Чертознай

– Выносите! Александр Францевич с трудом подцепил негнущимися пальцами кусок мыла и тщательно намылил руки до локтей. В мертвецкой было холодно, а вода в кране казалась и вовсе ледяной. За спиной доктора Милца двое дюжих санитаров возились с телом, негромко и ворчливо переговариваясь, что, мол, праздник на носу, добрые люди к всенощной собираются, а они тут полдня смердящих покойников тягают и конца-края им не видать. Трупы пятидневной давности и впрямь представляли собой малоприятное зрелище, а зловоние, стоявшее в морге, валило с ног даже привычного ко всему Александра Францевича; окна с дверями были распахнуты настежь, дабы хоть немного проветрить помещение, но вместе со свежим воздухом внутрь проникал и лютый холод, пробиравший затонского доктора до самых костей. Санитары переложили тело со стола на носилки и, покряхтывая от натуги, устремились к выходу. Милц обернулся. – Отнесёте и можете быть свободны, оба. Но завтра жду на службе, и очень желательно – трезвыми, – доктор строго посмотрел на обоих мужиков поверх очков. Младший из санитаров тяжко вздохнул. – Праздник жеж великий, Александр Францевич. Рождество Христово, да как же можно не отметить-то?.. – А то покойники спрашивают, когда им помирать, – проворчал второй санитар, что постарше, выразительно тряхнув носилками. – Был человек и нет его, хоть праздник, хоть ино что… Не сумлевайтесь, Лесандр Францыч, придём. С праздничком вас! – И вас, Трофим Корнеич, – со вздохом кивнул доктор Милц. Проводил взглядом дюжую спину, исчезнувшую за занавеской и, сняв очки, сильно потёр лицо руками. От холодной воды и каломелевой мази, нынче сменявших друг друга беспрерывно, руки покраснели и шелушились. К завтрашнему дню, если не принять меры, вовсе покроются трещинами, а ведь завтра ему предстоит осматривать остальных убитых, найденных сегодня в Михайловской усадьбе... «С Рождеством, господин доктор, с Рождеством!» По-хорошему, нужно бы закончить всё сегодня, но слишком он устал. После дня, проведённого в разъездах и за прозекторским столом, снова давали о себе знать синяки, полученные в полицейском участке на прошлой неделе. Но даже не это главное. Кому теперь они нужны – его труды? В другое время под дверью морга уже бы нетерпеливо переминался Яков Платонович со своим неизменным саквояжем: «Доктор, что там у вас?» А теперь…       Александр Францевич сам не заметил, как оказался подле медицинского шкафчика. Мрачный его взгляд устремился на верхнюю полку, где в уголке скромно притулилась квадратная бутыль с притёртой пробкой: поколебавшись, Александр Францевич откупорил бутылку, и в помещении остро запахло медицинским спиртом. Чистая мензурка сама прыгнула под руку. Несколько мгновений доктор Милц хмуро созерцал налитую в неё бесцветную жидкость, после чего тяжело выдохнул – и выпил залпом, пытаясь хоть таким, исконно русским способом унять очередной раз накатившее чувство вины и тревоги. За прошедшие дни оно посещало его уже не раз, да что там – не проходило вовсе, да еще расстроенный Антон Андреевич при каждом удобном случае делился с доктором своими сомнениями, подливая масла в огонь. Молодого человека можно было понять, снедавшие его обида и недоумение были слишком сильны, чтобы носить их в себе. Что бы чувствовал сам Милц, если бы Яков Платонович приставил пистолет к его собственной голове? Хотя вот он, пожалуй, заслуживал подобного обращения куда больше, чем Коробейников. После этой некрасивой истории с Элис… Разве мог он, врач и гуманист, отказать в помощи этому несчастному существу? Разумеется, Александр Францевич ни на миг не предполагал, что бедная больная девочка может в действительности оказаться английской шпионкой. Бог