Помнить тебя

      1806 год       Долохову совершенно не хотелось идти к Ростовым в дом. Всё, что ему желалось после почти двухмесячного лежания в постели с раной, полученной во время дуэли с Безуховым – это как следует покувыркаться с какой-нибудь горячей бабёнкой. К счастью, и здоровье, и сексуальное желание после ранения к нему полностью вернулись. С бабёнкой будут сложности, это он понимал. Идти в бордель, куда его приглашали Ростов и Денисов, совершенно не хотелось. К проституткам из этих заведений, которые за день могли принять несколько мужчин, он давно чувствовал отвращение. Хотя и захаживал в бордели в самые первые годы своего приобщения к мужскому миру. Но потом пользоваться этими девицами ему не давало довольно-таки противное чувство, что он стоит в очереди за целой вереницей мужчин, а за ним ещё пристраиваются те, кого эти девицы должны будут обслужить после него. Поэтому он давно уже предпочитал иметь дело с такими женщинами, у которых хотя бы на время отношений с ним он будет единственным мужчиной. И для удовлетворения этой своей прихоти всегда брал свою очередную подружку на полное содержание. В настоящее время он прикидывал про себя в уме, как бы ему после выздоровления обзавестись подобной женщиной. И решил, что вечером поедет к цыганам и присмотрит себе какую-нибудь смуглянку-певунью или танцорку порезвее. А может, махнуть в театр? Там среди статисток или кордебалета тоже встречаются подходящие куколки.       Так что Долохов был полон этими приятными размышлениями о будущей любовнице, когда от Ростова услышал ещё одно настойчивое приглашение посетить его дом и познакомиться с его семьёй. Предложение было уже не раз озвучено новым другом, но Долохов всё откладывал посещение. Он знал, что поджидает его в этом доме. Барышни-жеманницы, которые, с одной стороны, смотрели на него, как на перспективного жениха, а с другой, делали вид, что порицают его за непутёвый образ жизни. Впрочем, последним он не обманывался никогда и ни на секунду. Он знал, что очень красив и что на самом деле весьма нравится всем женщинам, а слухи о его дебошах и разгулах только добавляют ему очков в их глазах. На самом деле всех повес вроде него женщины очень любили, хотя и притворялись, что это не так. Вот только Долохову не хотелось иметь с барышнями никакого дела. Во-первых, они были скучны и тривиальны до невозможности. За внешним лоском чаще всего была пустота. Во-вторых, ему были не нужны пустые ухаживания, которые не приводили к единственно желаемому для него результату – горяченькому сексу. А за барышнями полагалось ухаживать и делать вид, что это приятно, при этом даже не мечтая о том, как бы затащить какую-нибудь из них в постель. Соблазнение невинных девушек из высшего общества в свете строго порицалось. Да ему самому не хотелось иметь никаких дел с неумелыми девственницами. Он всегда предпочитал опытных женщин, которые могли ублажить его весьма немалые сексуальные аппетиты по полной программе. В-третьих, он понимал – начни он ухаживать за какой-нибудь из подобных барышень, сразу все окружающие подумают, что он желает жениться на ней. А женитьба совсем не входила в его жизненные планы. Ему нравился образ жизни холостяка, и он намеревался оставаться таковым до конца дней его.       Правда, тут были сложности. Его дорогая матушка уже пару лет делала ему намеки, что не прочь увидеть сына женатым и остепенившимся, а также понянчить внуков от него. Огорчать любимую мать сообщением, что никакой женитьбы и детишек он не планирует никогда в жизни, ему не хотелось. Поэтому он отложил решение этого вопроса в долгий ящик. В крайнем случае, можно будет жениться где-нибудь после сорока лет. Он заделает жене пару детишек, чтобы ей было чем заняться и чтобы матушка была довольна с внуками, а сам будет вести прежний образ жизни. Хранить верность жене он не собирался и после женитьбы.       По всем этим причинам Долохов долгое время делал вид, что не замечает настойчивых приглашений Николая посетить их дом и познакомиться с его семейством. Барышни, которых он избегал, словно чумы, там точно имеются, да ещё в полном боевом комплекте. У Николая были две сестры: старшая и младшая. Обеих он описывал как красавиц, хотя младшая была ещё совсем молода – лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Да ещё болталась там какая-то кузина, скромная бесприданница. Про неё Николай вообще говорил мало, и у Долохова создалось впечатление, что эта кузина – совершенно убогое и жалкое создание: ни красоты, ни денег, на которые мог бы польститься хотя бы охотник за приданым, у неё не было.       Но сегодня Долохов посчитал, что дальше отговариваться и отказываться от предложений Ростова было бы неприлично. В конце концов, Николай относился к нему по-дружески, обижать его не хотелось. А кроме того, никто не заставит его ездить в дом к Ростовым постоянно. Несколько визитов только ради друга его не обременят. Так что сегодня днем можно и поехать. А уж вечером он займётся настоящим делом – поиском подружки для постельных утех и разрешения почти двухмесячного мужского поста.       В доме у Ростовых Долохов в сопровождении Николая прошёл в большую гостиную, где должна была состояться церемония официального представления. Николай убежал за родителями и другими семейными, а Долохов остался в ожидании скучного времяпрепровождения и от нечего делать рассматривал портреты на стенах. Он уже прикидывал про себя, когда можно покинуть этот дом без нарушения правил приличия, как вдруг в соседней комнате услышал женские крики. Внезапно дверь отворилась, и оттуда выскочила невысокая девушка с пронзительным визгом. Не обращая на Долохова ни малейшего внимания, она пробежала через гостиную и скрылась в глубине дома. Крики в соседней комнате перешли в громкие стоны, и Долохов понял, что там случилось какое-то несчастье. Он решил прийти на помощь и быстрым шагом пошёл туда.       Там на полу в обмороке лежала другая барышня, но взгляд Долохова скользнул по ней лишь мельком, потому что громкие стоны издавала не она, а женщина средних лет, одетая как служанка. Перед ней, спиной к Долохову стояла ещё одна, но уже в платье барышни. Она какой-то тряпкой заматывала руку служанке, издающей громкие стоны, и говорила ей что-то успокаивающее. Рядом с ними всё был усыпано осколками и забрызгано каплями крови.       Позднее Долохову довольно подробно рассказали, что произошло в этой комнате. Две горничных протирали от пыли легкие стеклянные полушария, которые использовались как люстры. Одна стояла на высокой подставке и протирала эти люстры, другая полоскала и выжимала тряпки, а потом подавала той, которая занималась протиркой. В этот момент одно из стеклянных полушарий сорвалось, горничная внизу попыталась его поймать, но оно разбилось и глубоко надрезало ей ладонь и запястье. И как назло, именно в этот момент в комнате проходили барышни, которые оказались свидетельницами этой сцены. Брызнувшая в разные стороны кровь смертельно напугала их. Одна грохнулась в обморок, другая с визгом побежала прочь, и только третья не растерялась. Она схватила со стула забытую там шаль и кинулась на помощь: быстро перевязала ею руку несчастной горничной, чтобы остановить или хотя бы замедлить кровотечение. Второй горничной она крикнула немедленно бежать за помощью.       Когда Долохов подбежал к раненой служанке и помогавшей ей девушке, он заметил, что шаль уже начала пропитываться кровью. Очевидно, у служанки на запястье были повреждены вены. Кровотечение обещало быть опасным. Вспомнив свои навыки на поле боя, он быстро скомандовал девушке:       – Дайте что-нибудь, чем можно перетянуть руку выше пореза!       Девушка сорвала с себя лёгкий газовый шарф, и они вместе с Долоховым затянули и завязали его как можно туже чуть повыше надреза. Пока длилась эта сцена, Долохов не смотрел на спасительницу. Он лишь заметил боковым зрением, что её легкое воздушное платьице было сильно запачкано спереди брызнувшей кровью. Про себя он одобрительно отметил мужество и силу духа девушки. Она единственная поступила не как обычная барышня: не испугалась крови и не грохнулась в обморок, и даже не побежала подальше от страшного зрелища, как это сделали её подруги. Наоборот, не потеряла самообладания, а кинулась на помощь. Долохову захотелось похвалить её, и, наконец, он обратил на неё свой взгляд.       