Кризис

Когда после битвы с Макото Шишио Сано и Аоши принесли Кеншина, Каору думала, что хуже уже быть не может, и теперь врач поможет ему, и он постепенно придёт в себя. Но хуже стало. Кровотечение с горем пополам остановили, но температура... Кеншин лежал в лихорадке, и не всегда даже понятно было, проснулся он или же спит с открытыми глазами. Онивабансю отправили новость в Токио. Мэгуми была уже в пути. До её приезда оставалось только в меру сил ухаживать за больным и молиться, чтобы его состояние не усугубилось, сиречь — чтобы не умер, потому что теперь уж точно хуже было некуда. И Каору проводила возле него бессонные ночи, вытирала пот и кровь, меняла повязки, выносила судно. Но он её не слышал и не видел, только хрипел и стонал в полусне-полузабытьи. Химура стоял посреди выжженного поля. Не один: мимо то и дело проходили какие-то люди, скорее даже тени — он не видел их толком. То ли смеркалось, то ли стемнело уже давно, только горизонт — или как можно было назвать заволочённый дымом край неба — был весь алый, неестественно алый, залитый заревом не то от закатного солнца, не то от пожара. Он стоял неподвижно. В одной руке сжимал какие-то ворсистые верёвки, а в другой — рукоять меча. Знал, что это был тот, прежний, смертоносный его меч. С него капала кровь. Химура чувствовал, как она навязла липкими пятнами на его кисти. Переведя взгляд на левую руку, он без особого удивления обнаружил, что там никакие не верёвки, а пряди тёмных спутанных волос. Он стоял неподвижно и задыхался, и дым ел ему глаза. Земля была вся чёрная, как один большой жирный уголь. Если бы он сделал хоть шаг, она бы захрустела под ногами. Это продолжалось всего несколько мгновений. В общем-то, он только и успел, что перевести взгляд с одной руки на другую. И всё же ощущались они как самая настоящая вечность. Не меньше года, ему казалось, он стоит, не шевелясь, посреди выжженного поля. Превозмогая ломоту в костях, он приподнял левую руку на уровень глаз, чтобы попытаться понять, что он держит за странный волосяной мешок. И вздрогнул. Взор наткнулся на приплюснутый нос и два бельма. Но, глядя в их мутную поверхность, Химура чувствовал, что голова смотрит прямо на него. Так безразлично. От шеи протянулись вниз вязкие, густые буровато-красные нити, из-за трахеи выглядывал розоватый кусочек позвонка. Такое ощущение, что голову не отрезали, а оторвали от тела. Химура невольно прикоснулся к собственной шее. Голова вдруг ухмыльнулась, обнажая кривоватые мелкие зубы. На уголке губ проступило немного гноя, и она заговорила, свистя и булькая, как будто в горле ещё осталась жидкая кровь: — Здравссствуй, Баттоссссай! — Я... Скажите, где я? Кто вы? — Ты меня не уззнаёшшшшь? — захихикала голова. — Всспомни, тринадцсссать лет тому наззад! Ты не помнишшшшь меня? Химура в ужасе смотрел на голову, беспомощно пытаясь разглядеть в оплывшем лице знакомые черты. Голова смеялась всё громче, уже хохотала так, что вовсю раскачивалась на волосах, прыгала, точно яблоко на тонкой ветке во время бури. — Простите, — еле слышным шёпотом выдавил из себя Химура. — Ты убил меня! Убил меня! На это ему нечего было ответить, и он только беспомощно сжал голову в руках. Зажал ей уши, будто сам от этого перестал бы слышать. Холодные. Под его ладонями они смялись, как если бы были из теста. Дым мешал дышать, перерезал ему голос ещё до того, как он мог хоть что-то сказать. — А тсссеперь умер ссссам! Ха-ха-ха-ха-ха!!! — надрывалась голова. — Нет!.. — Да-а-а! Какая сссславная гибель! — Нет, я выжил... Я остался в живых. Я помню, я не хотел умирать... — А сссстоило бы! — Нет. У меня не было причин выбирать смерть. — Почщщщему ты так счщщитаешшшшь? — прошипела, осклабясь, голова и заклацала зубами. — Чшшшто тсссебя держжит? А? А? — Какой дурацкий вопрос! — вдруг раздался женский голос у него из-за спины. Госпожа Каору?.. Химура Кеншин обернулся и увидел, как к ним медленно приближается женский силуэт. Но... это точно госпожа Каору? Она была одета в светлое кимоно и широкий пояс. Кажется, алый... Только ли пояс? Она подошла уже достаточно близко, но он всё ещё не был уверен... Нет, теперь он был почти уверен, что это не она. А женщина продолжала говорить ласковым голосом: — Конечно, его ничто не держит. Правда, мой дорогой? Нет, не только пояс. Над ним алым провалом зияла страшная рана, из-за краёв которой было видно всё ещё подрагивающее сердце. Но черты женщины расплывались, он никак не мог понять, кто она. — Томоэ?.. — тихо спросил он. Женщина лукаво посмотрела на него тёмными глазами и улыбнулась, ничего не ответив. — Томоэ, я жив... Прости меня, но я ещё жив! — Нет, мой любезный, нет, — засмеялась его жена. В руках она держала широкое белое полотенце, до странного белое в этих сумерках. Сердце у Химуры гулко колотилось, а сердце женщины вторило ему в такт, выталкивая на белое кимоно небольшие сгустки чёрной крови. Он невольно отступил, рефлекторно прижимая к себе мягкую, почти бесформенную голову... и тут же снова вытягивая её на руках, но не решаясь положить на землю. — Господин Шишио убил тебя, отправил мне навстречу, чтобы