Он хотел ее

Он хотел ее. Каждую минуту, каждый день. Желал, жаждал, мечтал о ней. Он никогда не опускался до того, чтобы трахать других, представляя на их месте ее. Он просто трахал других с неизбежным привкусом разочарования. Когда вампир хочет человека, это игра в одни ворота. Да, он не читал мысли, но он слышал каждый сбой ее сердца рядом с ним, каждый лишний вздох или каждый подавленный вздох. Он чувствовал, как от нее полыхает жаром, когда он близко, как кровь начинает ускорять свой ток в ее венах. Читать эмоции людей просто, ведь вампир может замедлять или ускорять восприятие времени. У тебя есть время, чтобы рассмотреть каждую веснушку, каждую морщинку, каждую шелушинку на ее лице. Проследить как трепещут ресницы, как раздуваются крылья носа, как плавно размыкаются губы в попытке втянуть больше кислорода. Он знал, что она тоже его хочет. И он хотел ее в ответ. Хотел ее инстинктивно, как по велению чего-то более сильного, чем он сам, как под внушением, как скованный. Он и был скован. Остатками своей человечности. Остатками ее человечности. Он хотел ее человеком, мягким, хрупким, ломким. Хотел, чтобы каждый мускул в его теле дрожал от сдерживаемой силы. Хотел укладывать ее на кровать, а не швырять изо всех сил. Хотел сжимать запястья, а не ломать их. Хотел вслушиваться в самые тихие стоны, тщательно от него скрываемые. Хотел, даже когда она была с другим. Был ли он аморален? О, да. Слушать, как женщина твоей мечты стонет под твоим братом, довольно непривлекательное занятие. Но он слушал иногда. Иногда замирал за дверью их спальни, зная, что брат его чувствует. Но было в этом и что-то необъяснимое. Каждый раз, когда он оказывался за дверью, ее сердце давало сбой, хотя она не могла о нем знать. Стефан был жадным, она просто не знала этого. Стефан был не менее аморален, чем он сам. Стефан терялся в своей мертвой сущности, когда нечеловеческим движением подхватывал ее под бедра, удерживая на весу без единого усилия. Деймон же хотел, чтобы она сама держалась за его шею. Хотел, чтобы она цеплялась за его волосы, за его губы, за его скулы. Удерживала его бедрами, руками, глазами. Темными и порочными, как его любимый бурбон, пусть даже сравнивать оттенки радужки с напитками считалось большой пошлостью еще в прошлом веке. Их редко оставляли наедине. Как будто весь мир толкал ее к Стефану, крича: «Это ОН, твой истинный, твоя половинка!». Она же рвалась в путах этого мира, рвалась к нему, к Деймону. Сама не зная зачем и почему, но рвалась. Пугалась, пряталась, сомневалась и снова рвалась. А он не мог даже руку протянуть ей навстречу. Не имел права. Поездка за ее младшим братом была пресной. Стефан снова пытался быть плохим, но ему никогда не нужно было пытаться. Он лучше справлялся с этой ролью просто существуя. Ему нужно было стараться быть хорошим, и о Боже мой, как же он старался. Деймон не знал, а смог бы он сам так стараться. Впрочем, он не собирался начинать. В мотеле он не стал брать отдельный номер. Зачем, если всю ночь он проведет без сна, охраняя ее и ее брата. Вампиры могли годами обходиться без минимальных удобств, но принять душ все равно хотелось. Она уже спала, кроткая, как ангел, которым не являлась. Она была лишь взбалмошной несчастной девчонкой, которую он почему-то любил. Она была властной, вредной, очень себе на уме. Она тоже старалась быть хорошей, иногда у нее даже получалось. Вот только он хотел ее, несмотря на то, что вокруг нее все умирали. Это было не важно. Она могла просто спать в постели, укрытая плотным взбитым одеялом, в очередной из своих открытых но совершенно неэротичных ночнушек. Посапывать чуть заложенным носом, подпирать щеку узкой ладонью, а он все равно скользил по ней взглядом, словно она была красивейшей статуей. Ему было очень много лет. И даже если не брать в расчет время, которое он прожил живым мертвецом, он все-таки был мужчиной, который влюбился в школьницу, подростка, едва переставшую быть ребенком. Это Стефан оставался вечным подростком, Деймон умер мужчиной, и это