О сказках и правильных принцессах

      Елене Фишер четырнадцать, когда она впервые встречает Нейта Дрейка. У неё сломанное и, кажется, так и не начавшееся детство, зависимость от родителей и видеокамера в закрытом ящике стола. Она привыкла к маленькой бесцветной комнате с окнами, выходящими на большой и страшный детский дом. Елена по ночам пытается сосчитать звезды и думает от том, что где-то на Мадагаскаре их тоже видно и что она когда-нибудь обязательно туда попадёт. Ей не помешают родители, и в один прекрасный день она снимет свой репортаж на собственную камеру, и его покажут по телевизору. Фишер вовсе не кажется это глупой затеей. Журналистика — свобода, которой ей всегда так не хватало. Елена не всегда замечает две фигуры, по ночам подсвечиваемые жёлтыми фонарями. Конечно, она их не замечает: два маленьких человечка перемещаются быстро по крышам приюта, да так, что их не видит даже местный смотритель. А когда голубые глаза все-таки цепляются за эту несвойственную спокойному району странность, девочка им совсем не верит и, не сумев сосчитать все звезды, ложится спать. Ей снится пустыня, потом — джунгли, и совсем немного — коллекция собственных видео из пережитых приключений. Для одноклассников у Елены было все: чистая одежда, красивые волосы, милое личико и богатые родители. Для себя самой все это не имело значения, ведь без свободы от всех прелестей богатой жизни толку мало. На ней всегда опрятные платья ниже колен, зимой — с длинным рукавом, летом — с коротким; плотная коса белых волос, заплетенная мамиными жесткими руками. Фишер своей мнимой незаметностью выделяется сильнее остальных ровной осанкой, хорошими отметками и выглаженными рубашками. Потом — парочкой синяков на тонкой коже скул и неаккуратным порезом где-то сбоку шеи и середине ключиц. Елене страшно. Родителям она не говорит, одалживает у соседки по парте неподходящий по цвету кожи тональный крем и неумело размазывает его по лицу. Она привыкла молчать, хотя за всю жизнь говорить ей особо не приходилось. Елена Фишер была лучше всех детей в классе вместе взятых: состоятельнее, интеллигентнее, умнее, красивее. Она это знала, и поэтому подсознательно себя наказывала: «Этим-то ты это и заслужила, неблагодарная. У тебя есть все, у них — ничего, а ты еще жалуешься». Она извращенно радуется, когда на месте неглубокого пореза остается видный шрам.       Елене Фишер все ещё четырнадцать, комната все ещё кажется красивой клеткой, а в дневнике вместо первых влюбленностей появляются неровные карандашные рисунки несуществующих сказочных мест. Она все ещё верит в принцев, белых коней и прекрасные замки, потому что больше ничего не остаётся. Она обещает себе, что если не найдёт в мире такого, то построит сама. С месяцами ничего не меняется, только устрашающий приют напротив маленького аккуратного коттеджа кажется похожим на замок Дракулы. Елена почти бросает привычку считать белые точки на чёрном полотне, пока случайно не замечает одну падающую, такую красивую и далёкую. «Вроде бы, нужно загадывать желание», — думает она, и первое, что ей приходит в голову, — «Кто-нибудь, заберите меня отсюда». И единственное, о чем помимо этого думает Фишер: на Мадагаскаре тоже её видно? Конечно, такие желания забываются быстро, это Елена знает не понаслышке. И она почти не думает о нем, все чаще пропуская взглядом две фигурки, судя по всему, приговоренные жить в замке Дракулы. Девочка старательно учится, читает книги про древних римлян и совсем чуть-чуть про спасенных принцесс. Однако она не чувствует себя таковой тогда, когда мама разрешает купить дорогое длинное платье на День рождения, и даже тогда, когда слышит глухой стук в запертое окно. У Фишер от испуга ломается грифель карандаша, а в душе так же обламывается привычная тишина и одиночество. Ей кажется, что это может быть что угодно — не обязательно прекрасный принц. Вместо новомодной музыки в голове у нее стук собственного сердца, под ритм которого она медленно встает и с опаской смотрит в окно. Сердце замедляется, когда вместо принца за окном оказывается поглощающая все темнота без единой на ней звезды. И когда из этой вязкой черной дыры выглядывает человеческая рука, девочке хочется закричать в голос. Елена слышала, что в таком возрасте о последствиях не думают, однако испытать это ей тогда пришлось впервые. Она была примерной ученицей и хорошей дочерью, только это все словно бы отступило на второй план. Она с долей опаски раскрывает окно и удивлённо ахает: в ее комнату влезает мальчик ее возраста, словно бы самой Елены тут не было. Она мнется, отходит к стене, а страх медленно, но верно разливается по венам. Слова куда-то делись, вмиг стало жарко и волнительно, а сердце и вовсе не собиралось