Один день
11 июля 2023 г. в 00:32
Will you still love me
When i’m no longer young and beautiful?
Will you still love me
When i’ve got nothing but my aching soul?
I know you will.
— Гермиона, — прокряхтел Драко, с явным трудом спускаясь вниз по скрипучей винтовой лестнице поместья Малфой-мэнор. — Гермиона, ты где? — вновь позвал он жену слабым старческим голосом, в нерешительности остановившись на последних ступенях и вглядываясь в темноту подслеповатыми водянистыми глазами.
— Драко, ты с ума сошел! — послышалось из кухни приглушенное сетование Гермионы. Через пару секунд в холле появилась и она сама, наспех вытирающая руки о передник. — Люмос, — взмахнула палочкой Гермиона и одним движением перебросила шарики света на старинные канделябры.
Первый этаж озарился мягким желтоватым светом.
— Сколько раз я должна повторять, что тебе еще рано спускаться вниз? — подбоченилась она и строго взглянула на мужа.
Драко прошелся по ней привычным взглядом. Он был убежден, что она ничуть не изменилась за последние полвека, хотя это, конечно, маловероятно: буйные кудри, кое-как уложенные шпильками в пышную высокую причёску, приобрели благородную белизну; ясные карие глаза чуть поблекли, хотя не потеряли своего внутреннего света. Они по-прежнему сияли неиссякаемой энергией и умом, который с возрастом все больше уступал старческой мудрости. Ее фигура была уже не такой точеной, как в юности, но и здесь Драко изменений не замечал. Да, Гермиона стала более грузной, живот после после родов так и не восстановился, грудь немного обвисла. Но он как-то упустил момент, когда это произошло, — наверно, оттого что после стольких лет супружеской жизни воспринимал себя и жену как единое целое.
— Я тебе не домашняя жаба, — проворчал Драко, нарочито небрежно преодолевая оставшиеся несколько ступенек. — Я проголодался и вполне способен позавтракать в столовой — как любой уважающий себя волшебник, — подчеркнул он, важно задрав свой острый нос, из которого выбивались длинные седые
волоски.
Лицо Гермионы не предвещало ничего хорошего.
— Драко Абраксас Малфой, ты сейчас же отправляешься обратно в постель и ждешь пока я принесу тебе завтрак в спальню, — отчеканила она. — Ты с ума сошел — бродить по дому на третий день после инсульта! Да ты мог умереть!
— Малфои не умирают от пустяковых маггловских болячек, — передернул плечами Драко и двинулся по направлению к столовой, стараясь идти как можно вальяжнее и увереннее. Это было нелегко, учитывая, что каждый его шаг сопровождался шарканьем.
— Упрям, как осел! — воззвала к небесам Гермиона и наскоро трансфигурировала один из канделябров в трость. — Держи, — уже мягче прибавила она. — Пожалуйста, не спорь. Мне так спокойнее.
Драко открыл было рот, чтобы в очередной раз возразить, но при виде спокойного усталого взгляда жены передумал. Перед этим ее взглядом он никогда не мог устоять.
— Так что у нас сегодня на завтрак? — Драко принял трость и как ни в чем не бывало проследовал дальше.
Гермиона всегда готовила завтрак сама — принципиально. Драко удалось уговорить её оставить домовиков в поместье, но при условии, что эльфы будут получать ежемесячное жалование, а он станет относиться к ним настолько бережно, насколько вообще на это способен представитель рода Малфой. К старости, впрочем, супруги всё чаще предпочитали обходиться без их помощи — хотя бы в элементарных вещах. Гермиона познакомила Драко с маггловской кухней — особенно хорошо ему давалась консервация. Отбивные тоже всегда делал он, а она виртуозно готовила зелья от радикулита.
— Надеюсь, сегодня обойдемся без этих твоих «хрустящих тостов», — Драко обернулся и неожиданно лукаво подмигнул семенившей за ним встревоженной Гермионе. — Ты не забыла, что у меня осталось только три зуба?
Гермиона нарочито сурово сдвинула брови, хотя губы ее непроизвольно растягивались в улыбке.
— Не говори глупости, — проворчала она. — Ты же знаешь, Омела вырвала тебе два нижних лишь на время. Никто не виноват, что ты довел себя до инсульта, и возню с зубами пришлось отложить до лучших времен!
Драко недовольно пробормотал что-то про «непутевую дочь Малфоев, которая опустилась до работы дантистом в больнице св. Мунго», и с громким скрежетом отодвинул высокий стул, чтобы сесть за обеденный стол.
— Зато каких успехов она достигла, подумай! — горячо возразила Гермиона. — Сама добилась, чтобы в Мунго открыли кабинет дантиста! Вот, что значит кровь Грейнджер! До этого все волшебники мучились, пытаясь вылечить зубы самостоятельно, а теперь — к ней на приём выстраиваются вереницы! Тебе крупно повезло, что ты ее отец, и тебя она принимает вне очереди, — хитро покосилась она на мужа и быстро (насколько могла) ретировалась из столовой, чтобы принести завтрак.
Драко проводил ее недовольным взглядом. Он, как всегда, не упустил двойное дно, мелькнувшее в словах Гермионы. За семьдесят лет бесконечных шпилек и упражнений в остроумии он научился чувствовать подвох в самых безобидных ее замечаниях.
— Намекаешь на Уизли, — прошамкал Драко, старательно пережевывая кусок творожной запеканки, которую принесла Гермиона. — У него не было шансов, — отрезал он.
Гермиона усмехнулась. Она любила дразнить мужа. Даже после долгой совместной супружеской жизни он и в восемьдесят продолжал ревновать ее, как шестнадцатилетний мальчишка. Гермиона мечтательно подперла подбородок рукой и протянула:
— Я всего лишь сказала, что тебе повезло быть принятым без очереди, — лукаво посмотрела она на него. — Но раз уж мы заговорили о Роне — кто знает, может быть, и с ним у нас что-нибудь вышло бы?
— Глупости, — буркнул Драко, пытаясь справиться со следующим куском запеканки. — Уизли был слишком занят Браун.
— Чепуха, — отмахнулась Гермиона. — Если бы я захотела, он бы ее оставил.
Драко скривился в насмешке.
— Что-то не оставил, когда ты устраивала ему сцены ревности на шестом курсе, — прибавил он с довольным видом.
Гермиона презрительно фыркнула.
— Наглая клевета! Я никогда не устраиваю сцены ревности.
— Запамятовал: не ты ли подралась с Пэнси, когда она пыталась отвоевать свои права на мою персону на повторном седьмом курсе? — невинно поинтересовался Драко, с удовлетворением отмечая, что окончательно загнал жену в тупик. Она редко краснела, но ему порой всё же удавалось привести ее в смущение.
— Кому-то пора варить зелье от склероза, — парировала Гермиона. — Это твоя ненаглядная Паркинсон набросилась на меня, чтобы выдрать мне волосы.
