День 62 (103). Понедельник
2 августа 2023 г. в 23:15
Привычка – вторая натура. Видимо, ходить с панцирем на шее у меня уже въелось в гены – утром в понедельник, на автомате, облачаюсь в короткий приталенный пиджак в полосочку, брюки и серую кофту с высоким закрывающим горло воротом, и короткими рукавчиками. А ведь собиралась поменять рабочий гардероб и начать новую жизнь!
Увы, увы, увы… А все потому, что совершенно расклеилась и все мысли об одном – Андрей уезжает! А я так и не сказала ему, что чувствую, что ощущаю, не сказала, как меня корчит и мутит от одной только мысли, что он исчезнет из моей жизни. А еще потому, что Анька все утро сопливилась и ныла - этот ее, бывший, упырь и раздолбай Марат, перенес «Бессонницу» чуть ли не на дневное время, когда и так никто не спит и все на работе, кроме домохозяек. Естественно со сменой названия программы. В общем, утром ни ей, ни мне, было не до нарядов…
А теперь вот, шатаюсь по кабинету и психую, накручивая себя. Трусливая курица! Надо собраться и все сказать Калугину… И будь что будет! Мотаюсь по кабинету, мотаюсь вдоль окна, зябко потирая плечи… То присяду к столу, пялиться в ноутбук, то откинусь на спинку кресла, разглядывая на потолке пятна и закинув руки за голову. И постоянно одна мысль стучится и мучает меня: «А вдруг он сказал неправду, вдруг на самом деле он вовсе не рад уезжать, вдруг ему совсем не нужна Егорова и ее десять Испаний?». А я как дура, мычу и топчусь на месте. Сама же Аньке говорила, что нужно бороться…. Только есть одно «но». Как мужику, даже в женском теле, бороться за другого мужика?
***
Дергаться и бродить по кабинету надоедает, и я выхожу в холл посмотреть, где Андрей и нет ли поблизости его надзирательницы. Когда прохожу мимо кабинета Наумыча, сквозь жалюзи вижу, как начальник притулился на диванчике возле радиоприемника и слушает его с недоумением на лице. Заметив меня, он начинает усиленно сигнализировать мимикой и махать рукой, призывая зайти. Ну что ж, все какое-никакое, а развлечение. Заглянув внутрь, слышу грустный Анютин голос:
- «Ну, как бы там ни было, все-таки, жизнь продолжается».
Егоров прикладывает палец к губам, призывая помолчать и послушать.
- «И наверняка мы с вами еще обязательно встретимся».
Пройдя к столу, усаживаюсь на его краешек, возле выстроенных в ряд слоников. Из динамика слышится прощальное:
«Всем удачи, пока!».
Егоров с траурным видом тянется к приемнику и, качая недоуменно головой, выключат его:
- Я только не понимаю. Какой умник прикрыл такую классную программу?
Нетрудно догадаться:
- Этого умника зовут Марат.
- А-а-а… Это их программный директор?
Скривившись, киваю:
- Именно!
Наумыч возмущенно стучит себя пальцем по виску:
- Он что, с головой не дружит?!
- Мне кажется, понятие дружить ему вообще незнакомо.
Найдя в моем лице единомышленницу, шеф морщится, словно съел что-то кислое:
- Козел! Он мне сразу не понравился. Ведь таких как Аня, по пальцам пересчитать. С них пылинки надо сдувать! Ты слышала? Ты слышала, она в конце чуть не расплакалась!
Несмотря на то, что рыданий, если честно, я не слыхала, все равно печально смотрю на влюбленного престарелого Ромео. Они с Анютой – все, что у меня осталось от прежней жизни. Егоров вскакивает с кресла и подходит ко мне совсем близко:
- Может быть, стоит ей позвонить, а?
Лезу в карман за мобильником. Пусть поддержит Аньку:
- Да, хорошая идея. Сейчас!
Набрав номер, прикладываю трубу к уху. Ожидая ответа, с улыбкой кошусь на Егорова. Наконец, Сомова откликается:
- Алле.
- Алло, Ань, привет!
- Гош, мне хреново.
- Я знаю, я слышала, как ты себя по радио хоронила.
Егоров что-то пытается изобразить, выделывая руками кренделя в воздухе. Анюта сразу просекает, что надо соблюдать конспирацию:
- Слышала? Ты что там не один?