В этот момент и она подняла на него глаза, он глянул в них и вообще на её лицо, и у него захватило дух. На него смотрела девушка воистину редкостной красоты. Тёмные пышные волосы обрамляли словно выточенное на камее очаровательное лицо с самыми прекрасными чертами, которые когда-либо ему встречались, а тёмные глаза… он не успел их толком рассмотреть, но в них было что-то такое, от чего он потерял дар речи. На несколько мгновений он замер и стоял перед нею, как дурак, в состоянии полного остолбенения. Что за затмение нашло на него при виде красавицы, он так и не понял. И вообще не смог рассмотреть в подробностях это волшебное создание, потому что тут набежали домочадцы и слуги. Девушку и раненую служанку окружили со всех сторон и оттеснили Долохова. А потом вообще их увели из этой комнаты куда-то вглубь дома. Лежащую в обмороке другую, совсем юную девушку привели в чувство и тоже увели.       После этой сцены Долохов, как в дурмане, с трудом пережил сцену официального представления родителям Николая. Лишь многолетняя светская выучка и привычка к железному самообладанию, которую он давно выработал в себе, помогли ему вынести всё это. Он представился добродушному отцу Николая, графу Илье Андреевичу Ростову, и его жене, немолодой представительной даме со следами былой красоты. При этом Долохов изо всех сил надеялся, что не наговорил глупостей во время представления. Он почти не помнил, что говорил и что отвечал, потому что в голове бился только один вопрос: где эта девушка и увижу ли я её еще раз?       Долохов не успел в подробностях разглядеть её внешность, но впечатление колдовского очарования незнакомки не оставляло его. Он понял, что не уйдет из этого дома через полчаса после начала визита, как собирался это сделать раньше. Граф Илья Андреевич пригласил его к обеду, и Долохов мгновенно принял приглашение. Девушка, одетая в платье барышни, наверняка была членом семьи, а не служанкой. Значит, за общим столом он её должен увидеть. Он с нетерпением ожидал обеда, чтобы наконец рассмотреть её как следует, но тут его поджидало разочарование. В столовой, где собрались все члены семейства, её не было. Его представили лишь детям Ростовых: дочерям Вере и Наташе и младшему сыну Пете. В Вере Долохов сразу узнал ту, которая с криками убежала от вида крови, а в Наташе – ту, которая грохнулась в обморок. Очаровавшей его решительной и прекрасной незнакомки за обедом не было.       Обе представленные барышни не произвели ни малейшего впечатления на Долохова. Они обе, без сомнения, были хороши собой, но ничего необычного в них он не заметил. Наоборот, сразу разглядел в них тех самых тривиальных и неинтересных ему созданий, от которых всегда старался держаться подальше. Типичные нелюбимые им барышни. Вера сразу оттолкнула его надменностью, холодным и гордым выражением лица. Младшая Наташа была хорошенькой вертлявой непоседой, но показалась Долохову совсем ребенком. Она сделала перед ним небольшой книксен, поглядывая на него с робким любопытством и одновременно кокетливо. Но Долохов совершенно не был любителем слишком юных особ, поэтому отнесся к ней совершенно равнодушно. Обе барышни за обедом вели себя абсолютно спокойно, было очевидно, что про пострадавшую прислугу они уже давно забыли.       Но где же та, которая так поразила его при мимолетной встрече? Вряд ли она была пришлой в этом доме, скорее всего, подумал Долохов, это может быть кузина Николая, про которую он так мало говорил. Та самая, которую Долохов представлял себе как убогую, ничтожную и жалкую. На самом деле она оказалась первой в его жизни женщиной, которая не просто понравилась, но и поразила его в самое сердце.       Обед прошел, и оставаться дальше в доме Ростовых без приглашения было неприлично. Тем более, что Николай Ростов звал Долохова поехать в клуб. Скрепя сердце, пришлось распроститься с планами увидеть девушку в тот же день. Но Долохов решил расспросить о ней Николая подробнее по дороге в клуб.       – Слушай, – спросил он Ростова, когда они в экипаже ехали по вечерней Москве, – а где твоя кузина… Софи, кажется, ты так её называл? Почему её не было вместе со всеми за обедом?       – О, её наказали. Маменька велела до конца дня не выходить из комнаты и лечь спать без обеда и ужина, – легко ответил Николай.       – И за что её наказали? – спросил Долохов.       – За шаль, которой она перевязала руку горничной. Эту шаль маменька забыла в той комнате, где случилось несчастье, а шаль оказалась редкой и дорогущей. Теперь она совсем испорчена, столько на ней крови, что и не отмоешь, – со смехом рассказывал Николай. – Хотя, вообще-то за шаль маменька не стала бы долго сердиться. Поворчала бы да быстро отошла. Уж точно не стала бы лишать Соню обеда и ужина и запирать в комнате. Но маменьку Вера науськала: дескать, неприлично барышне иметь такие крепкие нервы и сноровку; барышни – существа нежные; они должны убегать от страшного зрелища или хлопаться в обморок, как Наташа. А кидаются на помощь прислуге только такие, как Соня, то есть грубые создания с полным отсутствием изящной деликатности в душе и полным незнанием приличий. Матушка наслушалась Веры и как следует отчитала Соню за её неприличную для барышни находчивость.       «Ничего себе, – подумал Долохов, – её еще и наказали за то, что она оказалась смелой, решительной и сострадательной. Единственная из трёх оказалась не пустой дурёхой, которые только и умеют, что пищать и падать в обмороки, а сумела спасти человека от опасности истечь кровью».       – Вера в своём репертуаре. Она терпеть не может Соню, считает её приживалкой, которая нас разоряет расходами на своё содержание, – продолжал болтать Николай. – Да и Соня ведет себя как обычно. Сколько не помню её, всегда она возилась с какими-то несчастными созданиями. То птицу принесёт из сада с поломанным крылом и выхаживает, то котят или щенят притащит. Помню, ещё в детстве принесла с улицы пару брошенных котят и положила их в своей комнате. Маменька увидела и приказала выкинуть. Соня рыдала-рыдала и всё-таки уговорила маменьку не выбрасывать, а отдать на кухню. Потом сама бегала туда кормить их, таскала им лакомые кусочки со стола. Вера это увидела и наябедничала. Тогда Соню снова крепко отругали, но она продолжала бегать к своим котятам, пока те не выросли. Только тайком делала это.       К приезду в клуб Долохов так и не перестал думать о Софи. Он страстно желал её увидеть снова и проверить первоначальное впечатление. Он ведь видел её близко всего несколько мгновений. Может, ему просто показалось, что она красивее всех женщин, которых он когда-либо встречал? В комнате было не слишком светло, возможно, ему просто это почудилось. Хорошо бы действительно было так, подумал он. Любовь к женщине вообще никогда не входила в его жизненные планы. Влюбиться без памяти в женщину… нет, ему совершенно этого не хотелось. Ему хватало многочисленных легкомысленных любовных интрижек, а серьёзной любви он опасался и никогда не желал. Ведь тогда придется, скорее всего, отказаться от всех других женщин ради одной-единственной, потерять свободу и независимость. Какому мужчине это понравится? Тем более такому, как он, который выше всего на свете ставил мужскую свободу и отрицал власть женщины над мужчиной.       В клубе он сел за карты, но играть толком не мог. В голове была путаница из-за мыслей о Софи. В результате он начал проигрывать и решил выйти из игры. В театр и к цыганам тоже не поехал. Искать себе какую-то женщину, когда голова забита мечтами о совершенно другой, он не мог. Поехал домой и завалился спать. Но заснуть так и не сумел, всё думал о новой встрече с кузиной Николая. Сон сморил его только под утро.       Утром Долохов решил, что, выждав для приличия небольшой срок, он снова поедет к Ростовым. К счастью, добродушный и хлебосольный граф Илья Андреевич пригласил друга сына бывать у них запросто, и это давало Долохову свободу действий. Он еле-еле пережил пару дней и, наконец, решился на ещё один визит. Подгадал время как-раз к обеду.       