— Ах, вот оно как было! Да, что-то и правда сдаю... Мне почему-то казалось, что это именно Пэнси после инцидента неделю лежала в больничном крыле.
Гермиона насупилась, нервно ковыряя вилкой уже и без того истерзанную запеканку.
— Я послала в нее карволио из соображений самозащиты, — пожала плечами она. — И вообще, не меняй тему. Просто согласись, что у нас чудесные дети. Хотя и с Роном наверняка вышли бы замечательные, да и с Гарри бы породнились... — снова не удержалась она и запоздало прикусила язык.
— Очень жаль, что помешал вашим планам, — буркнул Драко, кромсая остатки своего завтрака. — Еще не поздно: Уизли как раз вдовец — его сердце свободно, полагаю.
Гермиона пристально посмотрела на мужа и закусила губу. Пожалуй, на сей раз она действительно зашла слишком далеко. Они оба знали, что Гермиона не променяла бы Драко ни на Рона, ни на Гарри, даже если бы она вдруг овдовела на второй день после свадьбы. Гермиона была в этом абсолютно уверена — не раз в ее жизни возникала подобная опасность. С двадцати лет она часто задумывалась о том, что будет с ней, если Драко не станет. Что ей делать, если однажды он оставит ее или умрет под смертельным заклятьем кого-нибудь из своих сумасшедших родственничков, так и не смирившихся с тем, что наследник рода Малфой смешал свою кровь с кровью магглорожденной. Гермиона не раз представляла себе жизнь без него — и не могла представить. Еще в молодости она была твердо уверена, что если Драко когда-нибудь уйдет из ее жизни, Гермиона больше не выйдет замуж. Мысль о ком-то, кроме Драко,
— будь то даже совсем родные Гарри или Рон — казалась кощунственной и невероятной. Она точно знала это и, хотя ни разу не признавалась Драко, не сомневалась, что что знает и он. Они видели друг друга насквозь и все же продолжали свою жестокую игру, так как остановиться уже не могли. Вечные перепалки и язвительная насмешка были неотъемлемой частью их семейной жизни, пусть это и нередко оканчивалось ссорами.
— Ты же знаешь, что с тех пор, как я нашла тебя в Выручай-комнате на шестом курсе, все пути отступления для меня закрыты, — примирительно потрепала Гермиона мужа по руке, чуть повыше запястья.
Драко едва повернул голову в сторону жены, мельком взглянув на свое предплечье под ее рукой. Они оба знали, что таится под рукавом плотной мантии, но только ему было известно, как жжет порой кожу ненавистное клеймо. Не раз он осознавал, что если бы на шестом курсе Гермиона не проникла с помощью хитроумного заклинания в Выручай-комнату, намереваясь выяснить, что он задумал, все вышло бы совсем иначе. Тогда Малфой едва не убил ее, но спустя два года, два мучительных года сомнений и борьбы с собой, он жалел, что не убил себя. Гермиона стала его навязчивой идеей, постоянным кошмаром и единственной ниточкой, которая связывала его с жизнью. Драко грубо отвергал ее помощь, унижал, даже угрожал, и, когда, наконец, ему все же удалось оттолкнуть Гермиону, внезапно сам же сдал позиции. Они стали встречаться тайком. Не раз он снова оставлял ее и возвращался к Пэнси; не раз Гермиона, осознавая всю бесперспективность их отношений, бросалась обратно к Уизли, но в конце концов им обоим пришлось признать, что у них нет выбора.
Всё же, это не мешало Драко думать, что выбор есть всегда. Если бы он не встретил тогда Гермиону, не встретил именно в тот момент, когда отчаянно искал себя, всё было бы так, как мечталось ей: Поттер одолел бы Волдеморта, и через двадцать лет Грейнджер стояла бы в обнимку с Уизли, наблюдая, как отходит Хогвартс-экспресс с ее маленькими рыжими уизлятами. Он, Драко, к этому времени, скорее всего, был бы уже мертв или гнил в Азкабане за убийство Дамблдора и никогда не узнал бы Грейнджер по-настоящему. Последние шестьдесят лет Драко не мог отвязаться от мысли, что именно так было бы лучше для нее. И хотя внешне ни разу не выдал себя, ему всегда было больно, когда Гермиона поддразнивала его по поводу Уизли. Больше всего на свете он боялся, что в глубине души она действительно желала, чтобы все вышло иначе.
— Может быть, не стоило тебе идти у меня на поводу, — едко отозвался Драко, отдергивая руку и кряхтя поднялся из-за стола, — и остаться с Уизли. — Наверно, частенько жалеешь, что вообще со мной связалась? — склонил он свою седую голову с залысинами и пристально посмотрел на жену сверху вниз.
Гермиона резко помрачнела.
— Ты просто невыносим, Малфой! — подскочила она со стула, поморщившись от резкой боли в сердце. — Почему всегда нужно быть такой занозой? — Её низкий грудной голос стал неожиданно звонким, как когда-то в юности.
«Грязный, мерзкий таракан!» — словно наяву услышал Драко голос маленькой тринадцатилетней девочки, направлявшей на него свою палочку.
— «Видеть тебя не хочу!» — едва не выкрикнула Гермиона в сердцах, но вовремя остановилась. Сколько бы раз ни вертелись на языке эти слова, она никогда не позволяла себе произнести их вслух. Из суеверного страха. Вдруг в самом деле не увидит?
Наступившую тишину прорезал неприятный дребезжащий звонок в дверь.
— Я открою, — сухо уронила Гермиона, важно устремляясь к выходу из столовой, и в сердцах хлопнула дверью. Драко хотел было последовать за ней, но внезапно услышал знакомый пронзительный голос, напоминающий звуки Вопилера, и сжался в нехорошем предчувствии.
Спустя минуту в столовую влетела Лаванда Уизли-Гойл. В девичестве — Браун. Это была еще крепкая старушка, обтянутая в стильную фиолетовую мантию, в аляповатой шляпке, надетой набекрень. У нее были полные красные щеки, которые каждый раз сотрясались при ходьбе, и маленькие заплывшие голубые глазки, всегда смотревшие с цепким немым любопытством. Она бросилась к Драко и стиснула его в крепких объятиях. Глаза Малфоя едва не вылезли из орбит, но он сумел заметить, что Гермиона буквально побагровела от наглости Браун.
— Я так волновалась, Драко! Услышала, что ты свалился с инсультом и примчалась сразу же, как только узнала! С тобой все в порядке? — заглянула она ему в глаза с преувеличенной тревогой.
— Все в порядке, Лаванда, необязательно меня душить, — проворчал Драко, отстраняясь и слегка озабоченно ощупывая свою шею.
— О, я так боялась, что с тобой случится то же, что и с Лунитой! — взревела Лаванда. — Рональдо до сих пор не оправился от потери. Бедняжка до последнего дня уговаривал ее перейти на серьезные зелья, но она была непреклонна. До самого конца она принимала лишь пилюли от морщерогих кизляков.
