Семнадцать инъекций

Инъекция № 1 Иногда мне кажется, что я мёртв. Мёртв уже давно, и это осознание словно ставит барьер безумию. Мертвые не сходят с ума. Мертвые не имеют надежд. Мёртвые не нуждаются в уверенности в том, что у них будет шанс выжить. Даже необходимость совершать какие-то действия диктуется не желанием, а нормой поведения. Я дышу по привычке, и если я вдруг забуду однажды сделать вздох, кажется, что мое тело этого просто не ощутит. С чего началась моя смерть? С согласия на внедрение – этого было достаточно. Даже не с первой дозы – намного раньше того, как игла вонзилась под кожу. Я все время чувствую её жало, впрыскивающее в вену прозиум. И прозиум я тоже чувствую – он растекается по телу волной онемения. Следом за этой волной приходит спокойствие, но оно наполняет меня ужасом. Словно за фальшивой безмятежностью кроется что-то страшное, холодное. Отнимающее надежду. Превращающее в живой труп с прозиумом вместо крови. Несколько часов спустя Я буду чувствовать это онемение ещё очень долго. Здесь везде лаборатории. Много лабораторий. Бесконечные проверки, анализы, тесты, контрольные замеры... Вакцины и инъекции, надрезы, мазки и пункции. Словно все мое тело растаскивают по кусочкам-клеточкам на всевозможные исследования. И всевозможные рентгены, томограммы и прочие, названия которых я даже не пытаюсь запомнить. Я, конечно, понимаю, что все это нужно для расчета индивидуальной и наиболее эффективной дозы препарата, но мне это не мешает чувствовать себя лабораторной крысой в руках фанатиков. И хоть я внутренне забавляюсь этому сравнению, я не могу справиться с нарастающей паникой. Только в своем изоляторе я ощущаю облегчение. Ненастоящее, равно как и навязываемое спокойствие, но дарящее отдых от бесконечных оглядываний на лаборантов. Странно чувствовать именно вот такое облегчение – словно бы и ненужное, но необходимое. Равно как и ощущать непроходяший фантом иглы под кожей. Инъекция № 2 Если быть совсем уж точным, то это уже день не второй, а, скорее, пятый. Я смутно помню, что все вокруг мелькало и размазывалось перед глазами, а моменты, которые я мог с точностью интерпретировать как «реальность», вдруг обрастали плесенью бреда и галлюцинаций. Несколько раз было темно, как бывает ночью в неосвещенном одноместном карцере, несколько раз мелькали люди в сером и синем, с приборами, капельницами и неизменными шприцами, вкалывающие что-то холодящее в основание шеи. Однажды на периферии зрения возникли военные в блестящей плексигласовой броне и вечным автоматом наизготовку. Но все остальное время было посвящено бреду и войне моего тела с самим собой. Это вакцины и искусственные вирусы развернули полномасштабную кампанию по захвату моего тела. И мозга, конечно же… Радует хоть то, что в лаборатории меня больше не забирают. Уколы делаются в камере и под присмотром медика. Что он хочет увидеть, я не знаю. Может быть, прогнозируемые реакции, может быть, незапротоколированные симптомы, может быть… Чёрт знает, сколько этих «может быть» существует. И проявление каждого ожидается от меня. Наверное. Я не знаю. Я не думал, что сломать мою выдержку можно при помощи только одного ощущения беспомощности. Я ошибся. Но осознание этой ошибки отчего-то притупляется. Я знаю – отчего, но только признать силу препарата так до сих пор и не хочу. Либрия должна получить человека полностью: мысли, чувства, эмоции. Особенно – эмоции. Это не жертва со стороны рекрута. Это обязательная операция, предусмотренная законом. Многажды проверенная и безопасная, но неотвратимая и не поддающаяся условностям. Суть ее – эмоциональное оскопление. Предотвращение распространения чувствующей заразы, способной уничтожить всё на своём пути. Стерилизация мозга, направленная на создание идеального общества. Кто, как не клерики, гарант спокойствия Либрии, эталон стабильности Системы, должен был олицетворять такого идеального человека? Инъекция № 3 Когда я пришел в себя, первое, что мне