Он хуже Тома

      — «Пророк» пишет, что это был несчастный случай, — Паркинсон отбросила газету. — «Стал жертвой небрежного обращения с магией».       — Пуффендуйцы — идиоты, что с них взять, — безразлично усмехнулся Малфой.              — Конечно, день и ночь смотрят на этих своих тварей, выводят там что-то, — сказал Боул, относившийся ко всему, что не ходило на двух ногах и не имело хоть сколько-то привычной человеку внешности, максимально презрительно; он сидел вполоборота на диванчике возле камина, — любой тут станет идиотом, да, Тео?              Хорошо одетый темноволосый парень, что стоял подле каменной, холодной стены, отодвинул тяжелый стул и сел напротив.              — Однако, — сделал он паузу. — Кубок выбрал его чемпионом.              — Кубок выбрал и Поттера.              — И именно из-за того, что это был честный и справедливый выбор, ты перед первым испытанием каждому в школе рекомендовал нацепить на мантию значок? — поддразнил Нотт. — Или, если вспомнить ту песенку, что насвистывали сегодня Крэбб с Гойлом… Получается, все мы — каждый из нас — на самом деле поддерживает Поттера, но просто ни слова об этом не говорит, так?              — Тео, ты что — не веришь Министерству? — спросил Боул с лёгким намёком на улыбку.              Нотт не попался на уловку. Он слишком хорошо выучил этот трюк.              — Я не хочу делать поспешные выводы, Люциан. Ты и сам говорил, что твоя матушка почему-то не хочет обсуждать произошедшее на Турнире. Тут хочешь ты того или нет, но появляются разные мысли.              — В Отделе магического транспорта просто не привыкли сомневаться в словах министра!              То, с какой важностью это было сказано, позабавило Нотта.              — Конечно, Люциан, — одними губами улыбнулся он Боулу. — Кстати, Драко, отец тебе уже ответил? Ты говорил после испытания, что напишешь ему.              — Мой отец, — чественно начал Драко, — верит Министерству и говорит быть осторожнее с Поттером. Рядом с ним подозрительно часто умирают чистокровные волшебники.              — Вот как…              Отец Драко Малфоя, Люциус Малфой, был известен среди них как человек вхожий в близкое окружение министра Корнелиуса Фаджа и всегда обладавший самыми закрытыми сведениями из самых высоких кабинетов. Теодор Нотт знал, что Драко очень сильно гордился таким положением отца, и не пренебрегал тем, чтобы время от времени тешить его самолюбие.              — Мы должны его опасаться? — спросил Нотт.              — Бояться? Поттера?! — важность с Драко как сдуло — было видно, что он не способен допустить мысль о том, что кто-то, кого он считал ниже себя, может представлять хоть какую опасность. — Этого… шрамоголового? Да он и с садовым гномом не справится! Вы помните, как я сделал его на дуэли? Помните? А это было два года назад! Сейчас от него ничего и не останется! Просто он не скупится на мерзости под стать магглам, вот мой отец и предупреждает об осторожности. Не должны благородные чистокровные волшебники пачкаться о таких, как Поттер.              Нотт учтиво кивнул, оставив впечатление, что он согласен с каждым словом.              — Твой отец очень дальновиден.              — Мы — Малфои! — блондин расцвёл от переполнившей его гордости и посмотрел на окружающих сверху вниз. — Иначе мы бы не были теми, кем являемся!              — Всегда оставаясь шаг впереди… — хитро улыбнулся Нотт, — Многовековая традиция.              — Мне даже матушка рассказывала, — вставил Боул, смекнув куда ветер дует, — что твой предок Люциус Малфой… я имею в виду Люциус Малфой первый, в своё время претендовал на руку королевы Елизаветы первой… той, что из… Тюто… Тюдоров, вот!              — Да, всё так, Люциан. Мы могли оставить наследие, — с гордостью выпятив грудь, сказал Драко. Нотт понадеялся, что на его лице не дрогнул ни один мускул. — основать настоящую династию, отец мне об этом рассказывал.              — Как Певереллы, когда-то, — просто заметил Нотт.              