Граф снова принял его радушно и оправдал надежды Долохова, опять пригласив его пообедать вместе с семьёй. Перед обедом его привели в гостиную рядом со столовой, где уже собрались все члены семьи в ожидании трапезы, и тут у него перехватило дыхание. На небольшом диване рядом с Наташей сидела она. Софи. Соня. Красивая кузина Николая. Сказочное видение.       – Соня, – обратился к ней Илья Андреевич, – подойди познакомиться с господином Долоховым.       Соня встала и удивительно лёгкой походкой подошла ближе. На несколько секунд задержала взгляд на лице Долохова, а потом быстро опустила длинные и густые ресницы.       - Это Софья Александровна Ростова, моя племянница и воспитанница. Прошу любить да жаловать, - сказал граф. – А это господин Долохов Фёдор Иванович, друг Николая.       Девушка сделала изящный небольшой книксен и произнесла негромким музыкальным голосом:       – Очень приятно познакомиться.       – Мне тоже приятно познакомиться, – отвечал Долохов, впиваясь взглядом в лицо Софи. Он надеялся, что она подаст ему руку для поцелуя, чтобы он мог коснуться её, но она этого не сделала и сразу же после представления отошла и снова села на диван к Наташе.       Всё, что хотелось Долохову в этот миг – это выругаться как можно более непристойно и грубо. Он два дня провел как в лихорадке. И всё это время он ревностно мечтал и просил все силы небес и ада, чтобы это невероятно прекрасное создание превратилось для него при новой встрече в обычную банальную, хотя и вполне хорошенькую барышню. На таких он мало обращал внимание – красоток хватало среди куртизанок, актёрок, цыганок и замужних светских дам, в чьих услугах у него никогда не было недостатка. Он всегда был большим ценителем женской красоты, но смотрел на неё отстраненно, по принципу – не одна, так другая. Но, взглянув второй раз на Софи, он понял – её он не сможет в своём сердце заменить никем. Ни одной другой женщиной.       В гостиной было совсем светло, и он сумел на сей раз хорошенько рассмотреть ее. Овальное, нежных очертаний личико с безупречно правильными чертами. Тонкие тёмные брови, слегка приподнятые к вискам и формой напоминающие изогнутые крылья птицы. Густейшие тёмные ресницы над слегка раскосыми, огромными и тоже тёмными глазами. Прямой тонкий нос. Нежно-розовые, лишь слегка полноватые, чувственные губы, свежие, как роза. Безупречно ровный матовый тон кожи – не малокровно-бледной, как у остальных светских барышень, а напоминающей цветом слоновую кость. Или светлый молочный янтарь, удивительно красивый камень, который ему как-то пришлось видеть. А сама её кожа – чистая, нежная и гладкая, как первоклассный фарфор. Пышные тёмные вьющиеся волосы, заплетенные в толстую косу, обвернутую вокруг головы. Точёная фигура, своими изящными формами напомнившая ему мейсенских фарфоровых пастушек [1]. Сколько ни всматривался в неё Долохов, моля небеса, чтобы найти в ней хоть какой-то недостаток, но ничего не получалось. Он видел только совершенство. А больше всего поразили Долохова её глаза, хотя смотрели она на него всего лишь несколько мгновений. В этих тёмно-зеленых глазах, которые разрезом напоминали таинственные глаза кошки, была глубина и бездонность небесного ночного океана. Заглядывая в такие глаза, мужчина тонул в них. Может быть, она знала о колдовском влиянии своего взора? Недаром так часто опускала ресницы. Словно пряталась и пыталась скрыться от мира за их занавесом, но ничто, абсолютно ничто не могло скрыть её потрясающей красоты, при виде которой сердце Долохова начинало пропускать удары. Сам не зная почему, он ощутил, что при взгляде на эту девушку им овладело дикое сексуальное возбуждение такой мощи и силы, которой он не испытывал ни к какой женщине. Все, что было в нём мужского, болезненно напрягалось и тянулось к ней.       Он разговаривал со старым графом и Николаем, а также с недавним своим знакомцем и сослуживцем Николая Василием Денисовым, который в это время жил в доме Ростовых и который был одним из секундантов на дуэли Долохова с Безуховым. Но при этом Долохов постоянно поглядывал на Софи, то и дело теряя нить разговора. Он понимал, что его пристальные взгляды становятся неприличными, но ничего не мог сделать с собой. Оторвать глаза от неё ему становилось всё труднее и труднее. Она, казалось, особо не замечала его и тихо о чем-то переговаривалась с Наташей, сидя с кузиной на диване.       В это время в гостиную вошла домашняя кошка. Софи отвлеклась от разговора и поманила кошку плавным жестом. Долохов был уверен, что кошка проигнорирует девушку, недаром кошки были независимыми созданиями. Но кошка мгновенно ответила на призыв, подошла к дивану, запрыгнула на сиденье, а потом на валик спинки. И подошла к голове сидящей Софи. Девушка прикрыла глаза, подставила щёку с нежной улыбкой на губах, и кошка своей головкой несколько раз потерлась об эту щеку. Картинка была удивительно красивой и волнующей, но самое главное – она мгновенно возбудила чувственность Долохова. Он сразу подумал, как приятно было бы и ему ощутить подобную ласку. А когда Софи так же плавно и нежно переместила кошку к себе на колени и начала её гладить, а кошка мгновенно разомлела и начала мурлыкать в её руках, у него ещё больше перехватило дух. У Софи были необычайно длинные тонкие пальцы, наверняка очень чуткие. Как бы она могла этими нежными пальчиками ласкать его тело, невольно думал Долохов. Любое её движение пробуждало в нём самые непристойные мысли на её счет.       В этот момент Наташа захотела сама поиграть с кошкой. Она схватила её – слишком резко, слишком грубо. Кошка разозлилась, извернулась, вырвалась из рук Наташи и мгновенно убежала.       – Фу, противная, – громко воскликнула Наташа. – Вот всегда она к тебе липнет, а если я или кто-то другой пытается с ней поиграть – сразу убегает.       Софи таким же плавным жестом, которым ласкала кошку, слегка погладила руку Наташи и тихо что-то ей сказала с ласковой улыбкой, видимо, успокаивая и уговаривая. Не отрывавший от Софи взгляда Долохов отметил про себя, что в походке, манерах и повадках девушки есть много сходного с грацией кошки. Чем-то неуловимым она напоминала этих таинственных созданий.       За столом, очевидно, Софи всё же заметила, что Долохов почти не спускает с неё глаз, и начала краснеть и опускать глаза под его взглядами. Он с трудом, но заставлял себя тоже отводить свой взгляд от неё, не желая смущать это прекрасное, но очевидно непорочное и чистое создание. Долохов давно знал за собой, что его весьма легко охватывает сексуальное возбуждение. Он понимал, что в нём сильно развито мужское начало, и не раз женщины вызывали в нём сильнейшую чувственную страсть. Но по какой-то непонятной ему причине именно эта очевидно невинная и чистая девочка оказалась той, что пробудила в нём страстное влечение самой поразительной силы, которой он когда-либо испытывал к женщине. Самая грубая похоть к ней смешалась в его душе с самой щемящей нежностью в причудливый клубок. Ему хотелось затащить её в постель и проделать с ней самые непристойные вещи, которым он только обучился за долгие годы общения с весьма раскованными в этом плане женщинами. И одновременно хотелось беречь и лелеять эту чистую красоту и прелесть, защищать её от всего мира и даже от самого себя. Глядя на её изящный прелестный рот, он представлял, какими способами он мог бы использовать его для собственного любовного ублажения. И в то же время он проклинал себя за эти мысли, которые казались ему кощунственными в применении к столь невинному существу.       После обеда всё семейство Ростовых собралось в музыкальной гостиной, где стояли клавикорды. Кроме Денисова и Долохова на обеде и музыкальном вечере присутствовали ещё гости – граф Илья Андреевич был хлебосольным и радушным хозяином и частенько зазывал к себе всякого, кто хоть раз появлялся в его доме. Как понял Долохов, музыку в семье Ростовых все очень любили. Лучшей исполнительницей на клавикордах считалась Соня, а вот Наташа имела отличный голос и считалась главной певуньей в доме. Это вполголоса Долохову объяснил Николай, который и пригласил Долохова скоротать вечер у них в доме.       