Предавший.

Июньское солнце слепило его глаза, заставляя жмуриться и сопротивляться палящим лучам, а шум леса окутывал слух, стараясь, хоть немного, успокоить его, давно, расшатонное сознание. Он снова оказался здесь. Снова один на один со своими бесконечными мыслями о том каким же он, всё-таки, оказался трусливым и жалким человечешкой, променявшим, однажды, своих друзей вот на такую никчемную и главное безсмысленную жизнь, которой он живёт последний десяток лет, в которой у него не осталось никого, кроме себя самого и родителей, да и тем он стыдится смотреть в глаза. Он добровольно стал заложником своего одиночества. Добровольно обрёк себя на пожизненные терзания совести, предав тех, кто ставил их дружбу превыше всего. Добровольно. И это было самое ужасное. И именно поэтому он запрещал себе подпускать к себе кого-то ещё. Уже сбившись со счета времени, он сидел возле могилы своей бывшей подруги, по его мнению, которая, от части, ни без его вины, оказалась погружена на глубину трёх метров, почти десять лет тому назад. Всё эти годы он корил себя за смерть Дарьи: не скинул бы её с окна — не оказалась бы в инвалидном кресле и не с такой лёгкостью попалась бы в лапы этой проклятой Савельевой или хотя бы, если бы он успел ей помочь или успел бы привезти её в школу — осталась бы жива. Этих частиц «бы» было слишком много и каждая из них давила на него так, словно, бетонная плита весом под сто тонн. Внимательно изучая каждый миллиметр памятника, он без всяких сомнений знал, кто заменил им, тот деревянный крест, который стоял здесь изначально. Позолоченные буквы и вензеля идеально сочетались с белоснежным мрамором, а портрет был высечен с фотографии, которую Даша всегда считала одной из своих лучших. Надпись, расположенная над портретом, даже не говорила, а кричала сама за себя: «Любить тебя вечно» — высечено с эскиза аккуратного и теперь, до боли в груди, знакомого почерка Андрея. — Он сделал здесь всё так красиво, Даш. Я уверен, тебе нравится. — он впервые, за всё время нахождения здесь, обратился к ней, смотря на могилу, огороженную резной оградкой и обложенной такой белоснежной плиткой, отмечая, что здесь есть ещё достаточно места для второй могилы и, с ужасом, понимал почему и для чего. От этого осознания его глаза, в очередной раз, были на мокром месте, а кошки, царапающие на душе ещё сильнее расправили свои когти, ведь он знал, что Андрей тогда похоронил здесь не только свою любовь, но и половину себя самого, оставшись живым, в том аду, что им пришлось пережить, он добровольно лёг с ней в могилу и никто не мог этого изменить. — Ты не заслужила того, чтобы умереть в свои, едва, исполнившиеся восемнадцать. — Он обращался к ней, смотря на её портрет, а одинокая слеза, такая же, как и он сам, текла по его щеке, оставляя за собой мокрую дорожку со привкусом соли — Прости меня, Даш. За всё прости. — он вымаливал прощения, понимая, что никогда не услышит на него ответа от девушки. — Поверь, она тебя простила. — знакомый голос, раздавшийся за спиной, заставил его сердце сжаться, сдавить дыхание, опять поддаться страху и пробить всё тело волной дрожи. Резко обернувшись, он, впервые за десять лет, столкнулся с одним из бывших друзей, сцепившись с ним взглядами. — Андрей?! — голос предательски дрожал, а в голове пробежала мысль «какой сам такой и голос». — Здравствуй, Ром. Не ожидал тебя здесь встретить. — он ни капли не изменился внешне, всё такой же Андрей, которого он знал и помнил, если только возмужавший, что в отличии от него, всегда было свойственно для Авдеева. Удивительно, но он столько раз представлял себе их встречу и всегда был уверен, что именно этот молодой человек будет молча пожирать его взглядом полным отвращения и ненависти, а произошло всё в точности да наоборот — первым начал диалог, а глаза отражали полное спокойствие и некое удивление от встречи. Рома сразу обратил внимание на огромный букет цветов в руках молодого человека, а его сознание кинуло ему очередной упрёк: «А ты даже не соизволил принести ей, хотя бы, ромашку». — Позволишь? — указав на скамейку, чтобы присесть рядом, спросил Андрей. — Да, конечно. — Рома сразу всё понял и немного подвинулся, ожидая и страшась дальнейшего развития событий. Андрей присел рядом и уткнувшись взглядом на высеченный портрет девушки, еле заметно, улыбнулся. Он смотрел на неё всё тем же взглядом, полным любви и нежности, смотрел так же, как, тогда, в школе, смотрел так, как будто перед ним была не холодная надгробная плита, а самая, что ни есть настоящая и живая Даша. — Я рад тебя видеть, Ром. — наконец, прервав своё молчание, Андрей повернулся к Павленко и улыбнулся. — Правда, рад. — Я тоже. — признался Рома и продолжил, хотя его голос всё ещё подрагивал. — Я всегда очень боялся с Вами пересечься, боялся