в объятия, и мы долго целовались, постепенно продвигаясь в направлении ванной, затем — спальни. - Я соскучился, - повторил бывший подполковник, измотав меня до состояния невесомости. Хотя, по-моему, я от него не отстала. По карповской физиономии разлилось умиротворение, и казалось, отступили самые неприятные мысли... - Стас, - поддавшись безотчетному порыву, прошептала я, - давай не будем никому мстить. - Это не месть, - он мгновенно отвердел, - это справедливость. - Я боюсь. - А говорила, что никого и ничего не боишься. - Тогда мне было нечего и некого терять. Сейчас я могу потерять слишком много. - Обещаю, потерь личного состава не будет, - хмыкнул Стас. - Да и вообще, нужно думать, что делать дальше. Думаешь, это так легко и быстро? Успокойся. Карпов решил, что слов недостаточно, перешел к действиям, и из спальни мы выползли только вечером, успев выспаться и как следует проголодаться. Наутро Стас исчез вместе с вещами, а я начала думать о том, что, наверное, все-таки придется переехать — зачем всякий раз вздрагивать от взгляда на улице и бояться осуждения со стороны полоумных сплетниц? ***** От лица Стаса Карпова Отказаться от мести. Хорошая мысль. Конструктивная. И чисто женская. Тем более что это не месть. Это справедливость. Раньше у меня были несколько другие представления о справедливости. Я бы сказал, своеобразные. Теперь, ввязываясь в авантюру, я думал о том, как сделать так, чтобы волки были сыты. И овцы целы. Потому что за мной больше не стоит система. Каждый шаг под прицелом. Зимина. Глухарев. Местный участковый. Девица из фонда. Наконец, медкомиссия. В их власти в любой момент вернуть меня туда. Поэтому я буду осторожен. Мне есть, что терять. Кого терять. Свободу. Алю. На работе меня встретил Глухарев. Без оркестра. Но с лыбой. - Стас, разговор есть. - Раз есть, заходи, - я турнул Мишку, который бдит за мониторами камер и делит со мной кабинет. Что-то вроде центра оперативного реагирования. - Как командировка? - Нормально, - буркнул я. - С чего вдруг интерес? - Да так, для завязки разговора. Дело есть по твоей специфике. Гриша Буторин принес на прошлой неделе отчет, я начал работать, но, по-моему, что-то прощелкал, - Серега протянул папку. - Как ты самокритичен, - не удерживаюсь от сарказма. Просматриваю бумаги. - Это старая тема, Серег, судя по материалам... странно, что всплыла. - Не должна? - Не должна. Значит, у нас завелась еще одна крыса... и она на вершине структуры. Я был вынужден коротко рассказать Глухареву о его предшественнике и причинах ухода. - И что будем делать, Стас? - Копать, Серега, копать. У меня ушло два месяца, а теперь они стали еще осторожнее. Григорию премия положена за бдительность. И возьму к себе в напарники. - В прошлый раз сам копал? - Сам, - стараюсь отделаться одним словом. - Я поражаюсь тебе, Стас, - вдруг сказал Глухарев. - В тебе словно демон и не то чтобы ангел... Нет, просто очень хороший и порядочный человек живут одновременно. - Ты прям, как Зимина. Почти слово в слово. Мы помолчали. Глухарев о своем. Я о своем. - Ладно, Серег... Поработаем. - Держи меня в курсе. - Обязательно. Теперь ты понял, почему не стоит заворачивать внеплановые проверки? - Ты был прав — на производстве мы действительно работали по-другому. Там целая система контроля — от поставки сырья до выхода готового продукта. А тут сразу готовый продукт, и такой, что достаточно толкнуть одну единицу налево, и месяц можно жить припеваючи. Это не пол-литра сметаны. - Вот именно. Вспомни Агапова с Черенком и их подвиг на складе. Только теперь наша задача не прикрыть, а выявить и примерно наказать. - Можешь на меня рассчитывать, - серьезно и чуть смущенно ответил Глухарь. - Серег... - я остановил его на выходе. - У меня есть просьба. Сможешь меня иногда прикрывать? - Зачем? - Затем, - опять пытаюсь отделаться одним словом. - Опять что-то мутишь, Стас? - Нет. Это дело чести. - Но не без жести? - Каламбурщик выискался... - я встал из кресла и вплотную подошел к нему. - Серег, чтобы ты правильно понимал. Жесть, беспредел, левое бабло и прочее осталось там. Ты сам знаешь, где. И лучше других. - Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты начал новую жизнь? - Я ничего не хочу. Особенно от тебя. - Стас, а вообще, как ты живешь? - Ты к чему это? - я слегка оторопел. - Ну, как тебе сказать... Например, на улице часто узнают? - Редко, - я пожал плечами. - С чего такой интерес? - Но узнают? - стоял на своем Глухарев. - Узнают. Как видишь, пока жив. Дальше. - А что говорят? - Разное. Дифирамбы не поют. А тебе оды сочиняют? - Нет. Не слышал ни одной. - Не мудрено. Мы с тобой соавторы самой провальной реформы. - Ты еще можешь стебаться? - Ну не плакать же. Серег, ты зря завел этот разговор. Хочется напиться, а нельзя. - А что еще тебе нельзя? - Появляться в Пятницком, нарушать ПДД, АК и УК. Оправдываться, когда напоминают... Продолжить? - И что ты делаешь? - Стараюсь жить и поступать так, чтобы люди видели во мне не ночного стрелка по мирному населению. Как, например, здесь. Тебе хоть кто-то плохое слово сказал? - Нет. Тебя реально уважают, хотя работаешь недолго. И ты не чувствуешь себя изгоем? - Слушай, Глухарев... Ты меня начинаешь доставать. Я свое получил. И еще получу. Проваливай. - Погоди, Стас. Понимаешь, мне нужно с кем-то поговорить, иначе крыша съедет. Кажется, ты поймешь лучше других. - Вот как, - я вернулся в кресло, помолчал. - А там, за гаражами, когда ты свою тронную речь толкал, тоже думал, что пойму? - Я тогда вообще не думал... Не знаю, что на меня нашло. Я ведь видел, что ты не в себе. - И дружески подтолкнул. - Прости меня, Стас. Я все больше прозревал. Наш разговор уходил не в ту степь. Будоражил воспоминания. Возвращал в тот вечер. В ту ночь. О которых в последнее время почти не вспоминал — помогла Аля. Вот мое самое главное лекарство... Лекарство от прошлого. Путеводная звезда. Финишная лента. От «прости меня» в исполнении Глухарева я прозрел окончательно. - Да, Стас. Прости. Я давно хотел это сказать, но не мог. Я виноват перед тобой. - Ты ни в чем и ни перед кем не виноват, Сергей, - я встал, отошел к окну, отвернулся. - Каждый сам хозяин своей судьбы. Ты распорядился своей. Я своей. Хотя не совсем сам. У тебя была сообщница. - Я не знал. - Никто не знал. Потому никто не виноват. Кроме меня самого. Я до последнего не верил, что со мной что-то не так. - Ты действительно так считаешь? - Нет, бл*ядь... В благородство перед тобой играю, - рассердился я. - Ты сам захотел поговорить по душам. - Да, Стас, хотел. Потому что с того вечера не прошло ни одного дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Ты мне стал ближе Антошина, Ирки... Не знаю, как сказать. В общем, я не мог не думать о тебе, и о том, что произошло. Сотни раз представлял, что было бы, если бы я не выложил то видео. Да и было это по пьяни. Я испугался того, что сделал. Потом ушел. Сказал Ирке, что после того, что ты натворил, я больше не надену форму. Но ты тут ни при чем. Все дело было во мне. Я сломал свою жизнь, жизнь Ирки — она так мечтала быть судьей. Твою жизнь. - Если на то пошло, то еще тринадцати, четверо из которых мертвы, - я коротко хмыкнул. - Серег, поздно посыпать пеплом голову. Сделанного не воротишь. - Скажи, как ты нашел в себе силы жить дальше? - Не знаю, - я вернулся в кресло. - Вышел оттуда, устроился на работу. Потом порекомендовали сюда... Когда занят, мысли глупые в голову не лезут. - Если ты на своем месте. - Я на своем месте, - твердо посмотрев на него, ответил я. - А вот ты не на своем. И никогда не будешь. Потому что до конца не ответил за то, что сделал. Смалодушничал. Поплыл по течению. Скажи, сколько раз в своей жизни ты плыл по течению, Серег? Пытался когда-то попробовать плыть против течения? - Как ты? - Не скажи. В ментовке я был в общей струе. Чем я отличался от других? - Да в общем, ничем... - Глухарев задумчиво почесал репу. - Вы дружно воротили морды лиц, напирая на мои методы... Будто я их автор. - Ты был самым талантливым исполнителем из всех нас, - Глухарь позволил себе усмехнуться. - Может быть. Но ты ведь тоже однажды понял, что по-другому никак. Верно? - Да. И не жалею об этом. - Вот и я не жалею. И не люблю, когда начинают жалеть меня. - А пытаются? - Да. Но тоже редко. Думаю, тебя чаще. У тебя физиономия располагает. Мы оба невесело рассмеялись. - Стас, как ты думаешь, где мое место? - Не знаю, Серег. Честно. Не знаю. Попробуй жениться, завести детей. Займись делом, которое тебе по душе. Пофиг что — вырезай лобзиком жопы или выжигай ежей. Крестиком вышивай. Ворон отстреливай. Главное, чтобы тебе это нравилось. - А если мне ничего не нравится? - Тогда бухай. Но это не выход. Это путь в никуда. Я там был. Ничего хорошего. - Я подумаю, Стас, над всем, что ты мне сказал, - мы пожали друг другу руки, и когда Серегина слегка сутулая спина скрылась за дверью, я подумал, что у меня есть идеальный напарник. ***** От лица Аэлиты Жизнь постепенно входила в колею, упорядочивалась. Мы продолжали встречаться с Карповым, чаще на его территории. Иногда, в основном под выходные, он пробирался ко мне, и тогда мы не покидали наш приют целых два дня, и лишь понедельник разлучал нас, обещая новую встречу. Стас не говорил со мной о том, что ему удалось узнать в ***. Я не спрашивала, надеясь, что моя спонтанная просьба услышана. Не могу сказать, что ненависть уступила место вселенскому всепрощению, просто я слишком сильно боялась, что с ним что-то случится. И это будет чересчур жестоко по отношению ко мне, к