Третья ночь Хомы Брута

В церкви все было в том же самом грозно-знакомом виде. Хома Брут на минуту остановился. Посредине все так же неподвижно стоял гроб ужасной ведьмы. «Не побоюсь, ей-Богу, не побоюсь!» — сказал он и, очертивши по-прежнему около себя круг, начал припоминать все свои заклинания. Попутно вспомнив вдруг о своем припасе, достал из сумы бутыль с огненной горилкой, прихваченную в панских погребах. За первым глотком последовал второй, и горилка так хорошо легла на выпитую днем сивуху, что Хоме вновь захотелось отплясывать гопака, как давеча на панском дворе. Но вспомнив о сотнике, пригрозившем ему плетьми, ежели он не справится с порученным делом, он снова перевернул один лист псалтыря, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге. В его голове шумело, словно в ней сидел осиновый рой. Тем временем с треском лопнула железная крышка гроба и поднялась ведьма. Еще страшнее была она, чем в первый раз. Зубы ее страшно ударялись друг об друга, в судорогах задергались ее губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь. Страшный шум от крыльев и от царапанья когтей наполнил всю церковь. Все летало и носилось, ища повсюду философа. Хома же сидел посередь начертанного им круга, икая и запинаясь, читал как попало молитвы, перемежая их отрывками из застольных песен, которые любили распевать казаки в шинках. А нечистая сила металась вокруг него, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов. Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом. — Приведите Вия! Ступайте за Вием! — приказала ведьма. И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви. С трудом поднявши тяжелую голову, философ увидел, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли, а лицо было на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где сидел Хома. — Подымите мне веки: не вижу! — сказал утробным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки. Хома же, тщетно попытавшись вновь глянуть на ужасное чудовище, уронил голову на руки и начал напевать что-то себе под нос. Алкоголь, бродивший в его теле, затмил былые страхи и привел философа в восторженно-рассеянное состояние. Вий, которому подняли веки, зарычал: философ пребывал под защитой круга и вдобавок даже не смотрел на него, задорно раскачивая головой и распевая полуграмотные вирши. Добраться до Хомы было невозможно. Раздался громкий петуший крик. Это был уже второй крик; первый прослышали гномы. Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах. Вошедший священник остановился при виде такого посрамления Божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги. А что же наш философ? Он благополучно добрался до отца панночки и получил от него обещанную награду в тысячу червонных. От тех приключений остались у Хомы седина да легкое заикание, но зато история его о мертвой ведьме и злых духах долго пользовалась в киевских шинках большой славой.