Харенграхт

Папа кричит: — Клайд, вы кушать будете? — Нет, пап! У нас важное обсуждение, потом! — Ладно, — кричит папа, и в конце голос у него чуть-чуть срывается, и он начинает кашлять. Папа думает, что Клайд не знает, что после смерти мамы он опять начал курить. Откашлявшись, папа добавляет: — Я в кабинете, Клайд! — Ага! И Клайд снова поворачивается к ребятам. Они сидят на полу, в гостиной, положив руки и головы на стеклянный столик, и рассматривают друг друга. Если коснуться щекой стекла — то уже не так и жарко, стекло нагревается медленно и неохотно. — Так, — говорит Клайд. — Картман сказал, что надо придумать себе две роли, обычную и роль бога. — Ага, — говорит Токен. — Такого типа как даэдра, да? — Ну да. Ветра почти нет, и Клайд трется лбом о стекло, на нем остается липкое пятно. Твик откидывается назад, падает, раскинув руки, на мягкий ковер. — Как же жарко! Жарко! Это может быть климатическое оружие! Я слышал, что у русских есть климатическое оружие! Для их холодного горного городка жара действительно почти невероятная, но в такие дни понимаешь, что Южный Парк ближе к Солнцу, чем почти все другие города в Америке. Твик снова поднимается, потом говорит: — Если так делать, то становится холоднее. И он снова падает, Крейг, а потом и Токен, и Клайд повторяют за ним. Движение воздуха, вызванное падением, охлаждает щеки и шею. — Охуенно, — говорит Крейг. Он лежит раскинув руки, словно собирается сделать снежного ангела, потом приподнимается и говорит: — Я буду играть короля Ледяного королевства. Но типа я был воспитан не как король, а как ассасин. В детстве меня похитили, или спрятали, или что-то такое, и меня воспитали наемные убийцы. — Круть, — говорит Токен, и Клайд соглашается, он протягивает руку за газировкой, банка почти холодная, но газировка уже теплая, и неприятно сладкая от этого. Токен говорит: — Тогда я буду королевским сенешалем. Из очень древнего рода. Я помогаю королевской династии, но вообще мои мотивы вам не всегда понятны. Крейг говорит: — Давай. Я тебе доверяю. Твик тоже берет банку колы, долго смотрит внутрь, словно боится увидеть там притаившуюся осу, потом слегка встряхивает. — Вы знаете, — говорит Твик. — Что точки внизу банки значат, что там внутри цианид. Крейг говорит: — Нет, не значат. Кого ты будешь играть? Твик рассматривает дно банки, скребет пальцем по алюминию, потом говорит: — Я генерал! Но такой жестокий! Я вырос в ледяной степи! Кенни опять будет играть девчонку? — Ага, — говорит Токен. — Он сказал, что будет играть деву-воительницу. — Ну вот тогда я его изнасилую до основных событий! Потому что я еще и насильник! Короче, я буду дикий! — Тундра, — говорит Крейг. — Что? — Ледяная степь называется тундра. Если у нас ледяное королевство, то везде тундра. Твик говорит: — Тогда меня воспитала тундра! Ну, в общем, вы поняли! И он делает большой глоток газировки, пузырьки, наверное, ударяют ему в нос, потому что Твик чихает. — Клайд, — говорит Крейг. — У меня есть шикосный концепт. Клайд в качестве летнего чтения недавно преодолел "Гамлета", и ему хочется сыграть такого персонажа, как Клавдий, почему-то он вызвал у Клайда восторг — взял и стал королем, на все пошел, даже на самый страшный грех. А само датское королевство представлялось ему чем-то вроде Голландии, где они были с мамой, а потом он был там один — без нее: текучие, темные каналы, разноцветные домики с узкими окнами, запах травки и сладостей, и какой-то водной тухлятины. Там живут мамины родители, которые любят гонять на великах, хотя они уже старые, там течет широкий и темный Харенграхт, и можно сидеть близ него на скамейке и кормить уток. Когда мама умерла, отец отправил Клайда в Амстердам на все лето, и все лето Клайд сидел там и кормил