Сентябрь 94-го

      — Останься, — говорит он мне и смотрит прямо в глаза.       Я никогда не видела его таким. Таким… открытым? Мы идём по осеннему лесу. Под ногами шуршат опавшие листья, они усыпали землю в несколько слоёв, так что самой земли под ними не видно. Листья повсюду — красные, золотые, коричневые, жёлто-зелёные… Осенний воздух холодный, он пощипывает щёки и заставляет выдыхать пар. Мы садимся на поваленное дерево и какое-то время сидим молча.       — Я останусь, — говорю я, смотрю на его лицо и слегка обхватываю его руку. Он сразу же обнимает меня и старается согреть. Мне не холодно, но я нарочно прижимаюсь к нему и глубоко вдыхаю запах прелых листьев и сырого дерева. Как же иначе всё выглядит спустя каких-то несколько лет.       — Я имел в виду, навсегда. Не возвращайся обратно.       Молча смотрю на деревья, и мне кажется, что воздух стал настолько прозрачен, что я вижу их лучше, чем когда-либо в жизни.       — Я не смогу, — говорю я тихо, не разжимая объятий. — Я уйду, как только…       Он поворачивается ко мне.       — …как только мне станет слишком тяжело не вмешиваться в события.       Прошло два года после окончания войны. Прошло… три года со смерти Барти. А я так и не смирилась. И не могла бы смириться. Не выдержав одиночества, не выдержав непонимания того, что делать дальше, я нашла маховик времени и отправилась в прошлое.       Не для того, чтобы его изменить. Для того, чтобы ещё раз прожить самый лучший год своей жизни.       ***       Это был тот год, когда я открыла для себя много нового. История первой магической войны, судьбы некоторых Пожирателей смерти. Они предстали передо мной иначе, чем я привыкла думать — живыми людьми, со своими порой странными причинами занять сторону Тёмного лорда. Год, когда я узнала о существовании других магических школ. Год, когда я определилась с выбором будущей профессии и решила стать мракоборцем. Год, когда я изобрела новое заклинание — первое в своей жизни. Год, в который я чуть не погибла — тоже впервые в своей жизни. Год, в который я узнала, что такое взаимная любовь.       Это было бесценно. Как я дорожила человеком, который делился со мной редкими, практически забытыми знаниями, рассказывал мне о заклинаниях, которые не изучают в школе. Но не только это было для меня важно — он делился со мной болью своей души, понемногу раскрывая её, хотя мне приходилось так долго дожидаться его доверия. После всего сказанного и несказанного — могла ли я от него отречься, даже узнав его настоящее имя?       ***       27 сентября 1994, Хогвартс       Я выбрала весёлый, даже отчасти знаменательный день для своего появления в прошлом. В тот день я — маленькая ‘я’, пятикурсница ‘я’, впервые произвела сильное впечатление на профессора Грюма. До того сильное, что, как мне стало известно позже, он пошел прямиком к профессору Снейпу спрашивать, кто я такая, какие у меня способности и чем я уже успела «прославиться» в Хогвартсе. Насколько мне известно, Снейп дал мне очень нелестную оценку, в красках описав все случаи нарушения мной дисциплины и не забыв упомянуть мою полную бездарность в деле зельеварения.       И вот, когда профессор Грюм, он же Барти Крауч младший, о чём маленькая ‘я’ тогда ещё не знала, вернулся от Снейпа и зашёл в свою комнату, примыкающую к кабинету Защиты от тёмных искусств, он увидел на своём столе письмо, написанное и доставленное туда взрослой ‘мной’. Я подписала конверт своим именем, и он, вероятно, сначала подумал, что нахальная ученица его разыгрывает. В том письме была правда — про путешествие во времени, про то, что я не желаю ему зла, про то, что он дорог мне. В конце я написала его настоящее имя. Громко стуча деревянной ногой, он вышел из кабинета и столкнулся со взрослой ‘мной’. Сняв чары невидимости, потому что было уже поздно и в коридорах никого не было, я стояла возле дверей, пытаясь угадать, успел ли он прочитать письмо, и следует ли мне зайти к нему прямо сейчас или подождать ещё. Когда дверь с шумом раскрылась и он замер напротив меня, я выставила вперёд палочку, ожидая нападения. Но его не последовало.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       И вот мы идём по осеннему лесу, разговаривая так, словно впервые узнали друг друга. Впрочем, для него это так и есть — поверхностное знакомство Грюма с пятикурсницей не в счёт. Признаюсь честно, там, в прошлом, я задавалась вопросом — как он вообще рискнул показаться мне в своём истинном виде? Почему он не боялся, что я пойду прямиком к Дамблдору, или подниму на уши весь Хогвартс? Теперь я понимаю — он знал заранее, что ничего такого не произойдёт. Взрослая ‘я’ сказала ему, что всё будет в порядке. Путешествия во времени создают некий замкнутый круг событий — уже тогда, в 1994-м, я невидимо присутствовала неподалёку от самой себя, но узнала об этом только сейчас.       — А знаешь что, — внезапно говорю я. — Мы с тобой будем целоваться после Рождества.       — Как это — после Рождества? — ошарашенно смотрит он на меня. — Я как раз выбирал тут самое красивое дерево, под которым…       Я не могу сдержать смех. Ну почему он иногда ведёт себя как ребёнок?       — Я имела в виду, с мелкой ‘мной’.       Лучше заранее предупредить его о событиях ближайшего будущего, чтобы он придерживался их, и не пытался торопить или как-то менять.       — Значит, со взрослой ‘тобой’ можно сейчас?       — Можно, — и я чувствую, как мои щёки становятся малиновыми от внезапного смущения, но не без участия колючего осеннего воздуха.       Барти хитро смотрит на меня. На мгновение я подумала, что он прямо сейчас поцелует меня, но он лишь растягивает губы в улыбке, потом комично изображает безразличие и продолжает путь.       — Когда мы с тобой познакомимся? — продолжает он начатый разговор.       — Во время Святочного бала.       Секунду он думает, а затем его словно осеняет внезапная мысль и он радостно выдаёт:       — Значит, после Святочного бала я буду встречаться с вами обеими?       