ваших реакций и даже сейчас я не понимаю, почему ты так спокойно реагируешь на меня? Вот если бы ты набил мне сейчас морду, я бы понимал куда больше. — Андрей лишь усмехнулся и продолжил внимательно смотреть на Романа. — Знаешь, столько лет прошло, столько всего изменилось, что со временем все обиды затёрлись, наверное, даже у Макса. Со временем начинаешь взрослеть, анализировать и по итогу приходишь к выводу, что любая ненависть разрушает тебя куда сильнее, чем какой-любо вирус или болезнь, да и Она — Андрей, вновь, перевёл вгзляд на портрет Даши — не хотела бы, чтобы я погряз в этой ненависти. Роме, однозначно, было приятно слышать о том, что их обида на него поослабла, даже если и не у всех, но всё же. Дрожь в его теле, на удивление, стала отпускать, но от этого, всё равно, не становилось легче. — Как дела у Максима? — не без раздумий, но он все же осмелился задать этот вопрос, уже наперёд зная на него ответ. — У Максима? Не знаю, может быть, ты в курсе, что Лиза умерла полгода назад? — Андрей тяжело вздохнул, понимая глубину боли друга, которую ему пришлось пережить, причём, не в первый раз, а Рома лишь молча кивнул в ответ. — Трансплантация сердца не даёт вечную жизнь, она лишь продлевает её, максимум, лет на двенадцать. Возможно, у Лизы было бы немного больше времени, но беременность и роды были слишком большой нагрузкой для её организма. Мы думали, что готовы к её уходу, но оказалось, что к такому нельзя подготовиться, в любом случае будет тяжело. И если у меня было время на свои страдания, — Андрей, вновь, перевёл взгляд на могилу — то у Макса этого времени не было. Артёму тогда было всего четыре месяца, Максу пришлось взять себя в руки и полностью уйти в воспитание ребёнка, став ему и мамой и папой. А Лиза, она, на удивление, не боялась смерти и единственное о чём очень жалела, так это о том, что так мало времени провела с сыном. — Андрей вновь тяжело вздохнул и отвёл свой вгзляд далеко в сторону, чтобы не показывать всю ту боль, которая рвалась наружу, но Рома и не нуждался в глазах собеседника, он всем своим нутром ощущал и чувствовал то же самое. Его душа болела за каждого из тех, кто был предан ему и был им же предан, вот такая моральная тавтология. Болела так, как болит о тех, кого сильно любят. Болела, сочувствовала, переживала и стыдилась, но стыдилась не их, а саму себя, за то что она оказалась такой же продажной, как игрушка на базаре или как проститутка на трассе. Стыдилась и этим, словно волк, пожирала своего обладателя. За эти короткие минуты, обоим, на мгновение, показалось, что между ними не было никаких десяти лет молчания и предательства, которое их и разделило на два противоположных лагеря, а была лишь одна общая боль, которая их и сплотила в этот момент. Андрею было просто необходимо кому-то выговориться, а Роме было необходимо всё это услышать. — Я так давно ни с кем не разговаривал, чтобы вот так просто. — вновь признался Павленко. — Никогда и подумать не мог, что однажды буду, снова, говорить с кем-то из Вас. Узнавал о Вас лишь от общих знакомых, которые ещё что-то знают. — молодой человек смотрел на Авдеева, еле сдерживая слёзы, а тот видел в нём, того самого, прежнего Рому, который, когда-то давно, был ему другом. — Макс назвал сына в честь Тёмы, да? — Да. Он даже не думал над именем. — Я ведь предал тогда не только Вас, но и его. Я тогда вообще всё предал. Всё и Всех. — голос снова начал дрожать и Рома больше не в силах себя сдержать, закрыл лицо руками, в надежде, скрыть от Андрея свои слёзы, но Авдеев всё прекрасно понимал. — Ромыч, это всё в прошлом. — молодой человек и сам не понял, как это старое и доброе «Ромыч» вырвалось с его уст, но ему, почему-то, хотелось поддержать, теперь уже, лишь знакомого, и видя его состояние, понимал, что у него это наврядли получается. — В каком прошлом? Каждый из нас теперь живёт этим, грёбанным, прошлым! Каждый перемешивает его с настоящим и не даёт себе этого забыть, потому что такое хрен забудешь! — в порыве отчаяния, Рома сорвался на крик и посмотрев в глаза Андрея, уже полушепотом продолжил. — Ты живёшь мыслями о Даше, которая здесь погибла. Максим, явно, живёт мыслями о Лизе, которую повстречал здесь. А я мыслями о том, что я каждого из Вас предал. И это не считая всего того, что здесь творилось. Одна Вика, видимо, смогла забыть всё это и переехать в Англию. — А как ты думаешь, почему она уехала? Да просто потому что, она не нашла другого выхода, кроме, как взять и сбежать от этого прошлого подальше. Но иногда мне кажется, что сбежать от прошлого, куда хуже, чем продолжить им жить, оно всё равно тебя найдёт. — Андрей хоть и говорил спокойно, но и в его голосе начинало слышаться отчаяние. — Первые пару лет, после её отъезда, мы все поддерживали с ней связь, но потом она перестала