Она говорит...

            На улице уже было довольно темно, когда он возвращался домой: бледно сияла полная луна, окруженная еще более бледными звездами, крохотными искорками рассыпавшимися по черно-синеватому небосводу без единого белого пятнышка облаков, стремительно покинувших небо вместе с солнцем, словно боялись колыбельной подступающей ночи. Небольшая деревня под чутким присмотром ночной царицы незаметно погрузилась в сон, на ее улочках затаилась сама тьма, а надтреснутые дороги были пустынны.       Вокруг стояла безмолвная тишина.       Он шел один среди этой тиши и не торопился, не спешил поскорее добраться до дома, включить телевизор, поставить чайник, и пока он кипит, споро ополоснуться и сделать бутерброд, а после, когда с поздним ужином будет покончено и вечерние новости просмотрены, расстелить постель и сладко заснуть, присоединяясь к остальным жителям своей деревни.       Да, дома его ждут только теплая постель, старенький телевизор и чашка чая с колбасой. А, ну еще и черно-белый кот по имени «Васька». Ну, хоть кто-то.       И будто услышав его мысли, сплошь пропитанные одиночеством и тоской, жестокая память подбросила ему воспоминания, беспощадно напомнив, что совсем недавно все было иначе… Эти непрошенные воспоминания, болезненные и отчаянно гонимые им сутками напролет, ворвались в его тихий мирок и переворошили там все, обратив его в хаос и разнесли в клочья с трудом установленный порядок и границы, совершенно не жалея его утомленный разум и изношенное сердце.       Он грязно выругался.       Меньше всего ему сейчас хочется вспоминать о том времени, когда каждый день в его жизни был полон радости и неподдельного счастья… Но еще меньше ему хочется вспоминать о том дне, когда всего этого не стало.       О том дне, когда она ушла.       И он до сих пор не мог понять почему.       В тот день, — хотя, скорее это был вечер, — она, против обыкновения, встретила его хмурым, немного виноватым, но решительным видом, без малейшей тени улыбки на губах. Озадаченный, он по простоте своей решил, что она что-нибудь да натворила (бывало с ней такое) или может, случилось что похуже, проблемы в институте например, или с семьей не ладно, но ведь это было поправимо и он не видел причины для такой… такой жесткости.       И не поведя ухом спросил в чем дело, ожидая услышать ее жалобы на завал по учебе или ссору с коллегами по работе.       Но как оказалось, дело было в ином.       В ответ на свой вопрос он услышал, что они расстаются.       Она так и сказала: «мы расстаемся», чем ввела его в полнейший ступор. А дальше, чтобы закрепить свои слова и добить его окончательно, она начала нести какой-то бред про то, что они «не подходят друг другу», что «слишком разные и совсем не понимают друг друга», что она «устала» (от чего она устала, кстати, он так и не узнал), ну, а под конец своей ошеломляющей речи, выкатила свой дурацкий красный в черный горошек «чемодан на ножках» и сказав напоследок «прощай» навсегда ушла из его жизни.       А он остался стоять посреди узкого коридора и таращился в пустоту, силясь понять, что вообще только что произошло.       И только громко хлопнувшая дверь вернувшая его в реальность, убедила, что это был не сон. Совсем, совсем не сон.       Конечно, он разозлился. Да чего уж там — испытал самое настоящее бешенство. «Какого черта?!» — хотелось заорать ему на весь мир и это было самым цензурным из всего того, что он мог сказать о случившемся, а затем догнать ее, встряхнуть за плечи и потребовать объяснений, и чтоб без этих непонятных «я устала, мы друг другу не подходим» выросших буквально на ровном месте, без ее нелепых оправданий, коим было вообще не место и без ее раздражающего красно-черного чемодана, который он просто видеть не мог без желания выбросить в окно.       Иными словами он был адски зол и разумеется, не оставил все в таком виде, просто смирившись с этим и сказав «ну ладно, расстались и расстались» — не в его характере это было. К тому же, ее он действительно любил и понять в чем причина был просто обязан по долгу чувств.       