принесли, был заправленный ампулами пистолет, что меня почему-то не удивило. Стоит ли говорить, что и паника прошла. Теперь мне стало даже интересно. И интерес подогревало то, что на этот раз инъектор вручили мне лично, а не отдали медику. Подошли и предложили взять с подноса. Отказаться я не мог. Оказалось, моя программа включает в себя семнадцать одноразовых инъекций индивидуально составленного препарата через четко рассчитанные, неодинаковые промежутки времени. Две из них я уже получил, и вот третья находится в руках. Что было между ними, точнее – какие именно уколы были сделаны в промежутках между инъекциями, я не знаю. Да и не хочу знать, помня те ощущения, накрывающие сразу после того, как игла покидала тело. А сейчас я получил возможность уколоться самостоятельно, хоть и под внимательным взглядом штатного медика. Вероятно, это был все тот же прозиум, со смесью нейролептиков, потому что после укола я начал ощущать, как все еще плывущая перед глазами реальность замерла и стала оседать, в полной мере погружая меня в свое мрачно-серое нутро. Интерес поблек, вместе с окружением, и я впервые тогда засомневался, а стоит ли делать все то, что я делаю? Не поздно ли отказаться? Впрочем, даже если я откажусь, что меня ждет? Я уже зачислен на службу и числюсь одним из курсантов Первого Поколения Тетраграмматон-Клериков. Но по сути, громкое звание и гордый титул – ничто. В другом конце коридора иногда взвывает турбинами кремационная печь, и я понимаю, что мой отказ от дальнейшего обучения предельно сократит мой жизненный путь. Понимаю, но сомневаюсь все равно. За спиной медика и конвоя закрылась дверь моей камеры, и я немедленно стал жалеть о том, что мне не оставили чёртов инъектор. Можно бы было швырнуть его в стену, хоть на мгновение отвлекаясь на агрессивный выплеск, списав потом все на случайность... Однако через пару секунд пропало желание даже этого выплеска. А в карцере так темно… Инъекция № 4 День назад начались учения и физподготовка. Сегодняшняя доза препарата, которую все просто называют прозиумом, вызвает у меня недоумение. Хотел бы я знать, как они высчитывают промежутки между инъекциями? То четыре дня, то день, то восемь часов, а потом недельная пауза. И снова несколькочасовой перерыв… Стараюсь не показывать своей заинтересованности, впрочем, до нее, кажется, никому нет дела. Лаборанты суровы и скучны, просто молча делают свое дело, не забывая периодически снимать показатели давления и пульса. Еще бы, на их месте я бы тоже не рассказывал, какие наркотики и угнетатели намешаны в этом зелье. Промежуточные уколы ставятся по расписанию. Правда, я уже давно понял, что не совсем верно рассчитал время, проведённое в карцере, и склонен сомневаться в правильности этого расписания. Точнее – в моём верном его восприятии. Окон в камере нет, я рассчитываю время только по промежуткам между уколами и приёмами пищи, однако недавно я понял, что и это происходит нерегулярно. Чего они добиваются? Я не знаю. Я не знаю… Эта фраза стала практически моим девизом в последнее время. Мерзко. Я не подозревал о том, как это – превращаться в клерика. Да разве и мог я подозревать? Нужно было просто попасть в Систему. Неважно как. Я уже не боюсь и даже не удивляюсь. По крайней мере, ничего страшного пока рядом не предвидится. Сомнения все еще гложут меня, но уже как-то отдаленно и ненавязчиво. Начинаю понимать, что мои эмоции по одной сдают позиции, замещаясь холодным расчетом и простым принятием собственной доли. Нет, не сдаваться, не сдаваться, не сдаваться… Сопротивление наверняка знало о том, что меня ждет, и верило в меня. Стыдно будет не оправдать надежд. Стыдно. Стыдно показать свою слабость себе же, а я это сделал ещё на первой неделе, сдавшись под напором химикатов. Да, всё можно было бы списать на них, однако совесть въедливым червем грызет мозг, не позволяя поверить в то, что тут дело только в препарате. Или в нём? Я не могу просто так взять и отказаться от