нему, к зарождающимся планам на будущее. Иногда в разговорах ненароком, нечаянно проскальзывало чудесное слово — мы. Мы сделаем, мы пойдем, мы посмотрим... Мы переглядывались заговорщицки, отводили взгляд. Я старалась сразу скрыться под благовидным предлогом вроде приготовления очередной чашечки кофе по какому-нибудь замечательному рецепту, позаимствованному, например, в Марокко или рекомендованному моими учениками. Карпов с важным видом утыкался в книгу и напоминал сытого и довольного кота. За месяцы, что мы вместе, Стас округлился, стал вальяжным, обманчиво неторопливым и ленивым в движениях. Думаю, именно таким он был во времена службы. Это было очень счастливое время, и мы оба старались как можно дольше растянуть удовольствие, пытаясь сочетать в отношениях грань, когда они не переходят в жительство под под одной крышей, не становятся привычными и предсказуемыми. Ранней осенью, когда лето еще не сдалось окончательно, а осень не заявила о себе серостью и дождями, мы несколько выходных подряд сбегали из города. Стас снял небольшой коттедж в заштатном дачном поселке, без особых удобств, зато с настоящей русской баней, нарядными соснами, подступающими к участку, тишиной и свежестью, неведомыми в городе. Здесь нам никто не мешал слышать друг друга. Чувствовать друг друга. Ощущать друг друга. Узнавать друг друга. Познавать друг друга. Мы никогда не говорили о прошлом. Лишь обрисовывали его легкими полуконтурными полуразмытыми прикосновениями кисти, которой писали полотно наших отношений. В них было много «полу»... Но никогда не было полунамеков, полулжи или полуфальши. Мы предстали друг перед другом людьми с прошлым и без прошлого одновременно. Его прошлое скрылось в крови жертв подполковника Карпова, мое прошлое сгорело в пламени, разгоревшемся по воле завистников. Ни он, ни я не имели ни малейшего желания бередить эти страницы. О них мы говорили в самом начале знакомства, и этого было достаточно, чтобы увериться — ни для кого из нас действительно нет пути назад. Для Стаса — в трясину безумия, для меня — в пропасть воспоминаний, куда я летела целых одиннадцать лет без надежды на спасение. Я часто думала о том, насколько сильный человек Карпов, если смог подняться не просто со дна, а нашел в себе силы вырваться из засасывающего болота болезни, проявившейся всего однажды, но так страшно и трагически. Он смог жить с этим, принимая упреки, оскорбления, слыша бьющее в самое сердце краткое, презрительное, полное ненависти: «Убийца». Пару раз мне доводилось слышать эти слова-плевки. Я никогда не отворачивалась от них, как и Стас, лишь крепче сжимала его локоть и пропускала мимо ушей традиционно адресуемое мне «шлюха!». Почему шлюха, мне было не ясно. Видимо, в сознании обывателей прочно угнездилось, что рядом с изгоем общества может быть только продажная женщина. Стас ни разу никому не сказал «Вы обознались», ни разу не отреагировал. Мы уходили прочь, не вступая в пустопорожние разговоры. И только моя рука, лежащая на руке Карпова, чувствовала легкую дрожь, когда мы слышали несущееся вслед очередное проклятие. К счастью, подобное случалось крайне редко. После подобных эпизодов я старалась не оставлять Стаса один на один с собой и воспоминаниями. - Ты считаешь, я могу сорваться? - как-то спросил он, зная, что я перенесла встречу с заказчиком. - Нет, просто не хочу оставлять тебя. Но могу уйти. - Не уходи. Я оставалась, и мы подолгу молча сидели в темноте, крепко обнявшись. Но все равно я была счастлива. Осень уверенно вступала в свои права. Дни становились короче, вечера и ночи — длиннее. Теперь Стас чаще приходил ко мне. Темнота стала нашим верным союзником, ночь — покровительницей, а раннее рассветное утро — нелюбимым временем, когда нужно говорить «прощай» и ждать новой встречи. Внешне моя жизнь изменилась мало — я все также переводила, давала уроки. Но ввела за правило ежедневные прогулки. Я больше не боялась их — мне было о ком думать, о чем мечтать. Еще у меня появился новый контракт — синхронный перевод для «Газросса» на переговорах с арабами. Они зазывали в штат. Я отказалась, но согласилась на командировки. Все вышло совершенно случайно — позвонили из моего бюро переводов, попросили приехать. В офисе, сдерживая ехидство, рассказали, что пару дней назад конкуренты, которые увели из-под носа контракт с «Газроссом» бурно праздновали день рождения фирмы, и ныне дружно маются в больнице, потому как в довольно-таки фешенебельном ресторане съели нечто, содержащее сальмонеллез. Администрация заведения общепита готовится к искам, сотрудники... в общем, лежат под капельницами, а «Газросс» спешно ищет новых партнеров, ибо арабский, особенно синхронный, — это вам не английский. И их очень сильно заинтересовала именно моя кандидатура. Так что если я произведу благоприятное впечатление, можно не сомневаться, что договор будет подписан. Тендер бюро проиграло только потому что в то время с ними не было меня. Я про себя посмеялась над этой светлой мыслью руководства и направилась в офис, одно упоминание которого вызывает трепет и желание приобщиться к стройным рядам самой высокорентабельной компании в мире. Там со мной пожелали пообщаться и проинструктировать по поводу предстоящих переговоров. Вообще стоит отметить, что переводчиков-арабистов на земле русской не так мало. Есть довольно мощная прослойка уже возрастных дядечек, которые в незабвенные советские времена трудились на «наших» арабов в Египте, дорогой моему сердцу, но канувшей в лету Ливийской Джамахирии, Сирии, Йемене... Распространяться о временах молодости не любят, потому как многим довелось познать, что такое находиться в зоне военных действий, как это было, например, с теми, кто работал в Йемене или попадал в переделки в периоды интервенции Ливии на территорию Чада. Молодые ребята, получившие совершенно мирное гуманитарное образование, вдруг оказывались на самом настоящем поле боя в чужой стране, не совсем понимая, причем они здесь. Они имели бесценный опыт, несравнимый с опытом моего поколения, но найти работу им было сложнее — они не такие пробивные, дает знать о себе возраст, усталость от жизни, бередят память и душу события давно минувших дней. Параллельно существовала общность советских переводчиц-арабисток. Они массово трудились в недрах КГБ. Вообще факультеты и институты, готовившие переводчиков и историков, всегда были кузницей чекистских кадров. Эмиссары от «конторы», как стервятники, кружили над студентами, разрабатывали, заводили стукачей... И потом кто-то отправлялся в совершенно секретные, но теплые кабинеты, а кто-то бороздил пузом пустыню, проходил с какого-то перепугу КМБ, и почти всех ребят ждала одна и та же участь — родная армейка, хотя мечтали они совершенно о другом. Наше поколение было иным — гораздо более свободным, прагматичным. Романтической дури хватало, но она быстро выветривалась под сухим ветром с привкусом песка... Я прибыла на встречу в «Газроссе» без особого настроения. Во-первых, я сто лет не была на подобных мероприятиях — работодатели находили меня сами и в Ливии, и здесь в России. Кстати, в Джамахирии я переводила и для «Газросса». Во-вторых, убеждать в профессиональной состоятельности девицу, не знающую по-арабски ни слова, мне казалось более чем странным. В-третьих, я все-таки больше люблю письменный перевод, чем синхронный. В том, что я одинаково хорошо владела навыками письменного и синхронного перевода, заслуга одного из бывших военных переводяг, с которым мне довелось работать в Ливии. Он эти бесценные знания вынес из советских командировок в страну Каддафи, и в моем лице нашел благодарную ученицу. В «Газроссе» меня встретили приветливо, радостно сообщив, что навели справки и получили исключительно положительные отзывы. За два дня ребята проделали то, что я не удосужилась сделать за полтора года — восстановили половину моих контактов, переговорили с коллегами, набрали рекомендаций. Не остался в стороне и мой старый учитель. Мне стало стыдно, и я попросила номера телефонов тех, кому звонили службы персонала и безопасности. Мы недолго препирались, и девица, полностью соответствующая моему представлению о специалисте ее профиля, все-таки отдала распечатку. - Они сказали, что вы ни с кем не общались после возвращения из командировки. Видимо, тяжело ассимилировались, - девица подобрала хорошее слово. Да, я именно ассимилировалась на Родине! Но никак не адаптировалась... Я ответила на десяток ничего не значащих вопросов, а вечером сидела на кухне у своего учителя. Мы пили кофе со сладостями, принесенными мной. - Вспомнила таки, - он смотрел на меня, почти как отец. - Владимир Михайлович, простите, пожалуйста, - я чуть не плакала. - Но после возвращения было очень тяжело. - Я слышал, ты в это время была в Бенгази? - Да, и смогла выехать только в начале марта. - Значит, тебе досталось. - Главное, что жива. - Золотые слова, - он внимательно посмотрел на меня. - А ты счастлива, Алия. Алия — так он меня называл. В переводе — возвышенная. - Да, счастлива. - Расскажешь? Мой старый учитель и коллега стал первым и единственным, кому я поведала о Карпове. Я говорила долго, начав с нашей первой встречи и закончив столкновением со злобной старухой в супермаркете. Это называется, как на духу. Выслушав меня, Владимир Михайлович долго молчал. - Не такой судьбы я хотел для тебя, - он заговорил медленно, тяжело. - Но он и вправду, наверное, не так плох, как о нем говорили. Иначе ты бы его не полюбила. Но готовься — вам придется ох как непросто. Прежде чем влюбиться — научись ходить по снегу, не оставляя следов, - он сказал это по-арабски. Я вздрогнула. - Я знаю, что это однажды случится. - Тебе только кажется, что ты будешь готова. Помни: мой дом — это ваш дом. Ты всегда можешь сюда прийти вместе с ним. - Спасибо, спасибо за все, - говорила я, целуя Владимира Михайловича... В глубине души предчувствовала, что он прав — однажды мы придем, потому что некуда будет идти. Но не хотела в это верить. ***** От лица Аэлиты П***ц, как и положено, подкрался незаметно. Подстерег, как грабитель в подворотне загулявшую жертву. Конечно, я сама виновата. Я, и только я. Но оттого что я себя винила, легче не становилось. Дни тянулись серой унылой лентой, беспросветные, как и позднеосеннее небо, нависшее над Москвой. С другой стороны, я не думала, что он так воспримет... Откуда могла знать, что его сестра погибла от наркотиков? Но обо всем по порядку. Конечно, очень глупо было надеяться, что никто и никогда не узнает о регулярных визитах Карпова на свою бывшую территорию. Вездесущие и любознательные кумушки-соседки и так слишком долго оставались в счастливом неведении. Но однажды ранним утром так нелюбимого всеми первого дня очередной рабочей недели Стас, традиционно выпускаемый мной из квартиры со всеми возможными предосторожностями, столкнулся на предусмотрительно затемненной лестничной клетке с нашей соседкой. Нашей — потому что она и его, и моя. Чуму Аннушку местного разлива охватила прострация, и она замерла в красноречивом жесте — сгинь! И все бы ничего, Карпов сгинул, сбежав по лестнице вниз, но желание поиграть в детскую игру «Море волнуется раз...» возникло у Аннушки посреди лестничного пролета. И обойти ее Стас при всем желании не мог. Он сориентировался раньше, чем она отмерла и с поразившей меня ловкостью перемахнул через перила на нижний пролет. Торопливые шаги, стук подъездной двери — и все. Он ушел. А мы остались, стоя друг напротив друга. Я опомнилась первой, отступила в квартиру и закрыла за собой дверь, обессиленная и поникшая. Я поняла, что наш покой, такой хрупкий и желанный рай на земле, закончился. И теперь пришло время погружаться в ад, где нам, собственно говоря, самое место. Где еще прикажете обретаться психу-убийце и его верной подруге? Некоторое время я слушала несущиеся с площадки проклятия и сердечные пожелания, от которых становилось трудно дышать. На меня навалились апатия и безразличие. Неприятный визгливый голос за дверью не утихал. Всплыло лицо Стаса, его первый визит, горькое «Выход на свободу не означает освобождение»... Что они могут знать? Что? Только то, что писали в газетах и говорили с экрана. Больше ничего. Да и вряд ли они знали, кто такой Капрпов... Для них он был соседом-отморозком, нечистым на руку ментом, разъезжающим на дорогой тачке. «И поделом ему», - говорили они, смакуя кровавые подробности с жадностью, на которую способны только праздные обыватели... Наливаясь гневом, сменявшим оцепенение, я слушала притчу о беспрецедентном благородстве аборигенов, не посвятивших меня в подробности биографии бывшего обитателя апартаментов, доставшихся дешевой шлюхе... «Сдохните оба! Оба! Б***дь! Ведьма!» Неведомая сила, таящаяся в скорбном взгляде, не отпускавшем меня, подняла с пола. Я распахнула дверь. К Аннушке присоединилась верная соратница Тортилла, еще пара экземпляров калибром помельче. Вышли соседи из других квартир, сонные, недоумевающие, но внимавшие воплям с нескрываемым интересом. Стекла очочков Тортиллы плотоядно посверкивали, предвкушая кровопролитие похлеще, чем устроил Стас почти четыре года назад. Мой выход враз обрубил все звуки. - Высказались? - я обвела благородное собрание взглядом. - А теперь послушайте меня. Это моя квартира. Я буду принимать у себя тех, кого считаю нужным. - Да ты хоть знаешь, кто он? - Тортилла набрала побольше воздуха в грудь, но я не дала открыть ей рот. - Да, я все знаю. Все. Больше, чем вы. Уходите, нам не о чем говорить. - Да чтобы ноги его больше здесь не было!!! - раздался писклявый голос с галерки. Мужеобразная баба попыталась пробиться на авансцену. - Милочка, как у вас дела с регистрацией? - невинно улыбнувшись, спросила я. - Не желаете отбыть на историческую родину? - А ты не хочешь отсюда свалить? - неожиданно обратился хмурый мужик из квартиры напротив. - Не хочу. И никуда не уеду. Даже не надейтесь. Не знаю, сколько бы продолжались прения сторон, но тут явились пепосы из Пятницкого ОВД, вызванные кем-то из жильцов, когда бомонд только стягивался к месту событий. - В чем дело, граждане? Что случилось? - стройный молодой сержант осматривался по сторонам, пытаясь понять, что, собственно, происходит. - Ничего, ложный вызов, - я постаралась взять инициативу в свои руки. - Нам сообщили, что видели особо опасного преступника, находящегося в федеральном розыске. Он выходил из вашей квартиры, - пепос внимательно смотрел на меня. - Фамилия, имя, отчество, приметы? - мой вопрос, похоже, обескуражил полицейского. - С каких пор столь оперативная реакция на сообщения граждан? - я по-прежнему внешне была спокойна. Стояла, скрестив руки на груди. - Кто выходил из вашей квартиры? - менее уверенно, но довольно настырно спросил сержант. - Для начала представьтесь и предъявите служебное удостоверение. - Сержант Симонов, ОВД Пятницкий, - повинуясь моему уверенному и слегка высокомерному тону, он протянул раскрытое удостоверение. - Диктуйте номер телефона дежурной части. - Зачем? - Хочу удостовериться, что вы действительно полицейский. Сейчас развелось много оборотней в погонах. Похоже, мой натиск подействовал. Так и не дождавшись скандала и понимая, что золотое время упущено, участники этой милой сцены начали растягиваться по квартирам. Остались лишь Аннушка и Тортилла. Но сказать что-то не решались. Видимо, в этот момент я напоминала Карпова в его лучшие времена. В отделе подтвердили, что у них действительно служит сержант Симонов, и он выехал на мой адресу по сигналу от граждан. - Из квартиры полчаса назад вышел Карпов Станислав Михайлович, который ранее проживал по этому адресу. Лицо пепоса вытянулось: - Здесь был Карпов? - Давайте напишем мелом на стене. А еще лучше высечем в бетоне для потомков, - я хмыкнула. - Кстати, напанельная живопись квалифицируется Административным или Уголовным кодексом? Думаю, тут скоро появятся художества. - Вот у Карпова и спросите. Пошли, - Симонов кивнул державшимся позади почти мальчишкам в звании рядовых. Внешне торжествуя, я захлопнула дверь перед носом у вновь замерших в нелепой позе старух. «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три...» - безотчетно повторяла про себя, тоскуя о потерянном рае. «Не нужно было ему приходить сюда... не нужно, мы заигрались, оба заигрались. И это игра с огнем», - я собралась с силами, позвонила Стасу. - Тебя не линчевали? - сдавленно спросил он. - Не дождешься. - Прости... - Брось, Стас. Я тебе говорила, мне плевать. - Они не успокоятся. - Их проблемы. Мы сознательно не говорили о том, что Карпов покинул поле боя, оставив меня одну. Я понимала, что это был инстинктивный порыв, прыжок раненного зверя, пытающегося спастись. И нисколько не сердилась на него. Напротив, испытывала чувство облегчения, оттого что первый шквал проклятий и угроз обрушился на мою голову. Ругала себя, потому что позволила ему приходить в этот дом. Не нужно было этого делать... Думаю, Стас испытывал не менее сложные чувства. Только вряд ли когда-то расскажет. Он очень сдержан. И это пугало. Потому что он до последнего держал в себе болезнь, не давал вырваться ей на свободу. Кто знает, может быть, тогда бы не было такого итога... Потерял бы погоны, ушел со службы, но избежал кошмара морозной февральской ночи, о пути к которой я знала много больше других. Менее всего хотелось втолковывать в пустые головы, что пути назад нет. Что он имеет право приходить туда, куда считает нужным, и тогда, когда считает нужным. В тяжелые мысли ворвался телефонный звонок. Незнакомый номер. Не хотелось отвечать. Но мало ли — вдруг по работе. - Аэлита Витаутасовна? - раздался приятный женский голос, четко произнесший мое отчество, что бывало нечасто. - Слушаю Вас. - Вас беспокоит полковник Зимина, начальник ОВД Пятницкий. - Чем обязана? - Мне сообщили о вашем госте. - Польщена. - Простите, он к вам часто приходит? Вы давно знакомы? - Не думаю, что обязана отвечать на ваши вопросы. - Подождите... - моя собеседница слегка замялась. - Я знаю Стаса много лет. Он может быть очень опасным. - Не сомневаюсь, - я смягчилась, проникнувшись искренней обеспокоенностью, сквозившей в голосе Зиминой. - Мне все известно, товарищ полковник. Как и то, что для Стаса нет пути назад. Ни в прямом, ни в переносном смыслах этого слова. - Вы ему верите? - Верю, - просто ответила я. - Но понимаете, что какое-то время ему лучше не появляться. - Конечно. И корю себя за то, что позволила ему приходить сюда. Слишком много отголосков прошлого. - Это мой номер. Можете звонить в критической ситуации, - я поблагодарила за понимание, спросила у Зиминой имя и отчество, и мы простились. Вечером я поджидала Карпова на выходе из офиса. - Аля, зачем? Холодно. - Согрею, - я взяла его под руку. - Утром я ушел. - Правильно сделал. Давай не будем об этом. - А о чем? Притворимся, что ничего не произошло? - Нет. Я знаю, что не будет так, как прежде. Но это не значит, что ты не можешь приходить ко мне. Мой дом — это твой дом, где тебя всегда ждут, несмотря ни на что. - Ты еще пропиши и развесь объявления, - мне было хорошо известно, что в моменты