В глазах Малфоя мелькнуло опасение, и он медленно ответил:              — Как Певереллы.              Повисла неловкая пауза. Обстановку очень удачно разрядила Панси, мостившаяся поближе к Драко:              — Поттеры… Они последние живые потомки. Хардвин Поттер женился на дочери сына Игнотуса, Иоланте и их ветвь уцелела в Кровавую Декаду, и позже… в эпоху Охоты на Ведьм.              — И никого, кроме них, не осталось, — сказал Боул.              — Последний Мракс сгнил в Азкабане… Да, остались лишь Поттеры.              — И они очернили себя грязнокровками, — снисходительно бросил Драко, по-собственнически прижав Панси к себе. — Может быть, когда-то они и были благородной семьей, но шрамоголовый о благородстве волшебников даже не слышал. Я не удивлюсь, если он, — Малфой понизил голос, — и виноват в смерти Диггори.              — Ты думаешь…              — Министерство во всем разберётся! — горячо заверил Боул. Панси поддержала Драко:              — Он водится с грязнокровкой и предателем крови! Что может быть хуже для волшебника? Он перешел все границы, что его теперь остановит?               — Обычный Гриффиндор, ничего нового. Все убогие там.              — Выходит, убогий выиграл Кубок, — голос Нотта был безэмоционален. Он остановился на Боуле. — И забрал на тот свет старосту Пуффендуя. Если так, почему он ещё не в Азкабане, Люциан?              — Дело времени, — вальяжно ответил тот. — Вот сейчас во всём разберутся, и справедливость восторжествует!              — По закону ему положен суд.              — И суд будет! — заверил Боул. — Хотя я таких, как он, сбрасывал бы в Арку после первых же подозрений!              — Но это противоречит политике Министерства. Я правильно понимаю, что ты, Люциан, ставишь под сомнение деятельность министра и Визенгамота?              — Нет, ни в коем случае! Я их полностью поддерживаю!              — Но твои слова говорят о другом…              — Он словил тебя, Боул! — развеселился Малфой. Вместе с ним захохотали и молчавшие до этого Крэбб и Гойл: два здоровенных мальчика, лица которых не отличались интеллектом.              — Да я не это имел в…              Что-то зашумело. Они увидели, как Профессор Северус Снейп появился из тёмного коридора. Все повскакивали, забыв о разговоре.              — Профессор!               Его чёрная мантия развивалась, как плащ, пока он не остановился. Декан холодно на них посмотрел, и Нотт заставил себя думать о том, что когда он вернётся домой, то обязательно разберётся с девятой главой книги по рунам.              — Директор Дамблдор, — медленно и четко выговорил Снейп, — вызывает вас, мистер Нотт.              Теодор Нотт почувствовал, как на нём скрестились все взгляды. Возможно, надо было что-то сказать, но он не нашел слов. Не прощаясь, Нотт двинулся за деканом: на ходу подолы его одежд шелестели так, что если бы Теодор закрыл глаза, он бы точно подумал, что впереди него никак не человек, а летучая мышь, что торопливо летит куда-то вдаль коридора.              Зачем его вызвал Дамблдор?              Они с профессором Снейпом прошли несколько этажей и перешли в директорскую башню. Поднялись по лестнице, миновали запутанный коридор, затем винтовую лестницу и оказались на верхнем этаже. Вход в кабинет охраняла горгулья. Нотт оглянулся: кругом было много портретов. Хмурые волшебники и несколько волшебниц глядели на него со стен, не говоря ни слова. Нотту почему-то показалось, что они ему не очень-то рады.              — Назовите пароль!              — Золотой Феникс! — продекламировал Снейп. Заскрежетало, и горгулья, охраняющая проход, послушно отъехала в сторону.              Это была круглая, просторная комната, полная еле слышных странных звуков. Нотт был тут впервые. Множество таинственных серебряных приборов стояло на вращающихся столах — они жужжали, выпуская небольшие клубы дыма, а стенах снова были портреты — в этот раз прежних директоров и директрис, которые мирно дремали в красивых рамах. В центре был громадный письменный стол на когтистых лапах, а за ним на полке — потертая, латаная-перелатаная волшебная шляпа. Нотт еле заметно склонил голову и коротко ухмыльнулся ей. Шляпа, ему показалось, в ответ сжала прорезь подле полей, имитируя поджатые губы.              