составляющих себя, а именно это и происходит. Я чувствую, что вместе с прозиумом по венам растекается что-то тёмное, постепенно проглатывающее меня старого. Клетку за клеткой, нерв за нервом. Это даже не отчаяние – это именно слабость. И мне стыдно в ней признаться. Инъекция № 5 Продолжается процесс адаптации и тренировок. Хоть что-то нашлось положительное в моем добровольном заключении. Мне и раньше нравились восточные единоборства, и предложенные мне занятия ган-ката вызывают плохо скрываемую радость. Тренируюсь я по большей части один, порой с наставником – суровым и бритоголовым. Он напоминает мне буддистского монаха. Иногда эти ассоциации вызывают горькую усмешку, особенно в минуты понимания того, что в Либрии уже капитально стёрты индивидуальности. Интересно, если я скажу ему о своих сравнениях, он поймёт их? Ведь, кажется, он тоже не реагирует на то, что я так открыто демонстрирую удовольствие от занятий. Может быть, в этом смысл прозиумного дурмана? Подавление отрицательных эмоций и обрубание состояний аффекта, неизбежно следующие за продолжительным эмоциональным всплеском? Тогда у меня есть шанс. Иногда я пересекаюсь в коридорах с другими курсантами-клериками. У них своя программа и иное время тренировок, Система вообще очень любит индивидуальный подход, наверное, в этом неоспоримое превосходство ее тактики и отсутствие осечек. Я не пытаюсь заговорить с ними, хоть и знаком с несколькими – на каждом углу дежурят вездесущие военные, наверняка получившие приказ стрелять при малейшем подозрении. И все же я радуюсь. Радуюсь! Меня радуют тренировки, не столько изматывающие, сколько веселящие дух и возвращающие бодрость. Радует мой изолятор без всевидящих штурмовиков и осточертевших медиков. Радует сама возможность радоваться! Пусть и сбавленная, пусть притуплённая, чувствующаяся словно через пелену – полупрозрачную, зыбкую. Я не знаю, почему я испытываю это чувство: неправильно рассчитанная доза прозиума или какая-то особенность психики позволяет сопротивляться подавляющему дурману. Неважно. Главное – сохранить это в тайне. Пока у меня хорошо получается. Инъекция № 6 Новая доза препарата появляется за час до полуночи. Странно, раньше такого краткого перерыва – шесть часов – никогда не было. И уже давно медик не сопровождал инъекцию. Странно, мне кажется, он с нескрываемым интересом наблюдает за тем, как игла входит под кожу. С интересом и предвкушением. Чего? Дозировка слишком велика – мысли путаются. Не получается думать, почему они не объединили предыдущую и нынешнюю инъекции – очень хочется спать. Словно бы вернулись первые дни в карцере, точнее, те эмоции, от которых я до сих пор не убежал. Вечером иду проходить тест на мозговую активность в бессонном состоянии, и тело глухо ноет, вымотанное двенадцатичасовой тренировкой. В таком состоянии я, кажется, даже радоваться не могу, но это и к лучшему – может, тест не покажет отклонений от программы, и я продолжу свою миссию по внедрению. По крайней мере, очень на это надеюсь. Интересно, а надежда тоже случайно пропущенная эмоция? Такое ощущение, что за неполный месяц в Клерикате я испытал чувств больше, чем за всю прошлую жизнь, впрочем, не слишком богатую на душевные переживания. Третья Мировая выжгла из моей души всю эту возвышенно-чувственную муть, оставив только горечь разочарований. Так что я в чем-то благодарен Системе, по воле или вине которой я вспомнил, что такое чувствовать и переживать. Ох, надеюсь, благодарность не отразится на тесте. Инъекция № 7 Я окончательно перестал понимать, что происходит вокруг. Голова вскипает от переполняющих ее образов прошлого и вероятного будущего, и мне стоит огромных усилий скрывать свои эмоции. Это уже не радует, а вызывает серьезную обеспокоенность. Но я все еще не могу понять, где конкретно она гнездится. Я стараюсь контролировать свои поступки, своё поведение – лишь бы не допустить того, чтобы руки затряслись. Может быть, дело в недавней кремации. Я с