Звёзды

      В Москве не видно звёзд. Женя заметила это уже после реабилитации, когда сидела вечером на подоконнике и грела пальцы о кружку чая. В квартире было темно и тихо, Маша ещё не вернулась с прогулки. Женя долго смотрела на силуэты людей, подходящих к подъезду, а потом как в юности залезла с ногами на подоконник. Только почему-то взгляд притягивали вовсе не силуэты, среди которых она надеялась увидеть дочь, а небо. Тёмное, беззвёздное небо, которое раньше и не стоило внимания. Но теперь в нём как будто было всё, где-то там, далеко за пределами видимости, на МКС работали Антон и Петя, а за ними наблюдали множество глаз. Среди которых были и те, что сами напоминали московское небо, такие же тёмные.       Женя не могла перестать думать о том, что могло бы происходить сейчас в Роскосмосе. И кто сейчас, точно также как она, смотрел в небо, надеясь разглядеть в нём звезду, которая светила чуть ярче, чем все остальные. Но ничего не было видно из-за тысяч фонарей, ослепляющих, отвлекающих. Наверное поэтому люди и не смотрят на небо, это даже правильно. Всё важное остаётся на Земле, смотри вперёд да улыбайся. А что же происходило с людьми, которые увидели больше? Каково им было потом возвращаться в обыденный мир, серый и неизвестный?       На работе её ждали уже послезавтра, а Женя всё сидела и не могла решить, чего она хочет. Перед выходом ей сказали о том, что реабилитация прошла только на внешнем уровне, теперь она поняла смысл фразы. Её тело от полёта пострадало гораздо меньше, чем душа. А её как раз не реабилитируешь за две недели. Что-то внутри надломилось, Серёжа перестал преследовать её в кошмарах, на его место пришли другие воспоминания. Теперь каждую ночь она видела свой полёт, операцию и Землю. И каждое утро она смывала следы слёз с щёк, потому что эти воспоминания приносили тоже боль.       Сейчас она всматривалась в черноту, а оттуда на неё смотрели тёмные-тёмные глаза, чуть с прищуром. В голове блуждал вопрос «полетите?» и голос обволакивал, утаскивал под воду, из которой не выбраться. Женя и не пыталась, только продолжала искать звёзды и виском прижималась к стеклу, стараясь к источнику голоса приблизиться, столкнуться с непробиваемым, уверенным взглядом. Он был таким при их первой встрече и остался таким по её возвращении с орбиты. Интересно, а он никогда не жалел о том, что сам не летал в космос?       Он бы точно смог, ехал бы в автобусе и курил из нескончаемой пачки сигарету, пока вокруг бы на него ворчали, что дышать нечем. Он бы смотрелся идеально даже в скафандре, пока поднимался в ракету. Женя бы хотела это увидеть. Как на мгновение дрогнула бы его уверенность перед запуском двигателей. И как он сдержанно, но искренне улыбнулся бы, когда увидел впервые мир по ту сторону. В тот момент и его глаза бы казались уже не такими холодными. Она бы хотела быть рядом, только чтобы запомнить это выражение лица и потом напоминать при каждом удобном случае, что, оказывается, вы живой человек. Вы и радоваться умеете.       Входная дверь хлопнула, Женя вздрогнула и только тогда поняла, как сильно у неё затекла шея. Она с трудом вернула её в нормальное положение и уже хотела спуститься на пол, чтобы Маша не увидела её в таком виде, но было поздно. Она появилась на кухне внезапно и уже включила свет. — Мам, всё хорошо? — обеспокоенно спросила она, крутя в руках телефон, пока её мама пыталась вытереть рукавом слёзы. От света они были или от мыслей, неизвестно. — Да, а у тебя? — Женя встала на ноги и поставила остывшую кружку на стол. Маша хотела что-то сказать, но только перевела взгляд с телефона на маму и обратно. Её нерешительность была чем-то давно забытым. — Что случилось? — Мам, девочки в школе нашли видео, — она запнулась, подбирая слова. — Я хотела спросить, то есть меня девочки спросили. Ты полетела вместо дяди Вадима потому что… — она замолчала и села, как