Помнить тебя

      После рождения девочки Соня проспала несколько часов, а когда очнулась от своего сна-забытья, почувствовала страшную слабость. Она спросила про дочь и мужа. Позвали Долохова и поднесли девочку, которая лежала в колыбельке рядом с кроватью. Когда вошёл муж, Соня устало рассматривала их дочку. Очевидно было, что девочка родилась гораздо слабее брата, но, к счастью, всё-таки была жива, и тельце её было неповрежденным во время тяжёлого появления на свет.       – Дорогая, как ты? – спросил муж, усаживаясь рядом с Соней на постель.       – Совершенно без сил, – с прежним уставшим выражением отвечала Соня. – Такое чувство, что я и пальцем не могу пошевелить.       – Отдыхай сколько угодно, милая, – Долохов взял её слабую руку и поцеловал.       Соня попросила няню, которая была в комнате, снова положить девочку в колыбельку, легла поудобнее и посмотрела на мужа. Он с любовью и нежностью глядел на её прекрасное усталое лицо.       – Знаешь, а это ты вчера спас мне жизнь и жизнь нашей девочки, – внезапно проговорила она.       У Долохова мороз пробежал по коже при одной мысли, что она вчера могла умереть.       – Не говори глупостей, – сказал он ей. – Ты справилась сама.       – Нет, – покачала головой Соня. – Без тебя я бы не справилась. Я потеряла так много сил, а главное – боль была такая ужасная, что в какой-то момент я решила сдаться. Мне стало всё равно, что я умру и что погибнет наш ребёнок. Ничего не имело значения по сравнению с тем, что я избавлюсь от страшных мучений, если позволю себе умереть. И именно в этот момент ты схватил меня, начал кричать и умолять не сдаваться, и я почувствовала, как будто в меня вливается твоя сила. Это правда, у меня было именно такое ощущение. Тогда и у меня как будто сил прибавилось. Я снова начала бороться за себя и за ребёнка, и почувствовала, как он, точнее она, сдвинулась в моём теле и готова выйти на свет. Тогда всё и случилось.       У Долохова перехватило дыхание. А ему-то казалось, что всё это ему почудилось. Когда он тормошил жену и умолял её не сдаваться, у него тоже возникло ощущение, что из него какие-то токи перетекают в Соню. Эти токи были настолько мощными, что он почувствовал себя ослабевшим и истощенным после рождения дочери. Когда он убедился, что жена и ребёнок выжили и что с ними все будет в порядке со временем, он пошёл к себе в кабинет. Там он буквально свалился от слабости на диван и проспал несколько часов, как убитый, восстанавливая силы. Значит, Соня права, и это ему не почудилось. Взаимная любовь настолько крепко спаяла их тела и души, что между ними возникла почти мистическая связь.       – Может быть, ты и права, – тихо сказал он, выслушав слова Сони. – Я безумно люблю тебя и буду рядом всякий раз, когда тебе ещё потребуется моя сила. Только будь всегда со мной. Чудо моё, не оставляй меня! – и он прижал к своему лицу и крепко поцеловал её руки – сначала одну, потом другую.       – Никогда я тебя не оставлю, – ответила Соня, нежно гладя ладонью его по щеке. – Я пока слаба, но сердцем чувствую – всё в порядке, скоро я оправлюсь полностью.       – Слава Богу, я так рад, что всё обошлось, – улыбнулся Фёдор. – А теперь скажи, как мы назовем нашу дочку?       – Давай назовем её Аней, – ответила жена. – В честь твоей сестры. Пусть в этом мире появится ещё одна Аня Долохова.       Муж согласно кивнул:       – Ещё одна Аня Долохова – это неплохо. Спасибо тебе за дочь, моя милая.       Он наклонился к жене и нежно поцеловал её.       Прошло несколько дней. Соня потихоньку оправлялась, но была ещё слаба и оставалась в постели. У неё пришло молоко, и она пыталась кормить малышку, но та вяло сосала. Девочка продолжала оставаться слабенькой и даже плакала мало, в основном спала. Повитуха успокоила озабоченных родителей, что такое бывает с недоношенными детьми, и через некоторое время девочка выправится.       Все эти дни Долохов думал, что ему делать с Наташей. Его по-прежнему охватывала ярость при мысли о том, что эта взбалмошная баба чуть не погубила его жену. Наташа чувствовала его настроение и носа не высовывала из своей комнаты. Долохову было ясно, что он больше не хочет видеть Наташу в своём доме, и он решил поговорить об этом с Соней, которая с каждым днём становилась все крепче, уже начинала ходить по комнате, но из дома пока не выходила.       Как-то утром Долохов зашел в спальню, где сейчас в одиночестве спала жена, а он устраивался на широком диване в своём кабинете. Он сел рядом с Соней, которая сидела в кресле и смотрела в окно, как во дворе няня гуляет с маленьким Ванечкой.       – Софи, – сказал он решительным тоном, – я больше не желаю, чтобы твоя кузина жила у нас. Не могу её даже видеть после того, как она чуть не убила тебя. Боюсь придушить при встрече. Поэтому я решил поехать к Анатолю и серьёзно поговорить с ним. Пусть её забирает. Если он этого не сделает, пусть она отправляется жить в Эн-ск или другое какое место. Я не говорил тебе, но я получил месяц назад письмо от Пьера, где он пишет, что она как-никак официально остаётся его женой, да и матерью его детей тоже, и он не отказывается обеспечивать её. Потому что считает несправедливым, что мы с тобой тратим деньги на её содержание. А это его обязанность по закону, даже если они не живут вместе. Поэтому он прислал для неё крупную сумму денег и обещал присылать ещё. Тогда, месяц назад, я хотел ответить Пьеру то же самое, что и Анатолю: что нам не нужны их деньги, а наши траты на твою кузину не такие уж обременительные. Но теперь я согласен принять его предложение. Пусть она живёт где угодно, только не у нас, и на те деньги, которые ей будет давать Пьер.       Долохов замолчал и уже приготовился к спору. Он знал, как Софи привязана к Наташе, и ожидал, что она начнёт возражать. Мысленно он уже готовил аргументы, чтобы отстаивать своё решение. Соня долго молчала, как бы обдумывая эти его слова, а потом ответила:       – Наверное, это лучшее решение. Наташе пора приучиться к самостоятельности и начать отвечать за себя. Она же всегда жила под чьей-то опекой. Всё всегда решали за неё и этим избаловали. Сначала опекали и баловали родители, да и я постоянно ходила как нянька за ней. Потом её так же опекал её муж Пьер. А ей давно пора повзрослеть и перестать вести себя как ребёнок, за которого вечно кто-то отвечает. Но прежде чем ответить Пьеру и согласиться на его предложение, всё-таки съезди сначала к Анатолю. Возможно, он и примет её снова. Ведь уже никто из нас не сомневается, что Наташа родила именно его ребёнка. Они очень похожи.       – Я так и сделаю, – ответил Долохов. – Подожду ещё недельку, пока ты совсем оправишься, и поеду к этому дураку.       Так он и поступил. На сей раз он застал Анатоля трезвым, но в прежнем мрачном настроении. Не откладывая в долгий ящик, Долохов рассказал Анатолю, что сотворила Наташа с его женой, и рассказал о письме Пьера.       – Ты понимаешь, что больше в своём доме я её держать не могу. Ты должен принять решение сейчас. Или ты едешь со мной и забираешь её к себе, или я пишу ответ Пьеру, что согласен на его предложение и буду искать ей жильё где угодно, но только не у нас. Решайся.       Анатоль после долгой паузы, наконец, сказал:       – Я… я поеду к тебе за ней. Веришь ты или нет, все это время я тосковал о ней, как пёс, брошенный хозяйкой. И мне становится всё хуже и хуже без неё. Только боялся, что она обижена на меня за то, что я её выгнал, и было стыдно показаться на её глаза. Но теперь мне даже всё равно, чей у неё ребёнок. Я готов и его принять, пусть это даже сын Пьера.       – Вот и отлично, – ответил Долохов. – Давай я переночую у тебя, а завтра утром поедем вместе. И вот что я хотел тебе ещё сказать, – добавил он, – сын Натали очень похож на тебя. Мы уже совершенно не сомневаемся, что именно ты его отец.       – Правда? – обрадовался Анатоль.       – Сам увидишь, – сказал Долохов.       На следующий день они отправились в дорогу.       Пока Долохов отсутствовал, Соня решилась переговорить с Наташей. Она знала, что муж был бы недоволен этим разговором, но ей хотелось выяснить отношения. От горничных она знала, что все эти дни Наташа была сама не своя. Пока Соня рожала, Наташа практически билась в истерике и рыдала, не переставая, сидя в своей комнате и то и дело посылая служанок узнать, как идут дела. Когда ей сообщили, что с Соней и ребёнком всё обошлось благополучно, она немного успокоилась, но и потом частенько плакала в своей комнате. Поэтому через день после отъезда мужа Соня встала утром, оделась, позавтракала в своей комнате, так как ещё чувствовала себя слабой, чтобы ходить по дому или на улицу, села в кресло и послала горничную за Наташей.       Через несколько минут Наташа вошла с совершенно убитым видом.       – Соня, милая, прости меня! – с таким воплем и со слезами Наташа кинулась к креслу, на котором сидела Соня, и упала перед ней на колени. – Меня убить мало! Я уже сама хочу смерти, и если бы не сын, тысячу раз покончила бы с собой. Я приношу всем только несчастья! Вот и тебе… а ведь ты самый милый и добрый человек в моей проклятой жизни. Ни от кого я не видела столько заботы и поддержки, сколько от тебя. Но я и тебя чуть не погубила. Соня, мне прощения нет, но поверь хотя бы в одно – я не хотела причинить тебе вред. Просто вышла из себя… мой проклятый характер… как заведусь – сама не знаю, что готова сделать. Я толкнула тебя случайно. У меня и в мыслях не было навредить тебе сознательно. Поверь хотя бы в то, что я причинила тебе вред ненамеренно. Это истинная правда, Богом клянусь!       Соня попыталась её успокоить. Она отняла руку, которую Наташа пыталась поцеловать, и сказала:       – Наташа, успокойся и сядь. – Когда Наташа, вытирая слёзы платком, уселась в кресло напротив, Соня продолжила. – Я верю тебе, что ты толкнула меня случайно. У тебя такой характер, что ты можешь натворить что угодно, когда выходишь из себя. По-моему, ты просто никак ещё с детством не рассталась. Но на сознательное зло ты не способна. Тем не менее, этот случай должен стать для тебя уроком. Ты должна научиться сдерживать себя и думать. Думать-думать-думать, прежде чем что-то сделать. Пора тебе повзрослеть.       Наташа уныло сказала:       – Я и сама это давно поняла. Веду себя как капризный ребёнок, как будто кто-то другой виноват в моих бедах, а не я сама. Но я буду стараться, поверь и в это. И прости, ещё раз заклинаю, прости меня.       Соня кивнула:       – Я прощаю тебя. И вот ещё что хочу сказать.       Она рассказала Наташе о планах Долохова. Что он больше не хочет, чтобы Наташа жила с ними, что хочет согласиться на предложение Пьера и устроить Наташу с ребёнком в другом месте. Но сначала поставить вопрос ребром перед Анатолем: возьмёт он к себе Наташу с сыном или нет.       – Значит, через несколько дней решится моя судьба, – тихо сказала Наташа. – Что бы ни было, я приму её приговор. И твой муж прав, здесь я оставаться не могу после того, что сотворила с тобой.       – Очень хорошо, что ты это понимаешь, – ответила Соня. – А теперь иди к себе, я хочу отдохнуть.       Через пару дней Долохов приехал вместе с Анатолем. Анатоль сразу отправился к Наташе, а Долохов пришёл к жене. Они разговаривали о самочувствии Сони и маленькой Анечки, когда прибежала сияющая Наташа. Впрочем, увидев в комнате Долохова, она виновато потупилась и еле выдавила из себя приветствие. Но потом всё же сообщила, что Анатоль забирает её и ребёнка.       – Он очень обрадовался сыну и признал, что именно он его отец. Да и как могло быть иначе – ведь они так похожи. Фёдор Иванович, – обратилась она к Долохову, – знаю, что не смею просить вашего прощения, но всё же прошу простить меня. Я соберу вещи, и мы сразу же уедем. Соня, спасибо тебе за всё. И вам, Фёдор Иванович, тоже спасибо. Больше я не буду вас обременять. Простите меня и не поминайте лихом.       В тот же день Анатоль и Наташа с сыном уехали в имение Курагина.       1820 год       Прошло два месяца, и Соня полностью оправилась. Маленькая Анечка тоже оказалась умницей, и к этому сроку уже ничего не напоминало о том, что она родилась слабой и недоношенной. Она хорошо кушала, спала, плакала в меру, как все нормальные дети, и развивалась отлично.       После нового года Соня сообщила мужу, что уже ничего не препятствует им в возобновлении их супружеских отношений. Но в тот же вечер, который она ожидала с нетерпением, в спальне её поджидал сюрприз, к которому поначалу она не знала, как отнестись.       Прежде чем заняться с женой любовью, Фёдор открыл шкаф, где лежали его вещи, и вынул что-то с полки. Соня пригляделась при свете немногих свечей – это была небольшая бутылка с какой-то жидкостью и маленький комочек чего-то желтоватого. Фёдор открыл бутылку и смочил комочек жидкостью. В комнате появился слабый запах уксуса. Муж подошёл к Соне, лежащей на кровати в ночной сорочке, сел в её ногах и сказал ей:       – Раздвинь ножки, дорогая.       – Что ты собираешься делать? – опасливо спросила Соня, не двигаясь.       Фёдор вздохнул и начал объяснять.       – Соня, я больше не хочу, чтобы ты рожала. Боюсь даже подумать об этом. Двоих детей нам вполне хватит. Это, – и он показал маленький влажный комочек, лежащий на его ладони, – губка, которую я пропитал уксусом. Я буду теперь всегда вставлять их в тебя, или ты сама будешь это делать перед тем, как нам заняться любовью. Об этом способе я узнал ещё в юности. Мои дамы, в основном из числа актрис или дам полусвета, всегда предохранялись от нежелательной беременности именно таким образом. Кроме того, я больше не буду кончать в тебя. Это тоже способ предохранения. Оба способа не самые надёжные, если их применять поодиночке. Но я надеюсь, что два способа вместе всё-таки не дадут тебе забеременеть в третий раз.       Соня помолчала и подумала. В принципе, ей тоже не хотелось больше беременности. После мучений, пережитых при рождении Ани, и она боялась новых родов.       – Хорошо, – сказала она и раздвинула ноги. – Давай попробуем обойтись без новых детей.       «По крайней мере, пока», прибавила она про себя, но не сказала об этом мужу. Как знать, может быть, в будущем ей захочется родить ещё ребёнка, когда её страхи исчезнут или притупятся. Но Фёдору об этом необязательно знать. Он всегда переживал за неё ещё больше, чем она сама.       Фёдор ловким движением засунул в неё губку и продвинул до самого конца.       – Ну как? – спросил он.       Соня поёжилась.       – Холодно. И щиплет немного.       – Это пройдёт, – успокоил её муж, одновременно начиная её ласкать и возбуждать в сокровенном месте. – Скоро ты привыкнешь.       И действительно, к моменту, когда он снял с неё рубашку, разделся сам и вошёл в неё, неприятные ощущения исчезли. Соня вновь растворилась во всепоглощающей любви и страсти к мужу и наслаждалась его ласками и движением его члена в её глубинах. Он очень быстро и умело довел её до мощного оргазма, но когда пришла его очередь, он как-то напрягся, сжал зубы, вытащил член из жены и кончил ей на живот. Своё семя вытер приготовленным полотенцем. Потом они лежали вместе, обнимая друг друга, медленно и лениво лаская и обмениваясь поцелуями.       – Тебе это было не трудно? – спросила Соня между ласками.       – Не беспокойся, милая, я хорошо умею контролировать себя, – отвечал ей Фёдор. – Губку пока не вынимай, пусть остаётся до утра.       С тех пор их занятия любовью всегда сопровождались этими процедурами предохранения. Соня, в принципе, была уже не против, более того, в ритуале, когда муж вставлял в неё губку, ощущала что-то ещё больше возбуждающее её.       С Наташей у Сони наладилась переписка. Подруга писала ей письма, полные счастливых откровений о том, как она хорошо себя чувствует, живя с любимым человеком. Соне чудилось в этих излишне эмоциональных излияниях нечто натужное, но она предпочитала не обсуждать это в своих ответных письмах и писала лишь о личных делах, о детях, о доме и хозяйстве. В феврале она узнала из письма Жюли Друбецкой, что старая графиня Ростова умерла. Из прежних сообщений Жюли Соня знала, что у матери Наташи и Николая случился сердечный приступ, когда до неё дошли слухи о скандале, связанном с дочерью. Потом графиня немного оправилась, начала даже ходить, но стала гораздо слабее. А через два года умерла от нового приступа. Наташе о смерти матери даже не сообщили, она узнала о ней только через неделю, когда старую графиню давно похоронили. Впрочем, никто не сомневался, что на похороны матери Николай Ростов всё равно бы сестру не допустил. Он полностью вычеркнул её из своей жизни и, по словам Жюли, давней подруги графини Марьи, даже запретил домашним произносить её имя.       Соня в письме Наташе высказала ей соболезнования в связи со смертью матери, но Наташа на эти соболезнования не ответила ничего. Соня понимала, что подруге слишком больно поднимать тему матери, которая так тяжело пережила скандал, связанный с именем дочери. Зато в марте Наташа написала, что снова ждёт ребёнка, и отец уже без сомнения – Анатоль Курагин. Соня только покачала головой на это известие – видимо, Наташа собирается и любовнику рожать детей с той же частотой, что и бывшему мужу Пьеру. Про него слухи от той же Жюли доходили глухие. Он изредка стал появляться в обществе, но бóльшую часть времени всё равно сидел в своём главном подмосковном имении в заботах о детях. Весь свет жалел его и дочерей.       Соня всё лето провела в приятных хлопотах о своём любимом саде. Он уже был полностью ухожен, а этим летом они с мужем построили ещё одну теплицу и оранжерею для разведения цветов. Там Соня в основном насадила любимые ею розы разных сортов и цветов – красные, белые, розовые. У Долохова, кроме доходов от мельницы и сыроварни, начались неплохие доходы от разведения лошадей. Долоховские кони, как их называли в округе, весьма ценились как породистые и ухоженные. Деньги поступали как от продажи жеребят, так и от побед на скачках, куда Долохов выставлял своих скакунов.       Вообще, жизнь в деревне для Долоховых была уже не менее приятной, чем в Москве или в Петербурге, куда они обычно выезжали в зимние месяцы. Они перезнакомились со всеми деревенскими соседями, часто ездили к ним в гости, да и сами постоянно принимали гостей из соседних поместий. Соня постоянно развлекала по вечерам гостей своей игрой на фортепиано, и они восхищались талантом хозяйки ничуть не меньше, чем на музыкальных вечерах в столичных гостиных.       Дети подрастали, были крепкими и здоровыми, и зиму Фёдор и Соня решили снова провести в Петербурге вместе с Ваней и Анечкой. На этот раз они планировали прожить там месяца четыре – с конца осени до начала весны.       Единственное, что немного беспокоило Соню – это тот факт, что с начала осени письма от Наташи стали редкими, и из них исчезли прежние счастливые откровения. Она объясняла себе, что это вызвано материнскими заботами – тогда же, в сентябре, Наташа сообщила, что родила ещё одного сына, которого они с Анатолем назвали Василием в честь отца Анатоля. Но разбираться глубоко в настроениях Наташи Соне не хотелось, хватало собственных хлопот о хозяйстве, доме, детях, саде, хватало зимних столичных развлечений. И потому она не стала допытываться, изменилось ли что в жизни Наташи, только просила в своих письмах писать почаще. Но письма от подруги детства по-прежнему приходили редкие.       