Как жаль, что я не могу все исправить

Чак родился, когда его родителям было немного за тридцать. В 1959 году ему было четырнадцать, а его маме почти сорок шесть. Он учится в выпускном классе старшей школы, в то время как все его ровесники ходят в девятый класс. Он никогда не получал ничего ниже пятерки. Учителя любят его, а мама и папа гордятся им, и всего через несколько месяцев он станет первым в их семье, кто поступит в колледж. Он не собирался провести остаток жизни, выполняя подсобную работу, как его отец, какими бы замечательными не казались Чаку его усилия. Да, Чарльз Макгилл-старший всегда ставил еду на стол, в их доме было тепло и светло, но Чак знал, что создан для чего-то большего. Чак делал все возможное, чтобы оправдать бесконечный рутинный труд своего отца. Он проводил все свои выходные и летние каникулы за учебой — не потому, что так было нужно, а потому, что для него было недостаточно просто быть самым умным. Он вчитывался в каждый абзац, разбирал каждый предложенный кусочек информации, добиваясь полного, критического понимания. Но он продвигался в своих знаниях слишком быстро. Чем больше он опережал своих одноклассников по школьной программе, тем больше ежедневных страданий ему выпадало. В понимании Чака школа должна быть посвящена исключительно обучению, в ней должен быть порядок и дисциплина. Она должна быть своего рода храмом, убежищем от невежества и безграмотности, которые загоняют людей в рамки бесперспективной работы. Однако его одноклассники считают иначе — они насмехаются над учителями, прогуливают уроки и в целом не имеют какого-либо интереса к учебе. Но самый жестоким открытием для Чака стало то, что никто не любит умных сверстников. Особенно подростки. И Чак даже не является их сверстником. «Подлиза» — самое безобидное, как они его обзывают. Иногда он не знает, что больнее — терпеть их побои или просто слышать все те слова, которые они говорят ему. Чак считает дни до окончания старшей школы. Нет, часы. Он понимает, что все почти закончилось, когда видит, что все вокруг начали увлеченно обсуждать предстоящую вечеринку в честь выпускного. И мама всячески поощряла Чака — возможно, излишне настойчиво, — пойти на нее. И это притом, что он даже ни разу не ходил на свидания. Чак понимал, что это плохая идея, что все происходящее будет просто мучительным продолжением его обычного школьного дня. Мама всегда призывала Чака заводить друзей, как будто это так просто. Может быть, для нее да, — она всегда знала, что сказать и как сказать. Чак сначала будет долго думать, что сказать, как сказать, и в его голове все будет звучать красиво и слаженно, но на деле он вряд ли сможет вымолвить больше двух слов. Человеческое общение — это не его. С людьми все непонятно, не так как с математическими формулами и уравнениями. — Ты просто немного застенчивый, — подбадривала его мама. — С возрастом это пройдет. Он не знает, почему чувствует вину за эти слова. Ему кажется, что это единственное, в чем он подвел ее. Что ж, он идет на вечеринку. Скучное и нескончаемое мероприятие. Даже другие парни, такие же неудачники в свиданиях, как он, не хотят разговаривать с ним. Пунш разбавляют через пару часов. Чак никогда не пробовал алкоголь, но он помогает стереть неловкие грани его сознания, и благодаря этому кажется, что время летит быстрее. Чак допивает свой первый стаканчик, когда слышит негромкое покашливание у себя за спиной. Он не знает, кто эта девушка — он имеет лишь смутное представление о ней, впрочем, как и обо всех своих одноклассницах. В основном над ним издеваются мальчики, в то время как девочки просто ведут себя так, будто его не существует. Она широко улыбается ему, и ее ровные белые зубы заметно выделяются на фоне ярко-розовой помады — такого же цвета, как ее платье и ленточка в волосах. Ожерелье с дешевыми стразами покоится вдоль ее открытых ключиц. — Эй, — она запускает пальцы ему в волосы. — Слышал что-нибудь об игре «7 минут в раю»? Тогда Чак ничего не знал о девушках, кроме анатомических различий, о которых он прочитал в учебнике по биологии. Он не знал, что есть