— Ты видела Рона? — неохотно вступила в беседу Гермиона. Беспокойство за друга возобладало — после смерти Луны он не ответил ни на одно ее письмо и заблокировал все камины в доме.
— Ах, ты же знаешь, мы с ним немного в контрах после развода, — смерила она Гермиону неприязненным взглядом. — Но люди говорят!
— Понятно, — буркнула Гермиона.
— Гарритас тоже хворает, — сокрушенно покачала головой Лаванда. — Джиннита переживает, думает, это конец.
— Да, я навещала Гарри, — озабоченно нахмурившись, кивнула Гермиона. — Он слег.
— А я тебе скажу, восемьдесят лет — это не шутки, — наставительным тоном провозгласила Лаванда. — Особенно для Гарритаса. Джиннита еще как огурчик, она ведь чистокровная. Среди полукровок смертность, как правило, выше, так как в них меньше волшебной крови.
— Помнится, Темный Лорд долго продержался, — неожиданно раздраженно вставил Драко. Лаванда так и застыла с открытым ртом. Никто из бывших гриффиндорцев принципиально не упоминал Волдеморта в разговоре с тех пор, как он потерпел поражение. Прошло более полувека с той битвы, и его имя вызывало теперь лишь чувство смутной и нежелательной тревоги. Гермиона, в свою очередь, отметила про себя, что даже за шестьдесят лет супружеской жизни ей так и не удалось отучить мужа использовать эвфемизмы.
— Думаю, очевидно, что Гарри не станет прибегать к рецепту долголетия Тома Реддла, — сухо бросила она в его сторону.
Драко недовольно фыркнул. Казалось, они продолжали давно начатый спор. Лаванда одарила обоих пустым непонимающим взглядом и восторженно воскликнула:
— Ну, раз у вас все в порядке, я побежала. Грег просил приготовить ему сливочного пива. Заходите как оправитесь. — Она кокетливо улыбнулась Малфою и двинулась к выходу из столовой.
— Мы проводим. — Гермиона бросила убийственный взгляд вслед Лаванде, и они с Драко проковыляли за ней в холл.
— Тебе не показалось, что у нее появился испанский акцент? — не удержался Драко, как только за нежеланной гостьей захлопнулась дверь.
— Она вроде бы говорила, что подсела на маггловские мексиканские сериалы, — иронично хмыкнула Гермиона.
— Мерзость, — закатил глаза Драко. — Терпеть ее не могу.
— А она к тебе, кажется, со всей душой, — язвительно отозвалась Гермиона.
— Нет, в молодости она была ничего, — мгновенно сориентировался Малфой, заметив ревнивый блеск в глазах жены, — но всё путалась вечно то с Уизли, то с Гойлом. Я не могу изменять тебе с женщиной, которая спит с Гойлом, — сделал большие глаза Драко и брезгливо поморщился.
Он ожидал, что Гермиона оценит шутку, но она вдруг резко побледнела и плотно сжала губы.
— Ты омерзителен, — выплюнула она и стала быстро подниматься по крутым ступенькам на второй этаж.
Гермиона, разумеется, знала, что Драко никогда не изменил бы ей с Лавандой, но сам факт, что он был способен подшучивать над их браком, больно полоснул по сердцу, которое и без того в последнее время барахлило.
Драко проследил за ней взглядом и устало потер морщинистый лоб, увенчанный седыми кустистыми бровями. Так заканчивался практически каждый их разговор на протяжении шестидесяти лет совместной жизни. В этот раз Драко даже не намеревался ее задеть. Просто с возрастом Гермиона стала гораздо чувствительнее к его словам, и то, что ей удавалось пропускать мимо ушей лет двадцать назад, теперь задевало за живое.
Схватившись за поясницу и тяжело опираясь на трость, Драко медленно заковылял обратно в столовую. Он плотно закрыл за собой дверь и обернулся. Его взгляд тут же упал на старый маггловский рояль, стоявший в углу. Этот изящный инструмент странной формы появился в их поместье на следующий день после свадьбы. Стараясь не замечать разъяренного взгляда мистера Малфоя-старшего и брезгливо сложенных губ миссис Малфой, Гермиона деловито подвела Драко к роялю и принялась объяснять мужу сложное устройство маггловского изобретения. Драко воспринял новинку неожиданно восторженно. Гермиона с радостной усмешкой в глазах наблюдала, как он неуклюже выворачивает пальцы, чтобы попасть по клавишам. Она шумно удивлялась, как ему удавалось так виртуозно исполнять Шопена уже на второй день и делала вид, будто не догадывается, что без магии дело не обошлось. Драко не сомневался, что его неглупая супруга все понимает, но негласно принимал ее правила, бесшабашно наигрывая шотландскую польку зимними вечерами. Со временем, тайком от Гермионы он научился играть по-настоящему, и в редкие часы, когда их первенец Ивейн затихал на несколько часов, он тут же пробирался в столовую и, предварительно наложив на стены несколько заглушающих заклятий, просиживал все свободное время, ковыряясь в нотах.
Драко осторожно сел за рояль, отставив трость, и мягко коснулся податливых клавиш. Послышался низкий жалобный звук. Время не пожалело старый рояль так же, как их с Гермионой. Драко достал палочку из мантии и направил ее на инструмент:
— Репаро.
Он вновь нажал на клавишу, и столовую наполнил чистый звук. Вот и все. И не нужны никакие маггловские настройщики, на которых настаивала Гермиона.
Драко оценивающе посмотрел на свои руки. Наверно, он и не сыграет ничего теперь — пальцы надежно скрючил артрит, и волшебные зелья Гермионы уже мало ему помогали. Однако Драко раскрыл ладонь настолько широко, насколько мог, и взял аккорд. Тишину наполнило тихое мелодичное трезвучие. Почувствовав себя увереннее, он заиграл «Лунную сонату» и снова погрузился в свои мысли.
С самого начала это были странные отношения. За все годы совместной жизни он так и не признался Грейнджер, как она ему нужна. Гермиона тоже никогда не произносила это вслух — все выражалось лишь в поцелуях или объятиях. Здесь они были похожи: им трудно было выразить свои чувства. Их брак занял бы последнее место в конкурсе на идеальный. Глядя на счастливое, безмятежное счастье Поттера со своей благоверной или на неожиданно благочестивый брак Гойла с Браун, Драко нередко мучил себя мыслью о том, что если бы он действительно любил Гермиону, то давно оставил бы ее или стер ей память с самого начала. Совсем не такой жизни он желал ей, но ничего поделать не мог. Они были слишком разные: Драко олицетворял собой абсолютное несовершенство в глазах Гермионы, а она слишком часто пыталась исправить мужа, чтобы это могло оставаться для нее безнаказанным. Их дети с юных лет привыкли, что родители могут запросто превратить друг друга в жабу и нередко сами доставали обезоруженного отца из кладовой или из шкафа, в котором могла порой запереть его разъяренная мама. Впрочем, детям как раз жаловаться было не на что. Хотя Драко и Гермиона частенько грозили друг другу палочками, детей они любили фанатичной родительской любовью.