дурацких уток, а одна даже клевала его кроссовок — все время. Можно было заняться чем угодно другим, ну хотя бы сходить посмотреть на проституток за стеклом, но Клайду ничего не хотелось, а утки его, кажется, любили. Ну, кроме одной. Теперь утки ассоциируются у него с печалью. Крейг говорит: — Клайд. Он просто повторяет, без особой интонации, словно нажимает на кнопку вызова. Клайд говорит: — Ну, в общем, я хочу быть твоим младшим братом, и завязка такая, что я тебе завидую. Вроде как ты такой крутой, Король-Ассасин, а я хрен с горы, ну и я хочу тебя свергнуть, наверное. — Ладно, — говорит Крейг. — Договорились. — Может, я буду пытаться тебя убить. — Клайд, — говорит Крейг. — Рановато ты палишься. — Ну общую тему ты понял. Я твой завистливый младший брат. Мечтаю о власти. Токен заносит в блокнот концепты: 1. Король-Ассасин 2. Мудрый сенешаль 3. Генерал из тундры 4. Младший брат — Я не просто младший брат, — говорит Клайд. — Я коварный. И если у меня получится, то стану королем-самодуром. — Ну удачи, — говорит Крейг. Токен рисует между словами "младший" и "брат" галочку, и над ней дописывает слово "коварный". — Так, — говорит Крейг. — С этим разобрались. Что за тема с богами? — Ну, — говорит Токен. — Концепт в том, что у твоего бога должно быть три аспекта. — Многовато. Они опять замолкают, каждый думает, и Клайд снова почему-то вспоминает Голландию. Там было прохладно все лето, и на завтрак приходилось есть бутерброды с селедкой. Богом чего ему быть? Богом чего вообще стоит быть? — Так, — говорит Токен. — Я все придумал. Я буду богом разума, времени и ремесел. — А чего тут общего? — спрашивает Твик. — Ничего, просто три аспекта. Но можно притянуть, типа я бог разумного распределения времени. — Годно, — говорит Крейг. — Твик? — А ты? — А я думаю. Тут надо думать обстоятельно, серьезный ведь вопрос. Твик принимается расчесывать пальцами свои растрепанные волосы, потом выпаливает: — Я бог удачи и неудачи, и безумия, и дурмана. — Это четыре аспекта, — говорит Токен. — Так нельзя. — Нет, ты не понимаешь, удача и неудача это одно и то же. Я могу даровать удачу, а могу даровать неудачу. А если я разгневан, то все будет как в "Пункте назначения". Любимые фильмы Твика: "Хостел" и "Пункт назначения", когда его кроет, он бесконечно пересматривает их в подвале, который называет бункером. Как-то Клайд спросил его, зачем он смотрит фильмы ужасов, если всего боится, и Твик ответил, не раздумывая: — Потому что я хочу знать уровень опасности! Все тогда долго смеялись, а Твик вот был абсолютно серьезен. — Принято. Клайд? — Короче, я буду богом детей, разбойников и диктаторов. — Ультанул. — Нет, тут есть логика, короче. Дети капризные и получают, что хотят. Разбойники тоже получают то, чего хотят, и им плевать на других. И диктаторы получают то, чего хотят и им плевать на других. Дети — разбойники и диктаторы. Но я типа не бог, охраняющий детей, а как бы бог-ребенок. Могу исполнять желания, но с подъебкой. — Да, — соглашается Крейг. — Концепт крутой. Токен говорит: — Ты типа как Клавикус Вайл, но ребенок? — Типа того. Остается Крейг. Крейг молчит довольно долго, потом говорит: — Я бог животных, охоты и пустоты. Крейг начинает загибать пальцы. — Бог животных, потому что я покровительствую маленьким зверушкам. Вроде бы ничего такого не сказано, но почему-то Клайду становится неловко, он сразу думает не о Страйпи, а о Твике. — Бог охоты, потому что папаня часто брал меня на охоту. Клайд ведь даже был как-то на охоте с Такерами. Оказалось, что Крейг не стреляет по животным, потому что ему их жаль, и его папаня злится, но поделать с этим ничего не может. Еще Крейг как-то вытащил из его охотничьей сумки раненную птицу и долго выхаживал ее в гараже. Крейг