1821 год       В начале весны Долохов с женой вернулись из Петербурга в имение. Они привезли с собой огромное количество новых книг для своей библиотеки, купленных в столице в книжных лавках. Соне, да и её мужу из этих книг больше всего нравились сочинения некоего Александра Пушкина, молодого поэта, который быстро набирал успех и славу в России. Его поэму «Руслан и Людмила», написанную легко, вольно и непринуждённо, прекрасными стихами, Соня зачитала до дыр и знала многие пассажи из поэмы наизусть, с лёгкостью цитируя чудесные стихи.       В мае, через два месяца после возвращения в имение, Соня получила письмо от Наташи с неожиданной просьбой – упросить мужа, чтобы он позволил ей приехать в имение Долоховых погостить на несколько дней. Письмо было пересыпано словами: «умоляю», «мне просто необходимо увидеть тебя», «мне надо поделиться своими бедами». И хотя конкретно о своих проблемах Наташа не писала, Соне почудилась в письме зловещая истерическая нотка.       В тот же день она показала письмо мужу и встревоженно сказала:       – Фёдор, я понимаю твоё желание никогда больше не видеть Наташу, но позволь ей приехать хоть на несколько дней. С ней что-то опять случилось. Я заподозрила ещё в прошлом году, когда она почти перестала писать мне, а теперь тут такое письмо. Она в беде, я чувствую. Позволь ей приехать, прошу тебя.       Долохов ругнулся про себя, а потом спросил сердитым тоном жену:       – Сколько ты можешь возиться со своей кузиной? Я много раз говорил тебе, что ты ей не нянька и не сторож.       Соня вздохнула, умоляюще глядя в глаза мужа:       – Я понимаю, что тебе её присутствие неприятно. Но, пожалуйста, пусть приедет хоть на пару дней. А что касается меня… наверное, я ещё в детстве привыкла заботиться о ней. Я была на два года старше и как-то… ответственнее, что ли. Она была избалованной общим вниманием любимицей, делала, что хотела, и часто навлекала себе на голову разные неприятности опрометчивыми поступками. А я всегда следила за ней, чтобы ей не попасть в настоящую беду. Ну вот, с тех пор и не расстанусь с этой привычкой. Понимаю, что это глупо с моей стороны – она давно уже взрослая. Но мне будет не по себе, если мы откажем ей в такой малости. Пусть она приедет хоть ненадолго, пожалуйста.       Долохов сел на диван, усадил рядом жену и задумался. Соня положила руку на его плечо.       – Ты знаешь, меня не удивляла никогда неприязнь к тебе Наташи, – начала она. – Ты с первой встречи не обращал на неё никакого внимания, а она привыкла к тому, что с юности мужчины сходили с ума от неё. Её твоё равнодушие задело. Потом дуэль с Пьером… что бы не случилось между ними впоследствии, но он ей всегда нравился, как хороший человек, и потому она злилась на тебя и за эту дуэль тоже. Но вот почему ты с самого начала невзлюбил её, мне это до сих пор непонятно.       Муж приобнял Соню и привлек к себе.       – Тут всё очень просто. Она уже при первом знакомстве в чём-то напомнила мне Элен Безухову.       – Первую жену Пьера? – удивлённо спросила Соня.       – Да, – ответил Долохов. – Я не хочу сказать, что они во всём похожи, но заметил при первой встрече в твоей кузине одну общую черту, которая меня раздражала в Элен. Та кружила головы всем подряд мужчинам, а потом, как некое женское подобие султана в гареме, выбирала из них себе любовников. На меня в этом смысле её чары не действовали, я стал её любовником только из-за того, что по-дурацки тогда хотел отомстить Пьеру за мою солдатчину. Я её совсем не любил и не уважал. Но я помню других, которых она влюбляла в себя и мучила. Кое у кого из её поклонников было серьёзное чувство к ней, в отличие от меня. С такими она играла, как кошка с мышью. То приближала к себе и давала надежду на то, что их страсть будет вознаграждена, то отдаляла и обращалась хуже, чем с лакеями. И когда впервые я увидел твою кузину, увидел, как она старается очаровать любого мужчину, даже такого, к которому сама равнодушна, вроде Денисова, я про себя подумал: вторая Элен, только моложе. И поэтому как-то сразу невзлюбил её.       Соня покачала головой.       – Может быть, эта черта и была у них общая, но я всё равно не могу признать, что они полностью похожи. Например, я не могу представить себе, чтобы Наташа самым подлым образом заманивала в ловушку какую-нибудь наивную девушку, как это делала Элен с самой Наташей перед попыткой её похищения. Помню, как Элен пришла в дом Марьи Дмитриевны через пару дней после того, как Наташа познакомилась с братом Элен в театре. Наташа тогда примеряла с модисткой своё будущее приданое, и Элен всё расхваливала её, восхищалась её красотой, приглашала провести вечер в своем доме. Вроде ничего особенного… но у меня было чувство, что в дом вползла красивая, но смертельно ядовитая змея, которая зачем-то вьётся вокруг Наташи, описывает круги, словно ищет, куда ужалить… Только потом я поняла, что так она заманивала Наташу на новое свидание с Анатолем, где он мог бы продолжать сводить Наташу с ума, продолжать обольщать её… Скажи, – обратилась она к мужу, – а Элен знала, что Анатоль уже женат и поэтому законно жениться на Наташе не может?       Долохов кивнул.       – Да, знала. Знали об этом всего несколько человек. Мне и Макарину Анатоль проболтался в пьяном виде, когда мы отмечали моё возвращение из Персии и новую встречу в Москве. А что касается Элен и Пьера, то им Анатоль вынужден был признаться, потому что ему нужны были деньги. Польский тесть и жена Анатоля выговорили себе огромные деньги, чтобы позволить ему скрывать свой брак и дальше считаться холостяком. Анатоль раз в несколько месяцев должен был высылать им довольно таки большие суммы. Но у него у самого денег постоянно не было – он то проигрывал их в карты, то растрачивал на кутежи. А за год до этой истории отец Анатоля, князь Василий, которому надоело вечно оплачивать долги сына, сильно поприжал его в выдаче денег. И поэтому Анатоль должен был где-то деньги для высылки жене и тестю доставать сам. Ему пришлось признаться в своём тайном браке Элен и Пьеру, потому что только они могли помочь ему с деньгами. Элен давала, хоть и нечасто, она тоже была весьма прижимиста насчет денег. Больше помогал Пьер.       – Ну вот видишь, – с отвращением сказала Соня, – Элен знала, что её брат женат, и всё-таки продолжала заманивать Наташу в ловушку фиктивного брака. Я никак не могу вообразить Наташу в такой ситуации – чтобы она кого-то сознательно заманивала в ловушку, пользуясь чужой наивностью, как это делала Элен.       – Я и не говорил, что они во всём похожи, – ответил Фёдор. – Но у нас с твоей кузиной как-то с самого начала не сложились отношения, с тех пор так и идёт. А уж после того, что она сотворила с тобой… Знаешь, после этого добрых чувств к твоей кузине у меня не прибавилось.       – Я понимаю, – со вздохом сказала Соня. – Тут действительно, наверное, ничего исправить нельзя. И всё равно, прошу тебя: разреши ей приехать. Я снова поселю её во флигеле, и ты можешь даже вообще не встречаться с ней. Очень тебя прошу.       При этих словах Соня обняла и поцеловала мужа. Долохов глубоко вздохнул.       – Соня, – начал он сердито, – если ты думаешь, что посмотришь на меня своими огромными красивыми глазищами, обнимешь, поцелуешь, приласкаешься и после этого можешь вить из меня веревки, то… – и тут он закончил неожиданно безнадёжно, – то в этом ты абсолютно права. Я не могу устоять перед тобой. Чёрт с ней, пусть приезжает.       Соня снова обняла мужа ещё крепче и стала покрывать его лицо бесчисленными поцелуями, приговаривая:       – Спасибо, спасибо, спасибо, мой милый, огромное спасибо.       Но Фёдор, насладившись её поцелуями, немного отодвинул жену от себя и сказал серьёзно:       – Но, Соня, запомни, если она снова начнет здесь показывать свой взбалмошный характер, я быстро выставлю её. Она вылетит из дверей нашего дома быстрее собственного визга.       – Хорошо, хорошо, – примирительно отвечала Соня. – Обещаю тебе, что я и сама не буду больше терпеть её выходок. Если она действительно начнет показывать характер, я сама потребую, чтоб она уезжала.       – Ладно, договорились. Но, – и тут Фёдор улыбнулся своей чувственной улыбкой, которую так любила Соня, – за эту мою уступку ты сегодня хорошенько расплатишься со мной ночью. В постели.       Соня расхохоталась:       – Обязательно расплачусь. Всё, что душе твоей угодно. Лучшего наказания за мои вечные просьбы ты просто не мог придумать.       В тот же день она написала письмо к Наташе с приглашением и с нетерпением стала ожидать ночи.       Когда она с мужем оказалась в спальне, он быстро раздел её и себя, взял какие-то ленты и привязал сначала одну, а потом другую руку Сони к изголовью кровати.       Она удивлённо спросила его:       – Зачем ты это делаешь? Думаешь, я буду сопротивляться твоим фантазиям? Я никогда этого не делала раньше и не собираюсь делать сейчас.       Фёдор ухмыльнулся.       – Это, моя дорогая жёнушка, нужно мне для маленькой изящной мести. Мне очень нравится, когда ты умоляешь меня, и я не прочь послушать твои мольбы в нашей спальне.       Потом он быстро засунул заготовленную заранее губку с уксусом в лоно Сони и начал её возбуждать руками и ртом. Для неё наступила сладкая пытка. Муж доводил её практически до пика и, когда она готова была кончить, прекращал. Так продолжалось до тех пор, пока она не потеряла всякое терпение и стыд и не начала умолять его овладеть ею. Только после этого он лёг сверху, ввел в неё свой член и быстрыми резкими движениями довел до оргазма, а потом и сам кончил, по своему недавнему обыкновению, вне тела жены. Соня не могла не признать, что чувство беспомощности, которое она испытала, будучи связанной, и сладкая пытка, которой подверг её Фёдор, во много раз усилили её наслаждение.       – Ну как, кошечка, понравилась тебе моя месть? – спросил муж, когда развязал её, и они лежали рядом, обнимая друг друга.       – Это было очень жестоко с твоей стороны, – нарочито-оскорблённым тоном ответила Соня. – Ты меня страшно унизил, и я сейчас буду плакать.       Но, не выдержав роли обиженной жены, расхохоталась и крепче обняла мужа.       – Это научит тебя в будущем быть покорной во всем моей воле, – назидательно сказал Фёдор, касаясь кончиком своего носа носика Сони.       – Конечно, конечно! – со улыбкой продолжала дурачиться Соня. – «Умерьте гнев! Что толку в спеси вздорной? К ногам мужей склонитесь вы покорно. И пусть супруг мой скажет только слово, свой долг пред ним я выполнить готова».       – Шекспир, «Укрощение строптивой», – подтвердил её цитату Фёдор. Теперь они смеялись оба.       Через неделю Наташа приехала и приехала одна, только в сопровождении горничной и кучера экипажа. Соня встретила её, привела в заранее приготовленную комнату во флигеле и начала разговор.       – Наташа, рассказывай, что с тобой на этот раз случилось?       – Случилось то, что к Анатолю приехала его жена, – с отчаянием в голосе ответила Наташа.       Соня сидела, как громом пораженная, а потом воскликнула:       – Откуда она взялась? Где была все эти годы?       Наташа покачала головой:       – Толком я ничего не знаю. Анатоль только рассказал мне, что она жила в Париже после войны. А как туда попала и почему решила приехать к нему – по-моему, она и ему ничего об этом не говорила. И вот теперь мы все втроём живем в одном доме. Французы, кажется, называют это «ménage à trois» [1].       – Давно ли она приехала? – спросила Соня.       – Давно, ещё в августе прошлого года, – горько усмехнулась Наташа.       – Почему же ты мне ничего не написала? – ахнула Соня.       – Стыдно было, – ответила Наташа. – Хуже всего знаешь что? Анатоль спит с ней!       Соня онемела и не знала, что сказать.       – Да, да, – подтвердила Наташа свои слова. – Когда я узнала об этом, я обратилась к Анатолю за объяснениями, а он отмахнулся от моих слов, как будто я надоедливая муха, и сказал, что она всё-таки его жена, и он имеет полное право.       – Когда это началось? – спросила Соня.       – Да почти сразу же, через месяц после её приезда, – отвечала Наташа. – Я тогда дохаживала последний срок беременности и тогда же застала их в первый раз.       – Какая она из себя? – задала новый вопрос Соня.       Наташа отчаянно произнесла:       – Довольно смазливая. Зовут Стефанией, это польское имя, она ведь полячка. Светлые волосы, светлые глаза, серые, кажется. Я не присматривалась. Фигурка тощенькая, как у юной девочки, рост не очень высокий. Ну, в общем, ничего из себя.       После недолгого молчания Соня опять спросила:       – Что же ты теперь будешь делать?       – А что я сделаю? – развела руками Наташа. – Ты не думай, что я приехала сюда к вам напрашиваться снова жить. Клянусь тебе, у меня и в мыслях такого не было. Мне просто надо было выговориться, в письмах это не то. Да и не уеду я от Анатоля ни за что, даже если бы вы и захотели меня снова приютить. У нас двое детей, как я их увезу от отца, куда? И не хочу я совсем от него уезжать. Как бы он ни вёл себя, я его всё равно люблю. И там он хоть иногда бывает моим.       – Ты хочешь сказать, что он не только с женой… но и с тобой тоже? – поражённо спросила Соня.       Наташа покраснела.       – А что я могу с этим сделать? Да, он приходит и к ней, и ко мне. Я не знаю, как его жена к этому относится, мы не разговариваем, но я не могу отказать Анатолю. Я люблю его, – повторила она эту фразу как заклинание.       «Да, подруга, попала ты в переплет», подумала Соня.       В тот же день она рассказала обо всем Долохову. Он тоже был поражен не меньше её. Но, чертыхнувшись несколько раз, произнёс, наконец:       – Софи, милая, надо оставить их в покое. Пусть сами разбираются, нам эту грязную историю не разгрести. Ни тебе, ни мне. Пусть живут, как хотят, а мы не должны вмешиваться.       – Я и не собиралась, – уныло сказала Соня. – Я прекрасно понимаю, что ничего сделать нельзя. Но мне просто очень жаль Наташу. Она во многом виновата, но в том, что сейчас происходит в её жизни с этой невесть откуда взявшейся женой Анатоля, её вины нет.       На сей раз Наташа прожила у них всего три дня и уехала обратно в имение Курагина в прежнем угнетённом состоянии.       Через пару недель Долохов пришёл к Соне и сообщил ей, что хочет съездить к Анатолю.       – Софи, я просто хочу посмотреть, что за чертовщина там творится. Всё-таки он мой друг, и я желаю понять, что у него в голове, как он довел дело до такого скандала.       Соня сказала:       – Я не против. Наоборот, очень рада, что тебе пришла эта мысль в голову. Съезди, поговори с ним. Конечно, я не надеюсь, что ты наставишь его на путь истинный, но, может быть, что-то и выяснится от твоего визита.       По приезде в имение Анатоля Долохов заметил, что в господской усадьбе происходят кое-какие изменения. Сад вокруг дома уже не казался таким запущенным, подъездная аллея была у дома выложена красным кирпичом, как это было сделано в имении и самого Долохова, сам дом был в строительных лесах. Было видно, что рабочие, скорее всего нанятые со стороны, потихоньку восстанавливают ранее отбитую и годами не восстанавливаемую штукатурку на фасаде дома. Да и в самом доме было всё гораздо чище и аккуратнее, чем в прошлые приезды Долохова. Вычищенные окна блестели, в комнатах была чистота и порядок, не ощущалось духа заброшенности, затхлости и запущенности, который всегда чувствовался Долоховым в прежние его приезды к другу.       Анатоль принял Долохова радушно, провел в свой кабинет и завел было отвлеченную беседу о дороге, погоде, их общем прошлом. Но Долохов не дал ему увильнуть от серьёзного разговора и сразу перешёл к интересующей его теме.       – Ну, рассказывай.       – Чего рассказывать? – притворился непонимающим Анатоль.       – Рассказывай, как ты умудряешься сожительствовать сразу с двумя женщинами в одном доме, – ответил Долохов.       На лице Анатоля появилось так знакомое Долохову по временам их общей молодости выражение капризного мальчишки. У Анатоля всегда в те времена появлялось подобное выражение, если что-то не ладилось.       – А что я могу сделать? – спросил он. – Стефания свалилась как снег на голову. Я, честное слово, много лет думал, что она уже на том свете. И вдруг она заявляется на пороге, и в руках у неё документы о нашем вполне законном браке. Рассказывает, что от войны сбежала в Париж, жила там в качестве то ли гувернантки, то ли компаньонки в какой-то семье. Но решила вернуться в Россию и предъявить права на меня. Выгнать я её не мог: она моя официальная жена. У неё полное право вернуться сюда с полицией и требовать, чтобы я впустил её в свой дом и содержал. Что бы ты сделал на моём месте?       – Я бы никогда не позволил женить меня силой, как это сделали с тобой много лет назад, – резко ответил Долохов. – Ведь именно оттуда идут истоки твоих нынешних проблем. Но даже если представить себе такое невероятное развитие событий, что «без меня меня женили», то я бы постарался впоследствии не жить в одном доме с двумя женщинами. И не бегать от одной к другой. Выбрал бы ту, которую люблю. А от другой попытался бы избавиться. Дал денег и отселил бы куда-нибудь. Почему ты не сделаешь этого? Ты говорил много лет назад, что влюблён в Натали, помнишь, перед неудавшимся похищением. Если ты в неё влюблён, то и живи с ней. А жену устрой в другом месте. Оплачивай её жизнь. Денег на это у тебя хватит. Или ты и в неё тоже влюблён?       Анатоль с мрачным видом отвечал:       – Нет, Стефку я не люблю. И не любил никогда. Так, приволокнулся в своё время за смазливой девочкой, чтоб развеять скуку, когда наш полк стоял в глухомани, где вообще нечего было делать. Дело дошло до постели, папаша её нас застукал, пригрозил мне большими неприятностями, я смалодушничал… дальше ты знаешь. Хочешь верь, хочешь не верь, но я люблю Натали. Стефанию разве что симпатичной можно назвать, а Натали гораздо красивее её. И вообще, она единственная женщина, с которой мне хотелось бы жить всегда. Влюблена в меня до сумасшествия, всё мне прощает, а какая в постели – просто огонь. Этот увалень Пьер, представляешь, вообще ничему её не обучил. Она до меня думала, что заниматься любовью – это просто «мальчики сверху, девочки снизу», пара минут пыхтения и на этом всё. Но после того, как она усвоила все мои уроки, лучшей любовницы у меня вообще в жизни не бывало. Ты не представляешь, какое это ощущение – иметь женщину, которая в постели не знает стыда. Это меня просто заводит и доводит до безумия. У меня только две такие женщины в жизни были, но одной уже нет в живых… впрочем, неважно. А Натали жива и рядом. Она меня во всем устраивает, за исключением одного обстоятельства.       Долохов навострил уши при словах «у меня только две такие женщины в жизни были, но одной уже нет в живых». Ага, значит, слухи об Анатоле и Элен были правдой, и они действительно были любовниками, а не просто братом и сестрой. Ну да чёрт с ними, это давняя история. Анатолю, видимо, Наташа тоже напомнила Элен своим сходством с ней, как и ему, Долохову. Только для Долохова это сходство привело к тому, что он невзлюбил Наташу с первой встречи, а Анатоля, наоборот, это сходство заводило. А что касаемо женщины, не знающей стыда в постели, так это ему хорошо известно. Соня всегда была настолько страстной в постели с ним, что ему каждый раз казалось – он с ней то ли на земле, то ли на небесах, в раю. Весь мир исчезал, пространство и время стиралось, только она одна оставалась – единственно любимая женщина. Но с Анатолем обсуждать её он не будет. Долохову хотелось выяснить кое-что насчет другой фразы в рассказе Анатоля.       – И что же это за одно обстоятельство, которое тебя не устраивает в Натали? – спросил он у Анатоля.       