будто это могло помочь ей пересказать всё, что ей приходилось слушать с тех пор, как её мама вернулась домой. Она не верила, конечно же, но что-то зудело на задворках сознания и мешало спросить прямо. Вроде бы нелепость, а сердце колотилось вдвое сильнее. — Что за видео? — Женя села рядом, чувствуя волнение своей дочери, и от этого начинала волноваться сама. Причина, по которой полетела она. Все эти возможные причины сходились в одну точку, в момент, когда она в пустом тренировочном корпусе встретилась с уверенным тёмным взглядом, который испытывал её и, кажется, прошивал насквозь.       Маша включила телефон и протянула ей, уже по одному кадру Женя поняла, что это был момент приземления. Она включила видео. Константин Андреевич ловко спрыгнул с вертолёта и направился к модулю. Нет, не так, он побежал к модулю, и все остальные пропустили его вперёд, как будто там было что-то важное для него. Не слышно было разговора, но он сам всплывал в памяти. Цветы. На выписку он принёс ей букет цветов, который теперь стоял в вазе в гостиной. Но видео продолжалось, камера была сосредоточена только на ней. Вот её вытянули из люка и, поддерживая с двух сторон, поставили на землю.       В тот момент она плохо понимала, что творилось вокруг, только чувствовала. А чувствовала она тогда, что её крепко держат чужие руки. Ноги не слушались, голова гудела и немного кружилась, сосредоточиться на чём-то было слишком тяжело. Но, даже закрывая глаза, она знала, что земля не уйдёт под ногами, опора никуда не денется. Хотелось доверять, хотелось продлить это мгновение вселенской уверенности, что всю жизнь с ней будет эта опора, крепкая рука, которая будет прижимать её к себе и делиться спокойствием.       Не помнить это чувство было бы преступлением, именно так космонавты ощущают землю после полёта, только в её случае Земля сузилась до одного конкретного человека, на которого она даже не смотрела в ту секунду. Потому что была уверена, что он никуда не денется. Он держал её за руку и что-то говорил, кажется, благодарил. А уверенность так и не проходила, она посмотрела в тёмные глаза напротив и не слышала, что говорили вокруг неё, но точно знала, что говорил его взгляд.       Сейчас она смотрела видео и отрывочные воспоминания выстраивались ровной картинкой, как пазл. Он действительно был там, держал крепко, прижимал к себе и улыбался. Смотрел на неё и, чёрт возьми, улыбался. Тогда Женя была погружена в свои мысли, она видела только его глаза, которые притягивали её чем-то сильным и неизвестным, с самой первой встречи. Сейчас она видела его со стороны, и себя тоже видела, дезориентированную, жадно ловящую каждое его слово.       Он держал её за руку и продолжал что-то говорить, пока она, оказывается, кивала, даже не глядя по сторонам, не видя вспышек и журналистов. А потом он поцеловал ей руку. Женя помнила это как волну тепла, прошедшую по телу. Теперь же она вспоминала сама гораздо больше, в том числе и его тихое «спасибо», сказанное будто и не об операции вовсе. Она никогда не будет гадать, что он тогда имел в виду. Только сердце от этого ударило вне ритма, и пульс участился. Наверное, от усталости.       Там, возможно, было ещё что-то, но уже не столь важное, главное осталось позади. Женя остановила видео и отложила телефон. Маша смотрела на неё и теребила рукав кофты, в глазах отражался сложный мыслительный процесс. Она колебалась, но сделала глубокий вдох. Не помогло. — Некоторые считают, что тебя Волин отправил, только потому что вы… — она снова замолчала, снова пыталась сказать хоть что-то, но увидеть реакцию матери ей было страшнее, чем терпеть насмешки. Она уже тысячу раз пожалела, что начала этот разговор, а не ушла к себе в комнату. С другой стороны, рано или поздно мама бы сама нашла это видео и прочитала комментарии или бы ей кто-то показал их. Лучше так, лучше близкий человек. — Это видео называют доказательством вашей связи, они думают, что ты через Волина получила право лететь. Они обвиняют тебя, хотят очернить, понимаешь?       