Жизнь после смерти

Всё пошло не по плану. Всё должно было быть совершенно не так. Безупречно продуманная стратегия майора Стюарта должна была принести безоговорочную победу войнам света, показать захватчикам, что есть те, кто будет сопротивляться, есть те, кто прогонит тёмную армию и принесёт мир на измученную войной землю. Только так, и не как иначе. Вот только вместо новостей о победе в сотни домов Англии отправились сотни писем с соболезнованиями родственникам погибших солдат. В этот день многие потеряли что-то важное и нужное для жизни, у многих в груди образовалась пустая чёрная дыра, которую уже ничем и никогда не заполнить. Сейчас некогда прекрасная земля Жака Бетиль Боссюэ могла ужаснуть совершенно любого. Страна была изуродована войной, голодом и страданиями. А место, ещё недавно служившие лагерем для немецких солдат, превратилось в одно сплошное поле смерти, в творение такого ужасного человеческого чувства, как жажда власти, которое, словно жестокий кукловод, играет с судьбами ни в чём не повинных людей. Тысячи душ потеряли здесь своё право на жизнь. Они больше никогда не смогут насладиться восходом солнца, не познают чувства любви, радости и счастья, никогда не смогут увидеть своих родных. И зачем? Зачем вся эта боль? Весь этот ужас? Какая цель оправдывается такими средствами? И достойна ли она их? Уже осела пыль, перестали быть слышны громкие и страшные голоса пулемётов, подарившие забвение британским кавалеристам и их верным друзьям, и взору предстала ужасающая картина, наполненная чувством отчаяния и опустошения: сотни трупов людей, лошадей... Казалось, что между телами нельзя найти даже свободное место. Где-то раздавалось ржание животных, где-то – болезненные предсмертные стоны раненого бойца. Немецкие солдаты проходили мимо вражеского отряда, который сейчас стал лишь безобразной грудой тел. Тел, которые выглядели словно сломанные игрушки, выкинутые жестоким ребёнком после игры. Кого-то немцы добивали, стреляя прямо в сердце, легкораненых поднимали и отводили к остальным выжившим, для которых уже было уготовлено клеймо пленных. И вот, проходя уже мимо десятого мертвеца, немецкий офицер склонился над светловолосым молодым человеком с тонкими аристократическим чертами лица, на котором виднелись ссадины и царапины, и проверил пульс. Шансов, конечно, мало, но всё же немец сначала берёт его за тонкие запястья, без особого усилия пытаясь обнаружить жизнь, которая едва теплится в теле... и обнаруживает. Слегка скривив красивое лицо, солдат подносит пальцы к беззащитной шее, уже отчётливее ощущая толчки крови в раненом теле. Жив. Определённо жив. Получив пулю в плечо, схлопотав кучу переломов после падения, парень отчаянно цепляется за жизнь. Забавно, насколько он же упорен. В этот момент раненый открывает голубые, как небо, глаза, правда, сейчас заполненные всепоглощающей болью, а из груди вырывается отчаянный болезненный стон. Сидевший рядом немец слегка покачнулся от неожиданности, но потом, усмехнувшись, громко выкрикнул что-то на своём языке. Через пару секунд к ним подбежал ещё один солдат, оба подхватили англичанина под руки, вызвав при этом громкий вскрик, и потащили к остальным пленным, нисколько не заботясь об его состоянии. Голубоглазый капитан, стараясь не обращать внимания на разливающеюся по всему телу боль и застланный пеленой слёз взгляд, пытался встать на ноги, чтобы пойти самому, но, поняв безнадёжность затеи, позволил двум сильным мужчинам в быстром темпе волочить себя в неизвестном направлении. И если в реальности это действие заняло не больше трёх минут, для капитана оно показалось пыткой, растянувшейся на целую вечность. Эти, казалось, несложные для человека движения, были сплошной невыносимой болью, от которой было тяжело дышать, а на глаза наворачивались слёзы. «Нельзя, нельзя показывать свою слабость! – звучал голос в голове молодого капитана - Ты сильный, ты мужчина, так будь им до конца. Если