Наташа и Соня предварительно о чем-то пошушукались, видимо, выбирая, что лучше исполнить. Потом Соня села за клавикорды и начала играть. А Наташа запела. У неё действительно был красивый голос, хотя пока ещё молодой и необработанный. Но Долохов слушал его постольку-поскольку. Ему больше нравилось наблюдать за Софи. Она играла не просто отлично, но безупречно, практически не глядя в ноты. Её прекрасная головка была слегка наклонена, глаза смотрели отрешенно, она словно вся расслабилась и растворилась в музыке. Долохов не был большим знатоком, но он понял, что у девушки недюжинные способности. Она наверняка забывала всё, кроме музыки, когда играла. Он понял это, когда после исполнения она делала глубокий вздох, словно приходя в себя, и оглядывала присутствующих, как будто выходя из прекрасного забытья. Когда за клавикордами её сменили сначала Вера, а потом Наташа, игра их не была столь совершенной, иногда они сбивались, чего ни разу не случилось с Соней.       Наташа спела ещё пару романсов под восторженные аплодисменты всех присутствующих и особенно Денисова. Долохов заставил себя хоть на время переключить внимание с Софи на эту пару. Пялиться на Софи постоянно – это уже выходило за любые рамки приличия. Наблюдая за Наташей и Денисовым, Долохов пришел к некоторым выводам. Юная барышня очевидно кокетничала с Денисовым, но Долохов сразу понял: у его друга шансов нет. Денисов, судя по всему, серьёзно начал влюбляться в этого полуребёнка, а вот сама Наташа просто использовала его как некий пробный камень для проверки своей способности очаровывать в будущем мужчин. На серьёзное чувство Денисова она ничем столь же серьёзным не ответит, думал Долохов.       Его тут же кольнуло неприятное воспоминание: точно так же вела себя его недавняя любовница Элен, жена Безухова, из-за которой и состоялась дуэль с её мужем. До начала их связи и во время её он не раз наблюдал, как Элен старательно очаровывает мужчин, чтобы просто поиграть с ними и доказать свою женскую власть. С ним этот номер не проходил – Долохов ничуть не любил Элен и смеялся над её попытками властвовать над ним. Единственно привлекательным в ней, кроме красоты, для него было лишь одно – она была женой Пьера Безухова, на которого Долохов затаил ужасную досаду. За совместную шутку с полицейским, которого они привязали к медведю, расплатился только он один. На несколько месяцев его загнали в солдаты, и он должен был с кровью и пóтом снова зарабатывать себе офицерские эполеты. А вот Безухов не претерпел никакого наказания. Мало того, пока Долохов месил грязь, шагая вместе с рядовыми по разбитым дорогам, и рисковал шкурой на поле боя, Пьер умудрился из полунищего бастарда стать законным наследником огромного состояния и получить титул графа. Да ещё и жениться при этом на первой красавице Петербурга. И вся эта удача привалила толстому ленивому увальню ни за что. Просто так. Долохов искренне считал себя умнее и способнее Пьера и негодовал на то, что жизнь и люди так несправедливы. Одним все, а другие, такие как он, должны зубами выгрызать себе хоть самую малую удачу в жизни. Долохову смертельно захотелось рассчитаться с Пьером за такую несправедливость. Поэтому он и откликнулся на авансы Элен, когда та стала намекать ему, что толстый и неуклюжий муж в постели её не удовлетворяет. Следствием этой связи стала дуэль, после которой Долохов расстался с Элен без сожалений. Вскоре после дуэли он получил от неё письмо, где она намекала на возможность новой встречи, ведь с мужем она теперь проживала раздельно. Но он совершенно не собирался возобновлять эту связь. Элен всегда была ему по-человечески неприятна. А теперь, когда исчезло единственное, что влекло Долохова к ней – возможность уязвить её мужа Пьера любовной связью с его женой, он не хотел её больше видеть.       И вот в настоящий момент он видел, как приемы, которые он наблюдал у Элен, оттачивает в себе гораздо более юная Наташа.       «Такая же, как Элен, только молодая да ранняя», подумал Долохов про себя. В это время Наташа послала ему со своего места такую же кокетливую полуулыбочку, с которой она завлекала Денисова. Очевидно, она захотела приобщить к сонму своих поклонников ещё одного, решил Долохов. Он ответил Наташе самым холодным и ледяным взором из многочисленного репертуара отработанных им для себя взглядов. Было очевидно, что её очередным поклонником он становиться не собирается. Наташа вспыхнула от досады и с обиженным видом отвернулась. И слава Богу, подумал Долохов. Его сердце уже было несвободно.       Ему смертельно хотелось подойти к Софи и завязать с ней разговор, но она, как назло, разговаривала с Николаем, стоя у клавикорд. Кузен сказал ей что-то смешное, и она улыбнулась – радостно и мило. Долохов снова почувствовал, как земля словно встряхнулась у него под ногами – на щеках Софи появились две ослепительные и очаровательные ямочки. С ними она стала совершенно неотразимой. «Поцелуй Венеры» – Долохов вспомнил, что именно так часто назывались ямочки на женских щёчках. Воистину, эта девушка в его глазах была будто поцелована богиней красоты. В ней словно собрались все женские совершенства, и все они действовали на Долохова, как крепкий, опьяняющий любовный напиток. Он уже хотел подойти к Николаю и Софи, чтобы вмешаться в их беседу и наконец-то обратить внимание девушки на себя, но, к счастью, Николай в это время отошел. Софи осталась у клавикорд и задумчиво смотрела на кипу нот, лежащих на инструменте. Долохов решил воспользоваться моментом.       Когда он подошел и встал рядом с ней, она несколько настороженно подняла на него свои колдовские глаза. Но тут же опустила их, и на её лице появился прелестный румянец смущения. Видимо, взгляд Долохова, обращённый на неё, был слишком красноречив. Он и сам понимал, что негоже с такой страстью и нескрываемым желанием смотреть на невинную девушку, но поделать с собой ничего не мог.       – Вы удивительно хорошо играете, – сказал он ей, когда подошел совсем близко.       – Благодарю вас, – скованно и односложно ответила Софи, не поднимая глаз от нот.       – Вы любите музыку? – снова спросил Долохов.       – Очень люблю. А вы? – девушка начала бесцельно перебирать ноты, чтоб иметь возможность смотреть на них, а не на собеседника.       – До сегодняшнего вечера я был к ней достаточно равнодушен. Но сегодня переменил мнение.       Долохов ожидал, что она спросит что-то насчет того, что заставило его переменить мнение, и тогда он заявит, что переменить мнение заставил его вид музицирующей Софи. А уж потом он может осыпать её комплиментами по поводу её игры и внешности. Так завязалось бы его ухаживание за ней. Но она, видимо, поняла это и не подыграла ему, как на её месте сделала бы любая другая барышня. Вместо этого она сказала:       – А я всегда очень любила музыку. Не представляю своей жизни без неё.       Тогда Долохов решил действовать прямо.       – Когда я смотрю на вас, мне кажется, что вы ненастоящая. Пришли из какой-то сказки – настолько вы хороши собой.       Софи испуганно глянула на него, но снова опустила глаза на ноты и тихо сказала:       – Пожалуйста, не надо такого говорить. Я не из сказки, я самая обыкновенная.       – Это не так. Вы самая необыкновенная девушка, которая когда-либо мне встречалась, – понизив голос, сказал ей Долохов.       Лёгкий румянец на щеках Софи стал ярче.       – Прошу вас ещё раз, не говорите такого. Я не люблю комплиментов, особенно таких выспренних.       Долохов улыбнулся её скромности.       – Если вам не нравятся комплименты по поводу вашей внешности, то позвольте мне сделать вам комплимент по поводу вашего мужества.       – Нет у меня никакого мужества, – в замешательстве пробормотала Софи и начала делать вид, что среди кипы нот, которые она до тех пор бесцельно перебирала, она ищет что-то особенное.       Но Долохов покачал головой.       – Неправда. В тот день, когда я впервые увидел вас здесь, вы вели себя на редкость мужественно для барышни нашего круга. Я имею в виду вашу находчивость и помощь раненой горничной. В отличие от своих кузин, вы не растерялись и помогли ей.       