смущения Карпов включал защиту в виде стеба или нарочитой грубости, тщательно скрывая свои истинные чувства. - Полагаю, анонсы твоего возвращения прозвучали в эфире сарафанного радио и опубликованы в подъездной стенгазете... Незаметно мы с Карповым достигли станции метро, втиснулись в переполненный вагон, доехали до центра. Ноги сами принесли в ароматный уют моей любимой кофейни. Мы устроились за барной стойкой, чтобы наблюдать за волшебным процессом приготовления кофе на песке, заказали тахинную халву, щербет, сушеные финики и курагу. Я повествовала Стасу, что в местах, где мне доводилось проживать, большей популярностью пользовались сухофрукты, нежели сладости, и восхваляла финиковый самогон, рецептом которого ливийцы не желали делиться, сдирая втридорога за желанное хмельное удовольствие, грозившее суровой расплатой, вплоть до смертной казни — некоторое время действовал и такой закон, после того как будучи во хмелю ближайший соратник Каддафи погиб в ДТП. Хозяин кофейни Галиб, в пол-уха слушавший наш тихий разговор, вплетавшийся в нежные восточные напевы, загадочно улыбнулся и исчез. Через пару минут торжественно возник в дверях и не менее торжественно поставил перед нами крохотный кувшинчик. Аромат не оставлял сомнений — нас потчуют алкогольным изыском, не указанным в меню. - Шукран, - и мы обменялись несколькими репликами по-арабски. Галиб, как всякий приличный правоверный, пил только после захода солнца и с радостью составил нам компанию. День, начавшийся так омерзительно, завершился совершенно умиротворенным вечером, перетекшим в ночь в квартире Карпова. Домой я вернулась ближе к полудню. Худшие опасения полностью оправдались — стены вокруг двери квартиры исписаны самыми низкими оскорблениями. Та же участь постигла матовую поверхность двери. Но самое интересное поджидало внутри — в квартире чертовски холодно. Эти уроды выбили окна. Сочтя ситуацию не критической, ни Зиминой, ни в полицию звонить не стала. Вызвала электрика, потому что счетчик любовно вывели из строя. Поджидая мастера, через телефон покопалась в Интернете, выбрала фирму по производству металлопластиковых окон, которая ставит пакеты с противоударными стеклами. Пообещала доплатить за срочность и вытребовала замерщика. Чтобы согреться, принялась за уборку, тщательно вычищая осколки с ковров, устилающих пол почти по всей квартире. Во мне проснулась упрямая злость. - Не дождетесь, - говорила я невесть кому, отправляя очередную партию осколков в мусорное ведро и прикидывая, удастся ли скрыть от Карпова масштабы разрушений. Напанельные надписи, они же подъездная стенгазета, уничтожать не планировала, ибо понимала, что их будут тщательно обновлять, дабы я не забывала, кто такая, и помнила, кто мой «хахаль». Но это было только начало. Так сказать, цветочки. Конечно, я ничего не сказала Стасу по поводу разорения жилища. Электричество починили сразу, окна вставили на следующий день. Соседи обходили меня, как зачумленную, но это трогало мало. Периодически оскорбляли, в основном скабрезными замечаниями, на которые я не реагировала. Наша жизнь переместилась на территорию Карпова, где я проводила довольно много времени. Мы строили планы на новогодние каникулы. По-моему, Стас отказался от мести убийцам моей семьи. По крайней мере, не заговаривал со мной об этом. А я не задавала вопросов. Периодически он исчезал по неким таинственным делам. Каким именно, я не спрашивала. Стас так и не сказал, кто заказчик, отделавшись коротким: «Еще не время». ...Тем роковым вечером я была у себя. Ученики задержались — мы разбирали довольно трудный урок и долго маялись со спряжением глаголов в русском языке, хотя в арабском еще более мудреная система, чем в нашем, великом и могучем. Я проводила их и уселась перед телевизором, желая посмотреть вечерние новости и не сомневаясь, что увижу нечто гадостное. Канал НТВ не подвел — показали репортаж об очередном акте теперь уже полицейского беспредела: дознаватель устроил стрельбу в отделе. Двое погибших. Я похолодела, предчувствуя, КОГО и ЧТО покажут в следующем сюжете. Ребята не подвели. Голос ведущей фальшиво озабоченно напомнил о том, что... понеслись кадры съемки камеры видеонаблюдения, что-то бубнил корреспондент за кадром. Я не слушала, зная, что они говорят. Мои дрожащие пальцы судорожно скользили по сенсорному дисплею, я никак не могла набрать номер Стаса. Когда удалось, ответил металлический голос, возвещающий, что телефон абонента выключен или находится вне зоны... Не помню, как я оказалась на кухне. Как наливала в бокал виски. Кажется, выпила залпом. Потом еще. Алкоголь не помогал. Лишь притуплял. Напряжение, невыносимое, раздирающее на части сильнее боли, жгло, било током, пронзало дрожью. Его нужно было снять. Вызываемый каждые две минуты абонент оставался безучастным к моим терзаниям. Я нырнула в заветную нычку, достала свернутый в подобие сигары косяк. Обычно делила на два раза. Но нет! Не сегодня. Не сегодня, когда вместо любимого голоса со мной говорит равнодушный автомат. Наверное, самым разумным было бы взять такси и поехать к Карпову. Но разум отказался стать моим союзником. Его проблески постепенно заволакивала блаженная расслабленность, все реже взбудораживали мельтешившие перед глазами кадры расстрела... - Это понарошку, все понарошку... - улыбаясь, говорила я себе, зная, что это неправда, но веря в нее. - Он никого не убивал. Он не может никого убить! Посмотрите на него! Какой из него убийца. Ты устал? Тяжелый день? Проходи! Как хорошо, что ты пришел. Я соскучилась. Да. Очень. Я люблю тебя. Слышишь? ЛЮБЛЮ! Очень сильно люблю. Ты моя радость, ты моя печаль, ты мое солнце, ты моя ночь, ты свет, пробившийся сквозь тьму и осветивший мой путь... Ты моя жизнь. Я не жила, пока не встретила тебя. Почему ты хмуришься? Что-то не так? Из-за того дурацкого репортажа? Да пропади они все пропадом! Кто они такие, чтобы судить тебя? Твой самый суровый судья — ты сам. Ты увидел эти надписи? Пусть они тоже пропадут пропадом! Горят в огне, полощутся в вулканической жиже... и в них летят раскаленные камни. Они еще и окна разбили. Но я вставила противоударные. Что с тобой? Посмотри на меня! Это же я. Я, твоя Аля... Хорошо, я буду спать. Как скажешь. Буду. Но сначала поговорим. О чем? Неважно. О тебе. Обо мне. О нас. Мы ведь есть, да? И мы вместе. Правда? Как хорошо. Только не смотри на меня так. Улыбнись. Обними меня. Не хочешь? Ну ладно, ты прав — потом узнаю... Это не очень забористая трава. Вот марокканская... Да еще после самогона из фиников. Это сила. Сердце бьется часто? Это оттого что ты рядом. Давай поужинаем. Я приготовлю цеппелины — любимое блюдо моего отца. Я тебе о нем рассказывала? Разве? Нет... Ты послушай... А может, ну их, эти цеппелины? Тарелка разбилась... Ты прав — на счастье. Ты всегда прав. Как хорошо, что я встретила тебя. Ты не представляешь, что со мной было, пока я тебя не встретила... Когда курила в последний раз? А... Дай вспомнить. Что-то с памятью моей стало... Все, что было не со мной, помню. Я хреново пою? Я??? Ты себя послушай, кот барханный. Есть такие. Вымирающий вид. А, так насчет травки. Когда... когда? Когда ты в *** копался в моем прошлом, вот когда! И много накопал, скажи? Достаточно? Ах, достаточно... Почему вы все лезете в мою жизнь? Вам своей мало? Или заняться больше нечем! У тебя из-под носа воруют сопляки, а ты ничего не можешь с этим сделать! Дура? Это я дура? Я знаю четыре языка. Да, четыре. Арабский, английский, французский, литовский. Не знал? Плохо копал, нужно было лучше. Мой отец — литовец. Ты рад? Тому, что он литовец, или тому, что он сгорел? Ты бы ему не понравился. Хорошо, что я могу делать то, что хочу. Жить, как хочу. С кем хочу. Спать, с кем хочу. Например, с тобой. А ты с кем спал раньше? С Зиминой спал? Она красивая? Получше меня? У тебя сегодня апофеоз грубости! Но ты с ней не спал? Теперь я идиотка... а ты верблюд одногорбый. Радуйся, что не орикс. Рогов у тебя нет. И не будет. Обещаю. Если мы расстанемся, надену пояс верности. Это так по-восточному. Что я несу? А, точно... Да, эти придурковатые рыцари цепляли на своих б***довитых жен, когда ходили в идиотские походы... Давай попробуем так? Венецианская решетка, ключ только у тебя... Никуда не собираешься? А зачем? Это так эротично... Я хочу тебя. А ты меня нет? Странно. Мужики всегда хотят баб. Аааа... проспаться... Давай еще поговорим... Я знаю, ты не убивал их. Они все живы. Это было не взаправду, как у Пелевина, помнишь? Ельцин только в телевизоре, Лебедь со сломанной рукой и пачкой «Кэмела»... Они все только казались, их не существовало. И этих тоже не было. Они тебе показались. И всем показались. Нет, грибов я не обожралась. Я их вообще не ем. У меня аллергия... Серьезно? Я тебя раздражаю? А, мягко перефразировала... Извини, я филолог... Знаю четыре языка... Бог его знает, что еще я плела той ночью. И жестко ошиблась — косяк был забористым. Еще каким! Доза в два раза выше обычной. Сколько я выпила, не смог установить даже Карпов, который сантиметр за сантиметром обследовал квартиру, пока я, забывшись, предавалась наркотическим бредням. Когда ближе к вечеру следующего дня смогла осознавать действительность и себя в ней, Стас, отвернувшись к окну, коротко, но четко изложил все, что думает обо мне, моем пристрастии, моих перспективах на будущее, ни разу не упомянув себя. Зато в нескольких ярких фразах поведал о погибшей в застенках СИЗО сестре. Мое тело сотрясал озноб, тошнота то и дело подступала к горлу, я ненавидела весь мир и больше всех — Карпова, который нанялся мне в няньки. Я слабо помню, что он делал. Постепенно становилось легче. Наутро, когда я проснулась, его не было. Лишь записка: «Подумай, как будешь жить дальше». Все. Я поняла — нас больше нет. Есть он. Есть я. И между нами — цилиндрик, начиненный взрывчаткой, вывернувшей наизнанку мое сознание. Я звонила. Он не поднимал трубку. Я писала СМС. Он не отвечал. Я ждала. Он не приходил. Но спустя мучительные семь дней и семь ночей почти без сна и еды, раздался звонок в дверь. - Я пришел. Мне некуда идти... ***** Глухарев сделал все, о чем я попросил. В прошлой жизни это называлось установочные данные. Сереге было много проще воспользоваться оставшимися знакомствами и связями в полиции, чем мне, и он довольно быстро выполнил просьбу. Конечно, инфы негусто: официальные адреса регистрации, минимум данных об имуществе, недвижимости и прочих составляющих материального благосостояния двух не то чтобы видных, но весьма респектабельных чиновников федерального уровня. - Зачем тебе? - полюбопытствовал Глухарь, отдавая папку с материалами. - Надо, - традиционно коротко буркнул я, желая избежать лишних вопросов. Но Серега проявил настойчивость: - Стас, я знаю, ты любишь игры втемную... - Не меньше тебя, - я огрызнулся. - ...