Кое-как отойдя от шока и свыкнувшись с мыслью, что она это серьезно, он попытался связаться с ней и прояснить ситуацию, в то же время желая прояснения и в своих же мозгах — злость выжигала все подчистую, не оставляя и мысли на мысли, высекая их еще в самом зародыше.       Но чем больше он пытался разобраться, чем больше запутывался. На его звонки она не отвечала, а если и отвечала, то не охотно — каждое слово из нее приходилось вытягивать клещами. А вскоре, после его непрерывных звонков, она и вовсе сменила номер, в очередной раз убедив его, что она была серьезна, покидая его жизнь.       И чем дальше, тем упорнее эта мысль укоренялась в его воспаленном от злости и непонимания мозгу.       Однако, сдаваться он не хотел. Пока не поймет в чем причина — не отстанет.       Раз не получалось дозвониться, он решил встретить ее после учебы. Но вместо нее увидел только ее подругу, с которой они вместе учились в одной группе. Она и сообщила ему, что его ветреная благоверная забрала документы. Услышав это, он подумал, что с работы она тоже уволилась, и оказался прав — менеджер подтвердила, что она отработала положенные две недели и ушла, куда — неизвестно.       Это обескуражило его. Получается, она продумала все заранее? Это был не спонтанный порыв, на который он слепо надеялся все это время? Ему снова захотелось заорать на весь мир «какого черта?!».       Но и на этом он не успокоился. Нет, он конечно же, сообразил, что дел иметь с ним она больше не желает, но не уходить же по-английски, в конце-то концов! Всему же есть объяснение, а те слова сказанные на квартире он не воспринимал всерьез, попросту не желал в них верить. Это же какой-то абсурд! Она не могла вот так просто взять и уйти, без всякого на то повода. Ладили они, вопреки ее словам о не понимании (пф-ф, что за бред вообще?), просто прекрасно, им всегда было о чем поговорить, очень редко доходило да такого, чтобы они молчали весь вечер, каждый занятый своими делами; как пара выглядели гармонично, уместно; как люди понимали друг друга с полуслова, в интимной жизни тоже все ладилось, секс замечательный… Все же было хорошо… Или это только ему так казалось?       Раз она ушла, что-то же было не так, верно? Что-то же сподвигло ее поступить так… так подло.       Запутавшись в своих предположениях настолько, что уже сам не понимал, где они берут начало и где у них обретается конец, он все-таки решил испробовать последний вариант, хоть в глубине души и понимал, что это тоже вряд ли чем-то поможет.       С ее матерью у них были теплые отношения и уговорить ее дать новый номер дочери труда не составило, особенно учитывая что и сама женщина была категорически против их разрыва.       Это вселяло надежду. Как оказалось после, тщетную.       Звонка она явно не ждала и в первые минуты растерялась, ненадолго став той, которую он хорошо знал и понимал, но уже очень скоро она вновь переменилась, превратившись в незнакомку и явно осознав его намерения добиться правды, окончательно поставила точку в их отношениях, гордо, — именно гордо заявив, — что у нее уже давно другой. Давно другой…       Этого он никак не ожидал.       Все это время он думал, что дело в нем. Может, он был не таким уж чутким и заботливым парнем, как считал. Может, ей казалось, что он уделяет ей недостаточно внимания, а может, еще что-нибудь… Но никак не «это», черт тебя дери! Какой еще другой?! Откуда он вообще взялся?! Что она несет?! И в смысле «уже давно»?! Как это, мать твою, понимать?!       Все эти вопросы он обрушил на нее после секундной заминки, но она не стала отвечать, попросту сбросив вызов и заблокировав его номер, внеся в черный список посмертно.       В тот момент он был готов убить ее на месте, будь она рядом.       Но она была далеко, неизвестно где, с «другим», о котором он узнал буквально только что и единственное, что он мог сделать — это крушить стены, сбивая костяшки пальцев в кровь, не чувствуя ни боли, ни усталости, ничего. Только отчаяние. И дикую, всепоглощающую ярость.       А после, когда злость улеглась, боль пробудила голос разума, а усталость дала о себе знать сковав мышцы жгутом, в том месте, где когда-то билось сердце образовалась пустота, которую никто и ничто не могло заполнить. Она ширилась и росла, заполняя его и поглощая без остатка.       