любит несчастненьких. Клайд говорит: — А как ты можешь быть богом охоты, если любишь зверушек? Крейг склоняет голову набок, потом говорит так, словно ответ был готов у него задолго до вопроса, задолго до самого этого жаркого дня. Может быть, Крейг понял что-то такое, когда ходил с отцом в лес с ружьем наперевес. — А я очень древний бог, — говорит он. — И мне больше нравится охота на людей. — Ого, стремно, — говорит Токен. — Не стремно, — отвечает Крейг. — Преступники охотятся на людей, копы охотятся на преступников, то есть, тоже охотятся на людей. Еще ты охотишься, когда чего-то хочешь, или когда влюбляешься. — Или когда стреляешь по людям ни с хуя, — говорит Твик. — Такое же постоянно случается! — Или так, — все так же монотонно отвечает Крейг. — Да почти все на свете — это охота. Поэтому я бог охоты. Фотографировать — это охота. Снимать видео — тоже. Крейг любит фоткать, и видео снимать он тоже любит, и впервые в жизни Клайд понимает, что это про власть. И тогда ему тоже хочется фотографировать и снимать видео. Потом Крейг замолкает, лицо его, бледное, сонное и красивое, как у заколдованного принца, так ничего и не выражает. Через некоторое время, Крейг добавляет: — И я бог пустоты, потому что это круто. Пустота есть в космосе, мне нравится космос. Но Клайд, глядя на него пристально, силясь прочитать хоть что-то в изгибе тонких, почти бескровных губ, все про него понимает — будто лучше, чем раньше. Ну, просто Крейг бог животных, охоты и пустоты — это объясняет многое. А Твик — бог удачи и неудачи, и безумия, и дурмана — это, опять же, многое объясняет. Как и то, что Токен — бог разума, времени и ремесел. Ну и сам Клайд бог детей, разбойников и диктаторов. Или хотя бы детей, которые хотят стать тем, либо другим. В общем, получилось неожиданно так, словно они что-то рассказали о себе такое важное, что обычно не проговаривается вслух даже между близкими друзьями. Клайду становится неловко, он говорит, что принесет свои текстолитовые мечи — помахаться во дворе и потренироваться, а то ведь Ледяное королевство само себя не защитит. Когда Клайд проходит мимо папиного кабинета, папа опять спрашивает: — Клайд, вы будете кушать? — Нет, пап, мы заняты. — Ладно-ладно. На фотографии на стене между папиной комнатой и комнатой Клайда они с мамой и папой обнимаются около Рейксмюзеума. Клайд на фотографии улыбается до ушей, но помнит, что ему совершенно не хотелось улыбаться — он устал, потому что мама все искала картины художника Рейсдала. Ее девичья фамилия тоже была Рейсдал, и Клайд тогда решил, что маме так нравится этот художник, потому что он их родственник. Это было немного круто, хотелось кому-то рассказать, но потом забылось. Их фотографировала бабушка Клайда, которая называла маму не Бетси, как называл папа, а Лисбет. Мама сказала Клайду: — Улыбнись. И Клайд улыбнулся, как можно более радостно. Теперь он об этом не жалеет, хотя тогда он на маму злился. Зато есть фотография, где все выглядят счастливыми. Клайд смотрит на нее с минуту, а потом понимает, что из комнаты пахнет так же, как от Харенграхта. Сначала Клайд думает, что ему кажется, но запах не исчезает, он становится только сильнее, когда Клайд открывает дверь. Рыбка, конечно, плавает брюхом кверху. Оно не золотое, а белое. — Твою мать, — говорит Клайд. Ну, конечно, он забыл убрать аквариум от окна, и рыбка умерла от жары. Все сегодня умирают от жары, но рыбка правда умерла. Клайд зажимает нос и подходит ближе. На ее брюхе есть тонкая, розовая, противная полоса. Стараясь дышать ртом, Клайд берет аквариум, вода расплескивается по полу, но Клайд не останавливается. — Пап! — кричит он. — Рыбка умерла! — О Господи! — говорит папа. — Опять? Он выглядывает из кабинета, даже в очках он