но все-таки: что ты задумал? - Глухарь закончил фразу. - Это мое дело, Серег. - Опять взялся за старое? - Ты с дуба рухнул? Кто я, и кто они. - Вот именно это меня и удивляет. Что у вас может быть общего? - Уж точно не моя больная фантазия. Это личное. - Личное? Что-то новое... - У меня и жизнь новая, Серег. На этом мы расстались. Глухарь периодически прикрывал, когда нужно было отлучиться по делу. Нужно сказать, что я с удовольствием — да-да, именно с удовольствием — работал, с удовлетворением чувствуя, что навыки не утеряны, оперское чутье при мне, как и светлый разум, возвращению которого я был искренне рад. Смущало только одно — просьба Али отказаться от мести. Я понимал, что она переживает по-настоящему. Видел, как меняется с каждой встречей — чаще улыбается, из взгляда уходит паволока тоски. Аля будто помолодела. В ночь знакомства показалось, что открывшая дверь женщина, кутавшаяся в теплый спортивный костюм, намного старше меня. Не могу сказать, изменился ли я. Пожалуй, остался самим собой. Иначе бы ответил «да» на спонтанную просьбу отказаться от мести. Это были эмоции. Про себя — Аля об этом не знала — я называл ее Аленький цветочек. А себе казался Чудищем. С одной лишь разницей — мне не грозит обратиться в прекрасного принца. Да и в сказке все было по-другому. Помню, читал когда-то Лёньке. Да, так вот. Я не мог допустить, чтобы кто-то посмел прикоснуться к цветку, который только обрел новые корни и распустился на радость мне. Если бы кто-то спросил: «Ты ее любишь?», я, наверное, только пожал плечами. Не знаю. Но знаю твердо — мне хочется, чтобы она была счастлива, а убийцы, расправившиеся с ее семьей, сполна расплатились за все. Я потратил месяца два, чтобы выведать все возможное о Евгении Гнатюке, мэрствовавшем в ***, а ныне восседавшем в Минэкономразвития на не самой последней должности, и Валерии Ляпине, предводителе команчей целой губернии ***. Он обосновался в не менее теплом месте — Минфине. Я понимал, что наверняка они проворачивают совместные схемы, но поначалу казалось, что вряд ли смогу дотянуться до окон столь высоких кабинетов и понять, чем заняты хозяева помимо просиживания денег налогоплательщиков. Был в их деятельности объединяющий знаменатель — оба занимались тендерами. Проще — госзакупками для своих ведомств. А тендер — синоним сладкого слова «откат». «Вот на этом-то мы их и повяжем», - удовлетворенно подумал, выстраивая схему. - Серег, ты по-прежнему мне должен, как земля колхозу, - воцарившись в кабинете Глухаря в его же кресле, вкрадчиво начал я. В последнее время наши отношения нормализовались настолько, что бывший фаворит Зиминой подмахивал мои служебки, не читая, а я преспокойно «выезжал» на неопределенное время, предварительно дав поручения Грише Буторину — он стал моей правой рукой. - Что еще, Стас? - довольно благосклонно осведомился Серега, сверкнув фирменной улыбкой, и потянул сигарету. - Бросай курить, вредно, - я бесцеремонно отобрал у него всю пачку. - Забыл приказ? Начальник охраны труда издал приказ, запрещающий курение в кабинетах, а начальник АХО выделил комнату под курилку. Глухарь, смоливший еще в Пятницком так, что в кабинете дым стоял коромыслом, остро переживал нововведение, не догадываясь, что оно возникло с моей подачи. Терпеть не могу запах табака. А ведь когда-то курил! - В общем, так. Глухарь, надо мобилизовать связи. Твои, Ирки. Дам пару своих контактов. Но переговоры будешь вести ты. - Стасик, ты опять?.. - Серега покрутил у виска. - Уже давно. Официально три с половиной года. Но это к делу не относится. - А что относится? - Не что. А кто. - И кто этот кто, ты, конечно, не скажешь? - Серег, это к делу тоже не относится. - Стас, говори прямо... - Глухарь сдался быстро, зная, что выяснять мои мотивы — себе дороже. - Нужны контакты уровня Следственного комитета, - меня слегка передернуло. Прямо скажем, не самые приятные воспоминания... - Ты не охренел, Стасик? - голос Сереги был ласков. Многие убеждены, что именно так и нужно говорить с душевнобольными. - Возможно, - я кивнул. - Но что взять с психа. - Да ты здоровее меня! Просто не понятно, что ты задумал. - Ничего особенного. Два отморозка сидят в теплых кабинетах, пилят бабло на откатах. Одиннадцать лет назад убили шесть человек. Сожгли заживо. Как тебе? - Доказательства? - По нынешней деятельности имеются. Собраны путем негласного наблюдения без санкции прокурора. По старому делу — будут свидетельские показания. Не отопрутся. - Сколько ты за ними следишь? - Почти три месяца. - Один? - Нет. В компании спецсредств. Позаимствовал на складе. - Стас, это незаконно! - Серега, не нуди. Ты сам все знаешь. Найди толкового человека. Передадим ему материалы, и пусть работает. Они берут, особо не стесняясь. В ресторане, в машине... Не сами, через помощников. Но несколько занимательных разговоров я записал. Не таятся. Но боятся. - Чего? - Сгореть в огне. - И почему ты их не сжигаешь, а передаешь в СК? - Не могу поступить иначе. Обещал. - Исчерпывающе, Стас. Только это... Ирке сам звони. Все остальное я сделаю. На том мы и порешили. Зимина отнеслась к моему звонку с прохладцей, долго выведывала, что я задумал. Но через пару дней предложила встретиться, передала бумажку с двумя номерами телефонов и разрешила сказать, что от нее. - Спасибо, Ир. Буду должен. - Стас, из твоих уст звучит угрожающе. - Ты забыла? Я безопасный. - Слабо верится, Карпов, - усмехнулась Зимина. - От тебя веет опасностью. Ладно, не захотел по телефону, скажи так, во что ввязался? - Антошин еще не донес? Он всегда был твоим лазутчиком. - Мы с Денисом не такие близкие друзья, как может показаться. Тем более, сейчас... - Ира замялась. - Ир, прошлое не вернешь. - Золотые слова, Стас. А кто перечеркнул это прошлое? - Хочешь, перечеркну окончательно? Чтобы у тебя не было иллюзий. - Что еще, Карпов?! - она не на шутку испугалась. - Да ничего, Ир, - решил ее пожалеть и не рассказывать, почему она чуть не стала судьей. - Просто нравится, когда пугаешься. Бледнеешь, и лучше видно, насколько ты рыжая. - Вижу, ты в ударе. - И тебе не хворать, - я пошел к своей машине. - Стас, подожди... - она догнала меня. - Как там Глухарев? - Трудится в поте лица. Косячит, потом мужественно исправляет. - Ну, а вы с ним как? - Заключили джентльменское соглашение. - Ясно... - Ира вздохнула, понимая, что большего от меня не добьется. Мне второй раз за пять минут становится жаль ее. - Ир... Он несчастлив. Знает, что сидит не в своем кресле. Плывет по течению — куда вынесет, там и приткнется. - Невесело. А ты? Начальство о тебе хорошо отзывается. - Продолжаешь бдить? - Лучше перебдить, Стас, чем недобдить. Ты тогда был не просто на психа похож, ты им и был. И мы все отчасти виноваты перед тобой. Не заметили, не обратили внимания. Карпов — отморозок, что с него взять? Тяжело все это. - А кому легко, Ир? - я слегка приподнял брови. - О Глухаре не переживай, я его не подставлю. - Вы правда простили друг друга? - Ир, ну что за страсть к мелодрамам? Полковнику как-то не к лицу. Просто поговорили. По-мужски. - И ты втянул его в свои делишки? - Это не делишки, Ир. К старому возврата нет. - Я очень хочу в это верить. - Значит, просто поверь. На прощание я коротко рассказал Зиминой о деле и роли Глухаря. Она лишь покачала головой и буркнула что-то вроде «Никак не наиграетесь». Жаль, что Ирка не знала о второй части этих игр... Это было мое личное. Моя месть. Игра с огнем в прямом смысле. Немного бензина, одна спичка... И все — полмиллиона убитых енотов благополучно кремированы. За месяц автопарк господ чиновников уменьшился на четыре автомобиля. В рай отправились души полутора миллионов ни в чем не повинных зверьков. Со свойственной подобным людишкам патологической жадностью приобретением КАСКО они себя не утруждали, что мне было известно из светских бесед двух любителей огня. Так что и страховщики не полиняли, и слуги народа недоумевали — кто ж так озаботился ими? Единственный, кого мне было жаль в этой истории, - следак из ГИБДД, возбудивший дело «по факту», без намека на лица. Кого могли заявить чинуши? Да не лично, а только через подставных лиц, на которых оформлено имущество. Уверен, они дали следаку бабла, чтобы дело спустили на тормозах. Зато знал — меня ищут, ломая