Высокий, худой и очень старый человек с серебристыми волосами и бородой, что стоял у раскрытого окна, обернулся к ним. Нотт узнал его: это и был Дамблдор.              — Благодарю, Северус, — обратился он к Снейпу. Лицо того не выдавало никаких эмоций. Он кивнул.              — Директор. — И удалился, взмахнув полами мантии.              Дамблдор посмотрел на Нотта и улыбнулся:              — Здравствуй, Тео. Садись, — он плавным жестом указал в сторону стола. — Уверен, моя просьба к Северусу привести тебя сюда, вызвала неподдельный интерес у твоих друзей, верно? — зрачки его заговорщически поблескивали.              — Да, профессор, — Нотт чувствовал на себе их взгляды, когда уходил, но постарался ответить максимально нейтрально. — Все студенты проявляют интерес к тем, кого вызывают к директору.              — И что о таких студентах обычно говорят?              Нотт решил ответить честно:              — Все, как правило, предполагают худшее, сэр. Если кто-то достоин награды, об этом говорит профессор Снейп, если кто-то что-то натворил или вёл себя неподобающим благородному волшебнику образом, староста факультета снимает баллы и тоже передаёт всё профессору Снейпу. В кабинет же директора… В кабинет директора вызывают только в особенных случаях.              Дамблдор грустно склонил голову:              — Видимо, я недостаточно часто общаюсь со студентами, раз даже при настолько незначительных случаях ты строишь такие предположения, — он разлил чай по фарфоровым чашкам. — Я бы не хотел, Тео, чтобы мои студенты думали, что я их наказываю или что-то такое. Я хочу, чтобы они думали, что я их друг. Я хочу, чтобы они считали, что здесь, в этом далёком от школьных коридоров кабинете, можно поговорить о чём угодно: от квиддича до того, насколько им не нравится моя мантия, — он улыбнулся.              Хоть от Дамблдора и веяло небывалой добротой, у Нотта не было оснований верить этому человеку.              — Если к вам решат прийти все те, кто любит говорить о квиддиче…              — …я стану самым популярным волшебником в мире, — закончил Дамблдор, улыбнувшись.              — Я думаю, сэр, вы и так очень популярны. Все, от стариков до только обретших разум младенцев, знают о вас.              Дамблдор рассмеялся.              — И ты думаешь, Тео, что это, наверное, очень приятно: когда все тебя узнают и знают про тебя больше тебя самого?              — Я склоняюсь к тому, что это может быть как плюсом, так и минусом, — аккуратно ответил Нотт. — Всё зависит от ваших собственных желаний.              — А ты сам желал бы этого? — Дамблдор отхлебнул из чашки. — Возможно, это могло бы открыть перед тобой многие двери, и, я уверен, позволить многим людям по достоинству оценить твои способности.              — Я не стремлюсь к всеобщей славе.              Дамблдор кивнул, посмотрев на Нотта через свои полулунные очки:              — Понимаю, Тео, и это весьма благородно с твоей стороны. Известность может быть двусечным мечом, порой приносящим больше хлопот, чем радости.              Нотт помолчал, изучая выразительные глаза директора. Всё же в них было скрыто столько глубины и тайн, столько доброты и мудрости. На секунду Нотту даже захотелось усомниться в своих первоначальных убеждениях о доверии, но он быстро взял себя в руки.              — Извините меня за мою наглость, профессор, — рискнул он, — но всё же зачем я здесь? Вы хотели поговорить обо мне? О случившемся на Турнире? Или о чём-то другом?              Дамблдор улыбнулся, мягко и дружелюбно.              — И да, и нет. Могу сказать, что ты прав во всём, Тео. На самом деле, я хотел обсудить с тобой каждую из этих тем.              Нотт был немного удивлён, но открытости Дамблдора было трудно сопротивляться.              — Это… Это неожиданно, сэр.              