мой, какое может быть шпионство после восьми лет, проведённых взаперти! Да еще приведших к тяжёлому помрачению рассудка! Но со стороны его поступок выглядел и вправду двусмысленно, и этим не преминул воспользоваться негодяй Уваков. Александр Францевич тяжело вздохнул, снова непроизвольно косясь на бутыль со спиртом. Виноват ли он в случившемся? Выходит, Штольман уже долгое время знал об участии доктора в побеге Элис. Знал – и молчал. Изменилось бы что-нибудь, доверься он Якову Платоновичу сразу? Увакову действительно была нужна Элис – или его целью был сам Штольман? Не его ли, Милца, действия привели к тому, что Яков Платонович оказался за решёткой, в свою очередь обвинённый в государственной измене и шпионаже?       Бедняга Антон Андреевич, каково ему было оказаться под дулом у человека, которому он всецело доверял! Но, возможно, он понял, что иного выхода у Штольмана не было? После сегодняшнего должен был понять: разумеется, Коробейников догадался, кому принадлежала муфта, подобранная им в бункере. Как и о личности того, кто застрелил безумца, устроившего весь тамошний шабаш. Доктор и помощник следователя не обмолвились об этом ни словом, но явно пришли к одинаковым выводам. Проведённое Милцем вскрытие эти выводы подтвердило: пуля, убившая адепта, была выпущена из Смит-Вессона, точно такого, который был у Коробейникова – до тех пор, пока не оказался в руках беглого начальника затонского сыска.       Вовсе не желая, чтобы кто-то еще пришёл к подобным выводам, медицинское заключение Александр Францевич постарался составить в самых обтекаемых выражениях и время смерти указал весьма приблизительное. Хотя был твёрдо уверен, что самозваный Магистр – кажется, именно так назвал покойника Антон Андреевич, – был убит в те несколько часов, что прошли между побегом Штольмана и его окончательным исчезновением. Но что случилось потом? Сам Милц ту злополучную ночь провёл в камере полицейской управы: Уваков, заполучив Штольмана, о самом докторе, казалось, вовсе забыл; для Александра Францевича начались часы тягостного ожидания, которые как могли пытались скрасить сочувствовавшие ему городовые. Именно от кого-то из них он узнал о том, что Штольман ночевал в гостинице, и о кровавых следах в тамошнем коридоре.       Яков Платонович ранен? Если так, то почему он не связался с ним, не дал знать, что ему нужна помощь? Не может – или не доверяет после всего случившегося? От этой мысли становилось горько. Не выдержав, Милц плеснул в мензурку еще спирта и проглотил, обжигаясь. Не так много близких людей у него случалось в жизни, и вот… Благими намерениями оказалась вымощена дорога в ад. Как не оправдывай себя, но он подвёл друга, и его еще долго будут мучать призрак собственной вины и неопределённость. Последнее – сильнее всего. Что со Штольманом? Будь Александр Францевич верующим, он бы, наверное, молился. Лучше какая угодно истина, чем это беспомощное чувство неизвестности…       Осознав, что очередной раз тянется к бутылке со спиртом, Александр Францевич резко выпрямился, со стуком отставив опустевшую мензурку. Все. Никогда в жизни он не позволял себе напиться на рабочем месте… и не на рабочем тоже. Пьяный врач – что может быть омерзительнее. И никакая душевная боль, им испытываемая, не может служить оправданием. Нужно работать, сonsumor aliis inserviendo… Вот именно. Изнурить себя до такой степени, чтобы ни о чем не думать, хотя бы сегодня. На улице уже темнеет. Грузно опустившись за свой стол, доктор Милц подкрутил фитиль керосиновой лампы, добавляя света, и взялся за перо. «Давность наступления смерти около пяти суток на момент исследования трупа…»       Заключение было почти дописано, когда