голову над тем, кто сжег их машины. Имя Али не прозвучало ни разу. Они просто забыли о ней. Обездолили и выбросили из памяти и души. И истово оплакивали сгоревшие тачки... Я продолжал слежку, выжидая, когда Серега доберется до вершины пирамиды с заветными буквами СК, и прикидывая — устроить поджог загородного замка, или ну его? И не учел одного — за мной тоже могут следить. Все до неприличия просто — меня сдал так браво откровенничавший опер из ***. Конечно, я допускал такую возможность. Постоянно проверялся. Но на каждую хитрую задницу найдется задница с винтом. Тем более что с некоторых пор мысли были заняты другими проблемами. Мне явилось откровение: моя женщина — наркоманка. Ни на секунду не умолкая, повторяя по десять раз одно и то же, перескакивая с темы на тему, она ответила на все вопросы. Разверзшаяся в одночасье пропасть, разрушившая хрупкую иллюзию права на счастье после всего, что было в моей и ее жизни, едва не поглотила меня. Но я понял — напьюсь, стану подобен ей. Кто-то из нас двоих должен быть сильнее. Я победил свою болезнь и не могу так просто сдаться. Оставаться рядом с Алей тоже не мог — дождался, пока ее перестанет колбасить после передоза. Из ее бреда понял, что в очередной раз стал героем теленовостей. Незадолго до этого попался на глаза бывшей соседке. Аля сто раз говорила, что ей плевать на мнение окружающих. Но оказалось, что далеко не плевать на то, что мне периодически напоминают о прошлом. Иначе сложно объяснить этот срыв. Она сказала, что не курила со времени моего возвращения из ***. Я ей поверил. Хотя бы потому что она не в том состоянии, чтобы врать. ...Она неуловимо напомнила Аню. Сестру. Они даже чем-то похожи — обе невысокие, хрупкие. Слабые. Аня... моя вечная боль и непреходящая вина. Я знал, что она больна, но позволил умереть без последнего «прости», конченной наркоманкой, не нужной никому. Почти никому... Заслуживала ли она этого? Не знаю... Тогда мне казалось, что я прав. И лишь потеряв ее, понял, как ошибался. Обрек на мучительную смерть несчастную, не видевшую в жизни ничего хорошего. Почти ничего... Аня была обласкана родителями, ее баловали, потакали прихотям. Одной из них стал Чикилин. Я узнал слишком поздно. Как и о том, что он подсадил ее на иглу. Как и о том, что она сорвалась спустя пять лет после его смерти... Я всюду опаздывал. Сутки, проведенные у Али, прошли в горячке воспоминаний и лихорадке мыслей о настоящем. Мне хватило сил не затопить сознание алкоголем, но я не мог остаться. Объясняться по горячим следам — слишком тяжело. Не для меня нынешнего. И время. Нужно время. Подумать. Успокоиться. Решить, как быть дальше. Марихуана — не приговор. Но стаж! Стаж — десять лет. После возвращения в Россию — регулярно. Что толкнуло ее забыться в сладком дыму запретного наслаждения, я понимал. Но вот принять не мог. Против этого восставала вся моя сущность. За пятнадцать лет в ментовке я слишком хорошо усвоил, чем заканчиваются подобные истории... Наша — не уникальна. Одна из многих. Со своей трагедией, ужасом одиночества, безысходной тоской потери, жаждой забыться хотя бы ненадолго. Кто я, чтобы судить ее? И кто она, чтобы оправдываться? Я взял паузу. Ушел. От мыслей помогла избавиться работа. Глухарь сказал, что почти вышел на нужного человека — на него в прокуратуре смотрели не намного менее косо, чем взглянули бы на меня. До нужного человека Сергей пробивался долго, но с упорством, так знакомым мне. Глухарев ищет свое место в жизни? Все ясно, как Божий день... Да, так вот. Меня выследили. Понял я это слишком поздно. Несмотря на то, что собрал довольно солидную доказательную базу, продолжал наружное наблюдение. Во-первых, у моих «подопечных» наклевывалось крупное дельце. Во-вторых, мне не спалось. Я не мог оставаться один на один с собой и вспоминать, вспоминать, вспоминать. А вспомнить было что. Аня и Аля — две едва ли не самые важные женщины в моей жизни. Одна — мое детство, юность, самая болезненная рана и бессильное раскаяние. Вторая — появилась из ниоткуда, чтобы остаться навсегда. Она звонила. Писала. Пыталась достучаться. Но не приходила. Я был рад этому. Не чувствовал в себе готовности говорить с ней. Боялся сорваться. Как когда-то, узнав, что Аня вновь подсела на героин. Бессилие, горечь, колкая истина - «проиграл». И пауза была надеждой, что еще не все потеряно. Что мы оба сможем собраться для решающей битвы на будущее. Ее и мое. Наше. Мысли постоянно сбивались, путались, мешали контролировать пространство. Вспыхнули я поразившей меня самого ясностью лишь в тот момент, когда я, далеко за полночь добравшись к себе в Измайлово, сначала почувствовал запах гари, затем увидел дым, пожарный расчет, машину полиции... И только потом, подняв взгляд, то, что еще утром было окнами моей квартиры. Я уходил пусть не из самого уютного, но моего убежища, а вернулся на пепелище. Не помню, как домчал до дома Али. Моего дома. Бывшего. И только увидев свет в окне, облегченно выдохнул. Значит, ее не тронули. По крайней мере, пока. Шаги по знакомым ступенькам дались тяжело. Будто шел я не по бетону, а увязал в смоле. Телефон жужжал в кармане — видать, звонят из полиции сообщить, что я отныне бомж. Пусть их! Подождут до утра. Знакомая дверь в орнаменте омерзительных надписей, подкрепленных соответствующими рисунками. Кнопка звонка, которую никак не может нажать непослушный палец. Щелчок замка. И ее глаза. Темные. Глубокие. Полные надежды. - И что теперь будет, Стас? - мы сидели на кухне. Пили кофе. Аля за неделю разлуки осунулась, стала полупрозрачной. В лице проступило что-то восточное. - Завтра Глухарев пойдет в СК и отдаст документы. - Их арестуют? - Надеюсь. Но не сразу. - Я ведь просила тебя... - Помню. Это были эмоции. - Не совсем. Прости меня, Стас. За все. - Я не буду брать с тебя обещаний, - глядя в пол, медленно ответил я. - Твоя жизнь. Ты хозяйка. Пока ты не конченная наркоманка. Но станешь ею, если не остановишься. - Я попробую. Ты мне поможешь? - она скользнула к моим ногам, положила голову на колени. Мы долго молчали. Я перебирал ее пахнущие лавандой волосы. Аля плакала. - Помогу. Но и ты должна мне помочь, - после такой бесконечной и такой короткой паузы, за которую пронеслась целая жизнь, ответил я. - Чем? - Аля встрепенулась, подняла лицо в жемчужинах слез. - Когда их задержат... Если их задержат, - поправился я, - нужно будет пойти в прокуратуру и написать заявление по делу о гибели твоей семьи. - И что будет дальше? - Ты укажешь, что тебе стали известны лица, которые могут дать показания. Убийство срока давности не имеет, поэтому вытребуют материалы из ***, отдадут следаку в СК... Дальше многое будет зависеть от него. Но и от тебя тоже. Нужно будет ходить, давить, привлекать внимание общественности. Сможешь? - Смогу. Ты останешься? - Останусь. Когда Аля уснула, я тщательно обыскал квартиру. Ни в одной нычке дури не нашел. Значит, она все выбросила. Оставалась спальня, но вряд ли. Ничего, завтра осмотрю. Или не завтра. Потому что завтра — тот самый день Х. Мне его изрядно подпортили — пришлось ехать в ОВД, давать показания, где я был и что делал во время поджога. Бывшие коллеги были ко мне чересчур внимательны. Камера наружного наблюдения зафиксировала мою машину в получасе езды от дома в момент, когда поступил звонок на «01». Но все равно меня заставили расписать минувший день по минутам и спросили, где я ночевал. - У матери вас не было, мы проверили. - Я был у своей знакомой. - Фамилия, имя, адрес. Лишь улыбаюсь, видя, как вытягивается лицо следака. Конечно, он успел меня пробить по полной. И личность моя чересчур известна... Уже под вечер мы с Серегой встретились в офисе. Он курил в моем кабинете, но я даже не поморщился. - Я убеждал его два часа. Он возьмет господ чиновников в разработку. Про себя облегченно вздыхаю, понимая, что на самом деле все только начинается. - Спасибо, Серег. - Из спасибо шапки не сошьешь, Стас. Я рассказал ему, кто все это раскопал. - Ты рехнулся? - Нет, - Глухарь улыбнулся. - Он меня расколол. Действительно профи. - Плохо, что профи не может работать один. - Опера, которым поручат продолжить твое дело, конечно, будут в курсе. - В курсе будут не только опера. Начальство. Есть вероятность утечки. - Ты знал, что так может быть. - И знаю, что так будет. Но кое-что изменилось, Серег. - Я слышал о поджоге. Почему они так? Убить пытались? - Ответные действия. Демонстрация, что знают, кто мешает им жить. За последний месяц я пустил на воздух четыре тачки из их автопарка. - А вот это серьезно, Стас, - Глухарь напрягся. - Я даже не буду спрашивать — а ты в своем уме? Потому что все знаю. Или почти все. - Поточнее. - Я проследил славный жизненный путь твоих подопечных. Выяснил, что они начали свою карьеру в *** - один мэр, второй губернатор. А потом раз — и в Москву. Спрашивается, почему? А потому что посадили банду некоего Вани Короля из этого самого ***. А Ваня Король был главным подозреваемым в деле об убийстве целой семьи во главе с олимпийским чемпионом в ***. Поджог. Дело вспыхнуло, но быстро погасло. В живых осталась только вдова директора фирмы — Аэлита Елисеева, ныне проживающая по адресу: город Москва, улица... - Хватит. - Думаю, действительно, достаточно. Не ожидал, Стас. - Чего не ожидал? - Что ты влюбишься, как последний дурак. Такое делают только ради любимых женщин. - Тогда я трепетно любил Зимину. Не говоря о мадам Антошиной. - Стас, я не собираюсь лезть в твою жизнь. Но ты ввязался в очень опасную игру. - Знаю, Серег. Ты свое дело