Анатоль помялся, но ответил:       – Есть кое-что. Ты пойми – она постоянно беременна. А я… короче, я не люблю беременных женщин. Мне они всегда были отвратительны. Таким уж я на свет родился. Пока у Натали живот ещё не виден – ещё могу иметь с ней дело. Но как только появляется живот… всё, у меня все желание пропадает. Да и постоянное кормление ребёнка тоже мне не нравится. Я вот предлагал ей после рождения Васи взять кормилицу. Нет, она уперлась, буду кормить сама. И ещё она как-то не очень хорошо следит за собой. В девушках была такая ухоженная, а сейчас... Может ходить до полудня в халате, непричёсанная. Но это всё ладно, главное – её постоянные беременности. Я не могу даже заставить себя прикоснуться к ней, когда она на большом сроке беременности и у неё уже виден живот. А Стефания как-то без детей обходится, да ещё и всегда аккуратна, подтянута, ухожена. Сама лезет ко мне. Я же мужчина, у меня есть потребности. Ну вот и пользуюсь её расположением в то время, когда Натали ходит с животом или когда после родов еще не может заниматься любовью со мной [2].       Долохов смотрел на друга со злостью. Он слышал про этот тип мужчин, которые испытывают отвращение к беременным женщинам, даже если те носят их ребёнка. Оказывается, и Анатоль такой. Мысленно он поблагодарил небеса за то, что сам к подобным мужчинам не относится. Ни одна беременность Сони не рождала в нём ни малейшего отвращения. К тому же Соня всегда следила за собой. Он и раньше замечал за Наташей, когда она жила в их доме, что та не всегда соблюдает аккуратность. Ей ничего не стоило ходить по дому в несвежем платье, непричёсанной. Хотя Соня всегда предоставляла Наташе достаточное количество горничных, которые помогали ей следить за собой. Наташа сильно располнела со времен юности и из прежней тоненькой девочки превратилась в полную, хотя и сохранившую красоту матрону. Соня же при любых обстоятельствах была всегда одета чисто и опрятно, причёсана волосок к волоску и даже после рождения двоих детей сохранила девическую грацию и стройность.       – Если ты, чёрт тебя дери, не любишь беременных, почему ты не делаешь ничего для того, чтобы твоя Натали не ходила вечно беременной? – спросил Долохов.       – Что же я должен для этого делать? Вытаскивать в самый ответственный момент? Ну, у меня это никогда не получалось. И потом, это не моё дело. Мои женщины раньше всегда сами предохранялись, мужчина вообще не должен заморачиваться этим вопросом, – с прежним капризным выражением на лице ответил Анатоль.       И тут Долохова осенило:       – Слушай, – спросил он у друга, – так ты прогнал её в первый раз не потому, что сомневался, от кого у Натали ребёнок – от мужа или о тебя, а потому что не хотел видеть её беременной с большим животом?       Анатоль помялся и, наконец, ответил:       – Ну, считай, что так. Что я могу с собой поделать? Не выношу беременных женщин с животами, и всё тут.       – И сколько это сожительство втроём будет продолжаться? – задал Долохов другу ещё один вопрос.       – Откуда мне знать? – вяло протянул Анатоль. – Как-нибудь само разрешится. Да ничего особо страшного не происходит. Стефания живёт на своей половине, Натали – на своей. Они и не встречаются почти никогда. Потом именно Натали ведёт весь дом. Как-то так получилось, что она с самого начала поставила себя здесь хозяйкой, слуги её признали и за всеми указаниями только к ней ходят. А дом она ведет прекрасно. Стефка даже по-русски почти не говорит. Знает только свой польский, да еще французский. Её слуги сторонятся и даже не смотрят на неё, когда она пытается отменить какое-то приказание Натали и вместо этого самой распорядиться. Называют её безбожницей и еретичкой, потому что она в нашу церковь никогда не ходит – она ведь католической веры. А Натали там на каждый праздник церковный и молится со всеми. Со слугами Натали приветлива и обходительна, они её любят. А у Стефании чисто польский гонор, она на слуг смотрит, как на грязь под ногами. И вообще, Натали как-то наладила всё хозяйство в усадьбе. Полгода назад пристала ко мне, что мой старый управляющий работает плохо и имение запущено. Заставила проверить его счета. Я не хотел, лень было, но она мне каждый день так капала на мозги, что я, наконец, решился. Я и сам раньше подозревал, что управляющий дела ведет нечисто, потому что моё имение богатое, а доходов мало, но всё ленился проверить. А когда засел за счета по настоянию Натали, да и она сама мне в этом помогала, то всё понял – он действительно воровал. Я его прогнал, на пару недель съездил в Москву к знакомым, они посоветовали мне другого управляющего. Вот он полгода работает и, кажется, парень честный. Дом начал ремонтировать, с хозяйством разбираться, сад вокруг усадьбы немного привел в порядок. Так что Натали и как хозяйке цены нет. А Стефания как хозяйка – пустое место. Её слуги за версту обходят, а настоящей хозяйкой дома считают Натали.       – Значит, ты так и собираешься дальше жить с двумя женщинами? – спросил Долохов.       – Ну, мне эта ситуация особо не мешает. Может быть, мне просто мало одной женщины, ты же меня знаешь, – ухмыльнулся Анатоль.       Долохов решил, что с него довольно. Он сказал, что уезжает, и действительно в тот же день уехал, не слушая уговоров Анатоля хотя бы переночевать в его имении. На ночлег он остановился на почтовой станции по дороге.       По приезде домой Долохов рассказал жене о разговоре с другом и развел под конец руками.       – Ничего тут не поделаешь, милая моя. Анатоль не хочет ничего решать, ему даже удобнее с двумя женщинами сразу. А если он не хочет, то и другие, и мы с тобой тоже ничего не сделают. Только ситуация какая-то перевернутая. Твоя кузина у него выполняет роль жены и хозяйки дома, ведет хозяйство и рожает детей. А законная жена на роли как будто любовницы.       Соня вздохнула.       – Меня не удивляет, что Наташа поставила себя хозяйкой в доме Анатоля. Это она умеет. Я ещё в Петербурге, когда жила в их доме, заметила, что она хозяйствовать научилась. Слуги подчинялись ей беспрекословно, в доме был полный порядок. А если Пьер работал, то она заставляла весь дом ходить на цыпочках, чтоб ему не мешать, любое его пожелание выполнялось молниеносно. Так что неудивительно, что и у Курагина она стала хозяйкой.       Про себя Соня подумала, что, очевидно, Курагин так и не смог повзрослеть, остался в чём-то ребёнком, которому удобнее, чтобы ему указывали, что делать и как жить. А вот Наташе, скорее всего, рядом с таким мужчиной пришлось волей-неволей выполнить совет Сони и наконец-то повзрослеть. Недаром она сумела поставить себя хозяйкой дома даже в такой двусмысленной ситуации.       