Красная, как маков цвет, Софи стрельнула взглядом в сторону своей тетки-графини, которая о чем-то беседовала с мужем. Ага, подумал Долохов, видимо, взбучка ей за смелость и решительность досталась немалая два дня назад. И она боится повторения.       – Это было неосмотрительно с моей стороны. Больше такого не будет, – скованно произнесла Софи, как заученный урок.       – Вы говорите это только потому, что вас наказали за ваше мужество и самообладание? – спросил Долохов.       – Кто вам сказал, что меня наказали? – Софи поднесла ближе к лицу какие-то ноты и начала рассматривать и перелистывать их, будто нашла что-то необходимое себе.       – Николай рассказал мне в тот же день по дороге в клуб, – ответил Долохов.       – Тогда вы должны понимать, что мне неприятно вспоминать о том случае. Пожалуйста, больше не надо, – Софи отложила прежние ноты и схватила какие-то другие. Глядеть на Долохова она по-прежнему упорно отказывалась, и весь её вид показывал, что разговор не доставляет ей ни малейшего удовольствия.       Это был тупик. Когда женщина демонстрировала столь явное нежелание иметь хоть какое-то дело с мужчиной, любой бы понял, что надо отступить. Но Долохов решил не сдаваться и продолжать.       – В таком случае у меня не остается другого выхода, кроме как осыпать вас комплиментами по поводу вашей обворожительной внешности, – сказал он с усмешкой, решив немного поддразнить её, чтобы вывести хоть на какие-то эмоции.       – Извините, но, кажется, Наташа снова хочет петь, – торопливо пробормотала Софи и быстро пошла к кузине.       Наташа снова петь не хотела. Этот нелепый предлог явно был придуман Софией только лишь для того, чтобы отойти от него и прекратить смущавший её разговор и смущавшие её взгляды Долохова. Наташа после завуалированной отповеди Долохова было надулась, но обожание Денисова вскоре снова вернуло ей хорошее настроение. Она вовсю кокетничала с ним, когда Софи подошла к ней и тихо что-то сказала. Очевидно, просила спеть ещё. Наташа сначала отрицательно покачала головой, но Денисов присоединился к просьбе Софи. Тогда Наташа снисходительно и, несколько рисуясь, уступила. Софи снова села за клавикорды и Наташа запела. Когда музыка закончилась после бурных восторгов и аплодисментов двум девушкам, особенно певшей Наташе, все снова возобновили разговоры.       Долохов опять попытался приблизиться к Софи и завязать с ней новую беседу, но она, очевидно, лавировала между гостями и семейными, чтобы не дать ему снова подойти и затеять с ней личный разговор. Причем делала это так ловко, что поймать её у него никак не получалось. Скорее всего, рано или поздно это ему удалось бы, но, к его досаде, вечер закончился, и пора было уходить. Софи улизнула из гостиной одной из первых, не дав ему возможности даже попрощаться напоследок.       Вот так начались для него два месяца, которые Долохов позднее вспоминал как одни из самых мучительных в его жизни.       Он влюбился. Самым жесточайшим образом. Втюрился, как последний сопливый юнец.       Уже тогда, с самого начала, Долохов понимал, что иного выхода, кроме женитьбы на Софи, у него нет. Соблазнить невинную девушку из общества и затащить её в постель до брака считалось преступлением. Свобода действий в отношении женщин из высшего общества предоставлялась повесам вроде него, только с замужними дамами или вдовами. Невинные барышни были запретны для соблазнения. За нарушение этого правила из приличного общества могли изгнать. Да и он скорее убил бы себя, чем навлек на голову обожаемой повелительницы своего сердца хоть тень позора, хоть что-то, что запятнало бы её репутацию в глазах света. К его удивлению, мысль о свадьбе с Софи не вызвала у него ни малейшего отторжения и отвращения, которые раньше возникали у него при мысли о возможной женитьбе. Для неё он готов был до конца дней своих отказаться от столь милой ему прежде холостяцкой свободы.       Но неожиданным препятствием его планам стала сама Софи. Она оказалась абсолютно невосприимчивой к его мужским чарам, которые всегда неотразимо действовали на женщин, сколько Долохов себя не помнил. Все его попытки поухаживать за ней, да даже просто разговорить её натыкались на каменную стену её односложных ответов, опущенных глаз и краски смущения на её прекрасном лице. И она явно сторонилась его: ни разу не осталась наедине с ним, сколько он не старался устроить такой приятный для него тет-а-тет. А если пытался завязать с ней хоть сколько-нибудь личный разговор на двоих в присутствии других людей, то она так же ловко, как в первый вечер, избегала любого подобного контакта с ним. То притворялась, что ей надо выйти по какому-то делу, то делала вид, что она кому-то срочно понадобилась и ей надо отойти, то подзывала к ним какое-нибудь третье лицо, чаще всего Наташу. Впрочем, Наташа и сама часто подходила к ним, если замечала, что Долохов желает поговорить с Софи. И делала всегда это с какой-то хитрой усмешечкой. У Долохова было чувство, что девушки сговорились между собой, и Наташа специально по просьбе кузины не даёт ему затеять такой разговор с Софией, где он мог бы хоть как-то выразить свои чувства к ней. Ему приходилось говорить с Софи только о безличном: о погоде, литературе, музыке, театре, общих знакомых, светских развлечениях и прочих совершенно неинтересных Долохову вещах. Но даже такие разговоры не были долгими и быстро заканчивались: Софи совершенно определенно всегда пыталась улизнуть от него.       Причиной были взгляды Долохова. Не имея возможности выразить свои чувства словами, он давал волю взглядам. Причем понимал по реакции Софи, что его взгляды на неё абсолютно неприличны. Она заливалась краской и мгновенно отводила глаза, как только её взгляд встречался со взглядом Долохова. Мало того, Долохов понимал, что разгорающееся в нём пламя безумной страсти к ней с каждым днем полыхает в его глазах всё сильнее и сильнее. Потому что не только Софи, но и Наташа, и даже старая графиня начинали краснеть, замечая, какими глазами он смотрит на неё. Он делал усилие, чтобы хоть на мгновение сделать свой взгляд светски-безразличным, но у него ничего не получалось, как он не старался. В присутствии Софи его кровь непроизвольно начинала бурлить от чувственного жара и энергии, и он ничего не мог с этим поделать.       Вообще-то, вид краснеющих женщин не был для Долохова в новинку. Он умел придавать своему взгляду отчаянную и бесшабашную наглость. Хотя чаще пользовался этим приемом при общении с мужчинами. Женщинам обычно было достаточно нескольких небрежных комплиментов и красивой внешности Долохова, которая говорила сама за себя. Да ещё хватало исходившей от него ауры мужественности и сексуальности, которая позволяла опытным женщинам догадываться, что перед ними сильный и неутомимый самец, умеющий доставлять женщинам самое большое и изысканное удовольствие в постели. И в этом они никогда не ошибались. Для того, чтобы закрепить уже решённую победу над очередной светской дамой, Долохов иногда и пускал в ход свой наглый взгляд, откровенно говорящий о его желаниях. Кто-то отвечал столь же смело, но чаще женщины робели от такого его взгляда и тоже краснели и опускали глаза. Впрочем, это не мешало им потом вступить с ним в связь.       Проблема с Софи, однако, заключалась в том, что в ней он не чувствовал того тайного интереса к себе, что демонстрировали другие женщины, пытающиеся представить себя безразличными к нему. Он хорошо знал завлекающий блеск, потаённый призыв в женских глазах. Умел распознавать его сразу, даже если женщина делала вид, что равнодушна или вообще относится к нему, гуляке и бретёру, с осуждением. Но в Софи он не замечал ничего похожего. Наоборот, у него было чувство, что она отталкивает и отвергает его всем своим существом.       