ужасом понимаю, что размышляю о ней как о какой-то оторванной от реальности процедуре. Человек сорвался – человека утилизировали. Обыденность нынешней реальности. Это было бы именно так, если бы я мог до конца блокировать понимание того, что этот человек – не винтик в новой системе, а такой же как я – когда-то живой. А блокировать я не могу, даже под препаратом. Потому что подсознание оказывается сильнее. Так же, как оказалось оно сильнее у Адама… Адам. У него было имя. Мне снятся безумные сны, после которых я просыпаюсь от собственных криков, в холодном поту, но которые не могу запомнить даже ускользающими образами. Помню только дикий страх, преследующий, поглощающий меня целиком, как пасть крематория поглотила непрошедшего обучение клерика. Днем страх притупляется, но все равно остается главенствующим в моей голове. Страх разоблачения, страх травм, прежде мне незнакомый, страх даже перед молчаливыми военными, что все так же продолжают исправно меня сопровождать до всех пунктов назначения. И страх стать следующим. Страх крематория. Я раньше никогда не боялся огня и пожаров, даже взрывы меня лишь тревожили – не оказаться бы накрытым обломками, и только. А здесь – что-то иррациональное, жуткое и неумолимое. Страх даже не за жизнь – за идею. Страх провала операции, страх разоблачения и невольного предательства… Я даже не могу найти слов, чтобы выразить всю бездну ужаса, накрывшего меня с головой после прошлой инъекции. Так не бывает, не могло быть, но вот оно. Со страхом жду нового укола. Только бы вытерпеть… Инъекция № 8 Три дня бесконтрольного страха все же вызвали подозрения у моего инструктора ган-ката. Как иначе объяснить его испытующий взгляд на последнем занятии и отказ работать со мной в тот день? Я уже приготовился к самому худшему и почти вздрагивал от каждого появившегося на горизонте конвоира. Паранойя локальна и исходит от независимой от сознания точки. Моя точка – ожидание провала. Наверное, именно так становятся сумасшедшими – накручивая себя до невозможного состояния и руша все осмысленные барьеры. Не знаю, почему, но вечером в изолятор пришли не сотрудники Крематория, а вновь медики с очередной и, как мне кажется, удвоенной дозой прозиума. Неужели теперь они будут приходить постоянно? Раньше приём препарата доверялся в личное распоряжение под присмотром сопровождающего. Однако я быстро понял, почему сегодняшняя инъекция нуждается в присмотре. Нынешнюю дозу вкалывают в основание черепа, прямо в спинной мозг, отчего я на полночи теряю чувствительность. Но зато, словно смытый этой дозой, исчез страх, отравляющий жизнь. И я с облегчением осознаю, что могу дышать полной грудью. Никогда бы не подумал, что медикамент так может повлиять на меня. Или дело совершенно не в прозиуме, а в прошедшей, наконец, нервозности? Я понял, что выдержал, не поддался и не вызвал подозрений, и новая надежда поселилась в душе. Надежда такая яркая и, казалось, такая обоснованная, и я абсолютно уверяюсь в том, что мое внедрение в Клерикат, на котором настаивало Сопротивление, оказалось и впрямь единственным верным решением. Я вновь верю в свои силы, в свои способности, в свою возможность принести освобождение рабам Системы, пусть даже ценой собственной жизни. Я все еще могу чувствовать, хотя уже полтора месяца обкалываюсь прозиумом как последний наркоман. К нему и впрямь тянет, но не слишком заметно, возможно, опиаты, входящие в состав, не очень сильны или у меня повышенная сопротивляемость. В любом случае, надеюсь, я смогу остановиться в нужный момент, не потеряв при этом своей сущности и своего эмоционального начала. Инъекция № 9 Я практически научился отключать сознание в те моменты, когда приходится покидать свой благоустроенный каземат. Вовне нет ничего интересного – лишь бесконечные медитации, напряжённые мышцы и сведённое в судороге ган-ката тело. Странно ощущать себя чужим для собственного организма, который порой противится занятиям и решает устроить