нервировало его сильнее, чем многое другое. Да, он формально не делал ничего противозаконного, и все же, она была восемнадцатилетней девочкой. А он мужчиной, который почему-то спустя сто с лишним лет оказался втянут в подростковую драму. Ему нужен был партнер, опора, друг в конце концов. А досталась девочка, которой хотелось наряжаться в красивые платья и танцевать на балах. Вот только вместо этого она должна была одного за другим хоронить близких людей, воспитывать и защищать брата, кормить их обоих, учиться в школе в конце концов. Его мир уже давно был другим. Он мог путешествовать, работать, учиться чему-то более интересному, чем алгебра. Он мог просто прожигать эту жизнь, не оглядываясь на быстро умирающих людей. Вместо этого, он сидел в задрипанном мотеле с бутылкой дешевого бурбона, охраняя ее и ее брата от многочисленных опасностей, которые ждали их там, на кромке теней. Там, где он привык жить и привык жить с удовольствием. Он сразу почувствовал, что она проснулась. Он ощущал ее взгляд, как две горящих точки. Она неосязаемо огладила его обнаженную спину, его руки, спустилась ниже и тут же отвела взгляд. Смешная. Он надел рубашку, но не стал застегивать ее. С возрастом перестаешь стесняться своего и чужого тела. А может он просто компенсировал свою юность и строгие нравы того времени. Но ему нравилось, как она смотрит, нравилось, как она стесняется. Хотя уже видела обнаженных мужчин. Мужчину. Не то чтобы он хотел быть ее первым. Просто хищническое, глупое, банальное чувство собственности рычало в нем, стоило подумать о том, что она уже знает, каково это, получать удовольствие в чужих объятиях. Он сел, налив несколько глотков в пластиковый стакан. С годами начинаешь ценить качество жизни. Покупать удобную одежду из качественных тканей, пить приличный алкоголь из дорогой посуды, спать на ортопедических матрацах, носить кожаную обувь, питаться свежей едой, даже если речь о чьей-то крови. Когда ты долго живешь на этом свете, учишься демонстрировать себя с лучших сторон. Сесть так, чтобы свет от фонаря красиво подсветил тело, выглядеть расслабленным, напрягая при этом мышцы, делая их более рельефными. Держать на лице маску задумчивую и одухотворенную. Все это делаешь почти не задумываясь. Вот только все это совершенно не важно. Она все равно не была его, а он хотел ее. Даже охотник не всегда хочет выжидать. Он посмотрел на нее в упор, ловя темный обжигающий взгляд. Она потупила взор, лениво притворяясь спящей. Даже не рассчитывая, что он поверит. Она тоже была охотником. Охотницей. Юной, неумелой, но охотницей. Он грустно усмехнулся краешком губ. Все это он уже видел, уже прожил и эту юность и эти взгляды. Ничего из этого не было новым. Он даже любил другую женщину с такой же внешностью, таким же телом. Елена и Кэтрин и правда были одинаковы. У них были одинаковые родинки, одинаковые глаза, одинаковые шрамы под правой коленкой. Природа не скупилась, создавая двойника. Вот только Деймон все равно не видел в Елене лишь двойника своей первой любви. Своей первой одержимости. Они были разные, за неимением лучшего слова. При всех их схожестях, коих было немало, они все равно были разными. Неуловимо, но значительно. Интуитивно, глубинно, фундаментально они были разные. И за эту разницу Деймон любил Елену еще сильнее. Даже сейчас, когда она устала притворяться спящей всего через несколько секунд и открыла глаза. Это был взгляд томительный, зовущий. Он притягивал его, как канатом, манил, призывал. Деймон не первый год жил на свете, а это была не первая женщина, которая его хотела. И все-таки было во всем этом что-то новое, что-то неизведанное. Она. Она была неизведанной. Она была новой, еще не открытой вселенной, куда ему мучительно хотелось попасть. Женщину нельзя заставлять ждать. Ожидание – это оскорбление. Он точно не хотел ее оскорблять. Иногда ему казалось, что Стефан не умеет самого главного. Не умеет дать ей почувствовать себя идеальной. Не умеет погрузить ее в эйфорию от собственной самости. Не умеет купать ее