Операция на сердце

Синие глаза. Серебристые волосы. Жёлтое платье. Аптекарь невольно побледнел, но улыбнулся своей усталой улыбкой и поприветствовал посетительницу. Она робко улыбнулась в ответ и протянула ему бумажку с рецептом. Аптекарь не прекратил улыбаться, но стал ещё грустнее. Ей, наверное, и тридцати нет. А уже столько лекарств. — Для себя покупаете? — уточнил он, роясь на полках. Надеялся, что она помотает головой, но девушка с синими глазами кивнула. — Меня скоро направят на операцию, — доверительно сообщила девушка бодрящимся голосом, глядя, как аптекарь пробивает ей лекарства и протягивая полис, который давал ей право на небольшую скидку. — А пока что вот. — Волнуетесь? — Ещё бы. — На открытом сердце? — Да. — Не переживайте. У нас в стране отлично лечат… сердца, — улыбнулся аптекарь. — Всё будет хорошо. Девушка тоже улыбнулась, но как-то неуверенно. — Честное слово, — засмеялся аптекарь. — Меня самого когда-то прооперировали. И вылечили. Так, несколько шрамов осталось. А мы с вами, кстати, в один день родились, знаете? Значит, и у вас всё хорошо будет. — Как вы узнали?.. — Да на полисе же написано. — Ой, точно! — С днём рождения. Не болейте. — И… и вам того же! — Спасибо. Когда девушка ушла, он бросил коробочку крустумминориума, который ей прописали, себе в сумку, а его более дорогой и качественный аналог, который положил ей в пакет на самом деле, пробил и оплатил из своего кошелька, чтобы свести баланс и не получить по голове от начальства. Тем вечером Рассел впервые за много лет пошёл в церковь и застал самый конец вечерней службы, когда уже пели гимны. Не то чтобы ему было нужно поговорить с богом. Не то чтобы он вообще верил в бога. Но в этой церкви, отремонтированной после давнего пожара, именно сегодня ему очень захотелось побывать. Пристроившись в самом конце зала, он сложил руки в молитве. В молитве о том, чтобы у ненастоящей Гардении, несмотря на такую дурную дату рождения, всё правда сложилось хорошо. Чтобы операция прошла успешно, и чтобы в следующий раз она обратилась ко врачам только в глубокой старости, когда ей будут нужны очки. Это было нечестно, что он так переживал только о ней, а о других посетителях аптеки, которых сегодня было немало, даже и не думал. Сердце Рассела, то самое, на котором осталось всего «несколько шрамов», разрывалось от осознания того, насколько ему на самом деле далеко до полного исцеления. Но он же так старался. И всё же ничего не мог поделать ни с собой, ни со своим эгоизмом. Он старался помогать людям, но душа его никак не могла отрешиться от желания, чтобы он забыл, забыл своих призраков. Ты виноват. Ты грешен. Ты до сих пор не искупил свою вину. И не искупишь никогда. Но всё же, когда открыл глаза, ему на миг пригрезились в зале все те, кого он убил, и они ему улыбались. Гардения немного хмурилась, но это, кажется, потому, что ей обидно, что он о них так пренебрежительно отозвался. Шрамы, ха-ха. Шрамы, которые не заживут. Горло сдавило от чувства вины. И тогда Гардения — настоящая Гардения, та, из его снов — подошла к нему и сказала: — И всё же живи. И добавила, хотя и знала, что Рассел всё ещё слишком себя ненавидит, чтобы услышать её: — Ты молодец. Мы тебя любим.