Увы, Сомова так и не может принять до конца мое женское существование. Честно говоря, в последнее время, мне спокойней и комфортней называть себя «она», особенно, когда речь идет о чувствах к Андрею, женских чувствах… А Анька никак не угомониться – не дает забыть, что я мужчина, хоть и бывший. Поддакиваю:
- Мы тут с Наумычем . От него тебе пламенный привет. Слушай! Ты там особо не переживай. Ты, все равно, the best!
Анька грустно вздыхает в трубку:
- Ну, кое-кто, так не считает.
- Пускай этот кое – кто идет кое-куда! Главное то, что считает общественность, а общественность за тебя!
Мающийся Егоров, не удержавшись, выхватывает у меня мобильник из рук:
- Ань, Ань, ты не бери в голову. Ты лучшая! Все будет хорошо.
Глядя, с какой нежностью и теплотой наш строгий начальник мурлычет в трубку, волей-неволей умилишься. Шеф продолжает сюсюкать:
- И мы тебя любим… Вот и отлично, ты уже улыбаешься…. А я чувствую…. Слушай, давай я сейчас за тобой заеду... Прям… Мне это в радость…
Ромео и Джульетта. Сложив руки на груди, с улыбкой поднимаю глаза к потолку - и смешно, и завидно.
- Все, скоро буду!
Наумыч захлопывает крышку телефона и засовывает мою трубу к себе в карман:
- Извини, надо бежать.
Ловко у него это получилось. Егоров тянется за портфелем на столе, но я его останавливаю:
- Да, только телефон.
- Чего, телефон?
- Телефон на родину.
- А… Ага, да.
С недовольным видом, он вытаскивает мобильник из кармана и сует его мне в руки. Хм… Надо будет еще один купить, а то вот так вот свиснет невзначай, с его-то купидонами, а я без мобилы как без рук. Егоров спешит на выход. Улыбнувшись ему вслед, засовываю телефон в карман брюк.
***
Чувствую это последняя моя улыбка в этот день. Потом настроение портится с каждым часом. Егорова, как сторожевая с-с…собака ни на шаг не отходит от Андрея, а я весь день, куда не пнусь только и слышу – «Испания, Егорова, Испания, Егорова….Ай, да Калуга! Ах, какая пара, ах какая карьера!» Тьфу… До того к вечеру накручиваю себя, рисуя картины как бы это могло быть и как этого уже не будет никогда, что слезы постоянно просятся наружу. Еле сдерживаюсь до дома, а там уж даю себе волю – махнув полстакана вискаря, беру с собой в гостиную бутылку с остатками алкоголя и там горюю. Завалившись на диван калачиком и уткнувшись носом в изгиб локтя и вышитую черную подушечку, сразу ломаюсь – реву навзрыд, белугой, не сдерживаясь. Только легче от этого, совсем не становится... Ничего не вижу и не слышу, только одна мысль ковыряет душу, выворачивая ее наизнанку - Андрей уезжает! Это конец!
Где-то далеко, в другой вселенной, бряцают металлом ключи, раздаются дверные стуки, шепот, разговоры, но мой плач, моя боль заглушают все. Кто-то теребит меня за плечо:
- Марго! Марго!
Сомова? Когда она пришла? А-а-а …, какая разница, у нее есть Наумыч… А у меня уже никогда не будет рядом Андрея! Новая волна слез захлестывает меня, вызывая глухой и безнадежный вой, глохнущий в подушке.
- Марго, да что случилось? Марго!
Отстаньте вы все от меня. Разве вам понять, как это невозможно тяжело быть уродом. любленным уродом, не смеющим признаться в своих чувствах. Не поднимая головы, огрызаюсь:
– Ничего не случилось!
Анюта командует в сторону:
- Боря, срочно воды!
Голос Наумыча затухает? удаляясь:
- Да, да, да…
- Марго.
Пусть мне будет хуже. Может быть я сдохну, тогда. Приподняв голову, упрямо огрызаюсь:
- Не надо мне вашей воды!
Анька настаивает:
- Марго, да что случилось?!
Еще раз поднимаю заплаканное лицо, теперь пытаясь разглядеть размытую Сомову:
- Ничего не случилось!
Та стоит, нагнувшись перед диваном, в куртке и с сумкой на плече - как пришла с улицы. Одной рукой она держится за эту свою сумку, а свободной размахивает перед моим носом:
- Ну а чего ты воешь тогда?