Именно тогда, сидя на полу в некогда принадлежащей им обоим квартире, в которой остался только он один наедине с ее запахом, пропитавшим, казалось, даже чертовы стены, он наконец четко и как-то отстранено осознал, что был предан. Жестоко и коварно предан.       Той, от кого ожидал этого меньше всего. Той, которую любил всем сердцем.       И только тогда он смирился, сдался наконец, подумав мимоходом, что лучше бы и не начинал бороться за правду, расколовшую его душу на куски.       То были самые черные дни в его жизни, где вместо света была сплошная темнота, а вместо радости и счастья, ушедшие вместе с ней — одно беспрерывное горе, которое он запивал алкоголем сутками напролет и даже не думал остановиться. Он вообще ни о чем не думал. Только молча страдал глядя на ее фотографии.       Но такое не могло продолжаться вечно и с подачи близких он кое-как выбрался из этого омута и завязал с алкоголем, вновь вернувшись в строй, только уже с тусклыми глазами и дырой в груди, действуя скорее по наитию, нежели по желанию, отправившись в плавание по руслу реки — куда выведет, туда и поплывет.       Оставаться на квартире, где все напоминало о ней, даже зеркало в ванной, помеченное ее губами в алой помаде, где все еще оставались ее вещи, всякие мелочи вроде брелка с милым совенком или сломанной красной расческой в опять же, черный горох, будто в насмешку «забытые» ею и где смятая простынь фиолетово-желтая, с крупными розовыми цветами, заставляла его вспоминать о бессонных ночах, проведенных наедине с ней и луной, бесстыдно подглядывающей в окно, он больше не мог. Это было не в его силах.       И вот, теперь он здесь, в родной деревеньке, в которой они и начинали вместе и вместе же выбирались в город, в естественном стремлении построить свою жизнь, поделив ее одну на двоих.       Но все оказалось совсем не так, как они хотели, вернее, как он хотел, (пора бы ему привыкнуть говорить только в одном лице) и жизнь развела их в разные стороны, поздно, слишком поздно явив ему ее истинную натуру.       Он уже давно смирился с ее предательством (или думал, что смирился), принял и продолжил жить, хоть и с пустотой в сердце, надеясь в скором будущем заполнить его хотя каким-нибудь хобби или любимой работой. Пойдет на первое время, а там… А там как сложится.       Он не оправдывал ее — ее предательство непростительно, — но и винить не стал. Все-таки, они еще очень молоды, — что он, что она — и может быть, он тоже смог бы так же поступить, если бы встретил кого-то, кто сумел бы вскружить ему голову настолько сильно. Хотя сейчас, конечно же, он не может знать этого наверняка, да и не хотел, если честно…       Единственное, чего он сейчас действительно хотел — это забыть ее, стереть из памяти, выбросить из головы и попытаться жить дальше, как бы тяжело это ни было.       И уж тем более не допускать даже мысли о том, что ее уход, попросту бегство, все еще казалось ему слишком странным, слишком неожиданным, слишком… поспешным. Чего она так боялась? Что он узнает о ее хахале до их расставания? Боялась мести? Или чего-то другого?       Нет у него ответа на эти вопросы и как подсказывает опыт, лучше их и не искать.       Прохлада ночи опустившейся на низенькие дома, пробралась под расстегнутую куртку, зарылась холодными пальцами под футболку и обожгла кожу ледяным поцелуем, встряхнув онемевшее тело и заставив его протрезветь от мыслей, что порой нет-нет да возникали в голове, приходя без стука, без приглашения, когда он ждал их меньше всего.       Встав у дороги, он глубоко, устало вздохнул и огляделся вокруг, решая, каким лучше путем пойти домой, где его ждет голодный, вечно ворчливый кот «Васька» доставшийся ему еще от деда, пережив его уже на пару лет и явно не спешащий за своим хозяином в мир иной. Можно выбрать главную, асфальтированную дорогу, которую таковой и язык-то назвать не повернется, а можно и сократить путь, пройдя в темный переулок, скрывающийся в тени высоких дубов с густой кроной.       