Тем не менее, и их Драко любил неумело. С возрастом он все больше походил на своего отца и становился более степенным. Он никогда не играл с детьми в снежки и не строил с ними ледяного гнома; никогда не бегал наперегонки до чердака и ни разу не согласился поиграть в прятки. Именно поэтому они души не чаяли в дяде Поттере и дяде Уизли, с которыми, частенько заглядывая к ним на чай, — наверстывали упущенное. Драко приходилось мириться с этим, хотя бы потому что в себе он не находил душевных сил для веселой возни. Малфой был сломан с самого начала. Бракованный товар, который достался умнице Грейнджер. Возможно, Гермиона страдала бы больше, если бы обладала бесшабашным, шаловливым характером какой-нибудь Джинни Поттер, но она и сама всегда была очень сдержанной. Выйди она замуж за Рона, ей волей-неволей пришлось бы участвовать в шутливых семейных баталиях, но под Малфоя ей не приходилось подстраиваться. Она тоже всегда обращалась с детьми, как с маленькими взрослыми.
Нельзя, однако, сказать, что Драко не проводил время с семьей. Он любил сидеть с детьми, пока жена возится на кухне или отдает распоряжения домовикам, и читать детские маггловские книжки, которые и сам видел впервые. Когда Гермиона заходила в детскую, он мгновенно захлопывал книгу и строго-настрого наказывал детям не рассказывать маме, что они читали сегодня. Гермиона, впрочем, догадывалась, когда невольно обнаруживала у них удивительные познания о творчестве Андерсена, Диккенса или Астрид Линдгрен. Сама она, напротив, читала с детьми старинные роскошные тома со сказками барда Бидля, которые в библиотеке Малфоев занимали целую полку. Гермиона не забыла, как Рон когда-то первый и последний раз в жизни обличил ее в невежестве, и еще тогда поклялась, что ее дети будут знать о сказках волшебников всё. Свою книгу — подарок Дамблдора — она хранила в спальне и никогда не давала детям в руки. Вот уже появились внуки, правнуки, но она так и не рассказала никому из них, почему именно эта книга с рунами так много значит для нее. Драко подозревал, что ею движет бессознательный страх. Страх, что сказка о трех дарах Смерти однажды снова вернется в ее жизнь, чтобы разрушить тесный уютный мирок, который она с таким трудом создала вопреки всему.
Да, если и был в их семейной жизни лучик света, то это дети. Драко мог ворчать, что они отбились от рук, что он когда-нибудь лишит их наследства, но на самом деле из него можно было верёвки вить. Порой именно они были последней ниточкой, на которой держался брак, однако, как ни странно, когда дети оставили поместье, Драко и Гермиона стали, напротив, ближе друг к другу. Каждый из них сполна ощутил своё сиротство, когда в доме смолкли детские голоса. С тех пор они будто прижимались друг к другу теснее, чтобы не ощущать тугой комок в горле и щемящей тоски по прошлому. Теперь казалось невероятным, что они могли никогда и не полюбить друг друга.
Драко помнил, как смотрела на него Грейнджер тогда в Выручай-комнате. Этот холодный, отстраненный взгляд часто преследовал его во сне, и он никак не мог избавиться от навязчивого образа, хотя та Гермиона и его жена казались ему теперь совершенно разными людьми. Она бросала ему в лицо обвинения, с ужасом догадавшись, что это именно он покушался на Уизли и Кэти Белл, но так и не вынесла приговор. Он помнил, еще тогда отметил это, — она не сказала, что он убийца, даже в ту минуту. Не говорила этого и после — и до самого конца. Даже тогда, когда лежала под Круцио на холодном каменном полу гостиной в его поместье. Теперь комната, в которой Белла пытала Гермиону, была заперта на ключ, и никому из детей не позволялось входить туда. Они оба хотели стереть это из памяти.
Гермиона могла говорить Драко много неприятного, но никогда за всю их супружескую жизнь не вспоминала, как он безучастно наблюдал за пытками. Отчасти потому, что понимала его. В тот момент они были по разные стороны баррикад и не вполне осознавали свои чувства, поэтому глупо было ожидать, что Драко подвергнет опасности своих родителей, спасая ее. Кроме того, едва ли он мог сделать что-то — даже если бы ему удалось обезоружить Белатрикс, аппарировать из поместья мог разве что эльф-домовик. Не осудила она его и за страшный момент истины на Астрономической башне. Узнав от Гарри, что Малфой опустил палочку, Гермиона потом не раз внушала Драко, что была уверена в нем с самого начала. Он лишь мрачно усмехался в ответ. В этом была какая-то грустная ирония, но едва ли он опустил бы палочку, если бы эти двое: Гермиона и Дамблдор — не были так уверены в нем. Они почти заставили его поверить, что он и в самом деле не убийца. Почти. Черная метка, горевшая на предплечье, никогда не позволяла поддаться иллюзии окончательно.
Всю жизнь он прожил, как преступник, который в любую секунду ожидает разоблачения. Его прошлое, которое он вроде бы стер с лица земли, темной мрачной тенью следовало за ним повсюду, куда бы он ни шел. В любой момент он ожидал, что Волдеморт воскреснет снова, и все вернется на круги своя: опасности подвергнется Гермиона и вся его семья. Впрочем, не Волдеморт волновал его больше всего, а он сам — Драко мог изменить будущее, но не мог изменить прошлое. И хотя час расплаты все не наступал, он был незаслуженно счастлив с Гермионой и вновь и вновь получал свое наказание сполна. Ни разу в жизни она не назвала его убийцей, ни разу не осудила его и тем самым выносила ему самый страшный приговор.
Драко в последний раз ударил по клавишам и резко захлопнул крышку рояля. Он медленно поднялся на ноги, придерживаясь за поясницу, и, чуть подумав, решительно зашаркал к выходу, прихватив наколдованную Гермионой трость. У двери он вновь замешкался, бросая нерешительный взгляд на рояль. Затем покачал головой и вышел из столовой.
Драко нашел ее в библиотеке — она всегда уходила туда, когда они ссорились. Каждый где-то прячется — Гермиона пряталась в книгах. Это был ее личный мирок, законы которого она знала досконально, — и они всегда работали, в отличие от законов реальной жизни. С возрастом зрение упало окончательно, и теперь во время чтения она надевала огромные круглые очки в роговой оправе, над которыми Драко никогда не упускал возможности подшутить. Но теперь ему стало не до смеха — лицо Гермионы было мрачнее тучи, и ее глаза, увеличенные линзами, смотрели на него с оттенком высокомерия и напускного равнодушия. Драко шагнул внутрь комнаты и закрыл за собой скрипучую деревянную дверь. Вот уже шестьдесят лет он приходил мириться первым. Никогда никому он не делал шаги навстречу, но после ссоры с Гермионой первым всегда протягивал руку он. Каждый раз на сердце бывало так гадко, что он испытывал острую необходимость как можно скорее вернуть расположение жены. Каждый раз он заговаривал с ней, однако никогда не просил прощения. На этот подвиг не могла его вдохновить даже Гермиона.