Блин, чего вот пристала? Иди, целуйся со своим Борюсиком. Вам же, на самом деле, до меня и дела нет! Приподнявшись, пытаюсь сесть, поджав под себя ноги и обиженно огрызаясь:
- Ноготь сломала!
С кухни тащится Егоров со своим стаканом. Он тоже еще не успел снять плащ:
- Так может водички, а?
- Не надо мне воды!
Схватив со стола бутылку с вискарем, пытаюсь к ней присосаться - упьюсь до поросячьего визга, так чтобы неделю наизнанку выворачивало! И память отшибло! Сомова кидается отнять:
- Куда ты?!
Но я свое держу крепко:
- Дай, сюда!
И делаю глоток из горла. Как только расслабляюсь, Анька бутылку выцарапывает:
- Хватит!
Как же мне плохо… Слезы снова начинают литься ручьем, и я утираю их, размывая тушь по лицу, потом утыкаюсь носом в сложенные домиком ладони, причитая и ругая всех и вся – себя, Калугина, Егорову, Карину… Неожиданно совсем рядом раздается странное:
- Пф-ф-ф!
И меня окатывает то ли слюнями, то ли водяными брызгами, заставляя испуганно вскинуться:
- А-а-ай!
Еще и оплевали! От неожиданности вскрикнув, вмиг затыкаюсь, недоуменно поглядывая на Аньку с полупустым стаканом в руке. Голос обиженно срывается на визгливые нотки:
- Тебе чего, делать нечего, что ли?
Егоров присаживается рядом со мной, на боковой модуль:
- Маргарит….
А Сомова продолжает меня громко стыдить:
- Господи, ты уже всех соседей распугала cвоим воем!
Все меня ругают… Никто не пожалеет… Зажав рот рукой, пытаюсь сдержать рыдания:
- А-а-а!
Наумыч увещевает:
- Маргарита, ну-ка расскажи, что у тебя случилось.
Да как я такое могу рассказать… Так все запутано… Я люблю другого мужчину, а он уезжает с другой женщиной... И выхода из этого тупика нет…. Даже закашлявшись и прикрыв рот ладошкой, не перестаю плакать:
- Если б вы знали… Как мне хреново…
Егоров грустно гладит мен по плечу:
- Знаю, знаю, знаю…
Недоверчиво смотрю на него сквозь слезы. Откуда?
- Нет, вы не знаете!
- Я знаю, все знаю…. Жуть берет, когда взрослый человек, так воет.
Это Гоша был взрослый, а я так, соплячка несмышленая, совершенно ничего не понимаю в женской любви. Слезы вновь застилают глаза:
- А-а-а!
Егоров прижимает меня к себе:
- Ну, все. Знаю, знаю...
Уткнувшись носом в ладони, прячусь у него на груди.
- Ты главное помни, что было написано на кольце у Соломона - «это, пройдет».
Отстранившись, смотрю на него и сквозь всхлипы поправляю, мотая головой:
- Их.., их …, их … «И это тоже пройдет»!
Сомова, облокотившись о полку, стоит молча, ожидая окончания моей истерики. Тоже мне подруга – ни слова сочувствия, только вопить умеет, да ругаться. Рыдания снова накрывают меня, и Наумыч тянется привлечь к себе и погладить по голове:
- Ну, вот видишь, какая ты умная девочка.
Умная девочка… Была бы я умной, не ревела бы сейчас. И Андрей никуда бы не уезжал…
- Все, все, все.
Егоров по-отечески похлопывает меня по плечу, целует в макушку:
- Все пройдет… Ань, ты чайничек поставь.
- Да, да сейчас.
Но уйти не торопится. Тон начальника вдруг меняется:
- О-о-о, как! Мне пора… Мне надо бежать. Ну, все!
Остаюсь сидеть и плакать, а шеф быстро встает и торопливо идет на выход. Вот и он убегает.
Сомова шипит сквозь полки своему бойфренду:
- Пока.
А потом, когда щелкает замок, усаживается на диван, рядом со мной, осуждающе приговаривая:
- Горе ты луковое!
Все меня ругают, никто не любит, не жалеет… Господи-и-и-и! Я опять начинаю выть, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете:
- Хорошо, что ты пришла-а-а...