Поразмыслив немного, он свернул в переулок. В конце концов, что он теряет? Это не город, убийцы и насильники тут не водятся. Максимум кого тут можно встретить, это еще одного кота «Ваську», по дурости забравшегося на дерево и ночующего там под тихие звуки пищащих комаров и кваканье лягушек на реке, что разлилась внизу холма и журчит едва слышно, как и все жители деревни погрузившись в сон, зарывшись в камыши и укрывшись ночным одеялом.       Он и не торопился, куда ему спешить? Даже напоминание о голодном коте не трогало его, обойдя стороной, как мельком пришедшая в голову мысль, которая тут же забылась, едва успев показаться.       Тишина умиротворяла. Кто бы что не говорил, а ночью все иначе. Даже ощущения. Вроде те же, а все равно…       Вдруг ему показалось, что он услышал чей-то голос. Сделав еще пару шагов, он остановился и прислушался, нахмурив брови. Кому это не спиться на ночь глядя? Время-то позднее. Вслушиваясь в тишину, он снова услышал этот голос, явно принадлежащий женщине и отчего-то показавшийся ему знакомым.       Вглядываясь в темноту, он разглядел тонкую фигурку, появившуюся в свете единственного фонаря и сердце его упало, стремительно рухнув в пятки, заставив его буквально застыть на месте. Этот образ он узнает из тысячи…       Она стояла у фонаря, такая нереальная в длинном белом платье, словно призрак, словно иллюзия, видение… И суетливо озиралась вокруг, будто решая куда ей пойти и никак не могла разрешить эту простую на первый взгляд задачку.       Внутри него что-то оборвалось. Наверное сердце, вздумавшее переселиться в ноги…       Он едва верил своим глазам, был почти уверен, что ошибся, обознался, но то же сердце подсказывало ему — это она… Встретилась ему, когда он уже и не надеялся…       Только сейчас он осознал, что она все еще что-то бормочет себе под нос и сам не понимая почему просто не развернется и не уйдет, не став связываться с ней, сделав себе тем самым еще больнее, а остался и прислушался к ее словам, наслаждаясь звуками ее голоса, хоть и не желал себе в этом признаться:       — Так, сюда или не сюда… — говорила девушка обращаясь к самой себе. — Ох, я не помню… Ну не на улице же я живу… Эй, не молчи! — громко воскликнула она вдруг, взмахнув рукой. — Я запуталась, помоги мне! Скажи, где наш дом?       Какого черта?! — подумал он, недоуменно таращась на бывшую возлюбленную. — Что она несет? И почему она говорит сама с собой?       Пока он пытался осознать увиденное, девушка продолжала нести околесицу. Она всхлипнула, сложила руки на груди и обиженно пролепетала:       — Ну, так не честно. Ты же обещала… — пробубнила она, до сих пор не замечая его присутствия, а он, наблюдая за ней во все глаза, все больше понимал… что ни черта не понимал! Так, что здесь происходит? Почему она ведет себя как пятилетний ребенок, ей же двадцать три! Что вообще с ней случилось за это время? У нее поехала крыша? Но с чего бы вдруг?       Помявшись с мгновение, он, все сильнее терзаемый смутным чувством и все меньше понимающий действительность, сделал к ней шаг с намерением разобраться в сюрреалистичном происходящем, но в этот же момент она взглянула на него и он отчетливо осознал, что никогда не видел у нее такого взгляда.       — Ой, а мы тут не одни! — обрадовалась девушка и захлопала в ладоши, окончательно сбив его с толку своим несуразным поведением. Да что происходит, мать твою?! — Давай спросим у него, он же местный, да? — спросила она кого-то, известного только ей и пружинистой походкой подошла к нему, заглядывая в лицо невинными глазами заблудившегося ребенка. — Дяденька, а вы знаете, где наш дом? Я потерялась, а вокруг так темно, что я ничего не вижу, а она говорить не хочет. Вредничает. — Она снова насупилась. — Злюка.       — Кто… она? — только и смог выдавить он, думая о том, что ему впору выдавливать свои глаза. Это же она? Или все-таки не она? Рост, лицо, фигура, даже голос — все ее. Но взгляд и поведение… Это уже как будто другой человек…       Девушка хлопнула ресницами.       — Ну как же! — удивилась она. — Другая я. Взрослая.       Он понял, что в конец запутался. Другая… Взрослая… В смысле?! Какая еще «другая взрослая»?!       — Другая? — тупо переспросил он, от волнения начав чесать затылок и ковырять носком землю.       — Ну да… — подтвердила девушка, а затем смолкла, наклонила голову на бок, будто прислушивалась к чему-то и заулыбавшись во весь рот, огорошила его: — Она говорит, что знает тебя… Ой! — Она тут же погрустнела, положила руку на грудь и сжала ее в кулак, растирая солнечное сплетение. — Больно… — И подняв на него влажные от слез глаза, тихо прошептала: — Она говорит, что мы не должны были тебя встретить…       А он, поняв, что сейчас просто сойдет с ума, с силой тряхнул головой, схватил ее за плечи и грубо встряхнул, чуть ли не рявкнув ей в лицо:       — Какого черта ты творишь?! Строишь из себя полоумную?! Чего ради?! Хватит дурить мне голову! Если не хочешь со мной говорить: так и скажи! Или просто пройди мимо! К чему этот спектакль?!       Девушка вжала голову в плечи, сжалась в комочек и виновато-испуганно взглянув на него по-детски большими глазами, пролепетала:       — Дяденька, почему вы на меня кричите? Я же ничего плохого не сделала…       Она выглядела такой искренней, такой настоящей, такой живой, что он аж растерялся. Отпустив ее, он отступил на пару шагов, провел рукой по волосам и громко выругался, чертыхаясь через каждое непечатное слово. Девушка смотрела на него не менее растерянно.       — Дяденька, что с вами? — полюбопытствовала эта… эта… Кто она кстати? Ну не его возлюбленная уж точно!       Он снова взглянул на нее, снова отвернулся и снова чертыхнулся. Взъерошил и без того растрепанные волосы стремительно подошел к ней, чуть сжал за плечи и спросил, пристально глядя в глаза, пытаясь разгадать там ответ еще до того, как это чудо некогда бывшее его девушкой, успеет сказать хоть слово:       — Кто ты?!       — Я? — не поняла она, а затем расплылась в очередной улыбке, поняв чего от нее хотят и ответила: — Меня зовут Аня и мне семь лет. Хотя, конечно же, на самом деле не семь — это тело намного старше. — Она указала на свою грудь, он машинально уставился туда же. — Потому что в семь лет не должно быть этого. — Секундная пауза, а после она продолжила как ни в чем не бывало: — Приятно познакомиться, а вас как зовут? — Он открыл было рот, но она перебила его, замахав руками. — Ой-ой, не говорите, я знаю! Вас зовут Алексей, вам двадцать четыре года и вы наш друг. И-или нет… — смешалась она, отворачиваясь. — Она говорит, что вы были нашим другом, а т-теперь…       — Да кто она, черт возьми? — не выдержал он, срываясь на крик. В ушах что-то неприятно загудело.       Девушка обиженно надулась, глядя на него с укором.       — Ну… Ну как же! Я же вам говорила — другая я, взрослая.       — Ты?       — Я…       — Другая ты?       — Да-а…       — Взрослая?       — Ну да!       — И как другую тебя зовут?       — Вероника, — уверенно ответила девушка и тут же добавила, во второй раз не дав ему открыть рот: — Ей двадцать три года, ее любимый цвет красный, любимое насекомое божья коровка и… — Она прикусила язык, снова надулась, потерла лоб и жалобно сказала, глядя на него снизу вверх: — Она опять ругается. Говорит, что я много болтаю, а нам надо домой. Ой, а вы знаете, где наш дом? — тут же воскликнула она, словно опомнилась. — Я не могу вспомнить, а она все все время ворчит и я не могу сосре… Как это там?.. Сосредоточиться, вот! — Закончив свою сбивчивую речь, девушка молча уставилась на него с немым вопросом в глазах.       Вокруг стояла ночная тишина и только далекие кваканья лягушек нарушали ее безмолвие.       Он так же молча таращился на свою недобывшую недовозлюбленную вдруг опустившуюся до уровня семилетнего ребенка по умственному развитию и думал, что и ему самому впору впадать в детство. Или вообще лучше сразу залезть туда, откуда вылез, ибо с каждой минутой этот явно слетевший с катушек мир нравится ему все меньше и меньше.       Хотя, наверное, он тоже слетел с катушек. Незаметненько так, осторожненько. Так незаметно, что и сам не осознавал этого до сегодняшнего дня. Так, надо проверить, а то мало ли, вдруг он еще в пьяном угаре валяется на их бывшей квартире и все это ему просто видится. Хотя Белочка вроде, рядом не гуляет…       Он ущипнул себя, затем еще раз и еще. Девушка наблюдала за ним с повышенным интересом. Потом опять улыбнулась и сказала, сама того не ведая подводя черту в голове парня:       — Зря вы себя мучаете — мы настоящие.       