Гримуар Баал

      Иштар смотрела на Северина так, что у него кончился воздух в лёгких и терпение — в венах. Тело начало казаться неправильным, чужим, будто его разум и мысли запихнули в иную оболочку и заставили так жить.       Северин всё время жил со страхом, что однажды иллюзия, когда-то созданная его матерью, развеется, и теперь, когда это случилось, страх пожирал его нервные окончания и перекручивал внутренности.       Иштар смотрела на Северина так, что он поверил: страх — его обычное состояние, константа, на которой держится весь мир. Перестанет бояться — и всё рухнет.       Лишь когда в небе загрохотали фейерверки, окрасив озёрную гладь, причал и деревья с кустами в разноцветные всполохи, Иштар моргнула. Она протянула левую руку к его лицу, коснулась скулы и подобралась к уголку глаза, словно хотела физически ощутить другой цвет радужки и убедиться, что собственные глаза её не обманывают. Северин же, изголодавшийся по ласке, прильнул к её ладони и поджал губы, из последних сил удерживая рыдания внутри.       — Это… — выдавила Иштар и затихла ещё на несколько минут, неспособная подобрать подходящие слова. Фейерверки продолжали грохотать в унисон трещинам, раскалывающим сердце Северина, и прозвучало не меньше пяти оглушительных хлопков, прежде чем она спросила: — Как это возможно?       Северин обещал не рассказывать, — никогда, ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти, — но он устал запирать все тайны на замок и каждый вечер подолгу смотреться в зеркало, пытаясь понять, почему он такой.       Мать особо не рассказывала, зато взяла с него две клятвы: никогда не раскрывать этой тайны другим и не доверять чародеям. Северин, вот уже столько месяцев бессовестно нарушавший вторую клятву, надеялся соблюсти хотя бы первую, но не смог. Подумаешь, двадцать лет: он ощущал себя ребёнком, выброшенным в жестокий взрослый мир, где каждый день приходилось бороться просто за то, чтобы открыть утром глаза и встать с кровати.       Но, может, если он расскажет, ему больше не придётся вести эту борьбу и можно будет наконец сдаться. Закрыть глаза и понять, что он сделал всё, что мог, и не чувствовать вины за то, что сделал.       — Я таким родился, — на грани шёпота произнёс Северин, боясь поднять взгляд на Иштар.       — Эгерием?       Северин молча поднял на неё взгляд. На то, чтобы ответить, духу не хватило.       — Шестеро… — поражённо выдохнула Иштар, царапнув ногтями ему по щеке. Скорее всего случайно, однако этого хватило, чтобы Северин встрепенулся и осознал весь ужас сказанных им слов.       Одно дело — переживать, что ещё в театре Иштар могла заметить, что его глаза изменили цвет. Когда на сцене что-то вспыхнуло, она смотрела на него так, будто видела что-то не то, но никак не могла понять, что именно. Северин, испугавшись, вытащил из кармана часы и в металлической круглой крышке увидел не серый, а золотой цвет, и сбежал в надежде, что сумеет взять себя в руки. Иллюзия матери рассеивалась лишь пару раз за всю его жизнь, и в последние месяцы он был вынужден сам восстанавливать её. Из-за недостатка знаний и отсутствия уверенности получалось плохо, оттого приходилось восстанавливать иллюзию чаще. В последний раз это было как раз после нападения: к счастью, Северин тогда остался один, никто ничего не узнал.       Но совершенно другое дело — признаться, что он родился таким. Да ещё кому! Иштар Кроцелл из Тель-Ра, приглашённую уж явно не для того, чтобы она только обучала его магии. Своим дружелюбием и порой навязчивыми вопросами Иштар всё добивалась своей цели, а Северин пытался отвести её как можно дальше от себя.       А тут взял — и сознался. Иштар могла просто подняться, прийти к королю и рассказать о том, что видела, и Северин не успел бы восстановить иллюзию, а язык бы не повернулся оклеветать Иштар. Единственное, что ему оставалось, так это умолять не выдавать его, ради этого он бы заплатил любую цену и растоптал бы собственную гордость.       «Твоя задача — сохранить себе жизнь, — говорила мать, когда он спрашивал, почему она вечно прячет его золотые глаза за серебром. — Будь готов сделать что угодно, чтобы выжить».       Северин будто бы со стороны наблюдал, как медленно опускается на колени. Если умолять Иштар — это всё, что он может, то он сделает это. Неважно, если их кто-то увидит или пойду слухи, что муронский принц встаёт на колени перед чародейкой из Тель-Ра. Сохранение жизни было гораздо важнее.       Он так же медленно поднял голову, но смотреть на Иштар снизу вверх не пришлось. Она опустилась рядом, подложив под себя ноги, зацепившись прекрасным перламутровым платьем за доски, немного пригладила его растрёпанные волосы, всё ещё вглядываясь в глаза.       — Об этом ещё кто-нибудь знает?       — Нет. Я… я не хотел, чтобы даже ты знала.       — Для этого есть какая-то особая причина?       Если бы только Северин знал: настоящая причина, почему он должен прятать золотой цвет глаз, исчезла в тот самый момент, когда его мать проткнули девятью мечами. Вполне вероятно, что она собиралась рассказать ему о мерах, которые они предпринимали, объяснить, для чего всего это, но элементарно не успела. Но почему же она никогда не говорила ему правды и с самого детства кормила лишь её частью — загадка, которую он вряд ли когда-либо разгадает. Он бился над ней в одиночку, из-за чего внутренние силы истощались всё сильнее, а желание открывать глаза по утрам таяло, как свеча. Северин малодушно надеялся, что однажды просто-напросто не проснётся и не будет томиться в собственном теле и страдать от неизвестности. Всё решится как-то само собой, без его вмешательства.       Люди, которые могли бы помочь ему, мать и капитан Нарц, известный всем как его отец, были мертвы.       Северин остался один.       — Моя мать была… осторожной, — так же тихо продолжил он, уже не удивляясь ни безжизненности в голосе, ни остаткам храбрости, наскребённых для того, чтобы вообще заговорить. — До паранойи осторожной. Я не знал, почему должен скрывать золотые глаза, и вряд ли уже узнаю. Мать всё время говорила, что из-за них я и погибну. Говорила, что…       Он запнулся, не зная, стоит ли выдавать те жалкие крошки правды, которыми его кормили девятнадцать лет. Иштар смотрела на него, ожидая продолжения, и Северин подумал, что было бы лучше, если бы она снова разрешила обнять себя, как в ночь нападения, когда он случайно поджёг куст в саду. Тепло живого человека рядом успокаивало, пусть даже это была Иштар, которой он, согласно второй клятве, не должен был доверять.       — Мать говорила, что я не должен доверять чародеям.        — Всем?       — Не знаю. Может, кому-то конкретному, может, всем… Я не успел спросить. Их было девять, и она уже не могла говорить.       — Девять — кого?       Воспоминания о той ночи были смазанными, возвращались в кошмарах частями, которые кто-то будто бы перетаскивал с одного места на другое, нарушая последовательность событий. Но чаще всего вместо слов, которые его мать прохрипела перед смертью, он слышал только булькающий звук крови и хруст ломаемых костей.       Тот же звук он слышал сегодня, когда советник Янамари вместе со своей дочерью Астрой преподнесли ему подарок, меч из острейшей стали в столь богато украшенных ножнах, что камнями с них можно было бы кормить огромный город в течение многих лет. Они дарили ему оружие, которым убили его мать. Астра щебетала о том, что с ним он будет самым сильным и храбрым человеком во всей стране, а Северин практически видел, как из рубинов на ножнах сочится густая кровь. Чтобы он выдавил хоть какую-то благодарность, Кейлия трижды пнула его ногу под столом.       — Их было девять, — повторил Северин, сжимая и разжимая одеревеневшие пальцы. Ему не было холодно, да и страх начал постепенно проходить. Просто он до такой степени устал, что сохранять себя в сидячем положение, а не растекаться бесформенной лужей, было крайне трудно.       — Кого? — прозвучал ласковый голос Иштар у него над ухом.       — Чего, — исправил Северин, подняв на неё взгляд. — Девять мечей, пронзивших мою мать у меня на глазах.       С губ Иштар сорвался очередной поражённый вздох, пальцы застыли совсем рядом с его пальцами.       — Я не знаю, кто это сделал, — продолжил Северин, низко опустив голову, чтобы она не видела, как слёзы капают гроздьями. — Не знаю, для чего. Я ничего не знаю, ничего не могу. Я устал. Не хочу открывать глаза. Не хочу существовать.       Умирать он тоже не хотел, лишь не существовать так, как существует сейчас. Хотел стать другим человеком, с серыми глазами и без магической книги, доставшейся ему с кровью и предсмертным вздохом матери. Но и сбегать, чтобы начать новую жизнь в другом месте, Северин тоже не хотел — тогда придётся подстроить свою смерть, чтобы сбить невидимых врагов со следа, и не факт, что этого будет достаточно. Зато факт, что Кейлия, Маркус и дядя Эйтор будут горевать.       — Почему я такой? — глотая слёзы, спросил Северин, зная, что Иштар не сможет найти ответа, и ненавидя себя за то, что взваливает это на её плечи. — Почему я такой?!       Он не понимал, как облечь в слова мысли, раскалывающие голову, и не захлебнуться в ненависти к себе. Хотел, чтобы кто-нибудь сказал ему, что делать, и направил, но мать всю жизнь учила его в одиночестве справляться с трудностями и при этом тщательно контролировала каждый его шаг, жест, взгляд. Северин слишком любил её, чтобы ненавидеть за отсутствие привитой самостоятельности, и в то же время хотел, чтобы именно она сказала, что делать. Мать всегда всё знала. Будучи осторожной до паранойи, у неё всегда было несколько планов.       И её изрубили, потому что кто-то узнал, что она направляется в столицу.       Кто-то пытался добраться до Северина, ведь он, как иногда говорила мать, особенный.       До него пытались добраться и здесь, но кто — он до сих пор не знал. Может, и не узнает. Может, ему нужно просто сдаться, позволить невидимому врагу убить его столь же жестоко, как убили его мать.       Может, всем станет легче, если Северин исчезнет.       Он безвольно оторвал голову от колен, к которым прижимался минут десять, не меньше, когда Иштар подцепила его подбородок двумя пальцами. Рядом с ним, утопающим в жалости и ненависти к себе, она была столь же прекрасной, как цветущие магнолии в королевском саду. Светлая, лёгкая, пахнущая цветами и мёдом, всегда готовая помочь. Она была совершенством, к которому Северину хотелось тянуться и тянуться.       — Почему ты мне рассказал?       Она сказала «ты», и Северин почти расплылся в глупой улыбке. Надо же, как удивительно: он, будучи пустым местом, бесформенным нечто, расплавленным страхом, был готов вновь собраться из-за простого «ты», сорвавшегося с её вишнёвых губ.       — Не знаю, — выдавил Северин, перед этим в течение полминуты открывая и закрывая рот, пытаясь отыскать подходящий ответ. — Я пытаюсь делать то же, что делал раньше, но не получается. Это не приносит ни удовольствия, ни облегчения. Не заглушает их криков в ту ночь… Я просто не помню, каково это, когда всё хорошо. Не знаю, что делать, и делаю что угодно, лишь бы ненадолго вырваться из этого состояния. Я… не знаю, — повторил он, потеряв смысл во всех словах, которые только что сказал. — Почему я такой?..       — Думаешь, ответ нужно дать прямо сейчас?       Вопрос Иштар был странным, неуместным, но задан таким тоном, будто только он и был единственной истиной.       — Сам сказал, что устал, поэтому ничего и не понимаешь.       Иштар придвинулась ближе, не обратив внимания на отчётливый треск ткани — платье порвалось в районе колен, оставив тонкую полоску. Северину стало жаль платье, такое чудесное, идеально подходящее Иштар, подчёркивающее её красоту, но сказать об этом он не посмел. Она нежно утёрла его слёзы и обняла, положив подбородок на плечо.       — Всему своё время. Если ты ничего не знаешь сейчас, если тебе кажется, что всё бессмысленно, это не означает, что так будет всегда. Наставник говорил мне, что в конце концов феникс обязательно возрождается из пепла. Знаешь, кто такой феникс?       — Какая-то птичка из легенды, — пробормотал Северин в плечо Иштар, крепко обнимая её в ответ.       — И чтобы эта птичка вновь стала великой, она сначала сгорает. С людьми так же. Доходя до своего предела, они сгорают. Но потом обязательно возрождаются, как феникс. Каждый — за разное время, но возрождается каждый.       Северин не особо в это верил, но из-за уверенности в голосе Иштар и её крепких, утешающих объятий хотел верить. В конце концов даже самая длинная ночь оканчивается рассветом. И если одну такую длинную ночь укутывает тьма, то другу разрезает вспышка яркого, ослепляющего света. Как фейерверк.       Как Иштар Кроцелл.       — Умоляю, не выдавай меня. Я сделаю что угодно, только не выдавай…       — Как же я могу нарушить договор?       Северин отодвинулся, принялся вытирать лицо рукавом камзола, лишь бы дать себе ещё несколько секунд, чтобы осознать услышанное.       — Мы же подписали договор, — напомнила Иштар тоном, который обычно применяют к недогадливым детям. — О деталях занятий и секретах, которые ты выдаёшь, не распространяться.       — Но это…       — Это — урок, — перебила Иштар, подарив ему заботливую улыбку. — Чтобы укрепить знания, обучение ни в коем случае нельзя прерывать.       Северин не верил своим ушам. Она легко могла сдать его королю и Верховному, получить кучу золота и уехать обратно в Тель-Ра, но отказалась, обратив его признание в очередное занятие, из-за которого оказалась связана условиями договора. То были лишь слова, которые легко разбить, точно звенья цепи, и тем не менее…       — Почему?       — Потому что на то воля бога-творца, желающего, чтобы мы помогали людям.       Северин всё ждал подвоха, но Иштар улыбалась всё так же открыто, сжимая его ладони в своих.       — Мы — цереры, несущие знания и защиту, — шёпотом добавила она, большим пальцем поглаживая запястье Северина. — И я буду делать это, покуда на то воля бога-творца. Буду давать знания и защиту до тех пор, пока не пойму, что больше ты в них не нуждаешься.       — Я не хочу быть обузой, — в ужасе пролепетал Северин, ведь это было единственным, что его растёкшееся сознание поняло из слов Иштар.       — Ты не обуза, а эгерий.       Северин промолчал. Она осторожно исправилась:       — Чародей?       Он снова промолчал.       — В общем, кем бы ты ни был, ты точно не обуза. Мы со всем разберёмся.       — Мы? — неверяще переспросил Северин.       — Мы, — терпеливо повторила Иштар. — В этом ведь суть наставничества: не бросать на произвол судьбы, а помогать при встрече с трудностями.       Он бы рассмеялся от того, сколь абсурдно это звучало — «трудности», будто он всего лишь не умел правильно держать вилку и тем самым позорил свою семью на званых ужинах. Но у Иштар вряд ли была цель оскорбить его, скорее показать, что вместе с ней огромные проблемы, из-за которых он хотел вырвать себе кости, станут всего лишь трудностями. Что она поможет.       — И чтобы доказать серьёзность моих намерений, я тебе кое-что дам. Это, вообще-то, подарок на день рождения, но ведь ты просил не смущать тебя при гостях.       — Я могу смутиться и сейчас.       Он действительно мог, потому что не понимал, как мог так разныться перед Иштар и до сих пор не осыпать её извинениями за то, что она стала свидетельницей столь постыдной сцены. Северин не хотел, чтобы из-за него она чувствовала неловкость или переступала через себя, чтобы помочь, и точно сказал бы об этом, если бы хватило решимости противопоставить что-то куда более жёсткое, чем сталь во взгляде Иштар, который она обратила на него.       