Я удивлённо поднимаю брови. Ко мне приходит осознание этого глупого и простого факта, и я растерянно смотрю перед собой. Меня пробирает странное чувство — хорошее настроение исчезает, брови сами собой хмурятся, а внутри появляется сильное желание накинуться на него с кулаками, которое, очевидно, написано на моём лице.       — Что с тобой? Ты ревнуешь сама к себе?       Да, это звучит смешно, но я ничего не могу сделать. Но Барти, к счастью, понимает это и не пытается дразнить меня дальше. Он спешит на помощь, обнимая за плечи и заверяя в своей верности одной лишь мне — в молодости и в старости, в здравии и в болезни, на пятом курсе и после окончания школы… что в результате всё-таки заставляет меня улыбнуться. Я утыкаюсь ему в грудь, а затем поднимаю лицо и смотрю на него, пытаясь взглядом выразить нежность. Он легонько толкает меня назад, и я чувствую, как спина и затылок касаются дерева. Руки Барти обхватывают меня, и всего через пол-удара сердца наши губы прикасаются друг к другу, унося обоих куда-то в сказочную даль, стирая весь мир из нашего сознания, оставляя нас одних во вселенной, не способных сказать даже, во свете мы или во тьме, назвать наши имена, потому что какое значение могут иметь эти вещи по сравнению с счастьем двух людей, чья телесная оболочка обжигается от прикосновений друг к другу и мерцает от дремлющего огня, а души в это же время полыхают необъятным и всепоглощающим пламенем, которые встретили и полюбили друг друга, нашли друг в друге и утешение, и исцеление, и счастье, и надежду, и красоту, и родной дом, и открытую дверь в бесконечность?       ***       X февраля 1998, Малфой-мэнор       Спустя три года он не сможет причинить мне боль. Я помню этот день, самый страшный день в моей жизни. Я была связана магическими верёвками, стояла, прислонившись к стене. Все Пожиратели сидели за столом. Первым Тёмный лорд пригласил «потренироваться на мне» Драко Малфоя.       Мы не были друзьями, скорее, даже были врагами. Я всегда была борцом за справедливость, а Драко обижал слабых. Но, по всей видимости, школьная вражда значила для него не так много, когда речь зашла о том, чтобы пытать человека. Мальчишка плакал, надрывно смотрел то на меня, то на отца или мать. Он выставлял вперёд палочку, кричал «Круцио», но ничего не происходило. Один раз из палочки показался слабый красный свет, но он даже не превратился в луч. Признаюсь, тогда мне было даже жалко его. Я прониклась к нему сочувствием и простила за все хулиганства.       А потом…       А потом Тёмный лорд приказал подойти ко мне Барти. Он медленно и нерешительно встал из-за стола. Его пришлось поторопить, потому что он не решался ступить и шагу. Когда он шёл ко мне, мне пришло в голову, что он тянет время, хотя я не знала, чего он может ждать, да и сам он, возможно, этого не знал. Воздух словно пропал из моих лёгких, я не могла дышать, когда он остановился напротив меня, с ничего не выражавшим лицом, черты которого расплывались в темноте. «Помоги Драко, покажи, как следует поступать, преподай ему урок преданности» — ядовитое шипение от Тёмного лорда. И в наступившей тишине, мне казалось, должен был как набат раздаваться стук наших сердец, но ни малейшего звука не было слышно. Может быть, наши сердца не бились?       Прошли мучительные минуты, сколько — я не знаю. Барти даже не пошевелил рукой. Казалось, всё застыло, и посреди общего оцепенения раздавались только размеренные шаги Тёмного лорда, который ходил по зале взад и вперёд. Тишину нарушила Белла, которая попросила позволить ей показать свою преданность. По мановению руки Тёмного лорда она замолчала, а тот, в свою очередь, гневно окрикнул Барти. Выждав ещё, насколько это было возможно, паузу, Барти посмотрел на него.       — Повелитель.       Тёмный лорд даже не повернул к нему головы.       — Я хотел попросить эту девушку себе… — он запнулся, — в качестве награды. — Он произносил это так, словно сам боялся того, что он говорил. И затем, как будто испугавшись, что разговор может повернуть не в ту сторону, он добавил:       — В здравом рассудке.       В тот момент мне показалось, что сквозь звенящую тишину я слышала злой, заливистый, звенящий хохот.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Когда мы отрываемся друг от друга, непередаваемый калейдоскоп чувств постепенно слабеет, гаснет, позволяя лёгким вновь почувствовать воздух, а ногам — почву. Из моих глаз текут слёзы, потому что я наконец понимаю, каким тяжёлым испытанием для меня станет расставание с Барти. Я хочу остаться, хочу спасти его. Но хватит ли у меня воли молча наблюдать за тем, как умирают другие, стоять рядом и не вмешиваться? Смогу ли я договориться со своей совестью, и успокоиться на том, что я здесь только для того, чтобы сделать счастливой себя? А если смогу, то буду ли я после этого счастлива? Смогу ли поднимать глаза к небу? Утешит ли меня любовь Барти, да и останется ли в нём эта любовь, любовь к человеку, бездейственно смотревшему на смерть своих друзей?       Я чувствую растерянность и бессилие, я вдруг понимаю, что недостаточно хорошо подумала, отправляясь в прошлое. А ведь мне казалось, что я взвесила абсолютно всё!       Но стой, ведь я не бессердечна, я хочу их спасти! Седрика, Фреда, Сириуса, Римуса, Тонкс, Грюма… Но я зареклась это делать, отправляясь сюда, ведь невозможно, невозможно спасти их всех, или спасти хотя бы одного, но при этом не изменить ход истории, не сделать ненароком хуже, чем уже произошло. Как я могу быть уверена, что моё бездумное вмешательство не приведёт к последствиям, гораздо более тяжёлым, чем те, с которыми мы там, в будущем, уже начали смиряться?       