такие, как Ребекка, такие, как эта девушка, не знал, что их отличает. Но в ту ночь он познает новое. Господи, он снова учится. Наутро он неожиданно заболевает ужасной болезнью, приковавшей его на неделю к постели, и его родители верят ему. У них нет причин не верить ему. Чак хороший мальчик, хороший сын, и он не лжет. Чак не прогуливает школу. — Я же говорила! — восклицает она, подбегая к своим подружкам. — Я никогда не проигрываю! Давай сюда! Одна из них протянула ей купюру, но мгновенно отдернула. — Полностью? — скептически спросила она. — Да! Что, тебе нужны доказательства? — Интересно какие? — хихикнул кто-то в толпе. — Спорим, она даже ничего не почувствовала? И все они громко рассмеялись. Они смеялись, а этот слух пошел сначала среди девочек, потом среди мальчиков, и на следующий день его знала вся школа. Может быть, Чак не был болен, но к концу вечеринки его вырвало в кабинке школьного туалета. В конце концов, он возвращается в школу. У него нет выбора. И эта медленная, непрерывная пытка худшее, что было в его жизни. Но со временем общее веселье угасает. Шутки становятся все банальней. Внимание одноклассников занимают новые сплетни, и Чак снова сливается с фоном, радуясь тому, что его наконец-то оставили в покое. Она попыталась заговорить с ним месяц спустя, поймав его в коридоре между занятиями. Но он сделал вид, что не видит ее, что ее там нет, и прошел мимо. Затем был выпускной. Родители гордятся им, как никогда. Он чувствует себя самым счастливым человеком на свете, потому что теперь он свободен, перед ним открыт целый мир со всеми его безграничными возможностями. И Чак уверен, что дальше будет только лучше. Не считая того, что однажды он возвращается домой и видит ее, эту суку, сидящую на кухне напротив его матери, как будто у нее есть хоть какое-то право приходить сюда. Мама смотрит на него с каким-то кривоватым весельем, легкая улыбка играет на ее губах, когда она говорит: «Ну, Чак, не ожидала от тебя такого». В ее голосе нет укора. На самом деле он звучит почти радостно, и Чак ненавидит это, ненавидит больше всего на свете. Родители этой суки выгонят ее, если она сохранит его, и сама она тоже не сможет о нем позаботиться. Ей всего семнадцать, она слишком молода, у нее вся жизнь впереди, и не дай Бог, чтобы что-нибудь встало между ней и ее светлым будущим. Может быть, ей повезет, и у нее будет долгая карьера парикмахерши или маникюрши, а не танцовщицы в стрип-баре. Чака уже приняли в шесть разных колледжей, но теперь, на ближайшие пару лет, он не сможет уехать дальше Чикаго, потому что его родителям понадобиться помощь с их новорожденным сыном. В роддоме, в день его рождения, мама заставляет Чака поддержать его первым, хотя все вокруг, от доктора до санитаров, неявно понимают, что к чему. Маленький Джимми, его младший брат, громкий — когда он кричит во все горло, его пухлые щечки краснеют, слезы текут из его больших голубых глаз. Его крошечные пальчики сжаты в крошечные кулачки. Все, что чувствует Чак, если вообще что-то чувствует, — это смутный комок отвращения глубоко в груди. Глаза этой суки тоже наполняются слезами, когда ей, наконец, дают подержать малыша. На следующий день, когда ей пора уходить, она плачет еще сильнее. — Прости, — выдавливает она сквозь слезы. — Мне очень жаль, что так получилось. Это было довольно подло с моей стороны. Но я… думаю, я уже расплачиваюсь за это. Она даже не знает, что такое расплачиваться. Это делает Чак. Он начинает расплачиваться за это в тот день, когда они всей семьей возвращаются домой из больницы. И Чак никогда не видел маму такой счастливой — она без ума от ее драгоценного маленького Джимми. Затем он расплачивается за это снова, и снова, и снова, каждый день, до конца своей жизни, он будет расплачиваться за это. Его родители не сердятся на него. Они не разочарованы, не расстроены тем, какую огромную, ужасную ошибку он совершил. Потому что это нельзя назвать по-другому. Ошибка. Но ее они любят больше, чем все, что когда-либо делал Чак. И как бы он не старался, чего бы он ни добивался, он никогда не сможет этого изменить.