Разбитый компас

      Аято крепко зажмуривается и сжимает в руке письмо, беспощадно сминая бумагу. "...с прискорбием вынуждена сообщить главе комиссии Ясиро, Камисато Аято, что главный библиотекарь Ордо Фавониус, Лиза Минчи, скончалась от продолжительной болезни. Данное письмо составлено и направлено от лица действующего магистра ордена, Джинн Гуннхильдр, в соответствии с последней волей Лизы..."       Аято делает глубокий вдох и раскладывает письмо на столе, бережно разглаживая появившиеся замятия. Он знал, что это произойдет. Однажды.       Но не думал, что так скоро.       Аято поднимается из-за стола и подходит к двери, что ведет на террасу. С легким скрипом открывает ее, впуская в помещение свежий ветер. Ночью имение Камисато хранит тишину, едва слышно поскрипывают доски старых конструкций. Ветер игриво развевает знамена дома Камисато и комиссии Ясиро, будто котенок играет веревочкой. Ароматы бумаги и чернил тут же сменяются свежестью ночи и тонким флером цветущей сакуры. По полу кружат в танце опавшие лепестки, налетевшие за вечер. Мужчина задумчиво переводит взгляд на это движение.       Сколько лет они с Лизой состоят в этих странных, запутанных и таких желанных отношениях? Как долго они танцуют, словно эти лепестки, кружа вокруг и едва касаясь? Не счесть. Все ее письма, хранившие аромат роз и пионов, лежат в особой шкатулке со сложным замком. В ней же лежит набор для каллиграфии, который Аято использует только для писем Ей. Использовал. И больше никогда не возьмет эту кисть в руки.       Им редко удавалось встретиться вживую из-за рабочей нагрузки и расстояния, что лежало между ними, поэтому они чаще общались в письмах, чем лично. Но и эта связь занимает особое место в жизни Аято.       В горле встает ком, сдавливает и лишает дыхания. Занимала. Придется привыкать, что Эта женщина теперь есть только в прошедшем времени. Больше не будет писем на плотной бумаге и запаха пионов от конверта. Не будет многозначительных метафор, двусмысленных фраз, легких историй. Он больше не прочитает новых исследований Лизы о принципах работы Глаза Бога. О, с каким воодушевлением Лиза пишет о том, что ей интересно! Нередко ее предложения заканчивались не знаками препинаний, а вдохновенным водопадом букв, переходящим в новые фразы. Ее исследования манили ничуть не меньше, чем сама женщина и ее провокационное поведение.       Аято возвращается за стол и открывает верхний ящик. Бирюзовая шкатулка, искусно вырезанная из кедра, с переплетением символов гидро- и электро- элементов. Подарок Лизы на их первую годовщину. В ней он хранит памятные вещи.       Перед глазами проносятся эпизоды их встреч.       Высушенные лепестки сакуры и крохотный флакон духов. Специально заказанные в Ли Юэ, чтобы оба помнили тот отпуск.       Лиза сидит на ветке сакуры, игриво покачивая ногой, и ее смех сливается со звоном колокольчиков. Она собирает цветы в мешочек прямо с веток. Аято придется постараться, чтобы уговорить женщину спуститься к нему и продолжить экскурсию по Инадзуме. Позже она утянет его под водопад, подарив тягучий, словно мед, поцелуй со вкусом сакуры и слез. Она никогда не плачет.       Набор деревянных головоломок для театра теней и незажженный бумажный фонарик.       Они вместе гуляют по ночной пристани Ли Юэ, угощаясь местными деликатесами. Тонкая кисть Лизы крепко держится за сгиб локтя Аято, чтобы не потерять спутника в толпе приехавших на Праздник Фонарей гостей. До них доносится голос оперной дивы, она удерживает протяжно-переливчатую ноту, повествуя о каком-то событии из истории королевства. Лиза утягивает Аято в узкий переулок, в темноту, где можно видеть всех и не быть замеченными самим.       Шелковый пояс изумрудного цвета и песок в небольшой баночке - после поездки в пустыни Сумеру.       Звонкий смех Лизы отличается от медового тембра ее голоса, и он так похож на колокольчики. Ветер уносит его через всю пустыню, не встречая столкновений. Песок вьется с ветром под ногами. Смех переливается мелодией, известной только Аято, он слушал бы его вместо музыки часами.       Несколько потрепанных закладок для книг, подписанных рукой Лизы. Он так и не использовал их по назначению, бережно храня между высушенным цветком ветряной астры и своей библиотечной карточкой.       Аято блуждает по библиотеке Лизы, исследуя ее обширную коллекцию, и слушает медовый голос, так жарко и страстно рассказывающий, где и когда она достала эти книги и с каким трепетом заботится о них. Редкие фолианты стоят в особой секции, куда допускается только магистр, но и для Аято делается исключение. До глубокой ночи они сидят над древнейшим манускриптом царя Дешрета, разгадывая сложный шифр.       Взгляд падает на сверток, что лежит на дне ящика. Посылка, пришедшая за сутки до письма от Магистра Ордо Фавониус.       Последнее письмо Лизы.