— Что читаешь? — тихо спросил Драко, совсем по-мальчишески присаживаясь на край столешницы и складывая руки на груди. Гермиона забегала глазами, машинально теребя страницу книги, которую держала в руках.
— Не скажу, — буркнула она, но выражение ее лица смягчилось.— Ты снова расскажешь, чем закончится.
Драко усмехнулся, оттолкнулся от стола и подошел к жене вплотную.
— Пойдем на террасу? — попросил он, протягивая ей руку. Гермиона неуверенно взглянула на его морщинистую жилистую ладонь и поджала и без того тонкие губы.
— Тебе нельзя, — строго заметила она.
Драко устало вздохнул.
— Пока ты тут наслаждалась чтением, я мог трижды прогуляться до террасы и обратно. С чего это теперь тебя так заботит состояние моего здоровья? — хитро подмигнул он.
Гермиона хотела было снова возмутиться, но Драко опередил ее.
— Пойдем на террасу, — мягко повторил он, нежно касаясь ее щеки. — Почитаем.
Гермиона неожиданно усмехнулась и покачала головой. Затем молча подала ему руку в знак согласия и поднялась на ноги, тяжело опираясь на спинку стула, чтобы не перекладывать свой вес на ладонь Драко. Помогая друг другу, они обошли стол и вместе покинули библиотеку.
Они любили сидеть во дворе и просто читать книги. Гермиона окончательно освоила библиотеку Малфоев еще во время первой беременности и именно тогда подсела на волшебную классику. Драко знал эти книги наизусть, а с теми, которые не читал, спешил ознакомиться раньше нее, чтобы в ленивой небрежной манере ненароком сболтнуть, чем всё закончится, и подпортить интригу. Гермиона неизменно раздражалась и каждый раз напускала на себя строгий вид, что невероятно забавляло Драко, который знал, что на самом деле и она едва сдерживает смех. Малфой, в свою очередь, с интересом открыл для себя маггловскую классику, в чем, разумеется, никогда не признался бы Гермионе, а та упорно делала вид, что не замечает очередной Мёрдок на прикроватной тумбочке.
Они расположились на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Драко обнял жену и с интересом взглянул на книгу, которую она читала. С возрастом Гермиона в некотором роде вернулась к корням и стала все чаще читать обычную маггловскую литературу. В этот раз ее выбор, похоже, снова пал на творение простецов. Название книги было незнакомо Драко, что показалось странным, учитывая, что маггловскую литературу за все эти годы он изучил досконально. «Священное Писание», — прочитал Драко заглавие на обложке. Он привык к странному выбору жены, поэтому тут же безоговорочно углубился в чтение. Малфой доверял ее вкусу.
Они сидели так уже довольно долго, терпеливо дожидаясь, пока другой дочитает, чтобы перевернуть страницу. Они всегда молча ждали друг друга — чаще делать это приходилось Гермионе, потому что Драко привык отвлекаться и погружаться в свои мысли, обдумывая ту или иную поразившую его идею. Вот и теперь, наткнувшись на строчку, он никак не мог сойти с нее и продолжить чтение.
«Последний же враг истребится — смерть, — прочитал Драко и вздрогнул. Он всегда избегал говорить и думать о смерти — само это слово пугало. Как-то раз один маггл писал где-то, что если бы человек каждую минуту помнил о том, что умрет, его состояние ничем бы не отличалось от состояния приговоренного к казни. Драко была близка эта мысль — слишком долго он жил под этим грузом когда-то: на одной чаше весов лежала его жизнь и благополучие родителей, на другой — жизни директора и всех студентов Хогвартса. Это чувство преследовало Малфоя и позже, когда сумасшедший Долохов нашел его семью, чтобы отомстить за предательство. Драко к тому времени был уже женат на Гермионе и жил с ней в поместье Малфоев. Тогда он впервые ощутил настолько явную тревогу за жизнь близкого человека. Гермиона висела на волоске от смерти, когда Долохов ворвался в их дом. Все обошлось, команда авроров под предводительством Поттера тут же аппарировала в поместье, и преступника упекли в Азкабан в тот же день. Но именно тогда Драко окончательно осознал, что смерть каждую секунду нависает над ними, как домоклов меч. И впервые понял, что для него было бы во сто крат страшнее, если бы этот меч упал на Гермиону. Наверно, так он и научился не бояться собственной смерти. У этой проблемы было только два решения: или забыть о неминуемом конце, или просто сойти с ума — и Драко выбрал первое. Он пересилил себя и перестал думать о том, что будет дальше. Но теперь, когда ему перевалило за восемьдесят, страх вдруг охватил его с новой силой, так как сейчас он явственнее ощущал, что пощады не будет. Не будет святого Поттера, который спасет от Долохова; отца, — чтобы ограждать семью сына от нападок прочих ревнителей крови, — бывших Пожирателей смерти. Нет больше и самих Пожирателей — кто-то сгнил в Азкабане, кто-то умер от старости, прозябая в вечных бегах. Скоро за ним придут — не Пожиратели — сама смерть вот-вот нагрянет, и, что более всего приводило в отчаяние, — к Гермионе тоже. Просто не думать уже не помогало. Задумывается он над этим или нет, скоро все закончится. Тело одряхлело и перестало слушаться своего хозяина так же безропотно, как прежде.
Египетская Книга Мертвых гласит: «Смерть — это только начало...». Да, подсознательно Драко чувствовал, что смерть — это начало, но начало чего? Драко не имел ни малейшего понятия. Он знал только, что больше всего боится не самой смерти, а того, что будет после. Куда бы он ни пошел, за ним повсюду следовало прошлое, которое так и не стало будущим. Кто может утверждать, что оно не увяжется за ним и на тот свет? Все же, одно укрепляло Драко и не позволяло сойти с ума от накатывающих порой приступов панического страха. Он думал о том, что как бы то ни было, смерть он встретит рядом с Гермионой, и от этой мысли становилось легче. Даже если за чертой «начала» Малфоя будет поджидать прошлое, Гермиона станет его щитом и искуплением. Драко не сомневался, что если бы он не решился тогда сделать предложение Грейнджер, то умирал бы на руках какой-нибудь холеной аристократки в окружении домовиков и единственного первенца с таким же надменным бледным лицом, как у него самого. Но он выбрал Гермиону. А значит, прошлое уже не могло воскреснуть. Его сущность определял окончательный выбор, а не мистическое предначертание.