Дамблдор снова улыбнулся, вставая, чтобы налить ещё чаю.              — Видишь ли, Тео, последние несколько дней очень многое изменили. Ты наверняка мог слышать большое количество слухов и версий того, что произошло с бедным мистером Диггори на последнем испытании Турнира. И, честно говоря, мне бы очень хотелось услышать твоё мнение об этой трагедии.              — Это было ужасно, сэр, — ответил Нотт, постаравшись оставить вид, что он действительно искренне сожалеет. — Я знаю, что Диггори был сильным участником и замечательным старостой. На протяжении всего турнира он проявлял себя как целеустремленный, умный и исключительно добрый человек. То, что с ним случилось… Это страшная несправедливость.              Дамблдор кивнул, слушая его внимательно.              — И я не могу не согласиться с тобой, Тео. Это была действительно страшная трагедия. Но я знаю, что не все на Слизерине были с мистером Диггори в хороших отношениях, хоть и поддержали его на турнире.              — Сэр, все наши разногласия ограничивались только и исключительно квиддичем. У факультета не было с ним вражды. Мы просто были очень расстроены, что такой хороший ловец играет за Пуффендуй.              — О, Тео, ваша преданность квиддичу иногда достигает такой степени, что поражает меня! — Дамблдор засмеялся на секунду, но после его взгляд стал более серьезным. — Но ты прав. Я думаю, на самом деле никто из вас не хотел бы, чтобы вашим соперникам пришлось столкнуться со смертью.              Нотт кивнул, запомнив, что даже если ты не играешь в квиддич, им можно легко прикрыться почти в любой ситуации.              — Ты даже не притронулся к чаю, Тео. Возможно, я могу предложить тебе что-то другое?              — Не стоит, сэр. Я просто не хочу пить.              Дамблдор улыбнулся, и по мановению его палочки чашка Нотта уплыла по воздуху на отстраненную от них тумбу.              — А что говорят на Слизерине о… о его смерти? — спросил директор с интересом.              — Все в замешательстве. Никто не знает, как это произошло, и поэтому — как вы и говорили — строят версии и предположения.              — И, если не секрет, каковы эти предположения?              — Разные, сэр, — соскользнул Нотт. Он всё яснее понимал, зачем директор вызвал его, — сложно что-то выделить. Мы с интересом узнали версию Министерства и ожидаем расследования.              — О, конечно, это очень мудрый шаг, Тео.              — Извините, сэр, если я спрашиваю то, чего не стоит… но не могли бы вы удовлетворить моё любопытство? А что лично вы думаете по этому поводу?              — На самом деле, я очень рад, что ты задал мне этот вопрос, — Дамблдор на мгновение задумался, взглянув на маленькую фигурку феникса, стоящую на полке рядом. — Случившееся — это безусловное горе и трагедия не только для семьи Диггори, но и для нас всех, и я очень рад, что ты это понимаешь. Хотя, признаться, иногда мне и кажется, что в твоих словах кроется другой смысл…              Его голос был спокойным, но глубоким, будто он вкладывал в эти слова всю тяжесть своего опыта.              — Что я думаю? — повторил он вопрос. — Я думаю, что трагедия случившаяся с мистером Диггори это не просто несчастный случай, в чём через «Пророк» нас пытается убедить Министерство магии. Нет, я ни в коем случае не обвиняю их — я уверен, что без всякого злого умысла министр Корнелиус Фадж сам пал жертвой обмана. Правда в том, что истинная причина случившегося гораздо глубже. Я не знаю, слышал ли ты о словах мистера Поттера, но он утверждает, что Седрика убил Волдеморт…              Нотта никак это не тронуло, но для вида он напустил на лицо выражение истинного ужаса.              — И честно говоря, Тео, я склонен верить Гарри. Волдеморт действительно вернулся.              — Но Министерство…              — Министерство заблуждается, Тео, — грустно покачал головой Дамблдор. — И я боюсь, что оно это осознает, когда станет слишком поздно.              — И-и-и… что мы можем сделать, сэр? — спросил Нотт.              — Мы можем быть готовыми, — просто ответил он. — Мы должны быть осведомленными, быть сильными и оставаться верными тому, во что верим.              Дамблдор замолчал на мгновение, задумчиво глядя на фигурку феникса.              — Это очень важно, Тео — знать, за что мы сражаемся. Как ты думаешь, почему, некоторые волшебники — должен отметить, к моему глубокому сожалению — поддерживают Волдеморта?              Нотт задумался. Их разговор ступал на зыбкую почву, и он очень не хотел ошибиться в выборе слов.              — Я думаю, — протянул он, — это связано с их убеждениями. Люди искренне верят в какие-то вещи, и, основываясь на этой вере, они принимают определённые решения, которые кажутся им правильными.              Дамблдор кивнул, побуждая его продолжать.              — Но на чём основаны эти убеждения и вера… Это сложнее. Мне кажется, сэр, здесь важную роль играет их… положение. Вернее, значимость. Все люди, хотят ощущать собственную значимость.              — Но ведь и обычным людям — магглам — тоже важно ощущать свою значимость. Однако они не стремятся завоевать своё место под солнцем, уничтожая других. Например, нас, волшебников.              — Они поступали так раньше, сэр, — не согласился Нотт. — Нас, волшебников, они сжигали и убивали до подписания Статута Секретности, а друг друга они так и продолжают убивать до сих пор.              Дамблдор замолчал.              — Ты был единственным слизеринцем, который выбрал предмет маггловедения как факультативный, — задумчиво сказал он спустя пару секунд. Нотт не стал уточнять, что профессор Бербидж и словом не обмолвилась об этих событиях. — И я вижу, что эти занятия не прошли зря, Тео. Но неужели ты думаешь, что такой способ — убийство — правда определяет значимость живых существ? Неважно, волшебники это, обычные люди или животные.              — Нет, сэр. Я так не считаю.              — И тем не менее такой факт имеет место, — Нотту показалось, что что-то в завораживающе-голубых глазах Дамблдора переменилось, но он не мог определить, что. — Скажу честно, ты меня только что очень обрадовал — я рад, что ты видишь в подобном положении вещей проблему.              — Сэр, — Нотт подавил улыбку, — это положение вещей… оно меняется. Я имею в виду, со временем. Магглы последние годы не устраивают мировых войн.              — Да, тут я могу с тобой согласиться, Тео. Их культура стремительно изменяется, и я боюсь, волшебники, совершенно неправильно судят об этих замечательных людях. И личности, подобные Волдеморту, построив неправильные суждения, могут совершить страшные ошибки, ответ за которые придется держать всему магическому сообществу. Но я хотел бы, чтобы мы вернулись к твоей мысли об самоощущении значимости. Я полностью согласен с тобой — она важна абсолютно для всех, но почему магглы со временем смогли начать постепенно отказываться от массового насилия, а волшебники — нет?              — Мы… я думаю, мы застряли в прошлом, сэр, — сказал Нотт, оглядывая комнату, полную старинных артефактов и книг, от которых веяло мудростью и знаниями. — Мы застряли в прошлом и продолжаем жить по старым правилам. Как магглы раньше, только с магией.              Дамблдор улыбнулся, слегка кивнув.              — Выходит, мы не такие и разные. Напротив: мы даже точно такие же, как и они, и единственное наше отличие в том, что ты, или, например, я можем обратить деревянный стул в фарфоровую чашку, а они — нет. Неужели это даёт нам право ставить себя выше них?              — У нас объективно больше возможностей, — провоцируя, пожал плечами Нотт.              — И это позволяет волшебникам убивать магглов ради поддержания собственной значимости?              — Нет, сэр. Ни в коем случае. Однако это предоставляет возможность, и дальше каждый сам решает, как ей распорядиться.              Ему показалось, что лицо Дамблдора несколько помрачнело, но он всё ещё оставался воплощением доброжелательности.              — Но ведь и у магглов есть возможность убивать — хочу отметить, что мне очень не нравится это сравнение, но всё же. Убивать, например, кошек или собак. Почему они этого не делают?              — Потому что для них, это не имеет смысла, — просто ответил Нотт. — Ни собаки, ни кошки, ни кто-либо другой никогда не составлял им конкуренцию. У нас же… У нас, сэр, многое строится на том, что подчеркивается отличие волшебников от магглов. Целые семьи возводят себя на особенной, собственной исключительности. Малфои, Блэки в прошлом, Паркинсоны… все они очень гордятся собственной волшебной кровью, и, похоже, готовы за неё убивать.              — Ты не думаешь, что это изменилось с момента окончания войны, Тео? — с чем-то похожим на опасение спросил Дамблдор.              — Честно говоря, нет, сэр. Я не знаю, как всё обстояло в те времена, когда Тот-Кого-Нельзя-Называть, — он не назвал Волдеморта умышленно, — убил Поттеров, но сейчас многие на нашем факультете верят в свою исключительность и свою исключительную историю.              — Да, Тео, ты прав — для многих всё действительно упирается в наследие, — Дамблдор огладил свою густую седую бороду. — Волдеморт при одной из наших встреч — о да, мы встречались с ним некоторое количество раз — много говорил о наследии Слизерина, — директор остановился, заметив, как Нотт дернулся, когда услышал То-Самое-Имя. — О, Тео, я не хотел доставить тебе дискомфорт. Извини. Но я попрошу тебя с этого момента всё же называть его Волдемортом: запомни, страх перед именем усиливает страх перед тем, кто его носит. А я думаю, раз ты так хорошо знаешь историю, то понимаешь, что одолеть можно любого.              Нотт запомнил эти слова.              — Так вот, при одной нашей встрече Волдеморт очень много рассуждал о наследии. Можно даже сказать, что он на этом зациклился, и я, признаться, в тот момент растерялся. Это, конечно, безусловно хорошо, когда люди знают и помнят свою историю, однако чрезмерное зацикливание на ней способно привести к ужасным вещам, как ты знаешь. Это доказали и магглы, и волшебники. В этом вопросе очень важен баланс, и я был бы очень рад, если бы в будущем наше скромное сообщество к этому пришло.              — Я полностью с вами согласен, сэр.              Нотт позволил себе немного улыбнуться. Он всё ещё не мог понять, что на уме у директора, но считал, что их разговор идёт хорошо. Интересно, с Гарри Поттером он беседует также?              — Почему, когда ты перечислял список семей, что чтят историю, ты не назвал свою, Тео? — внезапно спросил Дамблдор. Он больше не улыбался.              — Сэр… просто я не считаю, что история и наследие — это то, чем стоит гордиться.              По Дамблдору было видно, что он удивился. Нотт понял, что раз директора так беспокоит зацикленность Волдеморта на наследии Слизерина, то в этом вопросе ему даже не придётся лгать.              — Не считаешь?              — Да, сэр. История, наследие… всё это иллюзии. Нас будут помнить лишь три поколения — и то со временем даже образ Мерлина сотрётся.              — Это… это интересная мысль, Тео. Но почему ты так считаешь? Твоя семья, к примеру, достаточно старая — и ты об этом наверняка знаешь — достаточно сильно повлияла на историю всей Магической Британии.              — Только об этом никто не помнит, — в Нотте взыграла обида. — Наше наследие не нужно никому, — он хотел добавить, что оно не нужно «никому, кроме отца», но удержался. — Это факт. И знаете, я не считаю это чем-то неправильным или обидным. Это норма, так у всех: за что в Министерстве уважают Малфоев? За историю? Нет. Их уважают за то что их хранилища ломятся от золота.              Лицо Дамблдора заметно вытянулось. Нотт продолжал говорить жестко:              — Вы говорите, Волдеморт был зациклен на наследии? И куда его это привело? По крайней мере, где он находился до недавнего времени? Его прах был перемешан с землёй.              — Это жестоко, Тео.              — Но это так! — он глубоко вздохнул и, решившись, принялся объяснять. — Моя мать мертва. Вскоре умрёте вы, затем мой отец. Умру и я. И Малфой, и Крэбб с Гойлом, и Боули, и Поттер, и Грейнджер, и вся семья Уизли — мы все умрём, и все будем гнить в земле.              