сделал. Спасибо. - Думаю, мы теперь в расчете. - В полном. Далее события развивались стремительно. Выполз еще один неприятный факт, изрядно попортивший нервы. В сожженной квартире обнаружили пистолет. Меня долго таскали по кабинетам некогда родного ведомства. Я стоял на своем — подбросили. Следствие установило — поджог. - И где нам их искать? - Среди моих врагов. У меня их немало. - Есть конкретные подозреваемые? - Пошевели мозгами, мальчик, - я некоторое время гипнотизировал молоденького следака в окружном УВД. - Дошло? Пойдешь к ним? - Вы задержаны, - вместо ответа брякнул он. - На каком основании? - На основании того, что в вашей квартире обнаружено огнестрельное оружие, находящееся в розыске. Необходимо проверить вашу причастность к преступлениям, совершенным с его использованием. Аргумент был железным, и я покорно отправился в предвариловку. Одна радость — парился в гордом одиночестве. Меня решили изолировать от общества. Позвонить Але не разрешили, а в адвокате я не нуждался. Но, похоже, колеса бюрократической машины начали проворачиваться, потому что на утро привели к следаку, где меня ждал одетый очень просто следак из надзорного ведомства. - Вы мне нужны, - без предисловий начал он. - Я знаю о вашем расследовании. Не дополните некоторые факты? - В обмен на свободу. - Пистолет точно не ваш? - Точно. Если бы я брал ствол, неужто взял замазанный в мокрухе? - Резонно. Вот видите, капитан, - он обратился к следаку, - Станислав Михайлович привел очень веский аргумент. Вы ведь тоже бы не взяли левый ствол, если он был замазан? - Никак нет, - промямлил капитан и выписал мне пропуск. Получив обратно телефон, я написал Але, что жив-здоров, вечером буду. Остаток дня провел в компании товарища старшего советника юстиции, дотошного, занудного, но хорошо знающего свое дело. - Стас, вы очень помогли, - подводя итог нашего разговора, сказал Теплов. - Рад. - Я в общих чертах понял ваши мотивы. Скажите Аэлите Витаутасовне, что я ее жду. - А не рано? - Будем ковать железо, пока горячо. Через три дня у них дело. Там мы их повяжем. И будем колоть тепленькими. Лучше, чтобы заявление от нее уже лежало в сейфе моего коллеги, расследующего резонансные убийства. - Я не могу так рисковать. За ней могут следить. Вы ведь не приставите за ней наружку. - Оснований пока нет. Вряд ли они успеют что-то предпринять. - Не знаю, - я покачал головой. - В вашем ведомстве течет, как и везде. - Не могу не согласиться. Но вы ей скажете? - Скажу. Будет так, как решит она. Конечно, Аля сказала, что пойдет. - Если следят, ты засечешь, - вот так, по-женски безапелляционно. Обезоруживающе. И не объяснишь, что спец по наружке из МВД и ФСБ в немного разных весовых категориях. И более опытные волки, чем я, попадали под колпак. А мы и так уже под колпаком. - Они тоже под колпаком. По идее, их должна больше заботить собственная судьба. - Если они убьют тебя или меня, а до купы вальнут следака, дела не будет. - Стас, а по сути — что нам терять? Больше, чем мы потеряли, уже трудно. - Ты сама не так давно говорила обратное. - Хорошо... Скажи, с профессиональной точки зрения — как поступить целесообразнее? - Так, как говорит Теплов. Если их сразу крепко прессанут и подбросят утку, что начали колоться люди Вани Короля, могут и потечь. Конечно, потом пойдут в отказ, но к тому времени поработают с Ваней и его людьми. Они заговорят. Как и менты из ***, которые развалили дело. За одним так точно должок. - А учитывая, что наш разговор могут слышать, мы точно ничего не теряем, Стас. Потому что в таком случае уже все потеряли. Спорить с резонностью последнего довода Али я остерегся. В общем, она права. Поэтому не стал тратить время на пустопорожние разговоры. Мы провели его с гораздо большим толком, почти без слов. Я ухмылялся, думая: если и вправду нас слушают, что было вполне вероятно, наверняка завидуют. Если мне и суждено не дожить до конца завтрашнего дня, воспоминания об этой ночи скрасят последние секунды. Не знаю, о чем думала Аля, но ее неистовые глубокие поцелуи будоражили вновь и вновь, и я забывал обо всем — возможных соглядатаях, могущественных убийцах и даже утре, грозившем стать последним в нашей жизни. Мы встретили его обнаженными, на смятой постели, слегка влажной и будто не желавшей отпускать нас. Аля тщательно оделась, причесалась, нанесла, как она сама говорила, боевую раскраску. Мы вместе вышли из дома, прошествовали мимо привычно порыкивающих соседок. За ночь Москва оделась в снежный наряд, но, похоже, погода решила, что недостаточно укрыла огромный город. Пришлось идти на метро. Как выяснится позже, это спасло нам жизнь — в машине была заложена бомба. В пыльной толчее вагона мы стояли, крепко прижавшись друг к другу. Я чувствовал, как постепенно согревается и увлажняется щека Али. Но даже не задавался вопросом — она плачет или просто тает снег? Мы расстались в метро, и я в людских потоках пытался выделить того или тех, кто вел нас. Никого подозрительного не заметил. Если работают спецы, умеющие быть невидимками даже там, где два человека на квадратный километр, то здесь, в сердце Москвы, мне их не вычислить. К дилетантам Гнатюк и Ляпин точно не обратились — слишком многое стоит на кону. Я ни на секунду не терял Алю из вида. На улице тоже не было никого подозрительного. И это настораживало больше, чем если бы я хоть что-то заметил. Теплов ждал Алю. На ее имя был выписан пропуск. Она исчезла в огромном здании. Я долго всматривался в окна, думая о том, из какого может выглянуть «мой» следак, которому так не повезло — фигурант самого резонансного дела последних лет оказался психом. Более того, психом, разгуливающим на свободе. Долго ли мне осталось разгуливать, я не думал. Моя щека все еще хранила тепло прикосновений нежной кожи, я будто чувствовал аромат духов с жасмином... - Ты снеговик, - она появилась из ниоткуда в заранее условленном месте. - Только надо морковку приделать. - Своя имеется. - Может замерзнуть. Жалко. За чуть пошлыми шутками, отсылающими к безумию минувшей ночи, мы оба скрывали смущение. - Все нормально. Заявление приняли, зарегистрировали. Перемещаемся в партер и ждем. - Мне нужно на работу, Аля. - У меня после обеда урок. Жизнь продолжается, верно? - она пытливо заглянула мне в глаза. - Она только началась. - Не провожай, я сама доеду. - Будет лучше... - Успокойся. Они нам ничего не сделают. Аля оказалась права. Ничего не происходило. Я впервые за последнюю неделю появился на рабочем месте, будничная рутина радостно приняла в свои объятия. Гриша Буторин разработал план операции по разоблачению нашей спаянной внутренней группировки, возглавляемой финдиректором. Увлекшись погоней за своим бывшим боссом, я упустил из виду гораздо более крупную рыбу. Подозреваю, они были в доле и четко разграничили хлебные участки. То-то сюрприз будет под Новый год! Мы втроем — Гриша, Глухарь и я — до глубокого вечера обсуждали детали, спорили, утверждали, опять спорили, выверяя все до мелочей. И я ввалился домой слегка возбужденный. Аля встретила вкусным ужином и бутылкой сухого вина. Это было так странно — мы жили словно в параллельных реальностях. В одной — обыкновенный вечер. Жена встретила мужа с работы. Разговор о том, как прошел день. Планы на Новый год — в Питер или на Кавказ? Мне по сути все равно — главное, что рядом с ней. В другой реальности — двое не то залегли на дно, не то, ни о чем не подозревая, готовятся к получению предновогодней мзды, закрывая свой собственный финансовый год. Аля перестелила постель — в спальне пахло ирисами и свежестью чистого тщательно отутюженного белья. За окном по-прежнему мело, эфир разрывали сообщения о пробках. Но в нашем мире было спокойно, уютно, тихо. Будто и не было парализованного города, алчных убийц, двух следаков, готовящихся к операции по поимке особо опасных... Невольно я сравнил их и себя — на послезавтра мы наметили свою операцию по поимке особо вороватых. И здесь у меня много больше шансов на успех, чем у тех, кого якобы защищает государство в благодарность за то, что они защищают его интересы. Не само ли государство позволило двум нелюдям почувствовать себя безнаказанными? Устраивать благотворительные приемы для детишек из детских домов ***. Не знаю, видела Аля, или нет — я не стал ничего говорить и показывать, — но накануне писали, что Гнатюк и Ляпин не забывают о малой родине... Благотворительный фонд — идеальный инструмент для отмывания бабла. Мои мысли постепенно растворялись в смешении ароматов ириса, лаванды, легкого шлейфа жасмина. Сознание заволакивал сон, безмятежный и спокойный — рядом деликатно посапывала Аля, доверчиво прижавшись к моему плечу. Тишина казалась нереальной для города. Снег заглушал все звуки, а соседи, потрясенные моим возвращением на историческую территорию, старались не привлекать к себе внимания лишними звуками. ...