Гермиона внезапно вскинула голову и посмотрела куда-то вдаль. Казалось, она хотела что-то сказать, но затем передумала и теперь лишь озабоченно пожевывала губу.
— Что? — негромко спросил Драко, наблюдая за ней. Гермиона смутилась.
— Да так, ерунда. Тебе будет неинтересно, — попыталась уйти от ответа она.
Драко смерил ее насмешливым и одновременно пытливым взглядом. Гермиона вздохнула.
— Ты снова будешь злиться, — предупредила она.
— Не буду, — пообещал Драко.
Гермиона выразительно взглянула на него, но, наконец, сдалась. — Просто я подумала, что пора подыскивать нотариуса, чтобы оформить магическое завещание...
Драко крякнул и отстранился от нее.
— Так и знал, что это снова твои погребальные песни, — раздраженно выплюнул он.
— А говорил, что не будешь злиться, — напомнила ему Гермиона. — Я же не говорю про тебя. Ты слышал, что сегодня сказала Лаванда, — чистокровные живут дольше, чем полукровки. Что уж говорить о... — Гермиона замолчала, но Драко без труда понял, что она хотела сказать. Если в полукровке волшебной крови только наполовину, то в магглорожденной ее вообще практически нет. Гермиона права, глупо при таком положении дел надеяться, что она будет жить столько же, сколько Дамблдор. Но Драко не мог и не хотел смириться с ее правотой.
— Нашла, кого слушать, — пробурчал он. — Мы уже говорили с тобой об этом сотню раз. Ты не умрешь, понятно? По крайней мере, не в ближайшие десять лет.
Гермиона смотрела на него спокойным, мудрым взглядом и ничего не произносила в ответ. Говорить было нечего — он итак все понимал. Они оба понимали.
— Хорошо, не будем об этом, — неожиданно кротко произнесла она, вновь углубляясь в книгу. Драко смерил ее недовольным взглядом, но она не реагировала, притворяясь увлеченной чтением. Малфою ничего не оставалось, как последовать ее примеру.
«Вдвоем быть лучше, чем одному, ибо есть им плата добрая за труды их, ибо если упадут — друг друга поднимут. Но горе, если один упадет, а чтоб поднять его — нет другого. Да и если двое лежат — тепло им, одному же как согреться? И если кто одного одолеет, то двое вместе против него устоят. И втрое скрученная нить не скоро порвется...».
Драко отвлекся от книги и задумался, глядя куда-то за серый горизонт. В голове проносились воспоминания — горькие и счастливые — неизбежные провозвестники старости. С минуту он сидел с неподвижным остекленевшим взглядом — и, наконец, вновь посмотрел на жену, склонившуюся над книгой.
— Гермиона, — позвал он нерешительно.
Гермиона тут же подняла голову, словно не читала, а только ждала, пока Драко заговорит первым.
— Что? — едва слышно шепнула она, заглядывая ему в лицо.
Драко смешался, но все-таки встретил ее взгляд.
— Пойдем к пруду.
Гермиона усмехнулась, и вокруг глаз собрались морщинки, которые делали ее взгляд таким добрым и светлым.
— Не староваты ли мы для романтических прогулок? — неуверенно возразила она. — Да и ты еще не оправился...
Драко с едва заметным усилием молодцевато вскочил на ноги и протянул ей руку.
— Пойдем к пруду, — настойчиво повторил он, и Гермионе ничего не оставалось, как только повиноваться.
Это было забавное и в чём-то трогательное зрелище. Двое дряхлых старичков, едва переставлявших ноги, мечтательно брели за руку вдоль затянутого тиной пруда, в котором с едва слышным всплеском, плавали два лебедя — белый и черный. Небо было затянуто тучами, и старые плакучие ивы, склонившие ветви над водой, казались бесцветными и печальными на фоне серой дымки, повисшей над зеркальной гладью. Но Драко и Гермионе не было грустно — они медленно шли, ощущая тепло шершавой руки в своей ладони, и прислушивались к своей безмолвной радости. Это была не та радость, которая била через край, когда они впервые поцеловались; не тот родительский восторг, который они испытали, когда Омела сделала свои первые шаги или когда Ивейну, наконец, удалось подчинить себе метлу. Это была спокойная радость старости, чувство благодарности за прожитую жизнь и за теплую руку в руке, которая неизменно удерживала от падения или поднимала, когда кто-то из них все же падал.
Внезапно Драко остановился и повернулся к Гермионе, судорожно сжимая обе ее ладони и силясь произнести вслух то, что мучило его уже долгие годы.
— Что? — тихо подбодрила его Гермиона, глядя на него с каким-то напряженным ожиданием.
Драко, казалось, все еще колебался.
— Ты никогда... — решился он, наконец, и тут же замолк, подбирая нужное слово. — Не жалела? — прибавил он с трудом.
Гермиона сразу поняла, о чем он. Поняла еще до того, как спросил. Этот вопрос всегда висел в воздухе, и она давно перестала надеяться, что Драко когда-нибудь его озвучит. Неожиданная искренность тронула Гермиону.
— Никогда, — решительно покачала головой она. Небрежно заколотые пряди выбились из прически. Драко недоверчиво смотрел на жену.
— Никогда? — переспросил он. — Ты же понимаешь, что все было бы иначе? У тебя была бы совершенно другая жизнь. Ты бы вышла замуж за Уизли, нарожала с десяток таких же рыжих, а он бы тебе ноги целовал. Ты была бы счастлива, понимаешь? — его голос сорвался на последнем слове.
Гермиона поджала губы и чуть отстранилась, серьезно глядя мужу прямо в глаза.
— Драко Абраксас Малфой, — отчеканила она. — Я счастлива в браке с тобой. Ты — это лучшее, что произошло со мной за всю жизнь.
Впервые за долгие годы Гермиона произнесла эти слова вслух — и не солгала. С самого начала она осознавала, что, принимая предложение Малфоя, отказывается от стереотипного понимания счастливого брака. В тот день, когда она стояла перед зеркалом, наблюдая, как Джинни хлопотливо прикалывает фату к прическе, Гермиона добровольно и вполне осознанно обрекла себя на мученичество. Она знала еще тогда, что ее семейная жизнь с Драко будет ежедневной пыткой, но без тени сомнения приняла свою судьбу. Она чувствовала себя бесстрашным воином, который выходит на поле боя практически безоружным, и понимала, что в конце концов это ее убьет. Дело шло к тому: от бесконечной нервотрепки и невысказанных обид ее сердце постепенно изнашивалось, всё чаще давая о себе знать в последнее время. Но Гермиона понимала, что ее усилия не напрасны. Она тянула на себе их обоих, и на ногах к концу жизни уже выступали жилы, но в ней еще было довольно сил. Гермиона вообще была очень сильной. И, как ни странно, счастливой. Она всегда любила сложные задачи, и Драко был одной из них. Безусловно, проще было действительно выйти за Рона — со временем она, может быть, полюбила бы его так же сильно, как Драко. Она бы и поступила так, если бы Малфой тогда не сделал шаг навстречу. Этот шаг оказался решающим.