Дамблдор не улыбался.              — Но если мы так недолговечны, не значит ли это, что стоит потратить это время с пользой, Тео? В чём в таком случае смысл жизни? Заметь, жизни не только человеческой, но и любого живого существа. Если всё настолько коротко и в конечном счете сводится к смерти, после которой становится «‎всё равно», зачем мы вообще живём?              — Каждый решает сам, сэр. И я не согласен, с тем что это бессмысленно. Мы тратим наше время с пользой. Каждый стремиться достигнуть определенных высот.              — И именно эти высоты остаются в наследство нашим детям. Ты говорил о золоте Малфоев, — заметил Дамблдор, — но ведь именно стремление оставить после себя наследие и привело их к вершине — во всяком случае, многие считают это вершиной — они, как ты сказал, уважаемы в Министерстве и уважаемы во всей Магической Британии.              — Это просто совпадение.              — Совпадение?              — Да, сэр. Малфоям повезло. За столетия в их семье не родилось человека, которому было бы безразлично семейное золото, семейные правила или что-либо ещё, связанное с родом Малфоев. Одним таким человеком всё могло закончиться. Да, он бы помнил своих родителей, своих бабку и деда, но далеко во времена это знание бы не пошло — это всё помнило бы только три следующих поколения.              — Возможно, Тео. Возможно, это было бы так, но в этом случае вся ответственность лежала бы на родителях такого ребёнка, — аккуратно сказал Дамблдор.              — Но, сэр… Важно ведь не то, кем ты родился, а то, кем ты стал? — вернул Нотт Дамблдору его фразу; он слышал, как её обсуждали мисс Грейнджер и мистер Уизли. — Разве нет? Всё в конечном счете всегда сводится к подведению итогов.              Директор молчал.              — И, зная… — продолжил Нотт, — зная, что существуют такие риски, когда твоему наследнику, например, твоё наследие окажется совершенно ненужным, зачем вкладывать столько смысла и сил в его создание? Не лучше ли достигать только того, что нужно именно тебе?              Дамблдор замер, его взгляд остановился на Нотте, и тому показалось, что он заметил тлеющие огоньки страха в его глазах.              — Ты слишком материализуешь, Тео, — сказал он серьезно. — Ценность, которую мы придаем наследию или нашей жизни вообще — это в первую очередь, отражение наших надежд и желаний, нашего стремления к значимости. Хотя в оставлении прочного следа есть определенная красота, мы также должны признать, что истинная ценность заключается не только в самом наследстве, сколько в ценностях, мудрости и сострадании, которые мы передаем будущим поколениям. Именно в уроках, которые мы преподаем, связях, которые мы создаем, и положительном влиянии, которое мы оказываем на других, заключается наше истинное наследие. Высшим мерилом нашей жизни являются не имущество или титулы, которые мы оставляем после себя, а любовь и добро, которые мы прививаем миру.              Слова Дамблдора показались Нотту наивными. Неужели он считает, что это на самом деле имеет значение?              — И в конечном итоге, Тео, — продолжал Дамблдор. — давай будем честными, все мы стремимся к тому, чтобы оставь что-то после себя, пусть иногда и не желаем это признавать. Ведь так?              — Да, сэр, — ровно ответил Нотт. — Вы правы.              — Хорошо, — директор поднялся и улыбнулся, но не так, как при встрече — иначе, не настолько открыто. — Я рад, что мы побеседовали, Тео. Мне было очень интересно узнать твоё мнение.              Нотт тоже поднялся и вернул любезность.              — Мне тоже. Спасибо.              — Возвращайся к друзьям.              Нотт кивнул и, не говоря ни слова, удалился.              Когда Дамблдор остался один, он прошел к окну и бессмысленно посмотрел вдаль. Расшитое звёздами-огоньками ночное небо было совсем безмятежным.              Дамблдор шепотом вымолвил:              — Он хуже Тома.