Ну все, впору звонить в психушку. Пропишут ему там лекарства от которых дуреешь еще больше, запрут в палате с мягкими стенами, свяжут ручки и будет он там сидеть, радостно пуская слюни и видеть рай, который есть только в его голове. В самом деле, пора собирать вещички и менять прописку.       — Она говорит… То есть, Вероника говорит, что ты не сошел с ума, просто у нас раздвоение личности.       — Раздво… Что?! — опешил он, вырываясь из своих далеко не радужных мыслей.       — Раздвоение личности, — по слогам произнесла девушка. — Это такое ра… расстройство, когда в одном теле живут несколько ли… личностей сразу, вот, — пояснила она, будто прислушивалась к чьему-то голосу или читала по чье-то указке.       — Ага… — только и смог выдавить он, не сводя с нее глаз. — Слушай… — Он сжал пальцам переносицу, потом провел рукой по лицу и тяжело, устало вздохнул. — Давай ты тут постоишь, а я немного пройдусь, ладно? Мне надо подумать. Только никуда не уходи! — тут же воскликнул он, протягивая к ней руки. — Я постараюсь недолго. Ладно?       — Конечно! Думайте сколько хотите. Я никуда не уйду, — закивала она довольно улыбаясь и убрав руки за спину, принялась вертеться, с детской непосредственностью озираясь вокруг. Он отошел на несколько шагов к деревьям, по нескольку раз обернувшись, просто чтобы убедиться, что она не призрак и никуда не денется.       Встав в тени могучего дуба, он глубоко задумался, рассеянно почесывая подбородок.       Раздвоение личности. Он слышал о таком феномене, личностном расстройстве, но всегда считал это лишь выдумкой, созданной, чтобы потревожить умы обычных людей, заполнить их новой информацией, а выходит, что выдумка это совсем не выдумка и имеет реальные корни.       Он снова обернулся, посмотрев на Веронику или Аню, как она сама себя сейчас назвала.       Она слишком реальная, слишком полноценная для всего лишь жалкой роли, если бы его бывшая девушка вздумала таким образом его одурачить (зачем ей это?). Вероника никогда не отличалась актерскими качествами, проще говоря — у нее их не было. Но даже если бы и были, то настолько искусно сыграть она бы не смогла. Чего только стоил взгляд… А поведение? Действительно подобает семилетнему ребенку. Но главное — это глаза. Такое нельзя подделать.       Они искренни, чисты и немного наивны, не оттененные ни горечью разочарований, ни усталостью прожитых лет, ни знанием взрослого человека. Такие глаза могут только у ребенка и ни у кого другого.       Значит, это правда… У Вероники раздвоение личности. Так поэтому она, на самом деле, сбежала оставив его одного?       И впервые за долгое время, впервые за три проклятых месяца разлуки он сам, добровольно распахнул запертые до этого момента створки памяти и погрузился в воспоминания с головой, припоминая каждое слово, каждый момент в их совместной жизни, любую мельчайшую деталь, все, что могло бы подсказать или хотя намекнуть на существование этого, как ему казалось, невозможного диагноза.       И он нашел их, доказательства. Освобожденная память услужливо подбрасывала ему обрывки разговоров, вырезанные из контекста, но сосредоточенные на главном, сцены и даже просто мгновения, которые цеплялись за внимание, но ускользали отвлеченные промелькнувшей мыслью или действием.       Он не мог в это поверить — все то, что он считал отсылкой к ее отношениям на стороне, на самом деле, были проявлением ее своеобразной болезни, ее психического расстройства.       От осознания у него звенело в ушах, мысли спутались в клубок, а сердце бросилось вскачь. Черт тебя дери! Он даже и помыслить не мог о таком!..       — …но это неправильно! — донеслись до него вдруг слова его возлюбленной. — Я обещала, что никуда не уйду. Почему мы должны уходить? — с искренним удивлением обратилась она к самой себе, а вернее, к другой себе, взрослой.       Сам того не ожидая он сорвался с места, подскочил к ней и крепко стиснув плечи, чуть не закричал:       — Куда это ты собралась?!       — Н-никуда… — пролепетала она, снова вжав голову в плечи. — Я т-ту стою… Это… Это Вероника хочет уйти! Она говорит, что уже поздно, а нам надо домой, мама заждалась и…       Его охватила уже успевшая остыть, старая, но не менее жгучая ярость, смешавшись со страхом, в противовес гневу леденящий душу…       Не дав ей договорить, он утянул ее за собой к дубу, там практически швырнул на деревянную скамейку и вплотную сел рядом так, что коленями они касались друг друга. Подавшись вперед, одной рукой сжимая ее локоть, а второй вцепившись в рыхлое дерево, он заглянул ей в глаза и отчеканил:       — Ну уж нет дорогая, в этот раз ты от меня не сбежишь. Даже не надейся! Ты все мне объяснишь, хочешь того или нет.       — Д-дяденька… — всхлипнула девушка, а затем захныкала, расплакавшись от испуга. — П-почему в-вы м-мен-ня п-пуг-гает-те…       Он едва сдержался, чтобы не дать себе хорошего подзатыльника. Испугавшись, что она исчезнет из его жизни как прежде, он совсем забыл, что это сейчас не «она»…       — Прости, я не хотел тебя напугать, — попытался извиниться он, неловко поглаживая ее по спине и чувствуя себя при это чертовски странно. Совершенно взрослое, молодое тело, а нужно обращаться с ним, как младенцем…       — Он-на г-гово-орит, ч-что в-вы не с-со зл-ла… — все еще всхлипывая и утирая слезы, проговорила Аня.       — Она? Вероника?       — Д-да… Он-на мен-ня успок-каивает… Г-говор-рит, чт-то в-вы хор-роший…       Он задумался на мгновение, а затем осторожно спросил, не зная, как отреагирует эта «сторона» его бывшей девушки, к самой которой у него было не мало вопросов и на все из них хотелось получить ответы.       — А ты не могла бы… показать ее?       — Кого? — не поняла девушка, даже перестав заикаться и плакать. — А, Веронику? — догадалась она и тут же упрямо молвила: — Нет.       — Почему? — неприятно удивился он.       — Потому что это — мое время, — терпеливо пояснила она. — Мы так договорились. А то все она и она, совсем меня не выпускает, а я тоже хочу погулять, вот! — Обиженно насупившись, девушка отвернулась, сложив руки на груди.       Он вздохнул, не зная, что ему делать. Отступать он не хотел и оставлять это вот так — тоже. Он столько времени изводил себя вопросами, буквально пытал ими свое изнуренное сознание и не мог остаться ни с чем после стольких дней мучений, тем более теперь, когда он наконец узнал правду и тяжкий груз свалился с его плеч, позволив ему вздохнуть свободно, без давления и усталости. Сердце пело от мысли, что никакого другого у нее никогда не было, а сама она оказалась именно такой, какой он ее знал.       Разве что, с поправкой на еще одну ее, но с ней он уж как-нибудь договориться.       — Но вы ведь говорите с друг другом, — начал он снова уже совсем другим тоном, заглядывая в такое родное лицо с чужими глазами на нем.       — Да, это было ее условием, — охотно ответила Аня, по-детски всегда отвечая правду и не задавая никаких вопросов. — Она говорит, что я еще слишком маленькая и что за мной нужно присматривать, а то я что-нибудь да натворю. — Девушка поморщилась. — Ну вот, она опять меня ругает. Говорит, что я такая непоседа, что стоило мне «выйти», как сразу же убежала куда-то и не слушаюсь ее. Говорит, что нам уже давно пора спать, а на дворе ночь. — Сказав это, она подняла голову на огромную луну, едва виднеющуюся промеж густой кроны старого дуба. — Ой, и вправду уже ночь. — Повернувшись к нему она с неверием спросила у него. — Мне пора спать?       Он молча кивнул.       — Но я ведь так мало погуляла! Всего-то три часа! Или два… — Она снова задумалась или может, прислушалась. Пока она размышляла, он тоже гадал, как бы все-таки вытянуть Веронику наружу и поговорить уже наедине, без всяких «третьих» личностей. Не то чтобы он был так уж и против Ани, просто само ее существование все еще ставило его в тупик и он попросту не знал, как себя с ней вести. Тем более что у семилетней Ани было вполне себе взрослое тело его возлюбленной, чувства к которой у него немного подтупились, но так и не остыли.       Иными словами, он испытывал сильнейший в своей жизни диссонанс, который сдавливал ему мозг и сбивал с толку.       — То есть, ты не хочешь пока спать?       — Конечно нет! А что, — насупилась она, наконец начав что-то подозревать, — вы уже хотите от меня избавиться?       — Нет, что ты, конечно нет! — тут же возразил он, мысленно велев себе быть осторожнее. От незнакомки, путь и такой маленькой можно ожидать чего угодно. — Просто хочу кое-что передать Веронике. Она же слышит нас, верно?       — А, вот оно что! Конечно, она все слышит. Говорите, я скажу вам, что она ответит, — моментально расслабилась девочка, поняв, что никто ее «не прогоняет».       Собравшись с духом и глубоко вздохнув, он пристально заглянул в глаза девушке, стараясь не обращать внимания на «свидетеля» его слов и сосредоточиться только на личности своей возлюбленной, скрытой где-то там, глубоко в сознании другого человека, пусть и делящего с ней одно тело.       — Мне… Мне очень многое нужно тебе сказать, — начал он неуверенно, не зная как правильно подобрать слова и как донести их до той, которую даже сейчас не видит… Но чувствует, что она здесь. — Думаю, ты и сама это знаешь. Понимаешь ведь, не маленькая… — Он слабо улыбнулся такому уместному сравнению, глядя в землю и не сразу смог заговорить снова. — Я так беспокоился, не понимал, в чем дело, что на тебя нашло… Злился, даже ненавидел какое-то время… Думал, ты меня разлюбила, стала… другой. — Он чуть поморщился очередному уместному сравнению и очень внимательно посмотрел ей в глаза. — И даже подумать не мог, что причина окажется такой… необычной.       Ее глаза заблестели от выступивших слез, а их выражение медленно менялось, становилось все более… знакомым.       — И знаешь, я понимаю, почему ты не стала ничего говорить… — продолжал он. — Теперь понимаю, и может, сам поступил бы так же, хотя сейчас, конечно, поздно об этом судить, но… — Он коротко вздохнул. — Но я люблю тебя и мне кажется, скажи ты мне об этом сразу, ничего бы не изменилось… Я бы все так же любил тебя, просто уже… любую тебя.       Он умолк, не зная, что еще сказать, а она молчала, глядя на него глазами полными слез, тонкими ручейками скатывающихся по щекам, а потом едва слышно прошептала, сбиваясь на каждом слове:       — О… Она говорит… Говорит, что ты… Ты мне веришь?       Этот вопрос прозвучал с такой интонацией, который не может принадлежать ребенку. Он снова заглянул ей в глаза, в самую их глубину и разглядел там ту, которую не чаял увидеть уже никогда, испуганно, с робкой надеждой и тоской смотрящей на него из темноты. Поддавшись порыву чувств, он наклонился и поцеловал ее. Растерянная девушка в его руках вздрогнула и задрожала. А затем с силой оттолкнула и влепила пощечину.       — Ты что, спятил?! — рявкнула она. — Она же совсем ребенок!.. — И тут же ее голос оборвался, она уставилась на него во все глаза, ее грудь тяжело вздымалась и опадала, слезы все еще скатывались по щекам, капая с подбородка на холодную, сырую землю. — П-прости… — прошептала она и отвела взгляд, больно закусив губу. Он смущенно улыбнулся уголками губ и потер пылающую жаром и болью щеку.       — С возвращением, — сказал он с нежностью. — Рад встрече.       Порывисто выдохнув, она часто-часто заморгала и тоже скованно улыбнулась ему сквозь слезы.       — Я-я тоже, — ответила она тем самым, родным голосом и тембром, который может принадлежать только его Веронике.       Он протянул ей руку.       — Идем домой, хватит мерзнуть. Нам нужно еще многое обсудить с тобой.       Она снова улыбнулась, стерла с лица остатки слез и кивнув ему, вложила свою ладонь в его.       Поднявшись со старенькой деревянной скамейки и покинув тень еще более старого, могучего дуба, они неторопливо направились по темному проулку, держась за руки и смущенно улыбаясь друг другу, будто подростки на первом свидании.       — Кстати, а твоя мама знает о твоем разделении? — спросил он ее.       — Н-нет, и лучше ей не знать, — поспешно ответила она, испуганно вздрогнув.       — Ну… Тут я с тобой согласен.       Они шли, а луна с любопытством смотрела им вслед, и даже если она захочет рассказать кому-то о том, что здесь случилось одним поздним вечером под ветвями векового дуба, вряд ли кто-то ей поверит. Ну, если только ее вечные спутницы-звезды, но и они сохранят эту тайну, скрыв ее в своем тусклом свете и унесут с собой в тени ночного неба, когда на смену бледной луне придет яркое солнце, а на место бледных звезд пушистые, белые облака и начнется новый день, где место старому только в воспоминаниях минувших лет. 12.03.2019