Наверное, мой вид выдаёт мои чувства. Барти проводит рукой по моей щеке и волосам, и это возвращает меня к реальности. Милый Барти. Я удивлена тому, что он почти не расспрашивал меня, что очень легко и спокойно принял появление рядом с собой человека из будущего, который, очевидно, мог бы многое рассказать и мог бы сильно помочь его делу. Я понимаю, что, возможно, это продлится недолго, и он вскоре попробует обо всём разузнать, но я не хочу об этом думать. Я беру его под руку, чтобы быть как можно ближе, и мы продолжаем наш путь.       ***       24 декабря 1994, Большой зал       Пока мы гуляем, я вспоминаю нашу первую встречу, точнее, мою первую встречу с ним, ведь он со мной встретился на несколько месяцев раньше. Это был Святочный бал 1994 года. Меня никто не пригласил, но я стойко держалась, делая вид, что меня это ничуть не огорчает. Помню, как я сидела рядом с Поттером, пока он горевал от того, что не смог пригласить на бал Чанг. В какой-то момент я палочкой притянула к себе пирожное с общего стола и опустила его на блюдце, которое незадолго до этого поставила рядом с собой. Но стоило мне буквально на секунду посмотреть в сторону, как пирожное исчезло, а вместо него на тарелке оказалась записка.       Моему изумлению не было предела. Никто не мог подменить пирожное рядом со мной простой ловкостью рук, да это и не принято в мире магии. Первым делом я подумала про трансфигурацию. Но превратить пирожное в лист бумаги… Нет, это возможно, хотя намного проще превращать схожие по материалу предметы, например, бумагу легче всего получить из осеннего листа, но на это должно было уйти не менее четверти минуты. У того, кто это сделал, столько времени не было. А кроме того, на этой бумаге были написаны слова, ровным почерком, имеющие абсолютно ясный смысл. Трудно себе представить, что такая трансфигурация возможна. А на то, чтобы сначала убрать пирожное подальше из поля моего зрения, а затем прилевитировать на его место заранее подготовленную записку, потребовалось бы времени ещё больше.       Это неизвестное заклинание не давало мне покоя много недель — до тех пор, пока я, отчаявшись найти его, пролистав десятки книг в библиотеке, поинтересовавшись у нескольких преподавателей, не раз вызвав недоумение своими расспросами у гостей из Шармбаттона и Дурмстранга, и всё это время настойчиво допытываясь у своего нового знакомого, не изобрела его сама.       Это изобретение, созданное в конце пятого курса, я назвала «заклинанием замены», и впоследствии оно не раз сослужило добрую службу Отряду Дамблдора и аврорам. В нём не было ни капли трансфигурации, оно просто меняло предметы местами, это было что-то вроде мгновенной трансгрессии. Заменить палочку в руке противника на прутик из метлы, валяющийся на земле — это высший пилотаж, но Гермиона Грейнджер способна и не на такое. Впрочем, не только она. Близнецы Уизли, конечно же, увидели в моём заклинании громадный потенциал для шуток и розыгрышей. Заменить шляпу Амбридж на живую курицу, превратить мантию Снейпа в огромный стяг Гриффиндора… досталось же им за это. Впрочем, даже сильнее, чем потерпевшие, недовольна была я сама, ведь мне не хотелось, чтобы о заклинании стало известно противнику. Но всё обошлось: Амбридж была бездарной волшебницей, а Снейп, как выяснилось, всё время был на нашей стороне.       ***       27 сентября 1994, Хогвартс       Хоть «профессор Грюм» и не напал на меня, поверил он мне не сразу. Я рассказала ему в деталях о том, что случилось на чемпионате, и о его побеге от отца, событиях, произошедших совсем недавно, но это не убедило его, а напротив, насторожило. Тогда мне пришлось рассказывать ему истории, которые я слышала от него же, маленькие зарисовки из детства или школы, и это было странно, я не знала, правильно ли вообще говорить об этом, мне казалось, что в течение года он должен сам постепенно вспоминать эти вещи, а не услышать их от другого человека за один раз. Поэтому я говорила не всё.       Болезненные отношения с отцом. Побег из Азкабана. Он кривился, слушая об этом. При каких обстоятельствах и в какой книге он нашёл заклинание «Метео реканто». Какую шутку он сыграл с Сириусом Блэком, в отместку за своего друга Регулуса. Эти сведения его удивили и расположили ко мне. А когда я сообщила, что больше говорить ничего не буду, и прошу поверить мне как есть, он начал задавать мне вопросы для проверки, а я не знала ответы на них.       Эти вопросы были болезненными, надо сказать. Они все были о последних годах его жизни, проведённых взаперти, словно он не помнил ничего другого. Какую еду чаще всего готовила Винки? Каким был единственный разговор о матери, который отец завёл с ним за эти тринадцать лет? Как Винки стригла его волосы? Мог ли он читать книги? На этом последнем он чуть ли не закричал на меня. Я бросилась к нему, вцепилась в воротник плаща, глядя в изборождённое шрамами лицо Грюма, стараясь видеть в нём Барти, и закричала в ответ:       — Барти, хватит! Я не знаю этого, потому что ты сам не говорил мне. Никогда, ни слова о том периоде твоей жизни. Откуда же мне знать? Я знаю, что ты держишь Грюма в этом сундуке, я знаю, что ты хочешь возродить Тёмного лорда, и я обещаю никому ничего не говорить, потому что...       На этом месте я резко замолкла, а потом залилась слезами, перемежая всхлипы с бессвязными словами «Барти», «я преступница», «ради тебя», «Гарри», «Кубок» и что-то ещё, не помню. А моё сердце в ту же минуту кричало другие слова, но я не решалась их произнести. Я боялась, что он не поверит мне и даже оттолкнёт меня. В конце концов, я была чужим, новым и подозрительным для него человеком. Однако, не знаю почему, может быть, причина была в том, что приборы Грюма не сигнализировали о лжи, но он после этого быстро успокоился и принялся успокаивать меня, неловко поглаживая по спине.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Мы бродим между деревьями, выходим на поляну, вокруг которой растут красные кусты боярышника. Я механически срываю несколько плодов, они горькие на вкус, но я прожёвываю их, стараясь не замечать этого. Барти наблюдает за мной, затем тоже берёт несколько ягод, и применяет к ним одно из своих забавных, но необыкновенно полезных заклинаний, которые впоследствии он будет показывать мне, а затем кладёт ягоду мне в рот. Она сладкая, и Барти улыбается, глядя, как я охотно поглощаю из его рук одну за другой. Последнюю он съедает сам, и довольно кивает, убеждаясь, что они были вкусными.       