Закрыв лицо ладонями, снова плачу, чувствуя, как Анька приобнимает меня, прижимая к себе.
***
Выплакавшись, иду в ванную умыться. Сомова, оставив на диване плащ и сумку, тащится вслед за мной и терпеливо ждет, когда я хоть немного приведу себя в порядок. В зеркало смотреть не хочется – опухшая, противная… Обхватив себя за плечи, обессилено плюхаюсь на край ванны, голова пуста до звона в ушах, наваливаются безнадега и безразличие - я никчемная серость и правильно, что Андрей уезжает со своей пиявкой … Она богатая, перспективная… Сомова в оранжевой водолазке притуливается ярким пятном рядышком:
- Ну, что, успокоилась?
Вздыхаю, таращась пустым взглядом перед собой:
- Да.
Анька с подозрением посматривает:
- Сто процентов?
Воды и сил не осталось, и я соглашаюсь:
- Сто десять…
Сложив руки на груди, начинаю уговаривать и убеждать себя:
- Ну, а что, действительно? Что я могу сделать, если они улетают? Что я, самолет отменю?
Все правильно. Все что ни делается - к лучшему.
Гордо вскинув голову и отворотясь от Анюты, хлюпаю носом:
- Пускай летят… В Испании говорят хорошо…
А я буду одна, никому не буду мешать, даже могу тоже куда-нибудь уехать…, далеко, далеко… Чуть повернув голову в сторону Сомовой, озвучиваю свою идею:
- А ты, кстати, с Наумычем можешь сюда перебраться.
Голос срывается и звучит патетически, зато искренне… Точно – уеду! Сомова почему-то морщится:
- Ну, слушай, не говори глупости Марго.
- А что?
Встряхнув головой, откидываю волосы назад. Можно подумать на Москве свет клином сошелся. Я все равно не смогу работать там, где все напоминает об Андрее. А жить тут мне в любом случае долго не придется - родители узнают, что здесь в квартире непонятная тетка завелась - выселят с милицией. То ли дело Анька, они ее знают. Посопев, добавляю:
- Я все равно куда-нибудь улечу. В какой-нибудь Красноярск или Хабаровск.
- Куда-а-а?!
Поворачиваюсь к подруге:
- Хабаровск! А что ты думаешь, в Хабаровске нет гламура?
- Да ничего я не думаю. Просто ты мелешь какую-то чушь!
Сомова отворачивается, и я непонимающе смотрю на нее. Почему это чушь? Отличный вариант. Или у них с Егоровым временный роман? Любопытство пересиливает:
- Слушай, а у вас с Наумычем все серьезно?
- Марго, ну тебе сейчас нужно думать совершенно не об этом!
Об Андрее? О том, что он улетает, и я никогда его не увижу? Откуда-то изнутри вновь начинает подступать что-то слезливое, и я срываюсь на истерические нотки:
- А о чем я должна думать?!
Уж лучше о вас с Егоровым:
- Наумыч, между прочим, мой начальник.
- Да? А Калугин твой подчиненный.
Она зачем-то ковыряет мою рану, даже усмехается, и я взрываюсь:
- А причем здесь Калугин?
- А притом, ты сидишь тут, рассуждаешь про Егорова, а сама двух слов не можешь связать, когда я тебя прошу с Калугиным поговорить, наконец.
Демонстративно отворачиваюсь – что нового могу ему сказать я, и что нового он может сообщить мне? «Твои слова, я все правильно понимаю или нет?» « Даже если ты правильно понимаешь, что дальше? У тебя есть невеста, ты что, ее бросишь?» «Ну... Я не знаю…»
И жаркие поцелуи с Егоровой на следующий день… «Я уже принял решение и не изменю его».
Меня возвращает к реальности голос Сомовой:
- Спрашиваю: ты поговорила с ним?
Анька вдруг делает плаксивое лицо:
- Нет, я не могу, у меня слова колом в горле стоят.
Поворачиваюсь к ней:
- Так, слушай, Сомова!
Анюта протестующе выставляет руку и поднимается:
- Слушать будешь ты, да! Сиди и делай выводы.
Слушать чего? Какие выводы? Бред какой-то... Сомова идет в сторону кухни, сверкая свисающей на вороте биркой на своем новом свитере, потом оборачивается:
- Мороженное будешь?