деликатный стук в дверь прервал его занятия. – Войдите! – с некоторым недоумением крикнул Александр Францевич, оборачиваясь. Дверь распахнулась. В щели между занавесками показался кончик чёрной трости, заставив было сердце Александра Францевича дрогнуть невпопад, но спустя мгновение он уже видел, что ошибся. Трость была не штольмановской, да и обладатель её, возникший в помещении за ней вслед, нимало не походил на затонского следователя. Из-под очков в золотой оправе на доктора внимательно глянули глубокие чёрные глаза, удивительно контрастирующие с кипенно-белой шевелюрой. И голос у посетителя оказался глубокий, бархатный. – Господин Милц? Александр Францевич? – К вашим услугам. – сухо подтвердил Милц, непонятно досадуя сам на себя и на незнакомца за посетивший его проблеск надежды: короткий, в долю секунды, совершенно ничем не обоснованный… – Вы по какому делу? – спросил он, не поднимаясь. – Позвольте отрекомендоваться – Кривошеин Михаил Модестович, – посетитель склонил голову с несколько церемонной учтивостью. Цепкий взгляд скользнул по лицу доктора, по бумагам на его столе. – Вижу, вы заняты, Александр Францевич, но я постараюсь много времени у вас не отнять. Я к вам прямиком из полицейского управления. По поводу нынешних э-э… печальных находок. Милц насторожился. Теперь он уже точно видел, что перед ним – приезжий: человек из общества, несомненно, но в Затонске, где земский врач знал если не всех, то многих, он его прежде не встречал и имени такого никогда не слышал. И какие дела господина Кривошеина могли привести в полицейскую управу? Восемь трупов, да еще затесавшийся среди них иностранный подданный… Александр Францевич еще раз окинул взглядом посетителя – и пришёл, как ему показалось, к единственно правильному выводу.       За несколько часов, прошедших с момента их возвращения из Михайловской усадьбы, весть о страшных находках наверняка разлетелась по городу. И пожилой визитёр в добротной, но старомодной шубе очень походил на почтенного семейного поверенного. – Вы, должно быть, представляете интересы родственников кого-то из… найденных сегодня? – отрывисто спросил доктор, откладывая перо. – Прошу меня простить, Михаил Модестович, но судебно-медицинская экспертиза еще не завершена, расследование тем более, и выдать вам тело для погребения я не вправе… Господин Кривошеин несколько удивлённо вскинул брови. – Бог с вами, Александр Францевич, никакое тело мне не нужно. А вот взглянуть на одно из них я бы не отказался. Хотя я не душеприказчик и не родственник, нет. Посетитель умолк и несколько мгновений смотрел на доктора Милца пристально, после чего, словно бы придя к какому-то решению, вдруг колко улыбнулся, блеснув зубами. – Разве что в некотором роде крёстный отец. У одного из ваших фигурантов, если я верно определил его личность, на ноге должен был сохраниться шрам от моей пули. Жесткая его улыбка снова странно напомнила доктору Якова Платоновича. Как и черты лица, на миг заострившиеся, и огоньки, знакомо вспыхнувшие в глазах. Знакомым было даже то, что неароматную атмосферу мертвецкой Михаил Модестович с порога воспринял как должное, ни разу не поморщившись – а такое возможно, только если ты начисто лишён обоняния, или… привычен. Очередной полицейский чин? Доктор Милц почувствовал, как всё напряглось внутри. Чего теперь ждать? Последняя встреча с заезжим сыщиком оставила у Александра Францевича не самые лучшие воспоминания. Не лучше ли будет немедленно свернуть все разговоры и продолжить их уже в полицейском участке, при непременном присутствии адвоката? Хотя, помнится, от Увакова он тоже требовал и адвоката, и прокурора, и протокола – и много ему это помогло? Нехорошо заныл