Росчерк июля

      После вчерашнего ливня с грозой всё дышало чистотой и свежестью. От тяжёлых свинцовых туч не осталось ни следа, и только пара заблудших облаков купалась в алом свете ещё не поднявшегося солнца. Мокрая трава казалась усеянной сотней маленьких звёзд, которых вместе с дождём случайно прибило на землю. Да и наверняка любой, кто в предрассветный час посвятил бы себя спящему миру, сумел бы отыскать отблески упавших звёзд в своём сердце. Только незачем. Ведь совсем скоро улицы города заполнят гул машин и первые прохожие. Это продолжалось изо дня в день, несмотря ни на погоду, ни на время года. Казалось, потерявшая индивидуальность масса давным-давно пропитала каждый кусочек здешних тротуаров и проросших сквозь них одуванчиков, и места для свободного вдоха уже не осталось.       Но утро двадцать третьего июля обещало быть просто чудесным.       Мало кто знал об этом уголке в районе пригорода. Наверное, отсюда открывался самый красивый вид на Морио. Редко какой город так идеально вписывается в окружающую среду, как этот. А если повернуться к нему спиной, то можно встретить самый чистый рассвет. Люди редко забредали сюда из-за неудобного расположения, но преодолеть неудобства стоило хотя бы ради редкой возможности побыть наедине с собой. Прямо как в жизни. Только в отличии от самой жизни, здесь можно было не беспокоиться о бесконечном выборе между солнцем и тенью. Тут природа сама создавала свой идеал.       Отсюда с невысокого холма, усеянного белыми вьюнками, открывался вид на поросшие травой поля, а за ними горизонтом лежало спокойное море. Небо сегодня оказалось на удивление красивым: над тенистой землёй кто-то словно забыл полотно чистейшего алого шёлка, отражавшего на себе звёзды. Между ними забывчивый создатель небрежно нанёс золотисто-алую краску, а затем предоставил её ветру. Под его натиском маленькие капли расплылись, а большие разорвались на множество осколков, но слились воедино возле границы моря и неба. Возможно, довольная усмешка этого создателя прозвучала одновременно с шелестом бумаги.       Где-то на берегу прокричали чайки, а капля воды сорвалась с ветки и шумно разбилась о землю. Парень лет двадцати устало откинулся спиной к стволу дерева, отбросив от себя альбом с незаконченным карандашным пейзажем. Раздражает. Столько усилий, а результат перестал устраивать его последние полгода. Подумать только, за шесть месяцев непрерывного труда ни одной удачной работы. И без разницы, что окружающие давно перестали видеть в нём, великом Кишибэ Рохане, изъяны. Так раздражает…       — Не знал, что кто-то уже приметил это место. Можно присоединиться?       Чей-то мягкий голос прозвучал за спиной совсем неожиданно. Рохан разочарованно обернулся через плечо и быстро оглядел говорящего. И сегодня побыть в тишине не получится.       — Мне без разницы.       — Спасибо.       Незнакомец уселся рядом прямо на мокрую траву, бросив под себя пустую папку для листов. Он небрежно поправил длинную чёлку и неловко улыбнулся, будто извиняясь за вторжение в личное пространство. Теперь шорох бумаги прозвучал ещё ближе.       — А вы отчаянный, раз пришли сюда в четыре утра, — по-доброму заметил он.       — Я и не ложился.       — Вот как, — Какёин сдержанно рассмеялся. Непонятно почему, но это ничуть не задело порой слишком раздражительного мангаку. Скорее, тот даже не заметил этого и молча углубился в работу.       На долгое время снова воцарилась тишина. Только что подошедший парень сразу же принялся за работу, будто старался не упустить момент пробуждения неба. Взглянув на его лицо, Рохан даже почувствовал себя неловко. Он слишком редко встречал людей, рядом с которыми ему не было неспокойно.       