Солнце начинает клониться к закату, и разноцветный лес озаряют золотые лучи, проникающие сквозь лабиринты ветвей. Откуда-то потянуло дымом, наверное, это Хагрид разжёг костёр. Затем небо начинает темнеть, ещё немного, и на нём покажутся белые звёзды. Это предвечернее состояние успокаивает, умиротворяет. И мы, осторожно ступая по усеянной листьями и веточками земле, ничего не говорим и слушаем тишину.       Сейчас мне наконец понятно, что это я сама подброшу маленькой ‘себе’ записку, присутствуя невидимо на Святочном балу. Интересно будет наблюдать со стороны всё происходящее… Какой я себе покажусь? Увидеть всех детьми… Вспомнить мирное время. Увидеть… увидеть живыми тех, кто уже умер. Что я буду чувствовать?       И снова эти мысли, снова. Вернулась в прошлое, зачем? Проживёшь год, а дальше? Сможешь, наконец, смириться? Сможешь жить без Барти? Или, возвратившись в будущее, опять не выдержишь, и опять побежишь сюда? Безумство… Ему теперь что, придётся общаться с тремя? Или отправишься к нему в другое время? В Азкабан?       ***       24 июня 1995, Хогвартс       Когда дементор бросился на Барти, я была быстрее. Безрассудство, вот как можно это назвать. Закрывая его собой, я знала, точнее, не знала, но надеялась, рассчитывала, что меня спасут. Его, Пожирателя смерти и преступника, не спасли бы, а меня, маглорождённую пятикурсницу, спасли. Последнее, что я помню, кроме нависшей надо мной выворачивающей душу чёрной пустоты — это крик «Экспекто Патронум» в несколько голосов. Не знаю, кто там был, — точно Дамблдор, точно Фадж. Я не видела их патронусов. Я не помню ничего до тех пор, пока не очнулась в больничном крыле.       Едва я открыла глаза, мой первый вопрос был про Барти. Помню, как мадам Помфри не поняла, о ком идёт речь. «Не волнуйся, милочка, к нам больше никого не поступало», — сказала она. — «Думаю, он зайдёт к тебе вечером». «Зайдёт сюда? Барти?» — я недоумевала несколько секунд, пока не поняла, что она просто решила, что это тоже ученик, мой друг, который был рядом, когда на меня напал дементор. Впоследствии я не раз представляла себе, как было бы чудесно, если бы Барти и впрямь мог зайти, вот так, запросто, подняться по всем лестницам, постучать в дверь, спросить о моём состоянии, посидеть рядом с моей кроватью. Если бы он не был Пожирателем Смерти. Но, с другой стороны, в этом случае вряд ли бы мы с ним вообще встретились. Возможно, в своём возрасте он был бы уже женат, и эта мысль ужасала меня, я предпочитала не думать об этом. Я не представляла рядом с собой никого, кроме него, и я надеялась, что и он думает так же.       Барти отправили в Азкабан, как и собирались. Он вышел оттуда в 1996-м, вместе с остальными, когда Тёмный лорд освободил Пожирателей.       ***       24 декабря 1994, Чёрное озеро       Но возвращаясь к записке — в ней было приглашение прийти на берег Чёрного озера, и стоит ли говорить, что я сразу отправилась туда, ведь Чёрное озеро было моим любимым местом, местом для размышлений, грусти, успокоения, разговоров с самой собой, отдыха от занятий и от неприятных мыслей. Я поспешила туда, потому что ещё задолго до этого втайне представляла себе встречу со своим героем именно там. Звёзды над головой, блики и рябь на озере, таинственные деревья за спиной, едва слышный плеск волн и дуновение ветерка от воды… Если в том месте, где хорошо мне, хорошо и ему, то это уже говорит, пусть и совсем немного, о нашем духовном родстве.       Я вдыхаю эту ночь и чувствую своё сердце — не страх, не волнение, а ожидание чего-то важного, словно я ждала этого много лет.       Звёзды над головой и тёмное небо, тучи то скрывают, то вновь показывают луну, блики на тихой ряби, то тут, то там слышатся тихие всплески от движения загадочных ночных рыб, таинственные деревья за спиной сплетаются ветвями, шелестят листьями от ветра, который внезапно налетает порывами, а потом вновь стихает, оставляя место волшебной тишине ночи с её волшебными шорохами где-то в глубине зарослей травы и леса.       Негромкие шаги позади — и я оборачиваюсь, смотрю на незнакомца с вниманием, сомнением и надеждой.       — Не бойся меня, — произносит он, и в трепетном воздухе я ловлю волнение, хоть он и старается его скрыть.       Он очень высокий, растрёпанный и одет в одну тонкую рубашку и брюки. Я думаю о том, что ему холодно, и хочу отдать ему свою мантию, однако вспоминаю, что я волшебница, и, неловко вынув палочку, смущаясь от того, что даже не знаю, волшебник ли он, пытаюсь наколдовать согревающие чары. Когда колдуешь на школьных занятиях, всё получается довольно легко, а вот в реальной жизни можно слишком разволноваться, что и происходит со мной, и заклинание не удаётся. Он быстро подходит ко мне и мягко берёт рукой мои пальцы, которыми я держу палочку.       — Мне не холодно.       Я смотрю на его лицо в темноте. Бледное, с острыми углами, с длинным и тонким носом и большими, немного детскими глазами. На щеках видны едва заметные колючки, а на лоб падают неаккуратные пряди.       Он произносит моё имя, и я спрашиваю, откуда он его знает. Впрочем, я тут же жалею об этом, потому что этот вопрос нарушает тишину между нами, нарушает тайну, превращая её в обыденность, и дальше уже разговор течёт своим чередом. Он говорит мне, что знает всех в этой школе, что он здесь по делу, но не скажет по какому, что он не желает мне зла и считает меня талантливой.       Я предполагаю, что он из Министерства, приглашённые гости которого присутствовали в зале, или, может быть, послан сюда из аврората охранять присутствующих на празднике, и тут же перестаю об этом думать, откладывая вопрос о его личности и имени на потом, погружаясь в разговор и наслаждаясь его присутствием рядом со мной.