умирать, то достойно, как боец, Джим». Наконец, тащившие его «помощники» остановились и без всякой жалости и сожаления, грубо кинули на колени перед пленниками, спровоцировав оглушительный крик боли, который эхом отдавался в головах находившихся рядом товарищей. Николсу казалось, что сейчас ещё немного – и он упадёт и больше никогда не встанет, так и останется здесь, на чужом поле, никому не нужный, сломленный и разбитый. Только вместо того, чтобы без сил упасть на изуродованную войной землю, кавалерист утонул в крепких и тёплых объятьях. – Это я, Джим, всё хорошо. Я рядом. Я тебя держу, – тихо, мягко, успокаивающе. Почти у самого уха. Таким майор Стюарт был исключительно редко, а скорее всего, даже и не был никогда. – Джейми, – беспомощно, дрожащим, сломленным голосом протянул капитан, совершенно не узнавая себя. В голосе больше не было той жизни, позитива и задора, эта чёртова война забрала всё. – Да-да, дружище, это я. Всё хорошо, – шепчет Стюарт, крепче прижимая друга к себе. – Что же в этом хорошего? – Глупый, ты жив, а это же… – с уверенностью заявил майор, желая убедить в этом и Николса, но, не успев договорить, был перебит. – О да, это просто прекрасно, – фраза получилась хриплой, но со смехом, хоть горьким и почти беззвучным. – Я не могу пойти, да что там, я почти не могу пошевелиться. Такое чувство, что по мне танк проехал. Сейчас я только и мечтаю о смерти, желая избавиться от всего этого. Да и меня, в любом случае, пристрелят, зачем немцам такая обуза. – Им нужна любая рабочая сила, они не будут просто так ей разбрасываться, и вообще... – секунда, и голос майора стал серьёзным и твёрдым, – .... не смей даже и думать о таком! Джим, если понадобится, я понесу тебя на руках, я ведь даже почти и не пострадал. Я не брошу тебя, даже и не думай. Мы вернёмся домой, слышишь?! – Джейми мягко поднял голову Николса за подбородок, заглядывая в глаза. – Мы вернёмся! Веришь? Пару секунд глядя в лицо своему товарищу и собрав все свои оставшиеся силы, капитан с улыбкой проговорил: – Верю, – и положил голову на плечо друга, устало закрыв глаза Верю... А дальше всё происходило, как в тумане. Слишком громкие голоса, выражающиеся на вражеском языке. Один из них что-то бормочет совсем рядом. Его опускают на землю, осматривают, а пробудившийся внутренний голос с сарказмом заявляет: «Сейчас тебя спишут в утиль!» И Джеймс улыбается шутке своего «внутреннего друга» – проснулся, нашёл время. Из грёз капитана вырывает всё тот же настойчивый грубый голос, который заявляет: – Der wird Leben! – что это означает, он не знал, да и ему было уже всё равно, ведь так только немецкая речь затихает, Джим окончательно проваливается в царство Морфея, чувствуя перед этим, как сильные, уверенные руки бережно поднимают его над землёй. Во сне приходит спокойствие и долгожданное чувство безмятежного счастья. Мелькают картины детства: родной дом, отец, мама… Такая счастливая, со светлой и доброй улыбкой, от которой становится хорошо. Маленький Джим, ещё не знающий проблем взрослой жизни, резвиться со своим псом около дома. С неба им улыбается солнце, посылая лучи вдогонку. И всё хорошо, всё так хорошо, ну что же ещё нужно для счастья? Только резко, словно гром, слышится звук выстрела, а за ним ещё один, и ещё... Громкий вскрик мамы заставляет маленького Джеймса заплакать от испуга и побежать на этот «зов», чтобы хоть как-то помочь... Внутри погром, что-то начинает гореть. А затем мальчик замечает лежащих на полу маму и папу в луже крови и стоящих над ними убийц. Они смеются... так страшно и так злобно. Они демоны, настоящие исчадия ада... Мальчик закрывает глаза и резко открывает снова. «Это сон, только сон!» – пытается себя убедить себя Джим. Но сон не исчезал, становилось только всё только страшнее. Хотелось спрятаться, убежать, но ноги не двигались, стали как ватные. Мальчик упал на колени и заплакал, так пронзительно и громко, что, наверное, его можно было услышать