Как не скребли на душе Сони кошки при мысли о странном положении Наташи в доме Курагина, но она была вынуждена полностью согласиться с мужем и оставить попытки развести чужую беду своими руками. Впрочем, одну попытку она сделала. Услышав от мужа, что его друг испытывает отвращение к беременным женщинам, Соня в очередном письме к Наташе рассказала ей о способе предохранения с помощью губок, вымоченных в уксусе. И посоветовала подруге пользоваться этим способом, чтобы предохраняться от беременности. Но в ответном письме Наташа написала, что предохраняться от зачатия ребёнка – это грех, и делать такого она никогда не будет. Соня подумала, что всё-таки ханжеские проповеди Марьи оставили свой след в душе Наташи, хоть отношения между ними и разладились.       Летом Соне пришла в голову блестящая мысль. В построенной оранжерее розы, гвоздики, да и другие цветы так хорошо росли, и их было так много, что ей пришло в голову часть из них срезать и в виде пока нераспустившихся бутонов отправлять в Эн-ск, а там продавать в цветочную лавку. Эн-ск был большим городом, и спрос на цветы там был всегда. Вскоре это дело наладилось, и цветы Сони стали ещё одним доходным предприятием их с мужем имения. Долохов шутил, что не ошибся в выборе жены, потому как она теперь на своих цветах сделает его богачом.       В конце лета Долохов предложил Соне совершить поездку к Чёрному морю вместе с детьми. Он получил письмо от давнего товарища, который расписывал в самых восторженных выражениях свои впечатления от пребывания вместе с семьёй в Крыму, и решил последовать его примеру. Соня согласилась с радостью, и вскоре они выехали с уже четырехлетним Ваней и маленькой Анечкой, которой вот-вот должно было исполниться два года. Они сняли себе небольшой дом неподалёку от имения губернатора Новороссии графа Воронцова, который начал строить себе великолепный дворец на южном берегу Крыма. Там они целый месяц вместе с детьми наслаждались купаниями в тёплом море, которого раньше ни Долохов, ни Соня не видели. Особенно счастлив пребыванием на море был Ваня. Он вместе с отцом постоянно плескался в море в небольшой бухточке, которую они отыскали неподалёку от снятого дома, и не хотел вылезать из воды. Долохов играл с ним в воде, потихоньку учил плавать и сам плавал с малышом на спине на небольшой глубине. Соня с малышкой Анечкой либо сидели под тентом на берегу бухточки и махали пловцам рукой, либо плескались на мелководье. Вообще, из Фёдора получился отличный отец. Он не меньше Сони любил возиться с детьми и играть с ними. С Ваней он часто играл в солдатики, учил плавать и ездить верхом, сажая с собой в седло. Говорил, что когда Ване исполнится лет семь-восемь, обязательно приобретет для него пони, чтобы учить верховой езде. Анечку любил сажать на шею и носиться с ней в виде её лошадки, а потом кружить и подкидывать вверх, ловко подхватывая визжащую от счастья дочку. Во время пребывания на море Фёдор и Соня, оставляя спящих детей на няню и горничную, часто по ночам уходили в бухту купаться, как это делали в своём имении. И там уже, без детей, могли наплаваться и наплескаться в ночном море вдосталь. Долохову и Соне так понравилось пребывание на тёплом море, что они договорились по возможности каждый год в это время ездить туда и таким образом продлевать себе лето.       Дела в имении шли настолько хорошо, что Долохов решился вместе с семьёй больше времени проводить в Москве или Петербурге, уезжая туда в середине осени, а возвращаясь в середине весны. Тем более, что в этом году он сменил старосту. Прежний по своим годам ушёл на покой, и его заменил сын – хозяйственный и ответственный мужик средних лет. Он так добросовестно исполнял свою работу, что оставить на него имение на долгий срок было вполне нестрашно. Поэтому на сей раз в Петербурге Долоховы вместо обычных двух-трех зимних месяцев провели почти полгода.       1822 год       Переписка с Наташей у Сони продолжалась всё это время, и Соню радовало, что Наташа начала писать почаще. Кузина редко писала об Анатоле, в основном только о детях. Читая между строк, Соня понимала, что скандальный «ménage à trois» продолжается по-прежнему. Во всяком случае, Анатоль точно не отказывается от притязаний на Наташу, а она не отказывает ему. Соне стало это ясно, когда весной, в мае, Наташа сообщила ей о своей новой беременности. Соне осталось только вздохнуть и качать головой.       Очень глухо доходили до неё вести о семье Николая и Марьи Ростовых и вообще обо всём, что делается в Лысых Горах. Тут главным поставщиком известий была Жюли Друбецкая, подруга юности графини Марьи. От неё Соня знала, что Николенька Болконский, племянник графини Марьи, уже несколько лет как учится в Пажеском корпусе в Петербурге. А у Николая и Марьи за время отсутствия Сони в Лысых Горах родилось ещё несколько детей, и теперь их было четверо. Трое сыновей и дочь. Летом этого года Марья родила пятого ребёнка – четвёртого по счету их сына. Соня была уверена, что в этой семье всё, по крайней мере, благополучно, чего она не могла сказать про Наташу. Поэтому известия, которые она получила осенью, поразили её, как гром.       В тот день, в самом конце ноября, она получила сразу два письма. Одно было от Наташи, где она сообщала, что родила дочь, которую они с Анатолем назвали Екатериной. А другое – от Жюли Друбецкой и содержало в себе печальную новость: недавно скоропостижно скончалась графиня Марья Ростова, всего сорока лет от роду [3]. У неё случилась горячка, и она умерла через несколько дней после начала болезни. Её муж, граф Николай Ростов, остался вдовцом с пятью детьми. [1] ménage à trois (фр.) – сожительство втроём. [2] Гравидофобия – фобия, выражающаяся в навязчивом страхе перед женской беременностью. У женщин чаще выражается в страхе самой забеременеть, у мужчин – в отвращении к беременным женщинам. [3] Образ княжны Марьи Болконской, а потом графини Марьи Ростовой Лев Толстой как бы «списывал» со своей матери, которая умерла рано, в возрасте всего сорока лет, родив в браке с отцом писателя пятерых детей. Кроме того, в своём романе Лев Толстой определённо оставил намёк на то, что эта его героиня, как и его мать, умрёт достаточно молодой. Вот этот пассаж: «На лице её выступило строгое выражение затаённого высокого страдания души, тяготящейся телом. Николай посмотрел на неё. "Боже мой! что с нами будет, если она умрет, как это мне кажется, когда у неё такое лицо", – подумал он…» («Война и мир», эпилог, часть 1, глава 15).