в восхищении. А она этого заслуживала. Быть единственной. Даже в сравнении с концами света, древними вампиршами и бывшими аристократками. Он нарочито медленно прошел по комнате к ее кровати. Все сверхъестественное существо жаждало ускориться и очутиться рядом с ней сейчас, в это самое мгновение. Но он шел, сохраняя человечность, давая ей привыкнуть в мысли, что он будет рядом с ней. Кровать прогнулась под ним. Он ложился поверх ее одеяла неуверенно, не зная, передумает ли она в этот раз, оттолкнет или притянет. Она заговорила о Роуз. Это было так в ее стиле, обсуждать других партнёров, будучи так близко к нему. Он устало повернул голову к потолку. Возможно, он тоже не умел купать ее в восхищении. Но она и не была его женщиной. Его жизнь все еще ее не касалась. А он и правда не хотел оправдывать чужие ожидания. Он даже не хотел оправдывать ее ожидания. Положа руку на мертвое сердце, он и не знал ее ожиданий. Мог ли он, как Стефан, сопровождать ее на школьные танцы? Мог ли он держать ее за руку, отвечать на дурацкие и сложные вопросы. Мог ли он заботиться о ее дурных родственниках, подругах, учителях и прочей человеческой массе? Наверное мог. В конце концов, Стефана она умоляла танцевать с ней, а Деймон уже любил танцевать с ней. Это было волнующе, это было интимно. Деймон всегда любил танцевать. Деймон любил жизнь, как праздник, потому что она и была праздником, даже учитывая все сложности. Деймон хотел перестать быть на этом празднике одиноким. Он был всего в десятке сантиметров от ее губ. Он не тянулся к ней и не пытался ее поцеловать, но этот неслучившийся поцелуй обжег ему губы. От нее рвануло жаром, как от открытого огня. Она тяжело задышала, даже не пытаясь скрыть это. Знали ли она, что это нужно скрывать? Понимала ли, что он подмечает каждый звук, каждое движение. Ее грудь тяжело вздымалась, кружевная ткань шуршала о кожу. Он двинул пальцами, подкладывая свою руку под ее ладонь. Он аккуратно прихватил кончики ее пальцев, которые вздрогнули в его руке. Он мог бы лежать так вечность. Просто слушая ее загнанное дыхание, чувствуя, как ее рука увлажняется от пота в его руке. Ощущая, как дергаются чувствительные подушечки, натыкающиеся на его ладонь. Да, он мог бы лежать так вечность. Но она вскочила с кровати раньше. Она прихватила со стула кардиган и скрылась за дверью быстрее, чем он смог это осознать. Он вышел за ней на воздух, прикрывая чертову дверь так тихо, как только мог. Она стояла к нему спиной у автомата с напитками, но даже спиной чувствовала его рядом. Ее тихое и отчаянное «Не надо!» вызвало у него лишь один вопрос «Почему нет?». И этот вопрос был верным. Именно тем, который был нужен. У них обоих не было на него ответа. Но она развернулась, выдохнула, как перед прыжком в воду и прыгнула в эту воду. Оказалось, что есть огромная разница между тем, когда целуешь ты и когда целуют тебя. Она целовала его упоительно прекрасно. Это был поцелуй с привкусом отчаяния, как и все, что было связано с ней имело привкус отчаяния, но он был восхитителен. Ее губы полные и мягкие идеально двигались, идеально изгибались, были идеальны на вкус. Ее пальцы идеально запутались в его волосах, а его руки идеально легли на ее идеальную талию. Все это отдавало подростковым преувеличением, но это и правда был лучший поцелуй в его жизни. Да были более искусные, более развязанные, были такие от которых дымилось в паху. Но этот был просто идеален, потому что она целовала его, и она хотела его целовать. Он оттеснил ее к перилам и колонне, чтобы дать ей хотя бы одну точку опоры кроме дрожащих ног. А она дрожала в его руках, как осенний лист на сильном ветру. Он забросил ее руки себе на шею, так как давно хотел, она с готовностью обняла его и притянула еще ближе. Ему приходилось сильно сутулиться, чтобы целовать ее, не заставляя приподниматься на носочки. Она с готовностью отвечала на поцелуи, но стоило ему оторваться от ее губ и перейти на шею, как он словил смешанные сигналы. С одной стороны от нее снова полыхнуло живым огнем, с