Когда Гермионе говорили, что нет большей отваги, чем умереть за возлюбленного, она не умела сдержать невольной усмешки. Для того, чтобы умереть, не нужно абсолютно никакой отваги, — она знала об этом не понаслышке. Сотню раз Гермиона была на волоске от гибели и всегда убеждалась: для того, чтобы отдать жизнь, не нужно ничего — просто сдаться. Отвага требуется для того, чтобы выжить. Тот, кто умирает, — совершает подвиг всего однажды. Тот, кто остаётся, умирает каждый день и каждый день восстает из мёртвых. Когда Драко сделал ей предложение, в один момент она вдруг осознала, что если согласится, то будет каждый день вновь и вновь умирать за него — более долгой и мучительной смертью, чем от рук Волдеморта или Пожирателей. И именно тогда твердо решила — раз и навсегда, — что хочет принести себя в жертву. Отдать жизнь за него не один раз, а много, много раз на протяжении долгих лет их странного брака.
Она знала, что он сломлен; что он фактически болен, страшно болен той злобой и отчуждением, которые взрастил в нем его отец и насадил Волдеморт, — и отыгрываться Драко будет на ней. Гермиона также понимала, что его родители и ее друзья никогда не позволят ей забыть о более мирной доле с Роном, которую она могла бы избрать. Но она также была уверена, что если оставит Драко, отравленного собственной желчью, он упадет и больше не поднимется. Она знала, что без нее он умрет, и не могла ему этого позволить.
Был еще один — решающий аргумент. Она любила Малфоя так сильно, что готова была на все, чтобы оставаться рядом. Она была согласна терпеть его капризы, срывы и даже порой равнодушие — всё ради того, чтобы каждый день видеть перед собой усталый взгляд серых глаз, а в редкие минуты — едва заметную озорную усмешку в них. Ради таких моментов она готова была стерпеть всё — ими она, в общем-то, и жила. Драко нередко обижал жену, но в одном был верен — он никогда не бросал ее. Каждый раз, когда Малфой повергал Гермиону в отчаяние, он возвращался, чтобы подать ей руку. И в такие минуты Гермиона была по-настоящему счастлива. Вот и теперь она ласково улыбалась, глядя ему в глаза.
— А как же Уизли? — неуверенно пробормотал Драко.
Гермиона обреченно вздохнула.
— Дался тебе Рон! Неужели ты не понимаешь, что я просто подшучиваю над тобой? — воскликнула она.
Драко промолчал.
Гермиона внезапно взяла его за руку, крепко сжала ее и заглянула ему прямо в глаза.
— Я никогда не жалела и не думала о том, что было бы если... Все произошло так, как должно быть. И теперь понимаю, что счастливее быть не могла, потому что...Потому что я абсолютно счастлива, — светло улыбнулась Гермиона. — Понимаешь? Я люблю тебя. Мне не нужно другого счастья.
У пруда снова стало тихо. Гермиона и Драко неподвижно стояли и молча смотрели друг другу в глаза. Это была самая пылкая речь, которую когда-либо слышал Малфой из уст жены — Гермиона была суховатой и не любила пафос, — но сейчас, тем не менее, её эмоции били через край. Что удивительно, ему не казалось это смешным. Он прокручивал в голове услышанное, чтобы лучше запомнить; сохранить в памяти ее взгляд, тон и слова. Он смотрел на нее, не отрываясь, и глаза его сияли таким светом, что Гермиона даже немного смутилась.
— Почему ты так смотришь на меня? — неуверенно пробормотала она, опуская взгляд.
Драко усмехнулся и, наклонив ее голову к себе, поцеловал в лоб.
— Спасибо, Грейнджер.
У Гермионы совсем по-юношески екнуло сердце. В самом деле, это были странные отношения. Они никогда не говорили друг другу о своей любви, за исключением этого самого первого раза; никогда не придумывали ласковых прозвищ, как это было принято в семье Гермионы. У них был свой язык. Больше всего на свете Гермиона любила, когда он называл ее по девичьей фамилии. Драко делал это редко, лишь мысленно или в минуты особой близости. Звук ее девичьей фамилии напоминал им о той юношеской фамильярности, с которой они общались когда-то. Они поженились — и девичья фамилия Гермионы стала звучать комично, поэтому произносили ее в доме все реже, пока она окончательно не превратилась во что-то очень личное и сокровенное, доступное только им двоим.
Они вновь двинулись вдоль пруда своим смешным прогулочным шагом. Здесь в этой тишине, в душном воздухе, наполненном ароматом зелени и терпким запахом застоявшейся воды, стали оживать давно забытые образы, и жизнь вдруг показалось не такой короткой, как думалось в другие дни. Они шли, оживленно жестикулируя, и с упоением перебирали дорогие сердцу воспоминания.
Незапланированная дуэль в кабинете Зельеварения на повторном седьмом курсе... Слизнорт вышел ненадолго, и за эти две минуты они успели наслать друг на друга и отразить несколько пренеприятнейших заклинаний. К моменту возвращения профессора они уже целовались в разгромленном классе. Изумленный старик даже не назначил им взыскания... Фамильное кольцо Малфоев оказалось велико Гермионе... Нужно бежать в маггловский ювелирный — Нарцисса в истерике... Первый светский раут — грязнокровка в серпентарии... Первое повышение — Драко назначили главой отдела в министерстве... Малфой второпях впервые в жизни готовит творожную запеканку — беременная Гермиона требует именно творожную и исключительно вручную. Домовики в растерянности — они не сталкивались с рецептом этого маггловского блюда. Пол аристократической кухни Малфоев усеян мелкими зернышками творога. Драко по уши в муке цедит нелестные эпитеты в адрес эльфов... Первый поход, точнее, побег в маггловский супермаркет — беременная Гермиона должна срочно запить запеканку огуречным рассолом... Гермиона, бледная как мел подает Драко первенца — красный сморщенный комочек в свертке. Малфой неловко берет младенца и растерянно смотрит на своего сына... Первая палочка для Ивейна... Первая победа на выборах — Гермиона становится почетным членом Визенгамота. Первое поражение — тут же уходит в декрет со вторым ребенком... Мальчик с вихрастыми каштановыми волосами несется на бешеной скорости и толкает перед собой тележку с книгами, из которой весело визжит белокурая девочка лет одиннадцати... Девочка выросла и приводит в дом жениха — Альбуса Поттера. Молодой кареглазый мужчина ведет за руку маленькую рыжеволосую девочку — дочь министра магии Ивейна Малфоя... Первая путевка на Луну... Первый поход за грибами... Первая экскурсия в Долину единорогов... Серебрянная свадьба... Золотая...