бок, где под одеждой скрывался один из самых внушительных синяков, оставленных кулаком уваковского громилы-помощника: Александр Францевич поморщился и незаметно, как ему думалось, потёр ребра, одновременно досадуя на самого себя. Неужели череда последних происшествий так его подкосила? Несмотря на длинную жизнь и не самую спокойную профессию, Александр Милц привык верить людям. Седовласый господин Кривошеин, кем бы он ни был, совсем не походил на безумца Увакова, да и помощников при нём не наблюдалось… Раздумывая, как лучше держать себя с посетителем, доктор сухо осведомился: – Как я понимаю, вы из полиции Петербурга? Кривошеин невозмутимо покачал головой. – Из Москвы. Александр Францевич был озадачен. Всё, что творилось в Затонске в последнее время, корнями своими тянулось в Северную Столицу. Князь Разумовский, госпожа фрейлина, Уваков, высосанное им из пальца дело о государственной измене… Полковник Варфоломеев… Да и сам Яков Платонович со своими тайнами!.. И вдруг – Москва? Точно подслушав его мысли, визитёр вдруг улыбнулся совершенно обезоруживающе. – Строго говоря, в данный момент я не имею отношения к полиции, хотя род моих занятий вы угадали верно. Александр Францевич, наверное, я должен дать вам некоторые объяснения? Я действительно полицейский сыщик… правда, уже бывший. Три года назад вышел в отставку, до того служил в московском уголовном сыске, где у меня остались кое-какие незавершённые дела. Одно из них и привело меня нынче в ваш город. – Какое именно? – все ещё настороженно спросил Александр Францевич. Незавершённое дело… Не идет ли речь снова об Элис Лоуренс? Ах нет, его же интересуют сегодняшние покойники. Англичанин? Но ответ господина Кривошеина его вновь несколько обескуражил. – Адепты Люцифера. Адепты?       К стыду своему, доктор был вынужден признать, что к сегодняшнему дню он почти забыл о череде недавних убийств – лишь визит в Михайловскую усадьбу напомнил ему о банде ряженых сатанистов, терроризировавших городок. Шайка сумасшедших, убивавших беззащитных, вызывала у него глубокое отвращение. Но нищих в Затонске убивать перестали, зато иные несчастья посыпались, как из рога изобилия – на город, на самого Милца, на его друзей… А ведь дело адептов было последним, которое удалось раскрыть Штольману. Причем сыщик сам едва не погиб, в одиночку кинувшись в заброшенный дом на Разъезжей спасать Анну Викторовну. Вмешательство его тогда положило конец какому-то гнусному шабашу, наподобие того, что происходил пять дней назад в бункере Михайловской усадьбы. И, если Милц прав в своих молчаливых предположениях – ритуал в бункере также завершила пуля Якова Платоновича. Безумные фанатики вызывают Люцифера – а является Штольман. Чем бы не повод посмеяться для двух материалистов, сложись всё иначе?.. – Вам нездоровится, господин доктор? – Михаил Модестович, без приглашения устроившийся на дальнем стуле, глянул на него внимательно и сочувственно. – Я понимаю, вы устали после всех этих ваших событий. Но мне бы хотелось закончить с моим делом сегодня. Должно быть, он и впрямь выглядит неважно. Доктор снял очки и ожесточённо потёр виски, стараясь справиться с сумбурными мыслями. Четыре вскрытия... Кстати, ведь старый шрам от пули немалого калибра, упомянутый московским сыщиком, Александр Францевич действительно имел возможность наблюдать не более, чем пару часов назад. Похоже, одним из побывавших на его столе был тот самый мертвец, о котором говорит господин Кривошеин. Если, конечно, тот говорит правду, и интерес его к Затонску действительно исчерпывается бородатым адептом. Поймав себя на этой мысли, Александр Францевич поморщился. События последних дней всё же изменили его