Тиканье памяти рушит тишину рассвета

Осень во всю жалила холодным ветром и снегом, который выпадал и сразу же таял. Море плескалось волнами и готовилось покрыться коркой льда, пока закаты становились всё ярче и короче, а чай в хижине — жарче и вкуснее. Здесь по прежнему слышался шелест листов бумаги, звон бьющейся посуды,  щелканье спиц и цоканье коготков по хрустящим деревянным половицам. Букет свежих цветов уже не стоял по середине обеденного стола, зато на его месте находилась рамка со спрятанным под стеклом рисунком. Четверо друзей и мохнатое солнышко на руках стояли перед морем, а за их спинами растекался алый, почти обжигающий роговицы закат. Похожая картина висела на столе, только задний фон составляли хижина и звездное небо. Мунбин с опаской искал старших каждый раз, когда те пропадали из поля зрения. Он старался посильнее впечатать их лица, смех, голос, поведение и слова в свою память. Несколько раз Солли даже пригрозила ему, если тот не перестанет так долго пялиться, пока она довязывала свитер. А он не переставал, потому что боялся. Боялся надолго застрять на этом острове. В одиночестве. Все слишком быстро приходили и уходили, и единственным, кто останется с Мунбином, когда Донхён и Джинри исчезнут, будет Санни. Как долго кто-то с Земли будет помнить о своём питомце? Вряд-ли так же продолжительно, как те миллионы, которые до сих пор впивались в запястье назойливым зудом. — Мунбин-а! Помоги отнести посуду на стол! Солли кричала из кухни, сверкая своими красными из-за лука глазами. Она была в своём любимом платье — длинном, многослойном, цветочном. Её волосы струились легкими волнами, подобно морской воде, и норовили выбиться из под косынки. Румяные щёки, блестящие губы, аромат красных тюльпанов и искренняя улыбка. Мунбин надеялся, что такая Джинри никогда не исчезнет из его памяти. — Иду! Еды в этот раз было больше, чем обычно. Три вида мяса, гарниры, соусы, десерт, горячий чай... Приходилось вновь и вновь мыкаться на кухню, пока Санни хвостиком бегал сзади. Джонхён помогал подруге с готовкой, но делал это на улице, при этом стараясь не задевать свой недавно обожжённый и плотно укутанный в бинт палец.  — Посторонись! Он быстрым мелким шагом пересекал помещение, стремясь скорее донести мясо до стола. Его взлохмаченные волосы пахли дымом и ветром, привычная водопадная рубашка выскальзывала из под расстёгнутой куртки, а замёрзшие ступни отогревались теплом хижины. Джонхён прятал за щекой обожжённый язык, но не собирался говорить, что уже успел отведать мяса, пока готовил его. — Садитесь за стол. Я наложу еду для Санни и присоединюсь к вам. Так и поступили. Совсем скоро все заняли свои места. В воздухе на нитях пыли весело что-то необъяснимое, но очень ощутимое. Немного липкое и шершавое, но в то же время теплое и родное. Оно порой так сильно давило на лёгкие и так плотно закупоривало трахеи, что дышать становилось тяжело. Больно. — Попробуйте это, очень вкусно получилось. Джонхён подцепил палочками кусочки мяса и положил каждому в тарелку, сам растирая ноющий язык о нёбо. Ароматный чай дымился сбоку и ждал своей очереди, Санни отдыхал на мягкой подстилке, а ветер за окном притих и спрятался где-то в щелях хижины. "Прощальный обед" — крутилось в голове каждого, но никто не осмеливался произнести это вслух. Прощальный — плохое слово. Они все ещё обязательно встретятся: каплями в море, детьми в школе, звёздами на небе или крупицами песка на пляже. Не важно. Прощаться — значит больше не увидеться, но они всегда будут вместе, все четверо. — Почему воняет гарью? После вопроса Мунбина взгляды были автоматически переведены в сторону кухни. Все принюхались и убедились, что запах чего-то жжёного действительно щекотал нос.  — Джонхён, ты же выключил духовку? — А должен был? Я почти всё время торчал на улице. — Я просила тебя вынуть курицу и выключить её. — Не просила. — Просила. Мунбин молча встал и пошёл на кухню, выключая духовку и со смехом задумываясь о том, что даже сейчас ничего не менялось. Была бы Хара, то она бы всё проконтролировала, а так все лишь скидывали друг на друга свои косяки. Парню даже не хотелось узнавать, кто же был прав в возникшем споре, он просто осматривал обугленную курицу и прятал нос под футболкой.  Вернувшись к столу, Мунбин с удивлением обнаружил, что старшие спокойно продолжали кушать. От их спора не осталось и следа. — Куда ходил? Еда же стынет. — Что ты имеешь ввиду? Я выключал курицу, про которую кто-то из вас забыл. Солли и Джонхён озадаченно переглянулись, переводя взгляд на младшего и смотря на него, как на глупого. — Мы не готовили курицу, Мунбин, только говядину и свинину. И ведь им не докажешь ничего. Их общая догадка всё больше напитывалась подтверждениями — хижина совсем скоро опустеет на два человека. Это было грустно для Мунбина, долгожданно для Джонхёна и сказачно для Солли.  