останавливаться. Большие голубые глаза превратились в два бездонных озера, а обычно бледные щеки стали красными. — Что… — она не знает, что сказать. Безмолвно смотрит на то, как парень выглядывает из окна так же, как она пару минут назад, и шепчет: — Сэм, иди сюда! Он вдруг поворачивается к Елене и весело улыбается. Уголок губ ее нервно дёргается, словно она забыла, что умеет это делать. Каштановые волосы его растрепанны, а в глазах плещется неподходящее ситуации спокойствие. Из раскрытого настежь окна пахнуло свежестью, свободой и характерной ночной сыростью. Может, в реальной жизни сказки выглядят именно так? А, может, это ее собственная только-только начала писаться? Конечно, Елена не знала. Она только молча смотрела на развевающуюся штору и слушала возню за окном, тяжело и с замиранием дыша. Только бы не спугнуть, не отогнать момент, вдруг это все сон? Даже если это и было сном, то самым реалистичным и прекрасным за последние месяцы. Елена отчетливо чувствовала, что понемногу страх уступал осознанию всей абсурдности ситуации, а в голове рождались мысли о не спящих родителях и шансах на выживание после такой выходки. Все это стало казаться еще более нереалистичным, когда из нескончаемого черного полотна, что порой там манило к себе, показалась еще одна фигура, только больше выше, что парню в окно залезть оказалось сложнее. Товарищ по имени, судя по всему, Сэм до странного аккуратно закрыл окно, и нечастые порывы холодного лондонского ветра и вовсе прекратились. — Ну привет, — улыбается теперь второй и расслабленно опирается на подоконник. Елена сглатывает вязкую слюну и все еще не может вымолвить ни слова. — Черт, кажется, мы ее напугали, — хмурит брови тот, что помладше, и с сомнением глядит на Сэма, не услышав ответа девчонки. — Эй, ты в порядке? — мягко спрашивает Сэм и кладет руку ей на плечо. Она сдавленно кивает, и вдыхает все тот же запах ветра с примесью чего-то взрослого, незнакомого. Руку он не убирает, сжимает немного сильнее, но Фишер так отчего-то проще, словно бы с такой опорой она не упадет. — Зачем… — она откашливается, как от долгого молчания. — Зачем вы здесь? Комната ее совсем не изменилась за несколько минут, но за короткое время присутствия этих двоих, словно бы чувствовались недостающие детали. Здесь кроме нее и родителей (которые, к слову, бывали здесь только в случаях крайней необходимости) никого и никогда не было. И Елена обязательно отметит этот день в календаре как наличие первых гостей в своей обители. — Всегда один и тот же вопрос, правда, приятель? — говорит, смеясь, Сэм, а от улыбок и веселых, не уставших для позднего времени лиц веет неслыханной и нетипичной для безрадостной жизни Елены теплотой. — Нам, скажем так, скучно. По ночам мы часто лазаем по крышам, иногда заскакиваем к таким, как ты, и возвращаемся д… — младший осекся на полуслове, не договорив до конца. Домой? «Он, наверное, хотел сказать «домой», — заторможенно думает Елена, пытаясь переварить услышанное. Они… могут выходить тогда, когда вздумается, господи, да они могут лазать по чертовым крышам без единых препятствий! Это не укладывалось в голове у девочки, выросшей наподобие комнатного цветка; но оно так манило, так притягивало, точно дорогая монета притягивает коллекционера. — Возвращаемся мы туда, — немного мрачнее и серьезнее прежнего заканчивает за мальчика Сэм и, убрав руку с плеча Елены, показывает куда-то на окно. Приют для детей. Тот самый, что она называла про себя замком Дракулы. Секунда — и пазл складывается. Бескрайняя ночь, пара блеклых фонарей и две прыгающие, то появляющиеся, то исчезающие фигурки. И она понимает, что это страшное, возвышающееся над всеми постройками здание никак нельзя было назвать домом. — Так это были вы!.. — удивленно и тихо она восклицает, с ощутимым восхищением смотря прямо в глаза Сэму. — Ага! — с нескрываемой гордостью произносит младший, рассматривая детские и не очень сказки на книжных полках. — Мы тебя тоже видели. Сидишь тут по ночам без дела, звезды считаешь, что-ли? — добавляет товарищ, по-хозяйски усаживаясь на кровать, что издает характерный скрип. Елене тяжело решить, о чем думать первым: о том, что она действительно считает звезды, или что от таких явных звуков чужого присутствия могут проснуться родители, и только начавшаяся сказка вмиг завершится. Но она все же выбирает первое. — Да, я… пытаюсь считать звезды, — со свойственной ей скромностью и неуверенностью делится маленькой раскрытой тайной. — Получается? — серьезно и с неким интересом спрашивает Сэм, устраиваясь поудобней. — Не думаю, — грустно звучит в ответ. Сегодня звезд, наверное, нет и на Мадагаскаре, а желтые фонари детского дома там вряд ли видно. В это время мальчик, бесцеремонно листавший блокнот