Всё ещё смотря на Северина, она призвала Гримуар и расположила его на своих коленях таким образом, что металлический уголок корешка касался его пальцев. Северин с гулко бьющимся сердцем наблюдал, как Иштар, будто фокусница, погрузила ладонь внутрь страниц, расплывшихся водной гладью, и достала из них небольшую книжку в кожаном переплёте, на котором белыми тонкими линиями расцветали и будто бы качались на невидимом глади водяные лилии.       — Это тебе. — Она вложила книгу в руки Северина, постучала по корешку, из которого выпал небольшой продолговатый предмет, в котором он узнал перо. — Страницы тут особенные — никогда не закончатся, а увидеть написанное этим пером сможешь только ты. Может помочь на занятиях и вообще… Мысли, например, записывать. Или строчить гневные письма, которые ты никому не можешь отправить.       — Или любовные, — попытался пошутить Северин.       — Любовные можно отправить.       — Сомневаюсь, что мне ответят.       — Не попробуешь — не узнаешь.       Всё-таки смутившийся Северин кивнул, трепетно проводя пальцами по обложке маленькой книги.       — Спасибо. Пожалуй, напишу здесь о том, как сильно люблю малиновые тарталетки и как ненавижу ныть из-за всякой ерунды.       — Северин, — Иштар накрыла его ладонь своей, заставив положил книгу на ещё раскрытый Гримуар, — то, о чём ты говорил, не нытьё.       — Я знаю, но не могу думать иначе, — обречённо выдал он. — Будто делаю недостаточно.       — Ты делаешь достаточно и даже больше, просто не понимаешь этого. Тут нужна трезвая оценка, а ты столько выпил на пиру!       Северин натянуто рассмеялся, и с каждой секундой его смех становился всё более искренним.       — Не больше, чем ты.       — О, нет, если я не полезла плавать голой, значит, я вполне трезвая.       Северин рассмеялся ещё громче.       — Такое возможно?       — Конечно. Один раз Занкроу гонялся за мной минут двадцать, требуя, чтобы я вылезла на берег, а потом сам вытащил меня за шкирку. Чудо, что мы не утонули. Мы оба тогда изрядно выпили.       Почему-то раньше, когда в каком-то разговоре всплывало имя церера Фаберлана, Северин напрягался, но не в этот раз. Кончиками пальцев он сцепился с Иштар, и её голос, мелодичный и звонкий, наполнял тишину между ними, которая была отнюдь не неловкой.       — В таком случае может… выпьем? Немного. Вдвоём.       Сказав это, Северин затаил дыхание, надеясь, что если Иштар и отвергнет предложение, то не сразу, для приличия подумав хотя бы немного.       — А может, лучше просто посидим где-нибудь в тишине? Вдвоём.       — Ещё лучше, — вытаращив на неё глаза, восторженно ответил Северин.       — И я могу… Ну-у, остаться, если нужно. Чтобы утром ты смог открыть глаза и сказать мне «привет».       Ему бы следовало задуматься над тем, что будет, если об этом кто-нибудь узнает, какие слухи поползут и как сильно будет недоволен дядя. И если их увидят сейчас, направляющихся в Малахитовый павильон, то уже к утру весь дворец будет гудеть о том, что у принца Северина наконец появилась любовница.       — Ты не боишься, что поползут слухи?       — С чего бы? Пусть люди чешут языками, если уж мозгов не хватает для чего-то более полезного. Мы-то знаем правду, да? К тому же, я уже говорила, что соблазнять тебя не намерена.       — Жаль, — ответил Северин с улыбкой то же самое, что и в первый раз, когда выпалил это слово совершенно случайно.       Иштар поднялась, непринуждённо отряхнула платье, словно от грязи, которой не было, и не обратила внимания на рваную полосу. Северин поднялся следом, а под скрип досок причала раздалось её тихое:       — Жаль.       Он не стал заострять на этом внимание, лишь приподнял уголки губ в улыбке. Ещё недавно он хотел исчезнуть, размазанный по стенкам своего жалкого существа, а сейчас ощущал, как медленно собирается по кусочкам столь маленьким, что их пока и не видно.