Мелки пастели в руках незнакомца мерно зашелестели, оставляя на плотной бумаге очертания пейзажа. Солнце ещё не взошло. Карандашный пейзаж Рохана так и не обрёл форму. Как же это злит.       Со стороны казалось, что у Кишибэ в свои 20 есть всё: шикарный дом, общественное признание, невероятный талант, деньги, красота. Только вот настоящего счастья ему это не приносило. Все считали, что кроме творчества он не замечает ничего вокруг. Но именно ради того, чтобы притупить всё, что его окружает, он и занимал себя рисованием. Каждый день находиться в одной и той же комнате, без устали посвящая себя единственно важному делу — вот что казалось настоящей жизнью. Заглушить едкое чувство одиночества порой становилось главной целью его дня и ночи.       — Я приехал пару дней назад, — мягкий голос соседа по пленэру вовремя вывел его из обуревающих мыслей. — Морио просто замечательный город.       — Мне тоже так кажется, — неожиданно для самого себя ответил Рохан. — Я родился здесь, но вернулся всего три месяца назад.       — Правда? — Какёин слегка наклонил голову набок. — А, кажется, я понял… Вы ведь мангака Кишибэ Рохан?       — Глупый вопрос, — фыркнул тот. — Может уже вы представитесь?       — Точно, простите… — парень наконец оторвал взгляд от картины и светло улыбнулся, глядя на собеседника. — Я Какёин Нориаки.       Рохан, казалось, вовсе не услышал этого. Но почудившаяся ему красота имени легла в одну из небрежных линий облаков. Не дождавшись ответа, Какёин замолчал, протерев руки салфеткой. Пастель уже въелась даже в его одежду. «Нелепо», — подумал Рохан и случайно зацепился взглядом за лист бумаги своего соседа. На удивление, местным пейзажем тут даже не пахло. Горный перевал, усеянный хвойными деревьями, избыток мелких деталей, не сочетающихся с основной композицией, и небо, заполненное до боли знакомыми облаками Морио. Он перевёл взгляд на свою, почти фотографически передающую вид картину, и невольно сжал карандаш в руке до треска. Зависть слишком неприятное чувство.       — Вы пришли сюда не на пленэр?       — А? — парень заметил его взгляд и неловко поправил чёлку. — А, вы об этом… Всё никак не получается дорисовать небо. Не могли бы вы помочь мне советом?       — Дайте взглянуть, — неожиданно легко для себя согласился Рохан и придвинулся ближе.       Нориаки мило улыбнулся и, будто извиняясь за своё неумение, протянул ему лист бумаги. Было видно, что рисование для него являлось простым хобби, но проработанные детали выдавали руку, натренированную не одной сотней набросков. Только общий ритм, казалось, шёл в разнобой. Тон деревьев подошёл бы к весеннему закату, а камни отливали летним рассветом. Мелочи, но для Рохана всё это являлось неподдельным языком автора, которому предстоит править ещё множество грамматических ошибок. Он взял в руки мелок пастели и, сам того не понимая, слегка улыбнулся.       — У вас хорошо получаются детали, — начал он, параллельно внося правки. — Например, вот тут. Но это дерево проработано больше, чем лежащий ближе к зрителю камень. Упрощать также важно, как и работать над деталями. Всё в вашей работе должно быть взаимосвязано. Общий ритм картины, перетекающий от одного элемента к другому, немного сбит. Поэтому и небо не кажется естественным. Облака - это шёлк, местами такой тонкий, что сквозь него просвечивает небо. Вся сложность в том, что вам всего лишь нужно упрощать.       — И правда, — с пониманием отозвался тот. — Большое спасибо! Кажется, теперь мне…       «Должно быть, он работает над рисунком уже несколько дней», — пронеслось в голове мангаки поверх мягкого голоса Какёина. Неточностей и впрямь было много, но отрывать взгляда от картины не хотелось. Его собственные работы подкупали фанатов мастерством и проработкой, но в них не было самого важного. А чего именно, Рохан и сам не знал. Много раз он восхищался великими художниками прошлого, много раз пытался подражать им. Много, но бесполезно. За последние шесть месяцев он понял, что потерял на своём пути что-то слишком значимое.       — Знаете, — произнёс он и передал лист бумаги обратно. — Моя работа по сравнению с вашей выглядит пустой.       — Хах, талантливые люди просто не могут быть полностью довольны своим творением, — усмехнулся тот и снова принялся за работу, аккуратно уложив рисунок себе на колени. — Ваша картина идеальна. Даже слишком.       Рохан разочарованно покачал головой. Слишком часто он слышал эти слова. Слишком много людей не понимали того, что стоит за его мнимым мастерством.       — Глупости.       Птицы пели так громко, что хотелось прикрыть уши. Наверное, солнце вот-вот выйдет из-за горизонта. День обещал быть прекрасным.       Какёин поднял голову вверх и улыбнулся низко летевшему коршуну, стараясь забыть о боли. Старый шрам, изуродовавший весь его живот, теперь уже никогда не позволял забыть о себе. Впрочем, в данный момент его это не беспокоило. Закончить картину из летнего сна было куда важнее.       — Знаете, — начал парень, вернувшись к рисованию, — мне никогда не нравилось море. Вообще не люблю гладкие пейзажи. Города в таких местах напоминают мне свалку.       — Значит и Морио должен показаться вам свалкой? — неотрывно от работы спросил Рохан.       — Не совсем. Я родился в горной местности, но всю жизнь провёл на равнинах. С тех самых пор только в Морио я смог вдохнуть также спокойно, как и раньше.       Ветер трепал облака, обманывая приближающийся рассвет. Но рассвет не заставил себя долго ждать. Первые лучи солнца с трепетом заиграли в волосах цвета заката, а белые вьюнки наполнились светом до краёв. Наравне с плывущим пением птиц, блестящая на траве роса заискрилась миллионами звёзд, утонувших в зелёном небе. Усмешка довольного создателя прозвучала порывом ветра, который уронил на землю маленькую луну.       Какёин поднял голову и замер, рассматривая очертания моря. Он повернулся к Рохану, который, казалось, не заметил этого, и тихо произнёс:       — Мастера в древнем Китае верили, что у земли, подобно человеческому телу, есть пульс и артерии, и они находили в линиях гор выражение движений внутренних течений. Рохан-сэнсэй, а что для вас значит искусство?              Ужасный вопрос. Разве мог Рохан ответить на него? С самого детства он отдавал всего себя рисованию и никогда не стремился к уважению со стороны общества. Всё, что ему нужно — это создать такой мир, в котором он воплотит все свои идеалы. Без лишнего груза, без чужого давления. Упрощённый от стереотипов мир.       Вот и всё.       — Я не знаю.       Лёгкий смех Какёина прозвучал одновременно с шумом волны. Он поднял руку к небу и провёл пальцами вдоль очертания облаков.       — «Доверится художник своей руке, и от одного взмаха его кисти возникают горы и воды, люди и предметы, птицы и животные, травы и деревья, беседки и прудки, вышки и башенки. Улавливая формы, он использует контур, рисуя живое, нащупывает идею, замышляя композицию, подражает реальному виду природы, показывает открытое и прикрывает скрытое в картине. Художник не замечает, как создает картину, и стремится вложить в нее свою душу».       Рохан усмехнулся. Он отбросил от себя альбом и лёг в мокрую траву, накрывшись покрывалом из алого неба.       — Какёин-сан.       — М?       — Вы тоже придёте сюда завтра?       Какёин лëг рядом и взглянул на лежащий подле себя альбом. В переплетении штрихов идеального пейзажа Кишибэ Рохана впервые за шесть месяцев наступил покой. Впрочем, не обрести надежду в такое утро было непозволительно. В тот год небо было высоким, а солнце ярким.       — Конечно.       Ведь утро двадцать третьего июля обещало быть просто чудесным.