Робостью и слабостью характера её отношение к нему он тоже не мог объяснить. Да и вообще не мог поверить в то, что девушка, которая решительно и смело кинулась на помощь пострадавшей горничной в первый день их знакомства, была бы робким и слабым созданием. В Софи, наоборот, угадывался незаурядный характер, который она умело скрывала под маской юной и скромной особы. Даже в том, как она опускала глаза перед ним или отворачивала от него свою прелестную головку, он не ощущал ни малейшей робости и слабости. Скорее в этом проявлялась её сила. Она как будто решительно строила глухую стену между ними и упорно защищала её, не позволяя ничем пробить её стойкую защиту. Как он не пытался нащупать бреши в этой стене, у него ничего не получалось.       Искра надежды на то, что он сможет хоть как-то сблизиться с Софи, зажглась в нем, когда он получил от Ростовых приглашение посетить бал подростков, который устраивал московский танцмейстер Иогель. На таких балах танцевали знатные подростки Москвы, которых ещё не допускали на взрослые балы. Прежде одна мысль о том, что он может посетить мероприятие, где развлекаются и сентиментальничают сопливые мальчишки и глупые девчонки, вызвала бы только саркастический хохот Долохова. По его образу жизни там ему делать было абсолютно нечего. Но такой бал давал ему возможность пригласить Софи на танец и хотя бы таким образом коснуться её, чего ему смертельно хотелось всё время их знакомства. А ещё – поговорить. На балах во время танца было принято разговаривать с партнерами, и уж тут их уединение в толпе не мог бы разрушить никто.       Но первый же бал обернулся для Долохова дополнительными мучениями и при этом ни на дюйм не приблизил его к желанной цели. Он пригласил Софи на два танца, которые по бальным правилам дозволялись танцевать одному кавалеру с одной дамой. Этими танцами оказались вальс и кадриль. Софи танцевала великолепно и грациозно, впрочем, он и не ожидал ничего другого от столь изящной девушки. Он любовался ею, когда она легко порхала с другими кавалерами по бальному залу, однако решительно не отступал от намеченной цели очаровать Софи. Долохов рассчитывал поговорить с ней о своих чувствах хотя бы во время кадрили, но и тут она не изменила себе. Отвечала односложно, не смотрела ему в глаза, краснела, просила не говорить ей комплиментов, а на особо пылкие упрямо отмалчивалась. А вальс для Долохова чуть не обернулся вообще катастрофой. Как только он обнял тоненькую талию Софи и начал танец, он начал чувствовать исходящий от неё запах. К запахам он вообще был очень чувствителен. От неё исходил нежнейший аромат, напоминающий запах цветущего летнего луга. От этого аромата все органы чувств Долохова болезненно напряглись и сфокусировались на этом запахе и одновременно на физическом контакте с Софи. Вальс вызывал ассоциации с объятиями и давал возможность прежде нереальной близости к прекрасному предмету его желаний.       Жадно вдыхая аромат Софи, Долохов вспомнил рассказ Николая о том, что девушка любит возиться с цветами и растениями как в зимнем саду их городского дома, так и в деревенском саду летом. Может быть, это её любимыми цветами так от неё пахло? Разобрать он не мог, но этот запах и её близость вызвали дополнительное ощущение жара в его чреслах. Во время вальса внезапно он ощутил мощный прилив внизу живота и давление изнутри. Он понял, что у него начинается эрекция. В его офицерской форме это было бы заметно всем людям в зале. Неистовым усилием воли, сделав несколько глубоких вдохов, он заставил себя хоть сколько-нибудь расслабиться. Это ему удалось. Хорошо, что они танцевали вальс лицо к лицу, Софи загораживала его от остального зала, так что никто ничего не заметил. А сама она в силу своей невинности не смогла об этом догадаться.       Софи ни на секунду не отступила от выбранной ею отстраненной линии поведения ни на одном из вечеров в доме Ростовых и ни на одном из балов, где ещё она танцевала вместе с Долоховым в течение двух месяцев, когда он пытался ухаживать за ней. У него было чувство, что он стоит перед наглухо запертой дверью.       Утешало его лишь одно – он не был исключением. Точно также Софи отгораживалась от всех своих поклонников, хотя с другими она не краснела. Наблюдая за ней и её кавалерами на балу, Долохов видел, что большого количества поклонников она не имела. Причины были две. Первая – Софи была бесприданницей. Танцевать кавалеру с одной девушкой постоянно означало некую заявку на ухаживание за ней с целью будущей женитьбы. Этого никто из кавалеров особо не желал. Никому не хотелось, чтобы общество подумало, что он собирается ухаживать с намерением позднее жениться на девушке хоть и очень красивой, но без гроша за душой. И если даже молодые мальчики пока не думали ни о какой женитьбе и приглашали Софи, будучи очарованными её необыкновенной красотой, то делать это часто им мешали маменьки и папеньки, которые строго следили на балах, чтобы их сыночки не ангажировали слишком часто неподходящих кандидаток в невесты. Долохов сам был свидетелем, как один семнадцатилетний парнишка, который влюбился, подобно ему, в Софи с первого взгляда и постоянно приглашал её танцевать, был за это тихонько отчитан в уголке бального зала своей матушкой. Из её тихого шипения Долохов услышал только слово «бесприданница» и понял, что ни на одном балу больше парню не позволят пригласить Софи никогда.       Вторая причина была серьёзнее первой. В конце концов, на балу было достаточно подростков и даже более взрослых юношей из вполне состоятельных и даже очень богатых семей, для которых приданое невесты было не особо важным или вообще неважным. Но юноши из таких семей, тоже пытавшиеся ухаживать за Софи, натыкались на стену безусловного её равнодушия к ним. Она была с ними вежлива – и только. Но не отвечала на комплименты и не делала никаких авансов своим поклонникам. Потеряв терпение хоть сколько-нибудь разбудить в девушке интерес к ним, такие кавалеры переключались на других девиц, которые, в отличие от Софи, вовсю кокетничали и делали всё, чтобы привлечь к себе мужское внимание. В этом смысле гораздо бóльшим успехом пользовалась кузина Софи Наташа, которая на этих балах собирала толпы поклонников вокруг себя, умудряясь расточать своё внимание каждому из них.       Впрочем, продолжая наблюдать за Софи, Долохов пришел ещё к одному выводу – у неё вообще была способность отгораживаться не только от нежеланных поклонников, но и от других людей, от всего мира. Не раз в гостях у Ростовых он видел, как посреди оживленной болтовни она словно выпадала из общего разговора и задумывалась о чём-то своём. Глаза её в эти мгновения смотрели отрешенно и сосредоточенно, выдавая глубокую натуру. Вообще она не была похожа на любую пустую барышню из своего окружения, озабоченную лишь кавалерами, нарядами и сплетнями. На эти темы она никогда не говорила. Могла слушать других, но сама разговор не поддерживала. Внутри её был свой огромный и сложный мир, куда она никого не допускала. И уж меньше всех его.       Однажды во время бала Долохов наблюдал, как Софи с типичным для неё отстраненным видом танцевала с каким-то другим кавалером. В это время к нему подошел юноша лет двадцати, считавший себя поэтом и писавший довольно скверные стихи, который тоже числился в поклонниках Софи. Некоторое время вместе с Долоховым он наблюдал за танцующей юной красавицей, а потом с досадой произнес:       – Софи Ростова это просто «La belle dame sans merci», знаете, такая, как в своё время писал о подобных девушках Ален Шартье [2]. Хоть бы кому улыбнулась или пококетничала, как это делает её кузина, да и другие девушки. С ней же любой поклонник приходит в полное отчаяние от её безразличия к любому кавалеру.       Долохов не знал, кто такой Ален Шартье, но внутри себя согласился с определением юного стихоплета. Софи действительно была «La belle dame sans merci». Прекрасная дама без пощады. Безжалостная красавица.       К исходу двух месяцев нервы Долохова были натянуты, как струны. Он привык к быстрым и легким победам над женщинами, а тут прошло уже восемь недель – и ничего. Он видел только полное отсутствие хоть какого-то интереса к нему со стороны самой желанной для него женщины. Всё это рождало в нём самую дикую смесь чувств к ней: невыразимое обожание, испепеляющую страсть, ужасную досаду, а временами даже и злость.       