с ее рисунками, произносит: — Я Нейтан, кстати. Можно просто Нейт. На нем была очень старая, поношенная кем-то другим одежда, плохо сидевшая на мальчишке. У Нейта грязноватые щеки, горящие интересом к жизни глаза и неаккуратные густые волосы. У него словно бы постоянная застывшая на губах легкая усмешка, так просто и сразу располагающая к себе. Елена чувствует себя такой… мрачной, серьезной, такой неинтересной и скучной на их фоне, что где-то в глубине души ей хочется прямо сейчас взять и разрыдаться. — Я Елена, — она протягивает Нейту руку, как это обязывают приличия. Ладонь у него немного вспотевшая и пыльная. «Конечно, — думает она, — они же лазали по крышам». На безымянном пальце его тяжелеет странное винтажное кольцо. — Это мой брат Сэм, — он кивает на сидящего сзади стоявшей посреди комнаты Елены парня. И только после этих слов она осознает, насколько они похожи. Замечает одинаково неопрятные волосы обоих, светящиеся жизненным огнем глаза: у Нейта — серо-голубые, у Сэма — пронзительно янтарные; видит отчетливо практически идентичную старую, запыленную одежду. Елена, все же, при своей неопытности была наблюдательна, и если вдруг знакомилась с людьми, то изучала их как следует. И за эти проведенные в одном помещении минуты она с уверенностью могла сказать, что братья все же были разными. Где-то в уголках глаз и губ, в линии усмешки, в наклоне головы Сэм казался ей чересчур взрослым. Ему было… семнадцать, восемнадцать, но по этому взгляду и слегка уставшему голосу она могла сказать, что жизненный опыт его не всегда был положителен. — Мы проводим так каждую ночь. Знаешь, Елена, там невыносимо скучно. Представь золотую клетку и жаждущую свободы птицу в ней. Вот такая у нас жизнь. Ты нас вряд ли понимаешь, я смотрю, домик у тебя что надо… — Сэм заканчивает реплику как-то печально и лишь немного — с завистью. Фишер отдаленно понимает: то, что есть у нее, эти двое и в глаза не видели. В этот момент парень кажется ей старше еще на лет десять. Лицо его на пару мгновений словно сереет, блекнет, и не остается больше того рвения к свободе и бескрайней ночи. Она чувствует больной укол совести. Шрам на шее начинает покалывать, напоминая о том, что было полгода назад. «Ты заслужила, помнишь?» — как всегда зло напоминает она себе, делая еще больнее. — Нет, Сэм, я понимаю, — тверже и увереннее, чем ранее, начинает Фишер. Она действительно понимала. Клетка ее была более, чем золотая, а птица в ней — более, чем не свободная и закованная незримые цепи. Елена знала, о чем она говорила, и еще четче продолжила. — Я знаю, как это выглядит; как я выгляжу. Но это не правда. Из дома меня выпускают только в школу, большую часть времени я провожу в закрытой комнате. У меня нет друзей, в школе меня не особо любят. Мне тоже одиноко и скучно, а от того, что у меня есть семья, нет никакого толку. Ты знаешь, Сэм, я немногим от вас отличаюсь. Елена говорила быстро, на одном дыхании, как свойственно ей при волнении. Что-то, что держалось внутри так долго, все эти годы понемногу вырывалось наружу, оставляя в душе пространство для чего-то еще. Наверное, для новой истории и собственной сказки. Может, там будет злой дракон и доблестный рыцарь; а может — белые лошади и радуга в облаках; а может, там будет еще и Елена Фишер, которая впервые в жизни почувствовала себя не одиноко. Сэм смотрел на нее по-другому. Словно бы что-то разглядел. Так внимательно, что у нее враз покраснели щеки, а взгляд опустился вниз. — Когда-нибудь мы сбежим оттуда. И возьмем тебя с собой, — по-детски серьезно говорит Нейт, сведя брови к переносице. Если они в ее собственной сказке, то почему нет? Все неразгаданные эмоции растворились в негромких разговорах и сказочных обещаниях. Медленно капало время, и также капало расстояние между ними. Братья за несколько часов стали для Елены друзьями, давшими клятву выпустить птицу из золотой клетки. Фишер стала той, кто безоговорочно им поверил. Ведь если это ее сказка, а она принцесса, то разве положено им отказывать? Они расстаются хорошо и с надеждой. Конечно, они вернуться. Об обратном и речи не могло идти. Ведь в хороших историях все принцы возвращались за своими принцессами. В кровать она ложится почти на рассвете, и на губах расплывается глупая улыбка. Елена вспоминает падающую звезду, желание (оказывается, они все же сбываются); Мадагаскар, куда они обязательно поедут, когда выберутся; и отчего-то синеватое кольцо на пальце Нейта, когда тот жал ей руку.       И она, конечно, не хочет и не может знать о том, что через далекие пятнадцать лет это кольцо она обнаружит с синем футляре в лучшем ресторане Шотландии вовсе не от взрослого и расчетливого Сэма, как ей всегда хотелось, а от взбалмошного непоседы Нейта Дрейка.