безжалостно, приучили во всём видеть подвох. Доктор Милц решительно водрузил очки обратно на нос и повернулся к Кривошеину. – Позвольте полюбопытствовать, Михаил Модестович, а при каких обстоятельствах вы сами столкнулись с Магистром? Московский гость понимающе усмехнулся. – При каких обстоятельствах могут встретиться сыщик и преступник? Три года назад в Москве орудовала секта, называвшая себя Ангелами Тьмы. Мы с моими людьми их тогда разогнали, но главаря… Главарю удалось уйти. Полагаю, что именно он всплыл у вас в Затонске под личиной Магистра. Один из моих знакомых побывал у вас в городе проездом несколько дней назад, он мне и рассказал, что тут творится. Мне показалось, что я узнаю почерк. – Ваш знакомый случайно не из полиции? – как бы невзначай поинтересовался Александр Францевич. Проездом несколько дней назад… Не дай Бог это окажется Уваков! Но Михаил Модестович покачал головой отрицательно. – Чиновник. Типичный канцелярист, но знаете, не смог пройти мимо ваших сатанистов. Любопытен не в меру. Обычный грех всех сыскарей. Очередной комок, подкативший к горлу, Александр Францевич решительно скрыл за подобием кривоватой улыбки. – Вижу, вы тоже ему подвержены, Михаил Модестович. Иначе почему вдруг решили этим заняться, будучи в отставке? Тот в ответ улыбнулся – вежливо и непроницаемо. – По личным причинам, Александр Францевич. Это было моё последнее дело, знаете ли, вскоре мне пришлось оставить службу… Я не полицейский более, но подумал, что могу быть полезным вашим сыщикам как свидетель. Кривошеин на миг задумался, положив обе руки на навершие своей щегольской трости. – По земле ходит много мерзавцев, и с этим ничего не поделаешь, – сказал он наконец. – Но некоторые дела надо завершать, несмотря ни на что. Александр Францевич понимающе кивнул. Он и сам не любил незавершённых дел. И Яков Платонович тоже. Хотя с тезисом о том, что всё зло мира победить невозможно, сыщик определённо бы не согласился... Не это ли его сгубило? Доктор Милц помассировал ладонями лицо, стараясь привести себя в порядок и думая о том, что спирт, выпитый залпом и безо всякой закуски, всё ещё даёт о себе знать, делая его не в меру чувствительным. Как долго за каждым случайно оброненным кем-то словом ему будет мерещиться Штольман? Нужно успокоиться наконец… и принять всё, как есть, казалось бы, жизнь и избранная профессия всегда учили быть готовым к любому повороту судьбы. Продолжать жить «contra spem spero» – без надежды надеясь… Что-то исправить, помочь Якову Платоновичу теперь не в его власти, но почему бы не помочь Михаилу Модестовичу? С его незавершённым делом?       Входная дверь внезапно хлопнула. Александр Францевич вздрогнул и вскинул голову, поспешно нацепляя очки. Едва не сорвав собой линялые занавески, в помещение мертвецкой, пыхтя и отдуваясь, вкатился вовсе нежеланный в ней гость – журналист Ребушинский. При виде доктора Милца маленькие глазки репортёра заблестели оживлённо и масляно. – Александр Францевич, как хорошо, что я вас застал! – воскликнул он поспешно. – Мои читатели жаждут знать о произошедшем в Михайловской усадьбе. Массовое убийство! Правда ли, что в заброшенной усадьбе обосновалась сатанинская секта? – Что вам угодно, господин Ребушинский? – холодно осведомился доктор, поднимаясь на ноги. Взгляд редактора «Затонского телеграфа» жадно обшаривал комнату, то и дело обращаясь к прозекторскому столу, с которого еще не снята была простыня, сплошь покрытая кровавыми пятнами. Вид этих пятен заставил глаза журналиста заблестеть сильнее. – Надеюсь, вы не откажетесь поделиться со своими согражданами некоторыми подробностями этого кошмарного дела? Александр Францевич застыл на миг, судорожно подбирая подходящий ответ и отчетливо понимая, что более всего ему хочется пинком вышвырнуть назойливого репортёра. Никогда он не был сторонником насилия, но сейчас злость накатила неожиданной волной… Доктор Милц глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.       