щурится подслеповато, потом морщит нос. — Давай я выброшу. — Я сам, — говорит Клайд. — Ее надо похоронить. — У нас на заднем дворе уже настоящее кладбище. Но Клайд его не слушает, он осторожно спускается по лестнице. — Это не текстолитовые мечи, — говорит Крейг. — Опять? — Забыл убрать от солнца, — говорит Клайд. — А что случилось с хомяком? — Его засосал пылесос, я забыл закрыть клетку. — А с крысой? — Она умерла от голода, потому что мы с папой уезжали в Денвер. Лицо Крейга по-прежнему ничего не выражает, но Клайд думает, что Крейг злится. — Ну я же стараюсь, — говорит Клайд. — Что я могу сделать, если все они умирают? Клайду хочется сказать: я просто хочу, чтобы меня еще кто-нибудь любил, кроме тех, кто любил меня, когда мама была жива. Кроме папы, сестры и Рекса, еще кто-нибудь один, потому что кого-то одного не хватает. Но пазл никак не сложится. Глупо такое говорить, тем более, что Клайд сам виноват — он плохой хозяин, и поэтому под тонким слоем земли на заднем дворе уже так много маленьких скелетиков. Крейг, Твик и Токен смотрят на него, и Клайд вздыхает. Они вместе выходят под яркое летнее солнце: хоронить рыбку. Воду из аквариума Клайд выплескивает на мамины бегонии. На самом деле, они уже не мамины, эти совсем новые, но Клайд по привычке считает их мамиными. Есть в этом что-то такое, ну, правильное: вода, которая пахнет как Харенграхт, будет питать цветы, которые мама любила. Токен находит садовую лопатку и передает Клайду. Рыбка отправляется в лунку. Теперь Клайд уже знает, как рыть могилку так, чтобы она была достаточно глубокой. Это получается почти автоматически. Они вчетвером обступают ее. Говорит Крейг, потому что его осиротевшего прадеда воспитывал дядя, который был священником. Когда-то давно из этого был сделан вывод, что Крейгу полагается читать речь на похоронах. Тем более, его гнусавый, всегда простуженный и монотонный голос и правда толкает подумать о вечном. — Из тьмы мы вышли и во тьму уходим, — говорит Крейг. — Но где-то там, далеко, мы можем увидеть и свет. Может, именно этой рыбке суждено увидеть его, и она будет плавать в озере и есть рачков там, где это никогда уже не закончится. Смерть ее была не напрасной, потому что теперь Клайд понял, что нельзя оставлять аквариум под открытыми лучами солнца. Аминь. — Аминь, — повторяют все. Клайд говорит: — До свиданья, Эмили. — Эмили? — Эмили. — Странно. — Ничего странного. — Нельзя давать животным человеческие имена! — говорит Твик. — А по-моему можно, — говорит Клайд. Эмили отправляется во тьму, откуда все на свете вышли, и куда все на свете уйдут, и лунка превращается в холмик, один из многих. Над ним теперь стоят две скрещенные палочки, перевязанные резинкой. Папа потом вытаскивает их, но некоторое время крестик украшает могилку, пока земля не утаптывается окончательно. Если бы все крестики до сих пор стояли, было бы их уже много, и двор стал бы совсем мрачным. Некоторое время Клайд стоит над могилой рыбки, а потом относит пустой аквариум обратно в комнату и возвращается с текстолитовыми мечами. Они бьют больно, и очень дорогие, поэтому их только два, приходится меняться. Через полчаса папа выносит им лимонад, а через час все-таки загоняет кушать. Через два дня Клайд покупает себе в зоомагазине морскую свинку, черно-белую, со смешными, висячими ушками. Ему не везет наткнуться на Крейга. Крейг любит торчать в зоомагазине, снимает зверушек на камеру. Крейг смотрит на него задумчиво, потом вдруг хмурится, сонно, едва заметно. — Привет, — говорит Клайд. — Нет, — говорит Крейг. — Точно нет. Он аккуратно забирает морскую свинку у Клайда из рук. Она становится Страйпи под номером пять, потому что Крейг всех своих морских свинок зовет одинаково, а Клайд уходит домой один.