Проснулся я от хлестких ударов по щекам, холодной воды, льющейся, как мне показалось, с потолка. Но это всего лишь была Аля в мокрой сорочке. Она что-то кричала мне, но я не понимал. По-моему, она перешла на арабский. Я не сразу понял, что произошло... но когда осознал, вскочил как ванька-встанька. Комната качнулась. Едкий дым мгновенно сбил дыхание, воспаленные глаза отказывались что-то видеть в пелене. - К окну! Тень в сорочке метнулась туда, где по моим и ее расчетам находилось спасение. Я схватил одеяло, настиг Алю. Она боролась с ручкой. Та не поддавалась. Я оттолкнул ее, как следует дернул — окно распахнулось. - Прыгай! Там сугроб! - мой голос был хрипл и страшен. Она взглянула на меня, на мгновение прижалась губами к щеке. Я швырнул вниз одеяло, а сам поспешил в ванную. - Стас!!! - это был ее крик. И дальше — только дым, огонь и тьма, поглотившие меня практически одновременно. КОНЕЦ ЭПИЛОГ От лица Аэлиты - Слава Богу... - нет, это не мой голос. Это голос другой женщины, сидящей на снегу в одной сорочке, мокрой, в разводах сажи. - Что ты делал? - Пытался потушить. Ты цела? - Цела. Мне казалось, что минула вечность с того момента, как я, повинуясь властному приказу Стаса, прыгнула в окно. Он был прав — я попала в сугроб, и мой полет с третьего этажа завершился успешно. Как завороженная, сидела в сугробе и смотрела в проем — где же он? А нужно кричать: «Пожар!». Некстати вспомнился Булгаков и его нехорошая квартира, погибшая в огне. Так и сейчас в огне погибало мое прошлое. И будущее — потому что Стас там. Я подхватилась, ринулась к окну на первом этаже — высоко, не достану... Снежка. Одна, вторая, третья. Крики. Звон стекла. Наконец-то. И тень за моей спиной. Несколько минут Стас лежал, не подавая признаков жизни. Над ним кто-то колдовал, вокруг метались люди. Потом Карпов сел и спросил, цела ли я. Кто-то накинул на наши плечи одеяло. Раздался резкий вой сирены — прибыли пожарные. Как потом оказалось, прошло меньше получаса с момента возгорания. Но для меня в них было все — пробуждение от странного запаха, прихожая, полная дыма. Ванная, душ, ведро воды для Стаса. Не знаю, откуда это пришло, из каких уроков или подсмотренных кадров фильма... На Карпова, видимо, успел подействовать угар, потому что он очнулся, лишь когда его окатила водой. Скорая. Нас куда-то везут. Я то выплываю из забытья, то погружаюсь в него. - Небольшое переохлаждение, отравление дымом, ожоги первой и второй степени. Обморожений нет... Голоса врачей сливаются в один. Выделяется голос Стаса — он что-то говорит. «Живы», - мысль вольной весенней птицей вырывается из сознания, парит над заснеженной Москвой в новогоднем убранстве. Приземляется на оплавившийся подоконник, смотрит с интересом в рассветный полумрак комнаты. Останки кровати, полусгоревший матрац, истлевшее белье, еще двенадцать часов назад благоухавшее ирисом. Залитый пеной шкаф-купе с разбитым зеркалом, отражающим изувеченный телевизор, лежащий на полу... Рядом — разлетевшийся на осколки светильник из венецианского стекла. Она перелетает на соседний подоконник — кухня. Еще вчера полная тепла и отзвуков голосов хозяев, уютная, пропитанная ароматом кофе, сегодня — в сталактитах оплавившегося пластика, в котором увязли так радовавшие хозяйку расколотые чашечки из тончайшего фарфора... И новый подоконник. Кабинет. Остовы книжных полок. Пустых. На полу — горстки пепла. Прямо по ним ходит мрачный мужчина в милицейской форме. Что-то негромко говорит невидимому от окна человеку, тот, видимо, пишет. Вздохнув, птица возвращается туда, откуда вылетела — в мир белоснежного кафеля и тихих коридоров. Палата. Женщина спит, рядом с ней в больничном белье, накинув на плечи плед, сидит мужчина. Он спокоен. Немного задумчив. Но его глаза улыбаются... ...Я открыла глаза и увидела рядом Карпова. Он сидел, слегка сутулясь. На лбу и щеке — красноватые пятна ожогов. Левая рука забинтована. - Ты почему не спишь? - Потому что ты спишь. - Тут есть еще кто-то? - Нет, мы одни. - Иди ко мне. Он осторожно ложится рядом, его волосы пахнут дымом. Слегка кружится голова — от лекарств и счастья — мы живы! Так, обнявшись и приникнув друг к другу, в нарушение всех больничных правил, мы засыпаем заснеженным декабрьским утром. Бездомные, в одночасье потерявшие все, но ставшие по-настоящему богатыми — ведь у нас есть жизнь, любовь, а значит — день завтрашний, в котором обязательно все будет хорошо. *** От лица Стаса Я знал, что спокойное больничное утро сменит суетливый день. Менты, прокурорские... Наверное, мать и Ленька. С работы. Ученики Али. Да черт его знает, кто еще! Дурные вести имеют свойство распространяться, опережая скорость света. Аля говорила, что Зимина сказала звонить в критической ситуации. Не знаю, как получилось, но когда я прыгнул из окна, в моей руке был крепко зажат мобильник Али. Я без труда нашел номер, который помнил наизусть, но лучше проверить — память может и подвести. - Ир... В ответ слышу тираду по поводу того, что Зимина думает обо мне, моей женщине и нескольких поколениях наших предков. - Что хотел, Стас? - Ты можешь устроить, чтобы нас сегодня никто не трогал? - Охрану возле палаты выставить, что ли? - Как вариант. Критическая ситуация, Ир. - Заварил кашу, сам и расхлебывай, - и нажала отбой. Но уже через сорок минут в палату засовывается бравый прапор с улыбкой, которой, видимо, он вознамерился отпугивать посетителей. Вскоре к моему великому облегчению просыпается Аля. Она пострадала сильнее, чем я — больше времени провела босиком в снегу. К черту правила! Мы устраиваемся на одной кровати, и Зимина сдерживает обещание — к нам никто не приходит. Через пару дней возвращаемся в мир. В одежде с чужого плеча. Без документов. Без жилья. Зато получаем благую весть — ночью взяли Гнатюка и Ляпина. С поличным. На горячем. Но есть и ложка дегтя — они пока не колются насчет поджога почти двенадцатилетней давности. Но не ведают, что бравые правоохранители успели задержать поджигателей наших с Алей квартир и установить, кто заказчик. А показания Вани Короля станут новогодним подарком. Нас приютил Владимир Михайлович — старый учитель Али. - Поступай с человеком так, как он сам поступает с другими, - глубокомысленно изрек старик. - А вы не поступили так, как поступили они... Ибо справедливость всегда бессмертна. - Учитель, вы забыли первую часть — добро хорошо тогда, когда это истинное добро, - Аля улыбнулась. - Алия, я никогда и ничего не забываю. Я трансформирую: справедливость — это и есть добро. Вы согласны? - это он говорит не кому-нибудь, а мне. - Хорошими делами прославиться нельзя, - привычно буркнул, хотя приятно осознавать — тебя считают способным на добрый бескорыстный поступок. Однако! - Не бойся открывать сердце, принимать похвалу, внимать словам благодарности. Ты слишком долго жил с закрытым сердцем, а оно истекало слезами, которых никто не видел. Мир не так плох, как кажется, но и не так хорош, как хотелось бы. Но вместе вы сможете быть в нем счастливыми. Слова Учителя, сказанные в новогоднюю ночь, как в сказке, открыли перед нами двери в новую жизнь. Под утро, когда отгремели новогодние салюты и угомонились самые отъявленные гуляки, мы взяли бутылку шампанского и вышли на улицу. - Аля, давай уедем, - не знаю, как сорвались эти слова. - Ты меня опередил, Стас... Я думаю об этом с той ночи. А куда? - Куда захочешь, мне все равно. - Мне тоже. - И что будем делать? - Кинем жребий. Ведь нам нечего терять. Жребий указал нам путь на юг — в Ростов-на-Дону. Но намерение мы смогли осуществить только весной. Восстановление документов, получение страховки за сожженную квартиру, походы в СК давать показания — все это откладывало отъезд. Аля присмотрела дом в коттеджном городке под Ростовом и курсировала между столицей России и воротами Кавказа, стараясь все обустроить. Я не вмешивался, чувствуя — она хочет устроить сюрприз. Как ни странно, меня не тяготило, что я не могу Але оказать какую-то поддержку, кроме моральной. Но и альфонсом себя не ощущал. Просто был уверен — я смогу обеспечить нам достойную жизнь. Ведь она только началась. Что еще? Мы успешно разоблачили противоправную деятельность финдиректора и членов преступной группы, систематически осуществлявших хищения материально-товарных ценностей в особо крупных. Гриша Буторин пошел на повышение — стал начальником службы безопасности. Этому важному событию предшествовало не менее значимое. С утра пораньше Глухарев забрел ко мне в кабинет, сияя, как начищенный тромбон. - О, Глухарев! Какими судьбами? - Мимо проходил. Сбылась твоя мечта, - и он протянул лист бумаги. - Хорошо хоть не добавил — идиота, - я прочитал несколько строк, написанных торопливым знакомым почерком. - И куда ты? - Ты был прав — в жизни нужно занимать свое место. Я восстановился. - Серега, сегодня не первое апреля. - Я в курсе. И я серьезно, Стас. - Куда? - В округ, следователем. Конечно, потерял в выслуге, в звании. Но зато приобрел нечто гораздо более ценное. Во многом благодаря тебе. - Еще начни поклоны бить, - я поспешил прервать излияния Глухаря. - Давай отметим. - А у тебя есть? - Вообще на твои поминки берег, - я достал бутылку рижского бальзама. - С кофе — самое оно. - Ты прикалываешься? - Серег, по утрам пьют алкаши и неудачники. Я тут таких не вижу. Конечно, Глухаря мы проводили как следует. Учредители предлагали его должность мне, но я отказался ввиду скорого переезда. Великая сила четвертой власти после ареста Гнатюка и Ляпина основательно поработала над общественным мнением относительно моей скромной персоны. Вся страна узнала, что я вышел из психушки. Но этой же стране поведали, сколько хороших дел успел собрать в копилку за какой-то год. Не думаю, что от этого стало легче родственникам тех, кто не смог подняться с пропитанного кровью мерзлого асфальта февральской ночью четыре года назад... Всего в жизни не исправишь. ...Майским вечером мы с Алей стояли на Поклонной горе. Ее рука лежала в моей руке. Ветер трепал беспечную прическу и развевал струящийся невесомый шарф. Мы прощались с Москвой. Именно здесь почти год назад началась наша история. И здесь она заканчивается, потому что начинается новая глава, которую мы оба начнем писать с чистого листа.