Обиженная на весь свет, бурчу в ответ:
- Буду!
***
Через пять минут Анька притаскивает два блюдечка с пломбиром, усыпанным шоколадной крошкой, одно передает мне, и мы усаживаемся, по-турецки, прямо на моей кровати. Тут же, шлепая когтищами по полу, прибредает Фиона и укладывается у нас в ногах. Тоже, наверно, хочет мороженного.
Про Калугина больше говорить не хочу, и Сомова принимается за свои проблемы с мстительным Маратом, который мало того, что постоянно пакостит, так еще и поменял Аньке график работы. После очередных жалоб и обвинений, черпаю ложечкой порцию мороженного, но до рта не доношу – повернувшись к Сомовой, интересуюсь:
- И что, он сдвинул тебя по эфирной сетке и даже не предупредил?
Отправляю кусок пломбира в рот. Анюта, жуя, возмущается:
- Ну, представляешь?!
Я всегда говорила, что мне этот упырь активно не нравится! Опустив блюдце на колени, изрекаю уже без опаски встретить возмущение и обиды:
- Вот урод, а!
- Полностью согласна с предыдущим оратором.
Давно бы так. Сколько времени зря угробила на споры. Возвращаюсь к эфирной сетке:
- А кто теперь в это время вещать будет?
Сомова чуть пожимает плечами:
- Да понятия не имею.
Потом косится в мою сторону:
- И, честно говоря, меня это совершенно не интересует.
Сомневаюсь, но что ей сказать в поддержку, не знаю. Может и права - плюнуть на все и не тратить нервные клетки? Вот, как у меня с Калугиным. Тоже ведь песни пел про любовь. Анюта, не дождавшись моего ответа, начинает заниматься самобичеванием:
- Вообще знаешь, я столько лет положила на это их радио, что наверно заслужила подобный пинок!
В ее голосе прорываются обида желчь:
- Загнанных лошадей пристреливают!
Нет, я с таким подходом не согласна. Тем более про Аньку. Если кто здесь и загнанная лошадь, так это я... Да они два сапога пара - Калугин и Марат! Чуть подавшись вперед, пытаюсь заглянуть Анюте в лицо:
- Слушай, Ань, а хочешь я ему в морду дам, а?
Сомова недоуменно пялится на меня и молчит. Добавляю, на всякий случай:
- А что? Он, по-моему, меньше всего этого ожидает.
Анюта с сомнением пожимает плечами, и продолжает есть мороженное:
- Ну, это был бы конечно номер, но ты знаешь не надо.
Она машет чайной ложкой куда-то в сторону:
- Пусть живет.
Куда не плюнь везде подстава - Гальяно, Лазарев, Зимовский, Верховцев, Егоров, Марат этот, да и Калугин тоже, по большому счету. Говорят одно, а делают только то, что им нужно. Я раньше этого не замечал, а теперь каждый день вижу… Пребывая в задумчивости, отправляю в рот следующую порцию мороженного:
- Слушай…
Мне хочется поделиться своим наблюдением с подругой, и я неодобрительно поджимаю губы:
- Ну, какие же эти все мужики козлы, а? Вот, они делают только то, что им выгодно… А прислушаться, хотя бы увидеть, что человек чувствует, который рядом… Это же нет, извините, это же надо напрягаться!
Замечаю, что Сомова таращит на меня смеющиеся глаза, а потом выдает:
- Ха, это кто мне это сейчас говорит?!
В смысле? Она имеет в виду Гошу, что ли? Так это было давным-давно и я огрызаюсь:
- Говорит, Москва!
Анюта, смеясь, отворачивается. Но я все равно пытаюсь ее убедить:
- Да, я тоже был козлом, но я же исправился!
Та уже в открытую хихикает. Ну правда, исправился!
- Чего ты ржешь?
- Да, ничего… Ха… Мне просто кажется, что ты уже окончательно с нами… Ха-ха.
Я бы и рад не согласиться, только плохо получается. Со вздохом опускаю голову:
- Я уже сам не врубаюсь, с кем я.
Сомова продолжает гоготать, не в силах угомониться и я снова принимаюсь за мороженное. Да-а-а, самой смешно... И я кривлюсь в ухмылке.
После мороженного пьем чай с пирожными и трендим почти до полуночи . Не знаю почему, но на душе становится гораздо легче...