мне не скучно было на дороге в ад. И я встречу тебя достойно, мой дорогой, как положено. Она забрала у него хохочущую, рыдающую от смеха голову, отвела куда-то в сторону, вроде как подвесила на ветку. Химура не мог пошевелиться, только пытался оправдаться: — Нет, нет... Я понимаю ваше негодование и недоумение. Но всё же... — Всё же? — засмеялась женщина, танцующей походкой подходя к нему вплотную, обвивая руками в широких рукавах, оставляя у него на груди алый след. — Я жив! — воскликнул Химура. — Ты мёртв! Глядя своими чёрными глазами ему прямо в душу, она легко, почти нежно коснулась своими губами — его, оставляя их чуть влажными и прохладными в этом горячем воздухе. Рассмеялась зло, запела погребальную песнь, отстранилась, держа его за ладонь, позволяя его рукаву сползти до локтя. — Ссссмириссссь, — хихикнула с дерева голова. — Мы тсссебя подготовим. Омоем, переодззенем... Женщина провела полотенцем, будто горящей головнёй, и вслед за ним лоскутом сползла кожа, обнажая багровые мышцы, переплетённые до странного объёмными и мягкими на вид сосудами, белыми нервами. Кеншин попытался отдёрнуть руку — увидел, как проступили ярче желтоватые сухожилия, но женщина держала крепко, и он скорее оторвал бы себе пальцы, чем заставил её отпустить. Голове это зрелище явно нравилось, она хохотала на три голоса, и из её рта сыпались монеты, а женщина, не слушая его возражений, продолжала петь и омывать его руку, поднимаясь от запястья всё выше... И Химура опустил плечи, закрыл слезящиеся глаза и глубоко вздохнул, принимая всё происходящее как заслуженную кару. Стараясь принять. Он пытался вспомнить свои смиренные молитвы, размышления при жизни — и не мог. Его долг перед этими людьми — покорно уйти, не цепляться за то, что минуло. Но он точно помнил, что у него была причина не умирать. Причина, которая заставила его подняться на ноги во время боя с Шишио. Неужели то было сном? Какой жестокий это был тогда... сон... Голубое небо, тоже заволочённое дымом. Поле его последней битвы. Иссохшие безжизненные листья. И запах железа повсюду. И всё же... Но открыв глаза, он увидел, как по выжженному до хруста полю к ним приближается госпожа Каору — настоящая, теперь в том, что это она, не могло быть никаких сомнений. И на её руках тоже белая ткань. Она абсолютно безмолвна, смиренно сложила руки, но смотрит вперёд — смело и твёрдо. Не произнося ни слова, она отстранила женщину от Химуры. Та ухмыльнулась и спросила насмешливо: — Кто ты и какое право имеешь мешать нам? Но и на это ничего не ответила госпожа Каору и просто провела влажной тканью по губам своей собеседницы. Та умолкла, и взгляд её потух, и она растворилась в дыму. Девушка же заботливо взяла голову с ветвей... Кровь из обрубка шеи ручейками потекла по её пальцам, но Химура по-прежнему не мог двинуться и только смотрел, не в силах попытаться её остановить. Голова визжала, но девушка любовно отёрла побелевшие глаза от гноя, омыла кожу от гари и крови, и постепенно голова затихла, и обмякшие черты наполнились покоем. Госпожа Каору завернула её в белую ткань, и голова исчезла. Тогда дышать стало легче. По-прежнему душно, но дым ушёл. И Кеншин уже мог бы пошевелиться, но не успел: госпожа Каору сама подошла к нему, присела рядом, взяла его ладони в свои... На них всё ещё оставалась липкая кровь, и Кеншин был бы готов смыть её своими слезами. Чем угодно. На сильных, но всё же очень тонких руках госпожи Каору никогда не должно быть крови. Но теперь она проводила влажной прохладной тканью по его собственным рукам, и кожа становилась такой... чистой... Он слабым движением попробовал перехватить хотя бы краешек полотенца. Пальцы не слушались. — Кеншин, — вздохнула госпожа Каору, глотая всхлип и снова обмакивая ткань в лоханку. И тут их взгляды столкнулись, и Кеншин тихо сказал: — Позвольте мне омыть Ваши руки... Её глаза округлились, она, кажется, чуть не вскрикнула. И пролепетала: — Ты очнулся! Странным образом кровь с её рук исчезла сама. Он умиротворённо улыбнулся — по крайней мере, попытался — и закрыл глаза. А когда открыл, они были в комнате. Неровно дрожал свет, а снаружи лил дождь. — Где мы? — Мы в Киото, Кеншин! В Широбеко. От Аойи почти ничего не осталось, но нам позволили остаться в Широбеко... — Киото? Вы... в Киото, госпожа Каору? — Да! — И верно... Я... жив. Она засмеялась, и из её глаз всё-таки полились слёзы. Кеншин попытался сесть, но она тут же прижала его плечи обратно к матрасу: — Даже не вздумай. Лежи. Ты очень ранен. У тебя всё ещё жар. Тепло её рук на плечах. Больно, но так, что он только почувствовал себя живым. Это жизнь коснулась его, не смерть. Каору постепенно отпустила его, продолжая говорить: — Мы все целы, Кеншин. Но Яхико мне ни за что не простит, если я расскажу всё сама. Я сейчас позову его, всех позову. Только надо перевязать тебе руку. Он еле заметно кивнул, вдыхая душный запах дождя. Смотрел на госпожу Каору. И другой рукой, на которой уже белели чистые свежие повязки, всё же стёр с её щеки слёзы. Этой странной прихоти больного она сопротивляться не стала. Только счастливо и тихо засмеялась.