другой она слегка закаменела в его руках. Он бы принял это за страх перед возможным укусом, но она не расслабилась и когда он убрал губы от шеи, переместив их на грудь. Благослови Господи эти открытые не эротичные ночнушки. Ее кожа была нежной и упоительно пахла. Он не пересекал границ никому не нужных приличий, она зажалась, словно он был первым, кто перевел поцелуй в более интимную область. Он вернулся к ее губам, и она тут же расслабилась, снова обняв ладонями его лицо. Он впитывал каждую секунду, каждый миг. Они посмотрели друг на друга, внимательно и цепко. Он запоминал каждую мелочь. Ее покрасневшие щеки, чуть распухшие губы. Глаза с поволокой, хриплое дыхание, пробивающееся сквозь приоткрытый рот. Он знал, отлично знал, что просто не будет. Что этот поцелуй не даст ему то, чего он так хочет. Но он наслаждался заранее, взахлеб насыщался ею, чтобы потом хранить эти мгновения в памяти. Она снова потянулась к его губам, опять сама, словно тоже знала, что этот поцелуй ни к чему их не приведет, а только лишь больше запутает. И все-таки этот короткий взгляд установил границы и очертил круг дозволенного. Деймона даже не смущало, что они будут, как подростки, целоваться без какого-либо продолжения. Впрочем, Елена и была подростком. Он прижал ее к стене грудью, стараясь не касаться ее бедер своими. Они оба распалялись, разогревались, разжигали друг друга. Он чувствовал, как постепенно контроль ускользает от него. Как в голове остается единственная мысль, единственное желание. О, как же он ее хотел. Во всем многообразии этого слова. Он хотел ее себе, он хотел ее полностью, он хотел ее такую, он хотел ее как угодно, он хотел ее. А она хотела его. Он чувствовал и аромат ее возбуждения, и жар ее тела, и заостряющиеся соски сквозь тонкую ткань. По его обнаженной груди скользили ее кружева, его руки путешествовали по ее телу. Кончиками пальцев он исследовал ее бедра, ее бока, ее поясницу и то что ниже. Он двигался быстро и суматошно, но для него самого время тянулось медленно, давая рассмотреть каждую деталь, прочувствовать каждый нюанс. Их рты издавали все более и более откровенные звуки, и он взрывался внутри себя с каждым таким звуком. Он пил ее и захлебывался ею. Он хотел пить ее кровь, и чтобы она пила его кровь. Он хотел провести так вечность, сделать ее вампиром. Он хотел ее вампиром. Он хотел ее человеком. Он хотел сделать с ней самые грязные и самые непристойные вещи, и он хотел, чтобы она сделала все самое интимное с ним. Он разгонял свои мысли до космической скорости и замедлял их, чтобы насладиться моментом. Ее дыханием, ее теплом, ее влажностью, ее жаром. Он хотел насладиться ею, ими. Ими двумя, вместе. Он хотел никогда не останавливаться и все так же гладить ее округлости, срываться в пропасть ее глаз, умирать от желания сделать ее своей. Он не отстранился, когда их прервал ее брат. В конце концов, он не был мальчишкой, которого застукали родители. Он был мужчиной, который целовал любимую женщину. И не собирался выпускать ее из своих рук так долго, как только было возможно. Их время утекло, как песок сквозь пальцы. Растворилось в общем потоке, снова выбросив их в реальность. Но теперь у него были воспоминания о том, как она целуется, как она загнанно дышит, когда возбуждена, как она пахнет и как ее аромат накатывает оглушающими волнами. Теперь он знал, какими требовательными могут быть ее руки, и какими неприличными становятся ее губы после долгих поцелуев. Он знал, как важно ей быть близко к нему, ведь она выворачивалась из его хватки, пытаясь прижаться как можно крепче. Да, теперь он мог об этом только вспоминать. Но в то же время он знал, что со Стефаном она никогда не была такой отчаянной, такой откровенной, такой распахнутой. Такой она могла быть только с ним. Он отпустил ее, зная, что отпускает лишь на время. Что такое время для почти бессмертного создания? Теперь он знал, что она к нему придет. Рано или поздно придет. Не сможет сопротивляться самой себе. И это было важно. Он хотел ее. Он ее любил.