Теперь, оглядываясь назад, их семейная жизнь больше не казалась такой уж ущербной. Да, за счастливыми моментами следовала бесконечная череда ссор — скандалов было, пожалуй, больше, но едва ли Малфои могли сейчас вспомнить в подробностях, из-за чего сварились. Теперь все прошлые обиды выглядели детскими и не стоящими внимания. Подобно отборным жемчужинам, в памяти возникали лишь счастливые воспоминания, и оттого начинало казаться, что и жизнь их была, в общем, совсем не дурна.
Малфои уже почти подошли к дому, когда послышался гром, и дождь хлынул сплошной пеленой. Так быстро, насколько могли, они заковыляли к крытой террасе и минуту спустя с облегчением рухнули на резную скамейку, тяжело дыша. Гермиона засмеялась, обнажая всё еще крепкие передние зубы.
— Неплохой забег, Драко Малфой!
— Вы тоже еще хоть куда, миссис Малфой, — хмыкнул Драко, пытаясь растереть голые плечи жены, чтобы согреть ее. — Почитаем еще? — кивнул он в сторону книги, так и оставшейся лежать на столе. Гермиона с сожалением покачала головой.
— Я что-то устала, — улыбнулась она и с сомнением посмотрела на дождь, который заканчиваться не собирался. — Пойду полежу. Не задерживайся долго.
Уголки губ Малфоя чуть приподнялись.
— Довести тебя до спальни?
Гермиона хотела было съязвить, но сдержалась. Не хотелось нарушать тихое единение, которое установилось между ними за минувшие часы. Она отрицательно покачала головой.
— Не сиди долго. Ты еще слаб.
Драко кивнул и проводил взглядом приземистую фигуру жены. Гермиона медленно доковыляла до входной двери и скрылась в доме. Малфой задумчиво взял книгу со стола, раскрыл ее наугад и снова углубился в чтение. Странная всё-таки книга.
«Изведи из темницы душу мою...».
* * *
Dear Lord, when I get to heaven Please, let me bring my man. When he comes tell me that you’ll let him Father, tell me if you can. — Гермиона, — тихо позвал Драко, заглядывая в комнату. — Не спишь? Гермиона спала, свернувшись в клубочек, — точно так же как спала на протяжении всей их совместной жизни. Малфой давно перестал замечать, насколько трогательной и беззащитной была эта ее поза, но сегодня вдруг вспомнил, как с чувством необъяснимой нежности разглядывал юную девушку ранним утром более полувека назад. Драко подошел к ней и откинул седой локон — даже в старости ее волосы упрямо вились и без магии не желали укладываться в мало-мальски приличную прическу. Он ласково усмехнулся. Внезапно его внимание привлекло лицо Гермионы. Он осторожно коснулся ее плеча и повернул немного на спину. Седые волосы безвольно упали на подушку, обнажая морщинистый лоб. Драко прищурился, напрягая слабое зрение. Гермиона была белее полотна — ее и без того светлая кожа казалась еще бледнее. Черты лица словно окаменели и заострились. Со смутным чувством тревоги Драко склонился над ней и прислушался. Спустя секунду он отстранился и резко отвернулся к окну, делая глубокий вдох и выдох. Солнце за окном почти село и теперь озаряло окрестности красноватым закатным светом. Малфой вновь медленно повернулся к жене и оглядел ее невидящим взглядом. Она по-прежнему лежала неподвижно. Лицо казалось детским и беззащитным: брови вразлет, курносый нос, короткая верхняя губа, чуть обнажающая зубы. Да, такой он её помнил — живой шестнадцатилетней девочкой, которая стала его дыханием. Теперь она не дышала. Живая девочка была мертва. «Я никогда не жалела и не думала о том, что было бы если...», — зазвучал у него в голове низкий голос жены. — «Я люблю тебя. Мне не нужно другого счастья». Драко был удивительно спокоен, лишь колени как-то странно подгибались. Так часто говорили о смерти, а теперь она умерла... Так и не успела написать завещание... «Я счастлива в браке с тобой. Ты — это лучшее, что произошло со мной за всю жизнь». Драко вновь бережно повернул ее на бок, медленно обошел кровать и опустился на нее с другой стороны. Прислонив трость к прикроватной тумбочке, он снял домашние туфли и лег на левый бок — так же как Гермиона. Малфой придвинулся ближе к ней, повторяя ее позу так, чтобы его колени оказались под ее, а дряхлой грудью он мог прижаться к ее спине. Он обнял Гермиону и закрыл глаза, в последний раз вдыхая аромат ее волос. «Последний враг истребится — смерть».* * *
— Бабуля! — раздался в огромном мрачном холле негромкий ломающийся басок. Голос принадлежал Тристану, старшему сыну Ивейна, — первенца четы Малфой. Тристану было семнадцать. Он только что вернулся из Хогвартса и тут же заглянул в поместье Малфой к бабушке и дедушке, которые в нем души не чаяли, чтобы представить им свою новую девушку Изольду — внучку Рона и Лаванды Браун. Он с некоторым трепетом оглядел холл. Тристан нервничал, потому что немного побаивался реакции дедушки Драко. — Подожди здесь, я сейчас, — шепнул он девушке и двинулся к лестнице, чтобы поискать наверху. Изольда проводила его неуверенным взглядом, но быстро справилась с собой. Отыскав в прихожей огромное старинное зеркало, она поправила густые рыжие локоны и улыбнулась своему отражению. Тристан поднялся наверх и вновь тихонько позвал: — Дедуля, бабуля, выходите, у нас гости. Ответа не последовало. Тристан приблизился к их спальне и, чуть помедлив, нерешительно постучался. Вновь не получив ответа, он осторожно приоткрыл дверь. Они спали на кровати, тесно прижавшись друг к другу, образуя единое целое. Тристан неловко протиснулся в спальню и осторожно подошел к кровати. — Дедуля, — потряс он за плечо Драко. Старик не шевельнулся. Тристан потряс его более настойчиво, и, не добившись никакого результата, попытался повернуть. Тело Драко безвольно перекатилось на спину. Тристан был достаточно смышленым молодым человеком, чтобы догадаться, что дедушка Драко мертв. Вглядевшись в лицо Гермионы, он с удивлением обнаружил, что и она не дышит. Тристан испуганно охнул, затем вновь подошел к Драко и аккуратно вернул его тело на место. Теперь Гермиона снова лежала в его объятиях. Тристан крадучись подошел к двери, словно боясь нарушить какое-то таинство. Аккуратно повернув ручку, он в последний раз обернулся. Они казались мирно спящими. Ни разу Тристан не видел такого умиротворенного выражения на лице дедушки. Казалось, какая-то тоска, душившая его всю жизнь, отпустила Драко. Лоб разгладился, а губы, прежде всегда изогнутые в кривой ухмылке, теперь были сложены в спокойную полуулыбку. Тристан сморгнул пелену, застилавшую глаза, и вышел из спальни.