бунт. Тошнота не проходит сутками, усталость не позволяет разлепить веки, но я раз за разом поднимаюсь с жесткого матраса и иду. И меня догоняет поздняя гордость: я смог, я обманул Систему. Правда, усталость не позволяет ощутить радость и удовлетворение, но я знаю, я чувствую, что могу продолжать жить в этом двойном ритме. Я знаю, что мои тренировки постепенно приносят плоды и Клерикат начинает действительно в меня верить. Ведь если бы это было не так, мой карцер давно оказался бы пустым – к чему хранить сломанное оружие? Я горд собой и знаю, что Сопротивление тоже будет мной гордиться. Но прошла всего половина курса, что ждет меня дальше, я пока даже не пытаюсь представить. Иногда кажется, что усталость – все, что я чувствую, и тогда я вспоминаю Мэри. Я все еще люблю ее. И горжусь, что она тоже любит и ждет. Готова ждать меня любого, и гордиться мной любым. Я не подведу тебя, девочка… Инъекция № 10 Я идиот. Как я мог быть таким тупым? Эррол, мать твою, первый Коммандор Третьей Дивизии, отличается рациональным умом и четкой логикой, способен просчитать ситуацию на два хода вперед! Легко адаптируется в нестандартных и критических ситуациях! Как же! Идиот и кретин, расслабившийся на казенных харчах Клериката. Они все знали и ждали, наблюдая, как я контролирую свои эмоции. Справляюсь ли с нагрузкой и готов ли принести в жертву добровольно собственной рукой подавляемые чувства. Все это: радость, гордость, надежда – прицельно выжигаемая зараза, изгоняемая из мозга прозиумом. То, что я в ослеплении мнил себе уникальным даром сопротивляться, оказалось всего лишь тщательно рассчитанной нагрузкой на сознание. Достаточно большой, чтобы поддаться специально пробуждаемым чувствам, но недостаточно сильной, чтобы перевесить действие препарата. Догадаться следовало раньше, но я не догадался. Просто из-за того, что посчитал себя Мессией. Хренов мессия! Добровольно подставляющий шею под очередной укол. И слушающий рассуждения о том, что тестирование идёт успешно и отклонений от намеченной программы не обнаружено. «Объект проходит все предполагаемые стадии с минимально допустимыми поправками». Минимально допустимые поправки – надежда, уверенность, вера. Консистенция из остаточных чувств, усиленных препаратом лишь для того, чтобы изничтожиться. Жестоко. Но действенно. И вдвойне действенно в случае веры объекта в то, что он может сопротивляться. Медики приходят все реже, а военных в коридоре, ведущем в тренировочный зал, все больше. Как это интерпретировать? Все идет гладко или от меня в любую секунду ждут несанкционированных действий? Самое обидное, что страха больше нет, как и любопытства. Остается только досада и плещущаяся вровень с краями моего терпения злость. О, как же я хочу сломать шею своему конвою, с наслаждением слышать хрип из-под непрозрачного шлема, а сведенными в яростной судороге пальцами сдавливать мягкие ткани гортани, превращая эту безликую тварь в черный блестящий труп. Вот только чувство самосохранения у меня еще не атрофировалось, неизвестно, к счастью ли, нет. У меня есть цель. И долг. И пусть Система хоть сожрет мои мозги – его я выполню. Или попытаюсь выполнить, положив на это остаток жизни. Инъекция № 11 С каждым днем до меня все больше и больше доходит осознание того, как все просто и пошло и оттого жутко, насколько сильна и продумана Система. Индивидуальный подход к будущим клерикам и все эти тесты и исследования - не что иное, как выявление психотипа, на основе которого нас накачивают адской смесью из наркотиков, успокоительных, нейролептиков и стероидов. Вся эта дрянь избирательно и последовательно воздействует на мозг и нервные узлы организма, блокируя центр удовольствий и эмоциональной отзывчивости. Но перед тем как погасить ту или иную эмоциональную составляющую, препарат дает ей полную свободу на короткое время, до следующей инъекции. Что-то опасное – ненадолго, на несколько часов. Более лояльные – на несколько дней. Главное, чтобы мозг