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Мысли прерываются, когда Барти спрашивает меня про мою жизнь в будущем. И в этот раз мне кажется, что он делает это не из любопытства и желания поговорить, а с целью разузнать что-нибудь о Тёмном лорде и итогах войны. О том, что война будет, я уже проговорилась.       — Людям не нужно знать будущее, — я стараюсь уклониться от ответа.       Барти хмыкает. Сумерки уже сгустились над землёй, а в лесу ещё темнее из-за теней, создаваемых деревьями. Пока ещё прозрачное небо виднеется между кронами. Я вижу, как блеснули его глаза в темноте и мне чудится улыбка-оскал, та, которую я впервые увижу только после его разоблачения, немного хищная и безумная.       — Все и не будут знать. Но ты же пришла ко мне, — убедительно говорит он и кладёт свои руки мне на плечи, вроде бы пытаясь согреть меня, а вроде бы и удерживая.       Неужели это то, чего я боюсь? Я боюсь, что из желания узнать, будет ли успешным его предприятие, он начнёт угрожать мне, попробует захватить в плен, напоить сывороткой правды, применить империус. Хотя последнее вряд ли, он ненавидит это заклинание. Однако ради своего Повелителя он способен пойти на всё, поэтому… Впрочем, он сам учил меня противостоять империусу во время наших встреч, а в дальнейшем, чтобы не терять навык, я продолжала учиться, заставляя то Сириуса, то настоящего Аластора тренировать меня. Но быть абсолютно уверенной нельзя. Что до сыворотки правды, то здесь я чувствую себя в чуть большей безопасности, потому что, готовясь к отправке в прошлое, я начала принимать антидот, и продолжаю делать это сейчас. Думаю, многое будет зависеть от того, сумеет ли он застать меня врасплох, сыграть на неожиданности. Ну а если мне удастся выстоять против этих двух… я задумчиво смотрю в сторону, в невидимые чёрные ветви в чёрной глубине леса.       Дело ведь не во мне. Дело в ходе истории.       Меня пугает одна мысль, но я говорю себе, что Барти не смог, а значит, и не сможет причинить мне боль. Не смог и не сможет… да, для меня это прошлое, но ведь для него это только будущее, и весьма далёкое. А сейчас он совсем другой. Он ещё не знает меня, он ещё не любит меня. Откуда мне знать? Может быть, он потому и не смог, там, в поместье Малфоев, потому что… потому что уже однажды пытался это сделать и жалел об этом.       Дело не в том, что я боюсь боли, хотя я её, конечно, очень боюсь, а в том, что я не хочу — я просто не выдержу — видеть своего Барти, ожесточённого злобой, видеть в его глазах ненависть и презрение, видеть в них равнодушие, видеть, что я для него всего лишь инструмент для достижения целей его Лорда, которому он верен вплоть до смерти, по крайней мере — сейчас.       ***       X февраля 1998, Малфой-мэнор       Верен. Как же это больно! Это стоит перед моими глазами, оно никогда не изгладится в моей памяти — как он взмахивает руками, как падает. Он хотел умереть героем, а умер приговорённым своим же властелином. Он думал, что его ценят, что его будут благодарить, но на него было плевать. От него избавились в назидание остальным. От него, который был готов на всё ради дела, которому он поклялся служить. От него, попросившего за свою службу совсем немного снисхождения.       Когда я поняла, что произошло, мой крик на какую-то минуту пронзил и взорвал каменные своды, стремясь разрушить их, а потом змееподобное существо наложило на меня силенцио.       Я рвалась к бездыханному Барти, не видела ничего вокруг. Когда-то давно мне говорили о значимости намерения в магии, но я не могла этого понять. В тот момент путы на мне ослабли, и я почти вырвалась из них. Но в последний миг они снова сомкнулись, удушая меня и впиваясь в тело крошечными иголками. Происходящее я видела сквозь пелену, и не знаю, правильно ли я всё запомнила. Кто-то поднял Барти и перенёс подальше, чтобы сидящие в зале больше не видели его.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Я смотрю на него, и меня захватывает сострадание. Я провожу ладонью по его руке, он отвечает, расстояния между нами почти нет, и вновь — уже в темноте — мы падаем в бездну, мимо проносятся осенние деревья и звёзды, прозрачный ночной воздух становится слишком лёгким, слишком невесомым, и кажется, не может нас удержать.       Сколько это длится, я не знаю. Когда я снова пытаюсь вглядеться в него, мне мешает не только темнота, но и слёзы. Ком стоит в горле, я не могу выговорить ни слова. Как же всё изменилось — я всё время плачу после поцелуев с ним. Тогда, на пятом курсе, было не так.       — Как же я расстанусь с тобой? — спрашиваю я шёпотом, еле слышно, не отрывая от него рук, не отводя глаз, почти не дыша, хотя сердце готово взорваться в груди от переполняющих чувств — горечи, обречённости и любви.       — Кто тебе сказал, что ты расстанешься со мной? — он снова хочет поцеловать меня, но я бросаюсь ему на шею, вжимаюсь в него крепко-крепко, утыкаясь лицом почти что в его затылок. Он гладит меня по спине, порой слишком сильно проводя руками, иногда просто смыкает руки и замирает на несколько секунд. — Ты всегда будешь со мной. Ты никуда не уйдёшь. Мы будем вместе, что бы ни случилось. Тёмный лорд позволит… — При словах о Тёмном лорде я вздрагиваю, хочу отстраниться, но Барти не пускает меня.       ***       Я тоже когда-то на это надеялась. На то, что «Тёмный лорд позволит». В своём сердце я предала друзей. Я сражалась на стороне Ордена Феникса, но я была готова — да, я была готова, если меня захватят в плен и догадаются… предложить мне жизнь с Барти… я была готова принять это, согласиться. Это малодушно, и я не горжусь этим. Впрочем, это осталось в прошлом, и никто уже не узнает правду, потому что тогда, когда меня и в самом деле захватили в плен, мне не пришлось выбирать. Вместо этого я смотрела на то, как убивают человека, которого я люблю. И за это — да, именно за это — я возненавидела того, кто это сделал, и за это — да, именно за это — я положила между собой и этим существом смертельную вражду. Смерть любимого и желанного Барти избавила меня от страха перед собственной смертью. И не знаю, как остальные, но я считаю, что Тёмный лорд проиграл именно в тот день. Он обрёк себя, он пал в глазах своих же соратников. Убив Барти, он думал вселить в них почтение до трепета и строжайшую дисциплину, но вселил в них трусость до противной дрожи и желание избавиться от его власти.       ***       24 декабря 1994, Чёрное озеро       Незнакомец приглашает меня встретиться снова. Я соглашаюсь и предлагаю ему пойти сейчас вместе со мной в замок.       — Я должен остаться здесь, — наотрез заявляет он.       Это немного огорчает меня, и я вспоминаю то, как пару часов назад меня удивило его незаметное появление и то, что он знал моё имя и вообще знал обо мне.       — Там очень красиво, — сама не знаю зачем говорю я. — И можно поесть, и я вас познакомлю со своими друзьями.       — Я там был, — он наклоняет голову и кривит уголок губ в улыбке.       — Может быть, вам принести что-нибудь сюда? — спрашиваю я, и сразу же вижу, как он отрицательно качает головой.       Снова окидываю его взглядом. Белая рубашка, растрёпанные волосы, светлые глаза. Худой, так что кости выпирают, на лице торчат скулы, бледная кожа. Ни министерского пиджака, ни аврорской формы. За всё время, пока мы были вместе, он ни разу не достал волшебную палочку.       — Вы не сказали, как вас зовут, — этот вопрос почему-то кажется мне неловким, но я чувствую, что обязана его задать.       Приподнятая бровь, которую я впоследствии увижу ещё не раз. При этом он смотрит на меня открыто, словно ему нечего бояться.       — А ты спроси у Аластора Грюма.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Может быть, лучше убежать прямо сейчас?       Я одёргиваю себя, понимая глупость этой мысли. У него в кармане волшебная палочка, он опытный боец, победивший самого знаменитого мракоборца, неужели я надеюсь убежать в темноте по лесу? Если попробую, сделаю только хуже, он перестанет доверять мне. Тут же меня посещает и вторая мысль: а что будет со ‘мной’ маленькой? Если я сумею скрыться от Барти, уже пообещав ему своё присутствие рядом с ним в этом году, станет ли он любезничать с пятикурсницей, будет ли вести себя по сценарию, который я перед ним изложила? Нет, выходит, теперь я привязана к нему как минимум до конца года, и должна следовать своему же плану, и при этом быть осторожной, не дать ему загнать меня в угол с намерением выведать правду. Меня тут же берёт досада на свои мысли, за то, что я, получается, боюсь Барти, считаю его способным причинить зло ребёнку. Но ведь… Гарри, Седрик… Он был способен причинить им зло… Вернее, он будет способен причинить им зло, несмотря на то, что весь год проведёт со мной. Неужели я не окажу на него никакого влияния? Очевидность буквально вопит во мне, а я затыкаю её, она возмущается, а я толкаю её локтем в лицо и стараюсь перекричать: «Барти не такой!» — «Ещё какой такой» — вскрикивает она и в отчаянии роняет лицо на руки, а я беззвучно рыдаю и тоже замолкаю, потому что знаю, что она права, но не желаю это принимать. Я всегда старалась думать о нём только хорошее — и была неразумна, ведь он совершенно точно способен причинить зло, и взрослому, и ребёнку, что не раз доказывал, и не стыдится этого.       Я чувствую себя потерянной и загнанной в ловушку.       — О чём ты задумалась? — он врывается этим вопросом в моё плачевное состояние.       В ответ я грустно вздыхаю и слегка развожу руками. Что я могу сказать ему?       — Я не знаю, правильно ли я поступила, — наконец отвечаю я.       Он снова хмыкает, на этот раз понимающе.       — Не знаешь, правильно ли поступила, что отправилась ко мне? Что ж, есть риски. — Он многозначительно помолчал. — Ты боишься меня? — и снова блеск глаз в темноте, и хруст ветки от шага, который он делает в мою сторону, прижимая меня к себе. Я справляюсь с волнением.       — Барти, пойми… тебе очень интересно знать, чем закончится война, но я не могу… Ты ведь сам знаешь, — и я умоляюще смотрю на него, — ты же пользовался маховиком времени…       ***       Январь-июнь 1995, Запретный лес       Я бегала на встречи с ним каждую неделю. Он ждал меня на окраине леса, возле небольшого заросшего прудика. Мы садились на поваленное дерево, и я делилась с ним событиями прошедшей недели, рассказывая о возникших трудностях, новых знаниях и каких-то основных событиях, настолько известных, что о них знала вся школа, так что я не видела смысла их скрывать. А он никогда не говорил ни слова о том, что происходило в его жизни между нашими встречами. Однако со временем он начал открывать мне некоторые очень старые воспоминания о своём детстве и школьных годах. Обычно это происходило не вначале нашей встречи, а в разгар тренировки или по её окончании. Выслушав мои новости, он всегда коротко информировал меня, какую пользу мне принесёт то, чему он запланировал меня обучить, и мы переходили к занятию. Он учил меня, в основном, боевой и защитной магии, иногда рассказывал о зельях или редких свойствах трав, порой показывал чудеса трансфигурации, и совсем изредка, когда у него было особенно хорошее настроение, показывал какие-то шутки, которые могут пригодиться только для развлечения. Именно показанные им приёмы наводили его на воспоминания. В такие минуты он отвлекался и вдруг коротко делился со мной чем-то, порой это умещалось всего в одну фразу. Я всегда очень радовалась таким откровениям. Со временем я выработала методику, как лучше разговорить его.       