Господин Кривошеин, что скромно сидел у стены, переводя любопытствующий взор с Александра Францевича на журналиста, внезапно поднялся и встал между ними. Доктор с некоторым недоумением осознал, что московский сыщик, оказывается, не ниже его самого. Странно, до сих пор он представлялся ему человеком среднего роста, и сложения весьма скромного… – Господин журналист, как хорошо, что вы здесь! – зазвучал низкий голос отставного полицейского. – Здание суда горит! Не теряйте времени! Бегите скорее! Редактор, только было открывший рот, чтобы что-то сказать, икнул и выпучил глаза. – Здание суда? – пролепетал он. – Анархисты подожгли, – безапелляционно заявил Михаил Модестович. – А… Анархисты, – тихо повторил Ребушинский, глядя на отставного сыщика, как кролик на змею. – Анархисты, – сурово подтвердил тот. Голос, полный страстной убеждённости, не то рокотал, не то мурлыкал. – Чёрное Общество Красной Руки! Пожарные не справляются, люди в окна прыгают! Чего вы ждёте? Бегите же скорее! – голос отставного сыщика внезапно упал до доверительного шёпота. Доктор Милц увидел, как Ребушинский закивал мелко и часто, развернулся на каблуках и опрометью ринулся прочь, чуть было наново не сорвав занавеску.       Нужно спешить, конечно же. Здание суда… Где же его саквояж с бинтами и всем прочим?.. – Господин Милц? Твердая ладонь осторожно легла ему на рукав, и Александр Францевич точно очнулся. Господи, что это с ним? Доктор с силой потряс головой, пытаясь привести себя в порядок. – Господин Кривошеин? Надо же, чуть было сам не поверил в ваше выступление… Но ведь ничего не горит? – Разумеется, нет, – усмехнулся московский гость. Очки свои он почему-то снял, и тёмные глаза сейчас выглядели странно, точно в глубине их медленно гас огонь. – Даже не знаю, есть ли в Затонске здание суда. – Есть, – рассеянно кивнул Александр Францевич, пытаясь осмыслить произошедшее. Определённо, господин Кривошеин не обделён актерским талантом и даром убеждения. Но… Черное Общество Красной Руки, о Боже! Чувствуя, как к горлу подкатывает истерический смех, доктор Милц поспешно опустился на стул. Но Ребушинский! Неужели и впрямь сейчас мчится к зданию городского суда? Или пробежит пару кварталов и поймёт, что его попросту надули? Да он сам чуть было не поверил… хотя возможно, всё дело тут в spiritus vini. В любом случае, проделано было мастерски и весьма своевременно. Отставной сыщик нацепил очки и вежливо улыбнулся, точно подслушав его мысли. – Прошу меня простить за вмешательство, Александр Францевич, но мне показалось, что вы не настроены общаться с прессой. Особенно в лице господина журналиста. Мы пересеклись нынче в полицейском участке, но там, насколько я понял, он тоже ничего не добился. Ваш полицмейстер обозвал его помойной музой и велел выкинуть за дверь. В голосе Кривошеина отчётливо слышалось одобрение. Доктор Милц вздохнул. Как истинный гуманист, иные методы полиции он не одобрял, но посочувствовать Ребушинскому никак не получалось. Кажется, Михаил Модестович прессу – по крайне мере такую, – тоже не жаловал. Все сыщики сделаны из похожего теста, не иначе… – Прошу меня простить, господин Кривошеин, – тяжело вымолвил Александр Францевич, совладав, наконец с собой. – День был утомительный. Давайте покончим с делами, пока Алексей Егорович не понял, что его разыграли – и не вернулся. Идёмте, я продемонстрирую вам вашего покойника со шрамом… на левой ноге, так?