Эндшпиль

Этого не должно было случиться. Хрипло дышащий Анубис стоял посреди пепелища и руин, завороженный открывшимся видом: его дом пылал, а жизнь зависла на расстоянии одного шага от разлома между разрушенными мирами и небытием. Бок окрасило кровью — рука предателя не дрогнула, пронзала Карателя, но потом… потом что-то сломалось в Сете, раскололось напополам в его разуме, согнав черную дымку безумия из глаз. Анубис видел момент, когда в них засветилось осознание, и приготовился. К чему, он не знал: дядя давно стал незнакомцем, а вековая пыль притушила яркость связанных с ним воспоминаний. Сначала детские, затем то, что осталось. Лишь тот день оставался ясным, вцепился в память похлеще голодной Амт, сомкнувшей пасть на грешнике. Анубис уже почти забыл о любых чувствах кроме ненависти, поэтому он ждал, когда Сет свершит свой план, как убьёт его вслед за Царем богов без возможности возрождения. Он не ожидал, что вместо занесения над сердцем клинка предатель обнимает его, уложит на собственные колени. Сет выглядел почти испуганным и Анубис непременно посмеялся бы над его нелепым видом, если бы боль не сковала всё тело. Ему что-то шептали, гладя по волосам, но со звоном в ушах фразы не разобрать. — Нет, нет… не позволю! — Анубис ощутил, как в ладонь лег снятый с чужой головы обруч. — Держись, мой племянник. Держись крепко и ни за что не отпускай. Затем Сет сделал то, что умел лучше всего: он рушил. Рушил оковы ослабших миров, ломал устой и порядок мироздания, крадя получившуюся в конце энергию хаоса. Всё это — вливая магию, душу, саму жизнь в артефакт. Руки мятежного бога дрожали, когда он отдавал самое драгоценное, что у него есть, ради спасения бесценного. — Прости меня, если сможешь. — Сет умирал. Анубис чувствовал это той частью своей сущности, рожденной из божественного начала. — Просто… будь счастлив. Затем всё вокруг осветила вспышка, и Каратель упал сквозь открывшийся портал. *** Этого не должно было случиться. Анубис знал это нутром, когда открыл глаза и увидел нетронутый потолок своей спальни во дворце Царя богов, в котором он жил еще будучи юным. Перед глазами проносились воспоминания, свои и чужие — нет, они тоже его! — о годах, прожитых и не прожитых им одновременно, причиняющих боль и несших облегчение. Вон он, ребенок, сидел на плечах дяди, показывающего воздвигнутый по приказу какого-то фараона храм в его честь; а вот он, рожденный чужой женщиной и принятый Исидой как собственное дитя, сидел рядом с отцом в залах Судилища, отчаянно боясь показать, как ему скучно. Вот Сет беззлобно шутил над Осирисом, подначив всю семью смеяться, затем щелкнул племянника по носу, фыркнув над его по-детски надутыми щеками; а вот, Анубис пристально слушал наставления Владыки двух истин, пока его мать качала завернутого в пеленки младенца — теперь он старший сын и обязан защищать Гора. Вот Сет сначала лучший друг, затем брат; а вот, в двери зала Судилища вошел Тот, со странным взглядом прося звать его дядей. Вот, вот, вот… казалось, бесконечное количество воспоминаний сменяли друг друга, смешиваясь в нечто невообразимое. К концу Анубис мог мыслить лишь о том, чтобы незримая пытка закончилась, и, — о, Эннеада! — боль прекратилась. Юноша рассеяно потер отчего-то саднивший бок, еле расслабил пальцы руки, никак не желавшей отпускать что-то из призрачной хватки. «Какой странный сон». — Подумал почти ставший взрослым мальчик, не помня о том, как однажды ненавидимый им человек пожертвовал всем ради этого мига. Ради того, чтобы Анубис вышел из спальни, а его приветствовали живые улыбки семьи, даже не знавшей, что один из них стёр себя из самой ткани вселенной. Этого не должно было случиться.