В первые дни своего увлечения Софи он несколько раз хотел избавиться хоть частично от страсти к ней в постели с какой-нибудь другой женщиной. Но почувствовал отвращение даже от мысли о том, что придется заниматься сексом с нежеланной женщиной, когда хочешь совсем другую. А разрядка ему требовалась. Уже в первую ночь после встречи с ней ему пришлось помогать себе руками, чтобы избавиться от дикого сексуального напряжения, вызванного знакомством с ней. Иначе он бы просто не заснул. Но и дальше это продолжалось с пугающей его регулярностью. Он и сам понимал, что глупо и унизительно для мужчины его возраста, его сексуального опыта, его внешности и привлекательности для женщин прибегать к приёмам, которые годились лишь для прыщавых юнцов. Но ничего не мог с собой поделать. Софи была недоступна, а он хотел только её, причем абсолютно исступленно. Помыслить о том, чтобы найти ей замену, он не мог.       По опыту ухаживания за некоторыми другими светскими дамами, Долохов иногда позволял себе в общении с Софи маленькие провокации, допускал некоторые вольные высказывания на грани приличия. Ему хотелось пробить её хоть на какие-то эмоции по отношению к нему, пусть даже отрицательные. При таком обращении некоторые дамы в прошлом раздражались, вскипали, эмоциональный накал провоцировал в них взрыв страстей, и тогда он уверенно шел к успеху. Но с Софи и эти приемы не работали. Она отмалчивалась или кидала на него искренне сердитые, хотя и мгновенные взгляды, от которых у него было ощущение укола чем-то острым и болезненным, типа раскаленной иглы. Более того, в это время у него возникало впечатление, что вместо безличных, отстраненных ответов, которые она давала на его провокации, про себя она произносила совсем другие, гораздо более неприятные для него фразы.       В конце концов Долохов понял, что никакие его приемы из арсенала завзятого соблазнителя на Софи не подействуют. Они действовали совсем на другой тип женщин, которых он раньше себе выбирал. Софи была другая, при всей юности и неопытности, она была умна и обладала характером. С ней требовались не игры, а только предельная честность.       Тогда почему бы ему прямо не объясниться с ней? Сказать, что он её любит, что в ней для него воплотились все его тайные мечты и вся красота мира? Почему не сделать ей предложение? Да, она ничем не показала за это время, что заинтересовалась им, как мужчиной. Но, возможно, если он честно расскажет ей о своей любви, что-то и сдвинется в её душе в сторону более благосклонного отношения к нему? А с предложением стоило поторопиться. В военной среде, где Долохов вращался, шли настойчивые слухи о том, что скоро их отправят на Кавказ. Если это случится, то ему придется расстаться с Софи на долгий срок. Где гарантия, что за это время кто-то другой не станет ухаживать за ней и сделает ей предложение? И она вполне может влюбиться в такого ухажера и ответить согласием. Тогда она навсегда будет потеряна для него.       В конце концов, Долохов решился сделать предложение Софи. Он понимал, что она его не любит. Но он не замечал, чтобы она любила или выделяла какого-то другого мужчину. Ко всем она была равно безразлична. А что касается его, то для бесприданницы он был не просто хорошей, но даже блестящей партией. Возможно, она согласится хотя бы ради того, чтобы просто перестать быть бедной родственницей, а стать хозяйкой собственного дома? А уж он постарается в семейной жизни сделать все, чтобы завоевать её сердце. Ему всегда везло с женщинами, ни одна не устояла перед ним. Возможно, открыв перед ней тайны супружеской постели и радости физической любви, он сможет привязать её к себе. Какая-то чисто мужская интуиция подсказывала ему, что Софи совсем не «La belle dame sans merci». Что она вовсе не холодна, что на самом деле она – весьма страстное существо, которое пока не открыло в себе страсть по причине крайней молодости. Ведь ей всего шестнадцать лет. В этом возрасте она почти девочка. А когда станет женщиной в его умелых и опытных руках… тогда всё может быть. Тогда она может и полюбить его. Приняв однажды такое решение, он впервые за много дней уснул умиротворенным.       На следующий день он приехал к Ростовым и попросил позволения поговорить с графиней. Оставшись с ней наедине, он попросил руки Софи. Графиня обрадовалась и сказала, что о лучшей партии для своей приемной дочери она и не мечтала, но всё зависит от решения самой Софи. Последнее она уже добавила с несколько омрачённым лицом. По ней было видно, что она сомневается в том, что ответ Софи на предложение Долохова будет обязательно положительным. Графиня вышла из гостиной, где разговаривала с Долоховым, и обещала прислать свою воспитанницу.       Долохов не помнил, сколько прошло времени – несколько часов или несколько минут. Напряжение настолько сковало его, что он потерял ощущение времени. Наконец дверь скрипнула, и вошла Софи. Глаза её были привычно опущены, на щеках полыхал румянец, но выражение лица было непроницаемым. На Долохова она даже и не попыталась посмотреть. Не дойдя до него, она остановилась.       Тогда Долохов сам подошел ближе и сказал ей серьёзно и проникновенно:       – Софи, я люблю вас больше жизни. С первой встречи. Окажите мне великую честь стать моей женой. Клянусь вам, что я сделаю всё возможное и невозможное в этом мире для того, чтобы вы были счастливы со мной.       Дыхание Софи стало прерывистым, она стиснула руки в замок и поднесла их к груди. Потом ответила сдавленным голосом:       – Я не могу принять ваше предложение.       И больше не добавила ни одного слова. «La belle dame sans merci» – тотчас пронеслось в голове Долохова.       Всё, что составляло в этот миг его сердце и душу, рухнуло и разбилось на тысячи мельчайших осколков. Ему захотелось умереть. Но он справился с собой и только задал вопрос:       – Могу я узнать причину вашего отказа?       По-прежнему не поднимая на него глаз, полыхающая румянцем Софи еле слышно ответила:       – Я люблю другого. Простите.       – Кто он, можете вы мне назвать этого счастливца? – спросил Долохов самым спокойным тоном, хотя ему хотелось выть и крушить все, что попадётся под руку.       – Мой кузен. Николай, – выдавила из себя Софи.       Долохова будто яркой молнией озарило. Дурак, дурак, тысячу раз дурак, как же он этого не заметил раньше?.. Но он отложил осмысление этого открытия на потом и только сказал:       – В таком случае дальнейший разговор между нами бессмыслен.       Именно в этот миг Софи подняла на него глаза. Несколько тягостных секунд они просто смотрели друг на друга. Внезапно на лице девушки появилось выражение изумления и смятения. А потом вдруг в её глазах выступили слёзы… или Долохову так показалось. Потому что она быстро отвернулась от него и опрометью бросилась к двери быстрым шагом, переходящим в бег.       Всё дальнейшее было для Долохова как в тумане. Он чувствовал себя хуже, чем тогда, когда полумертвый сразу после дуэли лежал в постели. Граф Илья Андреевич встретил его в соседней комнате со смущённым лицом – он уже знал о том, что Софи отказала Долохову. Он что-то говорил Долохову, утешая и успокаивая его, говорил, что был бы рад видеть его своим родственником, да вот Сонечка с детства влюблена в Коленьку, а он в неё. Граф и все семейные надеялись, что это детское увлечение давно прошло, но вот оказалось не так. В конце своей несвязной речи граф начал уговаривать Долохова остаться хотя бы пообедать. Долохов ответил неопределенно, но всё же остался. Ему просто всё было равно. За столом была напряжённая атмосфера. Никто на Долохова не смотрел, а Софи вообще сидела ни жива, ни мертва и почти ничего не ела. Он этого не замечал, все лица Ростовых словно слились для него в одно общее пятно. И лишь одно лицо вырвалось из этой слитной массы и резануло сердце Долохова неким тайным самодовольством. Это было лицо Николая. Бывшего друга, а теперь заклятого врага. В доме Ростовых для Долохова всё уже было кончено, но вот с Николаем у него ещё будут счеты.       