нам отвечать, сменила номер, а спустя какое-то время и, вовсе, заблокировала каждого из нас везде, где это только было можно. Возможно, так она спасала себя от этого прошлого, а возможно, оно слишком сильно её поглатило и она не нашла другого выхода, кроме как лишить себя возможности, какого-либо, общения с нами. Наверное, мы никогда не узнаем этого. — Рома молчал, переваривая поступившую информацию и был удивлён услышанному. Ему не верилось, что Вика, которую он знал, решила однажды взять и так просто вычеркнуть из своей жизни всех тех людей, с которыми они вместе, в прямом смысле этого слова, за эту самую жизнь и боролись. Он не знал и не мог знать, что ей движело в те моменты, но понять этих действий не мог и почему-то они были ему неприятны и неприятны настолько же сильно, как он неприятен сам себе. Единственное, что он понимал, было тем, что эта ситуация, явно, оставила внутри Андрея неприятный осадок, который временами терзает его, заставляя задаваться вопросом почему Кузнецова так поступила с ними, как, наверное, и терзает других, кого это коснулось. Предавший и преданный. Они сидели плечом к плечу и снова молчали. Молчали о том общем, что не поймёт посторонний и в этом молчании крылось что-то гораздо большее, чем просто тишина. В этом молчании крылись ещё тысячи слов, оба это чувствовали, просто пока они не могли их подобрать, да и в конце концов их разделяет огромная пропасть, через которую они только начали возводить мост и ещё было неизвестно, смогут ли они его возвести. Взгляд Андрея снова был устремлён на портрет, смотрящей на них, с памятника, девушки и, всё ещё, держал в руках букет и только сейчас Рома заметил на его безымянном пальце кольцо. — Ты женился? — он задал этот вопрос еле слышно, как будто боялся, что Даша услышит, но Андрей не торопился на него отвечать. — Год назад. — теперь пришло время признаний Андрея. Послышался очередной тяжёлый вздох. — Как бы там не было, жизнь должна продолжаться и я это отчетливо понимал. То что я женился, это совсем не означает, что жена и любимая женщина это всегда один человек. — Андрей, в очередной раз, уткнулся взглядом на могилу и теперь он старался сдерживать подступающий и противный, к горлу, ком. — Я иногда ощущаю себя последним подонком, от того что, просто не знаю, перед кем из них я виноват больше. Перед той, которую люблю, или перед той, на которой женат? Нет, я её, конечно, люблю, но люблю, лишь, как близкого человека, не больше. И знаешь, Ром, это тоже, своего рода, предательство. Каждый из нас, своего рода, предатель, не только ты. — Теперь Андрей внимательно смотрел на Рому, а его глаза, буквально кричали о том, что мол «Посмотри на меня! Я не лучше тебя!». Их взгляды были идентичны друг другу, они были полны болью, отчаянием и, главное, пониманием. Они оба были сломлены, но не сломаны этой жизнью, они вопреки всему, упорно шли дальше, чего бы им это не стоило и единственным их различием было лишь то, что у каждого был свой путь. От этой встречи обоим становилось немного легче, этот разговор заставлял их вытащить наружу, хотя бы, каплю боли из того моря, в котором они живут и тем самым немного избавиться от неё, выйти на сушу и сделать глоток свежего воздуха. — Ты часто здесь бываешь? — Рома прервал молчание первым. — Не чаще двух раз в месяц. Первое время, помнится, я был готов здесь жить. — горько усмехнулся Андрей. — А твоя жена, она в курсе всего этого? — Рома задал этот вопрос, как можно аккуратнее и Андрей отрицательно покачал головой в ответ. — Вернее, она знает всё, что здесь происходило, да ты и сам знаешь, каким громким было это дело и как его разносили СМИ, но понимаешь, всего, ведь, не расскажут, моральная сторона всегда будет скрыта, да и всего знать необязательно. О Даше она знает лишь то, что я позволил ей знать. — нервно проведя рукой по голове, закончил Андрей. — Я редко у неё бываю, но всё же бываю. И у неё, и у Тёмы. И постоянно прошу у них прощения. Глупо, да? — Не знаю, как Тёма, но она бы не смогла не простить тебя, я в этом уверен. Она не умела по-другому. Она простила тебя. И я тоже. — Андрей ободряюще похлопал Романа по плечу и Павленко на этот жест, горько, но искренне улыбнулся. — Только я себя не простил. От себя не убежишь. — он смотрел куда-то вдаль, а внутри с трепетом растекалось тепло от слов, сказанных Андреем и он впервые, за долгое время, почувствовал себя живым. Молодые люди ещё долго сидели и разговаривали обо всём, что их связывало и связывает по сей день и оба понимали, что нуждались в этой встрече, как тонущий нуждается в спасательном круге. Они встретились спустя десяток лет, чтобы приоткрыть другу части своих душ и понять, что прощения заслуживает каждый, какой бы вины на нём не было. Они живые люди, а людям свойственно совершать ошибки.