Женя кивнула, хотя на самом деле она мало что понимала. Это она знала, его коллеги знали, что Константин Андреевич улыбался до безумия редко, что такие эмоции для него были чем-то запредельным, что он выбрал её для полёта. Другие этого знать не могли, для них они оба просто посторонние люди, которых показали по телевизору. Почему это вообще было кому-то интересно. Почему для них это не выглядело как простая благодарность за спасённую жизнь космонавта. — Ты не рассказывала, почему выбрали именно тебя, — Маша понизила голос, почти до шёпота, пытаясь маме в глаза заглянуть. Та смотрела на оставленный кадр, и мысли в голове накатывали волнами, сталкиваясь и разлетаясь мелкими каплями. Сейчас она чувствовала, будто придумывала ответ не для дочери, а для всех тех людей, которые задавались этим вопросом. Конференция со всей страной, с каждым, кому нечего было делать в день и час её возвращения, кто включил прямую новостную трансляцию и увидел что-то, что заставило его задуматься. — Я не знаю, — и снова всё тоже самое, что преследовало её всю жизнь. Опять неуверенность, опять сомнения, опять неправильный выбор, который приходилось делать каждый день, лишь бы не задумываться. Она старалась быть примерной дочерью, и мать узнала о её полёте из новостей; она хотела любить, но из-за своей работы потеряла мужа; она стремилась быть идеальной матерью и даже думала, что справляется, а её дочь чуть не оказалась на скамье подсудимых, и о её парне она узнала от чужих людей; она считала себя хорошим хирургом, но, спасая чужие жизни, не заметила, как разлетелась в крошки её собственная.       Она дышала рвано, будто забывала вовремя вдыхать. Горло сжимали накатывающие слёзы. Обида, непонимание. Ведь если бы она была таким плохим человеком, то погибла бы ещё тогда, десять лет назад в аварии. Но она жила, спасала людей, пыталась помогать людям вокруг и даже смогла совершить то, что не считалось возможным даже в самых смелых гипотезах. Она побывала в космосе, увидела бесконечное и чёрное пространство, окружающее маленький светлый шарик, на котором она жила. Разве могла она о таком мечтать? Разве могла она не оправдать надежд, возложенных на неё Бог знает кем? — Мне говорили, что Вадим сам просил отправить меня, — Маша, уже не надеявшаяся получить ответ и жалеющая, что вообще затеяла этот разговор, хотела её прервать, но Женя вдруг улыбнулась. — В тот вечер осталось двое кандидатов, я проводила Вадима и вернулась к модели МКС, чтобы ещё раз всё осмотреть. Константин Андреевич остановил меня и попросил ответить на один вопрос. — Готова ли ты лететь? — предположила Маша и выключила никак не гаснувший экран телефона. Видео давило на неё, будто это она своими руками нашла эти кадры, будто она обвиняла свою мать. Женя кивнула. — Я правда не знаю, почему он так решил. Может из-за Вадима или из-за кого-то ещё, а может это была сразу его идея, — она встала и прошлась по кухне, обнимая себя за плечи. Тишина была неуютной, в ней повисла какая-то невысказанная фраза, природу которой она не могла ухватить. Казалось, что где-то в глубине она хотела сказать ещё что-то, но никак не могла подобрать мысль и слова к ней. — Не думаю, что мы это когда-нибудь узнаем, — Маша подошла к матери и обняла её, — я горжусь тобой и пофиг, кто там что говорит или пишет. Ты героиня, этого они не отменят, — она продолжала обнимать её, а сама отмотала видео в начало и пересматривала, кажется, сотый раз за эту неделю. — А он, кстати, симпатичный.       