С едой расправились быстро, а вот с тем, кто должен мыть посуду — не очень. В итоге решили, что Джонхён будет носить её со стола, Мунбин мыть, а Джинри вытирать и расставлять по местам. Санни сидел рядом с мойкой и ловил на шерсть стекающие с рук капли воды, виляя хвостом из стороны в сторону. Солнце начало скатываться с середины неба, и это надоумило друзей пойти на улицу, чтобы подышать морским воздухом и проводить закат. Шелест курток, тепло шарфов и шапок, скрип половиц, удобство обуви и предвкушение чего-то прекрасного. Особенного. Ведь по-другому на острове никак. — Как-то слишком быстро солнце садится, разве нет? Солли смотрела на розовеющие облака и тыкала в них пальцем. В огромном шарфе, окутывающим её чуть ли не целиком, она выглядела совсем крохотной и уютной.  — Просто мы слишком долго собирались. Джонхён нёс на руках Санни. Щенок был одет в жёлтую шапочку и укрыт махровым полотенцем, чтобы не замёрзнуть. Сколько бы раз все не пытались напялить на него сшитую Джинри одежду, он упорно выворачивался и вновь раздевался, убегая под кровать. Кажется, этот мохнатый шарик не умел мерзнуть даже в такую погоду. — О! Наше бревно стало дальше от края воды. Солли уселась на дерево, вытягивая ноги и пряча холодные руки в карманы куртки. Джонхён согласно промычал и устроился рядом, пока Санни отчаянно пытался выскользнуть и побежать к морю. Мунбин сомнительно осматривал место и не понимал, какие изменения увидели старшие, но долго на этом зацикливаться не стал. — Сегодня воздух по-особенному свежий, да? Аж щёки горят. Как и запястья, потому что числа на них менялись и были слишком близки к нулю.  Порыв ветра заставил всех сжаться и сильнее укутаться в одежду, даже Санни перестал пытаться выбраться. Солнце алело, как и небо позади него. Облака, подобно мазкам неопытного художника, обрывками растекались вокруг бледноватой луны. В лёгких что-то зашевелилось. — Интересно, как там сейчас Хара? Ответов на вопрос было множество, но ни в одном из них друзья не чувствовали уверенности. В их небьющихся сердцах теплела и распускалась надежда на то, что их подруга проживет счастливую жизнь в другом обличии и больше никогда не покинет Землю по собственной воле. — Как грустно, что здесь нет телефонов или хотя бы фотоаппаратов. Рисунки рисунками, но я бы хотел сфотографироваться вместе. На память. Мунбин поджал губы и опустил голову, от досады прикрывая глаза. Старшие переглянулись, с обоих сторон толкнули его в плечо и синхронно улыбнулись. — Как это нет? В ящике у книжного стола лежит фотоаппарат.  Это звучало так, будто все об этом знали, кроме самого Мунбина. Младший выпрямился и озадаченно взглянул на Джонхёна. — И почему ты раньше об этом не говорил? — Ты не спрашивал. Солли посмеялась, потому что для еще больнее банального диалога осталось в конце добавить "сам догадаться не мог?". Она положила руку на спину Мунбина и с улыбкой сказала: — Сбегай за ним. Мы сфотографируемся, пока солнце не село. Просьба была опасная, ведь последнее, чего хотел Мунбин, это упустить возможность оставаться со старшими до самого конца. — Какие числа у вас на руках? — Ещё много людей осталось, ты успеешь. Мунбину не нравилось, что полученный ответ был неточным, но он всё равно встал с места и побежал к хижине. Сначала постоянно оборачивался, а когда понял, что это лишь тормозит его, то прекратил и просто устремился вперёд. Ветер так и скидывал волосы на лицо, мешая видеть, зато парень чувствовал, как он охлаждает его разгоряченные щёки.  Перед входом в хижину даже колебался, стоит ли снимать обувь или зайти в ней. Но Джонхён бы точно его поругал, если бы он испачкал вымытые полы, поэтому пришлось разуться. Фотоаппарат действительно лежал в ящике, и Мунбин удивился, как не замечал его раньше, если так много раз лазил сюда за свечами. Обувался он, казалось, в разы дольше, чем обычно. Руки дрожали, пальцы путались, а шнурки всё никак не хотели стягиваться в узлы. Последним препятствием на выходе стало столкновение с дверным косяком, которое отразилось болью в плече. Но всё прошло сразу, как Мунбин увидел, что Солли и Джонхён всё ещё находились на том же месте. Он расслабился, замедлил шаг и облегчённо улыбнулся. Солнце спустилось совсем низко и ужасно слепило глаза своими розово-золотыми лучами. Мунбин перевёл на него взгляд, зажмурился и почувствовал, как в роговицах что-то шевелится. Что-то маленькое, мягкое и тёплое. Мунбин посмотрел на друзей и подумал, что временно ослеп, потому что старшие казались мутными и бледными. Но когда они начали махать руками и что-то кричать, то тревога вновь заняла своё место где-то в лёгких и мешала дышать. — Нет! Подождите! Фотоаппарат полетел в сторону, как ненужный балласт, который больше мешал, нежели помогал. Ноги Мунбина тонули в песке, пока он старался перебирать ими как можно быстрее. Ожоги от солнца всё ещё мешали видеть, и из-за этого парень то и дело терял равновесие. Джонхён и Джинри исчезали на глазах. Последнее, что успел заметить Мунбин при взгляде на старших, это их широкие улыбки и блестящие лучики в радужках.  — Будь счастлив, Бинни! И исчезли. На плечах ещё ощущались прикосновения чужих рук. Перед глазами ещё мутнел образ друзей. Они будто всё ещё были рядом, но в голове пульсировала назойливая мысль. "Теперь я остался один."