Когда он упоминал о чём-то впервые, лучше было его ни о чём не спрашивать, а дать ему возможность продолжить урок. По окончании урока надо было аккуратно навести его снова на это воспоминание, но не задавать вопрос в лоб, а спросить что-то про практическое применение изученного, может быть задать не один вопрос, а несколько, подходя к нужному издалека, и затем, если он не заговорит сам, как бы невзначай вспомнить: «Вот ты говорил, что в школе тоже использовал это…»       Полагаю, что он быстро раскусил мою тактику. Но, по всей видимости, это его не сердило, и он позволял мне деликатно подкрадываться к его сердцу, к тому же, о чём именно говорить и рассказывать мне, он всё равно каждый раз выбирал сам. Так и получалось, что наши встречи начинались моими откровениями, а заканчивались его. В случае необходимости ему было легко оборвать разговор, сославшись на то, что уже поздно, а мне надо спешить писать очередное эссе.       Я всегда уходила из леса одна, и он всегда смотрел мне вслед до тех пор, пока я, оглянувшись, уже не могла различить его между деревьями.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Если я покину его в начале года, он не станет учить меня после Рождества, не так ли?       Не состоятся все эти встречи.       Более того, если я покину его сейчас, я вообще не познакомлюсь с ним. Я вспоминаю о том, что без внезапно появившейся записки я бы не пошла на берег Чёрного озера.       Для того, чтобы записку мне подбросил сам Барти, мне следует рассказать ему о заклинании. А он не должен о нём знать, иначе все Пожиратели будут использовать его против нас. И это противоречит будущему, потому что я ни разу не видела, чтобы они им пользовались.       Значит, я точно должна остаться.       Остаться, чтобы состоялась наша встреча.       Не вмешиваться, чтобы не изменить будущее.       ***       X февраля 1998, Малфой-мэнор       — А разве ты заслуживаешь награды?       Барти слегка вскинул брови, на его лице отобразилось недоумение. И это было понятно, из всех сторонников Тёмного лорда он заслуживал наивысшей благодарности господина. Никто не сделал для его прихода к власти столько, сколько сделал Барти, одно только успешное предприятие по возрождению перекрывало заслуги всех остальных. Я знала это и была удивлена не меньше Барти, и даже хотела возразить, несмотря на своё положение пленника, но что-то словно сковало мне горло, не позволяя произнести ни звука.       — Докажи мне свою преданность, и, может быть, я награжу тебя, — безразлично произнёс Тёмный лорд, продолжая смотреть не на нас, а в сторону. — Кстати, Северус, ты будешь следующим.       Как виртуозно, как проницательно и как жестоко. Другие ему не были нужны. Драко, Барти, Снейп. Именно этих троих Лорд хотел сломать, заставляя пытать круциатусом школьную приятельницу, возлюбленную и ученицу.       — Повелитель, я говорил вам, что она спасла мне жизнь, — предпринял ещё одну попытку Барти, — когда на меня напал дементор.       — И что же теперь, ты не будешь выполнять мой приказ?       И вдруг, бросившись к нам, Тёмный лорд с яростью закричал:       — Бартемий!!! Ты ничтожество!       Вспышка.       ***       30 сентября 1994, Запретный лес       Что если я всё-таки попытаюсь спасти его?       Мысли в тысячный раз проносятся одна за другой. Трансгрессия в последний момент… Портал… Замена Барти на не-Барти… Но на кого же его заменить? Нет, в тот момент бесполезно даже пытаться, надо делать это раньше. Значит, когда меня схватят, его не будет в поместье, и моя судьба может сложиться по-другому. Плевать. Точно плевать? А если я не выживу? Выживешь, сама же себе и поможешь. А смогу пробраться в поместье под носом у Лорда и Пожирателей? Скорее всего нет, но пока предположим, что да. Итак, как спасти Барти. Не покинуть его в конце года, остаться рядом. Убедить? Не согласится. Подловить на пустынной улице? Выйдет победителем. И опять, и опять, дело не в том, как спасти, дело в том, можно ли вообще спасать. Сколько раз я уже об этом думала, сколько раз отвечала себе, и всё равно возвращаюсь в этот замкнутый круг. Ход истории. Спасён Барти — и неизвестно, чем закончится война. Первое: он продолжит сражаться за Тёмного лорда и убьёт кого-то из Ордена, это окажет влияние на исход войны. Второе: сторонники Тёмного лорда не будут устрашены его жестокостью и не сбегут во время Битвы за Хогвартс. Третье: даже если мне удастся спрятать его, запереть, и он просидит под замком до тех пор, пока всё не закончится… что будет дальше? Ах, ну конечно, мы с ним поженимся. Вот только он преступник, которого будет разыскивать аврорат, и, по всей видимости, ему придётся прятаться до конца жизни. На что он, разумеется, не согласится. Но возможно, он согласится сбежать со мной в другую страну, где ему не придётся скрываться. В этом случае… если у нас всё будет хорошо, то там, в будущем, понадобится ли мне возвращаться в прошлое, чтобы его спасти?       Как всё запутано… «образуется петля времени, и это может привести к катастрофическим последствиям». Значит, мне надо оставить всё, как есть?       Я знаю, что буду думать об этом каждую ночь. И каждый день, когда я не с Барти.       О том, что всё приближается к концу. Я всего лишь отсрочила этот конец, и теперь вынуждена наблюдать, как он медленно приближается вновь. В первый раз он настал внезапно. Не лучше ли было принять его таким, каким он был?       ***       — Барти, любимый, ненаглядный… ты ведь не знаешь… не знаешь… и я не могу тебе рассказать… — я шепчу это сквозь слёзы, прерываясь, сама не понимая, зачем я говорю то, что может только разжечь его любопытство. Но Барти лишь крепче обнимает меня. Потом вдруг резко отстраняется и пристально смотрит мне в лицо.       — Ты не хочешь рассказывать мне о будущем, так?       — Да, Барти.       — Я понимаю, — серьёзно отвечает он.       Эти слова ободряют меня, в душе появляется надежда на то, что мне не придётся противостоять ему.       — Обещай мне одно: ты не будешь вмешиваться, — говорит он почти строго.       И мне остаётся только удивиться: смыслу его слов и тону, с которым они были сказаны, а также тому, что они стали ответом на мои мысли, которые метались в моей голове минуту назад.       — Я как раз и хотела не вмешиваться.       — Ни во что, — продолжает Барти.       В свою очередь, я тоже смотрю ему в глаза.       — Если это твоя просьба, Барти, то я обещаю. А ты, прошу тебя, не расспрашивай меня ни о чём.       Он смотрит на меня испытующе, приподняв одну бровь.       — Не буду.       Мне становится легче от этих слов. Но, не успев забыть всё то, о чём я думала и вспоминала сегодня, я не могу удержаться, чтобы не сказать ему:       — Барти, мне будет тяжело не вмешиваться.       Он понимает меня правильно и не предполагает, что речь идёт о возрождении Лорда.       — Судя по тому, что ты только что сказала, меня ждёт что-то неприятное, — спокойно произносит он.       — Да, так и есть, — я бы и сама остановилась, но он тоже прислоняет руку к моим губам.       — Я не хочу знать. — И через секунду продолжает:       — Я сделаю всё, чтобы возродить Тёмного лорда. И если ты не будешь мешать мне, у меня всё получится. Это единственное, к чему я стремлюсь. Моя собственная судьба мне безразлична.       Затем, потратив немного времени на прикосновение к моим губам и моей щеке, он добавляет:       — Конечно, проще всего было бы убрать тебя.       А после этого, наклонившись совсем близко, он шепчет мне, словно раскрывает тайну:       — Но я не Тёмный лорд.       Сможем ли мы оторваться друг от друга сегодня?       ***       Мы выходим на поляну, незаметные в темноте, и нам открывается вид на замок. Эта возвышающаяся древняя громада одновременно вызывает в душе восхищение и успокоение, и каким-то волшебным образом соединяет сердце с прошлыми веками, с десятками поколений волшебников, проведших здесь свои юные годы. Сколько здесь было радости, дружеских встреч, ссор, обид, примирений, шуток… сколько сердец переживало здесь первую любовь, взрослело, впитывало знания, выбирало жизненный путь. Сколько находило друзей… Вспоминали ли они про свой замок, про свою юность? Возвращались ли сюда? Мне кажется, я понимаю Дамблдора, который не смог покинуть его. Нет, не смог покинуть — не означает, что он сидел в нём безвылазно сотню лет. Можно уезжать, работать, видеть чужие края… но потом всё равно возвращаться. В его случае — сначала преподавателем, потом директором. В ту минуту мне казалось, что и я не смогу оторваться от этого места, оставить его. И даже если жизнь сложится так, что я больше не окажусь здесь, из сердца этот образ точно не сотрётся никогда. Вот и Барти вернулся. После всего пережитого… Я поворачиваюсь к нему и внимательно всматриваюсь в его профиль. Он, также как и я, смотрит на замок.       — Скажи мне… — и лёгкий ветер бережно подхватывает и переносит мои слова ближе к Барти, шевеля его волосы. — Ты был рад вернуться сюда?       Он отвечает не сразу, долго всматривается в силуэты старинных башен на фоне тёмного неба. Опускает лицо. Признаться, я жду, что он скажет что-нибудь о том, что ему не до чувств и воспоминаний, что он выполняет важное поручение, и это всё, что его занимает. Но он, задумчиво покачав головой, произносит:       — Я не был рад сначала. Едва я увидел этот замок, меня начали рвать на части призраки прошлого. В каждом студенте, в каждом повороте коридора... Здесь было слишком много. Но потом... появилась ты, и они оставили меня. — Он посмотрел на меня с нежностью, с большей, чем я когда-либо видела в его глазах. — Теперь я смотрю на этот замок и вижу в нём не прошлое, а настоящее.       Вдруг он вынимает волшебную палочку и с искрами радости в глазах смотрит на меня.       — Тебе ведь говорили, что Пожиратели смерти не могут вызвать патронуса?       И не успеваю я ответить, как он торжественно произносит:       — Экспекто патронум.       В рождественскую ночь 25 декабря 1994 года мы сидели на лесной поляне почти до утра. Поглощённые разговором, нашим знакомством, мы забыли о том, что вокруг нас зима, и в какой-то момент обнаруживаем, что практически стучим зубами и дрожим крупной дрожью от холода.       — Наколдуй нам тепло, — просит мой новый знакомый, и я вынимаю палочку. Со второго раза получается лучше, и нас словно окутывает согревающее облако. Желая немного удивить его, я колдую золотистых светлячков, которые начинают неторопливо танцевать в воздухе вокруг нас. Кажется, ему нравится моя мысль, и он мягко забирает у меня из руки волшебную палочку. Впоследствии он не раз скажет мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах, я не должна отдавать свою палочку кому-либо. Он научит меня накладывать на неё защитные чары, расскажет о заклинаниях, которыми можно помешать использовать палочку другим волшебникам. Эти заклинания можно снять, но на это требуется время. На всё требуется время, а во время битвы дорога каждая секунда, и всему этому — коротким заклинаниям, невербальным щитам он будет учить меня — своего противника. Но в ту ночь он ничего не говорит об этом, а просто взмахивает моей палочкой, и вокруг нас, на снегу, расцветают сияющие золотые, розовые и голубые цветы. Мы словно в сказке, вдалеке возвышается древний замок, его окна так же сияют, как наши светлячки и цветы, с другой стороны — таинственный, бескрайний и непроходимый лес, о котором сложено не счесть сколько сказаний и страшилок. С неба падает пушистый белый снежок. Он не успевает растаять, даже проходя сквозь наше тёплое облачко, и ложится нам на волосы и на плечи. Со стороны замка едва уловимо слышна музыка, но вот порыв ветра делает её более различимой, и всё это — вся обстановка, наша встреча, красота природы, тёплый свет магии, желание чуда — соединяется в единое чувство, единый порыв, нас тянет друг к другу, руки ложатся на плечи, мы не отрываем друг от друга глаз и начинаем кружиться в танце — первом танце в моей жизни, самом прекрасном и самом волшебном, где-то между сном и явью, где-то между детством и юностью, где-то между одиночеством, болью прошлого и абсолютным счастьем, озаряющем нас изнутри.       — Экспекто патронум, — вторю я ему шёпотом.       И осенняя ночь озаряется волшебным светом.