Женя поцеловала её в висок и нахмурилась, пытаясь понять смысл последней фразы. — Кто? — Константин Андреевич, — невозмутимо ответила дочь и рассмеялась, поймав выражение лица мамы, на котором непонимание сменялось возмущением. — Балда ты, Машка, — она небольно постучала ей по голове и улыбнулась, не переставая обнимать. В груди разрастался комок тепла, будто где-то за рёбрами урчала кошка. Так тихо, по-домашнему. И именно в этот момент, разрушая установившуюся идиллию и прерывая тихий смех, зазвонил оставленный на подоконнике телефон. Маша среагировала первая и подошла, боясь и одновременно желая узнать, кому в двенадцать ночи понадобилось звонить её маме. От всей нелепости и случайности ситуации она снова рассмеялась и протянула телефон. Женя узнала звонившего уже по выхваченным инициалам, ответить и хотелось, и нет одновременно. Знать бы наверняка, что разговор ей не сулил никаких неприятностей. — Добрый вечер, — после недолго колебания ответила она. И, кажется, пропала. Его голос сбивал даже по телефону, сосредоточиться на словах было сложно, а тут ещё и Маша лезла под руку, стараясь кусочек разговора выхватить. Женя снова села на подоконник и закрыла глаза, погружаясь в какой-то другой мир. — Надеюсь, не разбудил? Я только что проезжал мимо и увидел, что у вас свет горит. — Нет, не разбудили, — она правда старалась не думать о том, откуда он знал, какие из окон её. Умом она понимала, что ещё перед полётом на неё было собрано подробное досье, но чтоб настолько скрупулёзно работал Роскосмос, это даже подозрительно. И ещё она старалась не думать, что он делал в этом районе. Возвращался домой? Вряд ли он живёт где-то рядом, учитывая, что до Щепкина час езды, а на работе он фактически жил. Наверняка у него была квартира где-нибудь рядом с работой. — Моё предложение о дальнейшей совместной работе всё ещё в силе. Понимаю, что прошло не так много времени, но может вы что-то решили? — Я много думала об этом последние дни, — безбожно врала Женя, хотя когда она только вернулась домой, то твёрдо решила, что больше никакого космоса, и до сегодняшнего вечера была уверена в своём желании вернуться в больницу. Сейчас уверенности не было ни в чём, зато маячило призрачное воспоминание, любезно напоминающее ей, когда она чувствовала эту самую уверенность. — И ваш ответ?       Маша подошла ближе, будто тоже ждала ответа на заданный не ею вопрос. И невооружённым взглядом было видно, что она понимала, о чём идёт речь. И ответа действительно ждала, только для неё он имел другой вес. Как изменится их жизнь. Как изменится жизнь матери и её собственная. Станет ли она что-то менять или сейчас отступиться навсегда. — Я согласна.       Маша закрыла рот рукой, чтобы заглушить несдержанный вскрик. Она встала возле мамы на колено и обхватила её поперёк живота, смотря на неё снизу вверх и улыбаясь так широко, как могла только в детстве, когда папа и мама с ней в парке гуляли, и они ели сладкую вату, и до аварии оставалось меньше месяца.       Она ощущала каким-то седьмым чувством, что сейчас мир вокруг неё изменился необратимо и кардинально. И от этого она чувствовала счастье, которое не могла объяснить. Можно было списать это на гордость за маму и, чуть-чуть, на собственное тщеславие, которое и так достигло небес за время маминого полёта. Одноклассники Машу теперь уважали.       Можно было списать это на что угодно. Ведь она ещё не знала, что её маму будут знать все, кто хоть немного интересуется космосом; что к ней будут подходить ребята в школе и спрашивать, её ли мама сейчас на МКС спасает (уже второй раз) жизнь космонавта; что на день рождения ей подарят персональную экскурсию по зданию Роскосмоса с прохождением всех этапов проверки космонавтов; и что через два года она будет в ресторане отмечать День космонавтики, а к ней подойдёт лейтенант, первый полёт которого запланирован только через полгода, кивнёт в сторону двух людей, которые будут сидеть рядом и о чём-то со смехом говорить с другими гостями, и спросит, её ли это родители, а она только улыбнётся в ответ. Она ещё этого не знала. Возможно, только чувствовала.