в соседней деревне. И казалось, что из этого ужаса нет выхода, нет конца. А рядом слышался издевательский смех убийц… – Джеймс, проснись. Джим, Джим! – настойчивый знакомый голос, а затем два подскока машины на рытвине заставили капитана вырваться из ужасов сна. Испуганный, рассеянный взгляд скользит по крыше машины, по полу, бокам и, наконец, встречается с серыми глазами, в которых можно было заметить некоторую ярость и тень беспокойства. – Ты кричал и... и плакал, – голос Стюарта срывается на этом слове, он легко, почти невесомо проводит ладонью по голове друга, покоящуюся у него на коленях, желая успокоить и хоть как-то помочь. И только сейчас Николс замечает, что они едут, машина покорёжена даже изнутри, в ней нет сидений, просто одно сплошное голое замкнутое пространство. – Кошмар приснился, – тихо отвечает капитан, успокаиваясь под прикосновениями. Майор фыркнул в усы: – Не мудрено, от такого приснится. Постарайся снова заснуть, думаю, нам ещё долго ехать, а тебе надо отдохнуть, набраться сил. Они тебе ещё пригодятся. – Для работы на господ фрицев? – Для побега, дурак. Я тебе же обещал? Мы выберемся. Совсем скоро, поверь. – Да верю я, верю, – улыбнувшись проговорил капитан. – Тебе по доброй воле не поверишь, так ты заставишь. – Это да. Спи. И Джеймс Николс снова проваливается в темную грёзу, надеясь, что на этот раз она принесёт тёплое затмение, хоть и ненадолго. Стюарта и Николса поселили в отдельном помещении, правда, относительно небольшом, на что майор саркастично фыркнул: – Кажется, мы им понравились, Джимми. Первый день их просто оставили одних, изредка принося провизию. Никакой медицинской помощи оказано не было, и Стюарту пришлось самому делать другу перевязки. Хотя майор прекрасно понимал, что другу нужна профессиональная помощь, иначе всё может оказаться намного хуже. Слава Богу, пуля, попавшая в плечо, прошла навылет, не задев ничего важного для жизни. Да и самому раненому оказалось легче. Раны стали меньше болеть, сон сделал своё дело: силы вернулись, и теперь капитан мог без особых усилий подняться и, наверное, даже пойти. На второй день в палатку вошли два немца, совсем как в анекдотах: тощий и толстый. Они молчали, пристально глядя на англичан. – Ты, – сказал, наконец, один из них на очень плохом английском, указав на Николса. – Ты идти в госпиталь. Стюарт мигом вскочил, желая помочь другу, но был остановлен властным голосом: – Нет. Он идти один, – после этих слов губы немца скривились в гадкой ухмылке. – Ты оставаться тут. – Сволочь, – угрожающе прошипел Стюарт, делая шаг навстречу врагу. Только тут был остановлен тёплой рукой, неуверенно сжимавший его плечо. – Не надо, Джейм. Всё хорошо, я сам смогу, правда, – Николс к этому времени уже смог подняться и теперь стоял рядом с другом, удерживая его от опасного поступка. – Я смогу, – печально улыбаясь, проговорил он. С этими словами кавалерист направился к выходу неуверенной походкой, слегка пошатываясь и немного кривя лицо от боли. Он старался держать спину прямо, и от этого вся боль была видна ещё сильнее. Находясь уже у самого выхода, капитан почувствовал толчок в спину, несильный, но его хватило, чтобы покачнуться и почти упасть. От этого Джима спасла стена, за которую он успел схватился. Стюарт было бросился на помощь другу, ещё больше разозлившись от смеха проклятых противников, но был остановлен вымученной улыбкой капитана. Сам он выпрямился, тяжело вздохнув, пару секунд просто стоял на месте, а затем продолжил свой путь. И как только майор остался в помещении один, он сдавленно вскрикнул, начав пинать стену и бить в неё от собственного бессилия и душившего его отчаяния. Следующие двадцать минут казались майору настоящие пыткой. Страшная боязнь за жизнь друга, злобные смешки противников, план побега крутились в голове кавалериста настоящим торнадо. Мысли о спасении складывались в голове в одну большую картину. Стюарт продумывал всё до малейших деталей.