После обеда он навсегда покинул этот дом и поехал домой. По дороге в экипаже и уже дома он постепенно осмыслял факты, которым прежде не придавал значения. Он был настолько влюблён, покорён и ослеплён Софией, что не заметил её увлечения этим мальчишкой, её кузеном. А ведь это было так очевидно. Сейчас Долохов вспоминал все ласковые улыбки, которые она адресовала Николаю, стоило ему только появиться рядом с ней. Особое тепло и нежность взглядов, которыми Софи смотрела на кузена. А ему-то казалось, что это обычная родственная привязанность со стороны Софи, не отличающаяся от привязанности к Наташе, или к Пете, или к старому графу. Однако теперь он ясно видел, что в этих улыбках, во взглядах Софи, обращенных на Николая, было не чувство сестры к брату, а чувство женщины к мужчине. Причем, влюблённой женщины.       Но наибольшую досаду Долохова вызывало в нём не негодование на собственное ослепление, а поведение Николая. Тот не мог не видеть увлечения Долохова Софией, ведь всё семейство Ростовых об этом знало. Долохов даже не пытался скрыть своих чувств. Почему тогда Николай ни словом, ни намеком не предупредил друга о том, что сердце Софи занято, чтобы тот перестал выставлять себя дураком. Предположим, Софи влюблена в кузена, а он к ней равнодушен или уже успел разлюбить. Долохов точно знал, что Николай Ростов вовсе не хранит верность своей детской любви. Вместе с Денисовым в течение этих двух месяцев они несколько раз посещали бордели, даже один раз пытались затащить туда и Долохова, только он отказался. Но откуда тогда выражение тайного самодовольства на красивом лице Николая, которое Долохов разглядел во время обеда? Наверняка ему льстит обожание прекрасной кузины и греет сердце мысль о том, что она ради него отказалась от предложения Долохова. А собирается ли он сам как-то вознаградить, хотя бы в будущем, столь несокрушимую привязанность и верность ему со стороны Софи? Какое-то предчувствие шепнуло Долохову, что Николай только тешит своё самолюбие любовью девушки, а сам относится к ней не настолько серьёзно, как она к нему. И вряд ли реально собирается жениться на ней.       Из бесед с Николаем Долохов понял, что денежные дела в семействе Ростовых идут день ото дня всё хуже и хуже. Поэтому Николая его строгая маменька начала донимать разговорами о том, что ему необходима богатая невеста. Понятно, что в подобных обстоятельствах бесприданница Софи в качестве невесты Николая даже не рассматривалась. Более того, её влюблённость в кузена становилась препятствием в поисках богатых невест. Устоит ли Николай перед требованиями семьи и матери, решится ли когда-нибудь жениться на кузине, если дела Ростовых будут совсем плохи? Опять что-то подсказало Долохову, что этого брака никогда не будет. Николай слишком привязан к родным и матери, чтобы устоять перед их напором. А любовь к Софи, даже если она и сохранилась в нём, не настолько сильна, чтобы поступить решительно и пожертвовать семьёй ради счастья с любимой девушкой. При таком раскладе со стороны Николая было бы гораздо честнее разом оборвать все связи с Софи и не питать в ней ложные надежды на будущее с ним. Но он этого не делает. Ему просто нравится держать Софи в подвешенном состоянии и тешить своё самолюбие мыслями о том, что она так сильно любит его, что отказывается от ухаживаний и предложений даже самых преданных её поклонников. Теперь Долохов хорошо понимал холодность Софи как к нему, так и к остальным своим обожателям. Она просто всю свою любовь и все свои надежды на будущее семейное счастье связала с Николаем, а остальных мужчин вообще не воспринимала никак. И Николай поддерживал в ней эти иллюзии. Только ради этого самовлюбленного щенка Софи решительно отказалась от него, от Долохова!       Досада и злоба настолько сильно бушевали в Долохове при мыслях об этом, что он решил: Николай расплатится с ним за отказ Софи. Расплатится за то, что морочит голову девушке и поддерживает в ней иллюзии, которые никогда не сбудутся. Расплатится за то, что из-за него Софи ответила отказом на предложение Долохова. Николаю нужен хороший урок на будущее, и Долохов его преподаст. Через пару дней. За игорным столом. Николай играть не умел, поэтому редко рисковал сесть за карты. Но его можно раззадорить. Он самолюбив и ещё по-мальчишески задорен. Верит в свою полную взрослость и не рассчитывает своих сил. Будет стоять до последнего, лишь бы показаться многоопытным и беспечным малым. Пощипать таких ему, Долохову, никогда ничего не стоило. Надо лишь хорошенько поиграть на его глупом мальчишеском самолюбии.       Он сел за стол и твердым почерком написал записку: «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостиницу». Послезавтра он её отошлет Николаю, а пока нужно всё обдумать и приготовить для пирушки. Но это успеется завтра, а пока – нужно хорошенько выспаться. Он было решился оглушить себя спиртным, чтобы поскорее уснуть, но остановился. Пить будет потом. Упьётся хоть до положения риз. А пока нельзя. Через два дня ему потребуется свежая голова, не забитая остатками хмеля и всякой сентиментальной чепухой.       Долохов разделся и лег в постель, потом по уже укоренившейся привычке потянул руку вниз – и тут же злобно остановил себя. Хватит этого мальчишества. Расскажи он хоть кому-то из своих приятелей, что он, известный гуляка, бретёр и бабник, целых два месяца не знал близости с женщиной, глупо терял время на ухаживания за девчонкой, влюблённой в другого, да занимался регулярной дрочкой для избавления от сексуального голода, вызванного этой девчонкой – и все его дружки будут ржать над ним, как жеребцы, не меньше года. Хоть застрелись тогда. К счастью, никто и никогда не узнает об этой глупости, на которую он неожиданно для себя оказался способен. А уже завтра вечером он, наконец, сделает то, что планировал два месяца назад и что так нелепо прервалось из-за его увлечения Софи. Найдет-таки себе горяченькую бабёнку и хорошенько оттрахает ее. Решено. Больше сентиментальничать он не будет. Никогда и ни с кем. А женщин ему и без Софи хватит. Неистовым усилием воли Долохов отогнал от себя мысли о Софи, о Николае, о своей собственной дурости в течение последних двух месяцев и заставил себя провалиться в тяжелый сон.       Но ночью он проснулся от внезапного и мощного оргазма, который словно судорогой свел его тело. Он ощупал простыни – так и есть. Сырое пятно. Злобно выругавшись самой непристойной площадной бранью, он сорвал простыню, залитую его семенем, и лёг прямо на голый тюфяк. Завтра прикажет слуге постелить новую. А пока спать. Но снова не смог заснуть, в голове всё крутился сон, из-за которого он кончил, словно озабоченный подросток. Ему приснилась Софи, которая занималась с ним любовью в траве на каком-то цветущем лугу. Обнаженная, как и он, его ослепительная богиня страстно отдавалась ему и твердила, что любит его, любит, любит, любит… И он в ответ покрывал её волшебное лицо и роскошное тело пламенными поцелуями, признавался ей в любви, твердил, что она единственная в его жизни, что забыть и заменить её он не мог никем за долгие-долгие годы без неё, говорил ей безумные и бесстыдные любовные слова, распалявшие их взаимную страсть до предела… Оргазм, потрясший его тело, был невиданной и неведомой ему до того мощи… Долохов провел рукой по глазам – они были мокры от слез. Это уже вообще позор, сказал он себе, разнюнился во сне как глупый младенец. Нечего мечтать о том, чего никогда не будет. Я забуду тебя, Софи, поклялся он. Забуду навсегда.       Но, засыпая во второй раз, он всё равно видел образ любимой перед собой и как наяву, в полусне услышал свой голос, который говорил слова. Слова, которые через пространство и время обязательно долетят до неё: «Я всегда буду помнить тебя…» [1] Мейсенский фарфор – с 1710 года и по наши дни в немецком городе Мейсен работает мануфактура по изготовлению фарфора. Особо славилась в XVIII веке производством изящных фарфоровых статуэток. [2] «La belle dame sans merci» (фр.) – «Прекрасная дама без пощады или Безжалостная красавица». Так называлась поэма, написанная в 1424 г. французским поэтом Аленом Шартье. Сюжет её заключается в том, что молодой человек напрасно домогается любви прекрасной дамы и, не добившись её «милости», умирает с отчаяния.