"Дорогой Аято,

      Мне придётся начать это письмо с весьма печальной ноты, но, к сожалению, иначе не получится. Ты наверняка помнишь ту историю о девушке и проклятии древней книги, и, верно, ты с самого начала понял, что она обо мне. Мы не говорили об этом, и я прекрасно понимаю, почему - мне самой не хотелось бы думать о том, что через пару-тройку лет библиотека перейдет в чьи-то чужие руки, а моя шляпка окажется в сундуке на чердаке. Правда в том, что "пара-тройка лет" слишком быстро превратилась в месяцы, а затем в недели, и... ты понимаешь, что я хочу сказать. Прошу простить меня за то, что пишу слишком поздно. Я бы не хотела отрывать тебя от дел Комиссий, всё-таки на тебе держится целая страна, но если бы ты приехал, я была бы очень рада. Конечно, если это письмо дойдёт раньше, чем известие от Джинн. Она такое солнышко, что пообещала дать тебе знать, если что-то случится.       Почему-то, когда нужно сказать что-то важное, слова испаряются сразу же, будто и не хранятся в твоей памяти тысячи прочитанных книг. Прости мне эту скомканность мыслей, дорогой, я немного не в том состоянии, чтобы одаривать тебя метафорами. Я хотела бы сказать, наверное, уже в последний раз, как сильно я к тебе привязалась. То, что начиналось как развлечение на ночь, переросло во что-то более серьёзное - я уверена, ты чувствуешь то же самое. И мне действительно жаль, что мне придётся оборвать это столь некрасивым образом. Но ни ты, ни я, ни сама Селестия не могут это предотвратить. Поэтому просто сохрани обо мне хорошие воспоминания. А я помогу тебе в этом, отдав свою записную книжку. Там даже засушены лепестки тех пионов, которые ты подарил мне при первой встрече, помнишь? Я помню, будто это было вчера, правда, в голове уже всё немного путается. Скоро начну писать всякую ерунду, но я ведь тебе любой нравлюсь, да, дорогуша? ;)       Я была счастлива всё то время, что мы провели вместе. Спасибо за всё, и помни меня.

Вечно твоя, Лиза."

      Аято улыбается. Уголки его губ дрожат. Перед ней, перед Этой женщиной не надо было держать маску. Она так хорошо изучила его.       Иногда он забывается и надевает маску Комиссара. Лиза замечает перемену в тот же миг. Она подходит вплотную, кладет свои изящные и тонкие ладони на отвороты пиджака, тянется, встает на носочки, и кусает за подбородок. После чего сразу целует его родинку. И смеется. Так свободно и заливисто, так искренне, что не получается не засмеяться в ответ.       Пальцы сжимаются на небольшой записной книжке. Та самая, о которой пишет Лиза. На обложке нарисованы пионы, а закладкой служит гербарий из склеенных лепестков. Аромат цветов и сухой бумаги забивается в нос, щекочет и дразнит. Аято чувствует себя дрессированным пёсиком, что реагирует даже не на команду, а на запах. Ассоциации.       Пурпурную спальню наполняет ночь. Мягкие простыни шелестят на каждое движение тел, ткань скрипит от натяжения из-за упирающихся в матрас коленей. Узкая ладонь Аято скользит под изгиб поясницы Лизы, цепляясь пальцами за смятую ткань простыни. Он прижимает к себе женщину, собирает губами с ее груди капельки пота, и обоняние обжигает запахом пионов. Лиловый балдахин слабо колышется от ветра, что проникает в окно вместе с печальной мелодией лиры. Учащенное дыхание - тяжелое, с легким хрипом - наполняет комнату, мешаясь со сдавленными стонами. Аято прикусывает нежную кожу, оставляя слабый след, и слышит тихий одобрительный стон. Такой тягучий, такой сладкий, что живот стягивает тугой пружиной. Восхитительна. Невероятна. Неуловима.       Его женщина, но только на такие редкие минуты, когда удается вырваться из бездны контрактов и законов. Они вместе, но они свободны. Они берут всё от каждой минуты, отдают всё, что могут, но - ничего не требуют.       Однажды, еще в самом начале их общения, Лиза произнесла фразу, которую Аято тогда не понял.       "Человек должен жить истиной, что любой дар имеет цену, и чем более дорогой дар преподносит человеку судьба, тем больше ему придётся отдать за него. Мы не знаем, господин Камисато, сколько будет стоить каждый миг, но я уже знаю, что я расплатиться не смогу, и придется это сделать Вам".       Он клятвенно заверил тогда собеседницу, что расплатиться у него хватит и времени, и сил, и денег. А сейчас Аято не уверен, что в состоянии оплатить долг этих месяцев, прожитых в Игре.       Аято проводит пальцами по строчкам. Бумага приятно шуршит, оставляет на пальцах ощущение шершавых страниц, что так часто листали ее пальцы.       Он доходит до конца. Читает каждую страницу, каждую запись.       Не забыть о встрече с г.К. пятого числа. Обещал привезти варенье из сакуры и данго к чаю. Куплю для него одуванчиковый мед и желе из слаймов. Мне говорили, что особенно вкусно, если добавить мяту.       г.К. прислал прекрасные простыни взамен тем, что случайно порвал в прошлый раз. Отложу их в комод до его следующего приезда. Отправила ему в ответ коробочку с наручниками и плеткой. Хотелось бы мне видеть выражение его лица, когда он откроет подарок. Плохой мальчик. Очень-очень плохой мальчик.       Спросить у Джинн об отпуске летом. Обещала г.К. свозить его в Сумеру на праздник дня рождения младшей Властительницы Кусанали. Если я для него станцую, он опять так смешно будет сжимать пальцы на подлокотниках. Пожар в его глазах лучше любых лекарств. Даже дышать становится легче. Ненадолго. Не забыть.       Не забыть.       Не забыть.       Не забыть. Не забыть. Не забыть.       Аято прикрывает глаза, когда доходит до последней страницы, где почерк неуловимо поменялся. Переносицу жжет, как жжет и уголки глаз. Такое забытое чувство. В горле снова набухает ком, мешая делать вдох.       Уверенная линия пурпурных чернил дрожит, становится тоньше и слабее. Острые и размашистые буквы сменяются округлыми и неловкими. Пальцы не могут долго удерживать перо, надрывный кашель мешает делать вдох.       "Помни меня, Аято. Я написала тебе письмо, храни его в шкатулке с..."       

Запись обрывается.