привык к отсутствию ответа на нейронные электросигналы. Я слабо в этом разбираюсь, я все же не медик и не психиатр. Но я лежу в зале компьютерной томографии и по обрывкам фраз лаборантов выстраиваю логическую цепочку, подтверждающую мои заключения. Вновь выстраиваю – как и несколько раньше, когда осознал тщетность надежды. Обидно признавать себя куклой в руках таких же безмозглых управляемых созданий, и вдвойне обидней, что все мои эмоции, такие яркие и как никогда живые, оказались всего лишь побочным эффектом действия прозиума. Во мне ищут остаточные следы стресса, возникшего после трехдневной бешеной злобы и ярости, но, кажется, их нет, и я удовлетворен этим. Значит, я и в самом деле хоть что-то могу контролировать… Нужно ли говорить, что обида – следующий шаг препарата. В душе так пусто, что кажется – это последнее, что я могу испытывать из тех ярких эмоций, которыми была наполнена раньше моя жизнь. Инъекция № 12 Кажется, курс идет к концу. Инъекции стали реже, одна в несколько дней. Я чувствую в них какую-то систему, однако не уверен, что вычисляю правильно. Прошлый опыт подсказывает, что я могу ошибаться. У медиков своё расписание, которое не зависит от моих предположений. В промежутке между этими приёмами, два раза в день, приходится колоться стационарной стандартной ампулой. Прозиум–2, упрощенная формула, если можно так сказать. Он слабее того, основного, но удерживает нервы в постоянном спокойствии. Но в данный момент помогает слабо. Какое-то чувство, вспугнутое ударной дозой препарата, мечется по телу, будто пытается найти выход. Но бежать некуда, и оно словно выдыхается через поры и кожу, покидает меня, уступая еще одну частичку когда-то живого мозга спасительной, но неотвратимой безразличности. Вот только что это за чувство, я не могу понять. Или уже не хочу. Словно я теряю что-то, что раньше могло стать спасением. Когда раньше? Даже не знаю - много лет назад, когда я не подозревал о том, что на наши головы может обрушиться ядерный дождь. Наверное – в детстве… Которого словно бы и не было. Должно быть, снаружи сейчас весна. Я не видел ни одного дерева в городе, но ветер не спрячешь за серыми стенами, облака не разгонишь лопастями вертолетов… Наверное, я слишком долго сижу здесь, потому что в те недолгие часы отведенного мне сна, наполненного прозиумным дурманом, под гудение напряженных мышц всего тела, мне грезится иной мир. Тот, что был оставлен за моими плечами годы назад, что погиб при первом взрыве Третьей Мировой, оказался погребен под осколками надежд и сожалений. Ускользающие образы, такие неясные, что и не сразу определишь. Туманные разводы осени, под аккомпанемент пылающей багряным листвы, искрящиеся капли дождя, косыми струями целующего землю, снежные вихри лепестков, осыпающих старые узловатые вишни на склоне пологой горы… Чьи-то руки, тёплые, нежные. Воспоминания, уводящие далеко-далеко, но никак не попадающиеся в аркан узнавания… Я никогда не думал, что все это может будить в душе такую острую, невыносимую, но безумно сладкую боль. Но еще невыносимей становится тогда, когда на запястье вибрирует часовой браслет, выдергивая меня из сна в эту душную, тяжелую реальность. Инъекция № 13 А затем пришла боль. Не физическая, физическая уже давно стала неотъемлемой частью меня, намертво вцепившись в тело железными пальцами, проникнув уже, казалось, в кости и не собираясь сдавать позиции даже шестичасовому сну. Боль душевная накрыла меня после очередного укола в основание шеи. Я не знаю, почему это происходит так сразу, почему не нарастает постепенно, так мне было бы проще справляться. Но здесь о нас не думают, или думают совершенно не в том ключе, что хотелось бы. Может быть, так рациональней и лучше отслеживается уровень эмоции, а может, им просто некогда заниматься такой мелочью, как эмоциональная подготовка. Лучше бы занимались, потому что то, на что они не обращают внимания, выворачивает меня наизнанку. В отличие от того неуловимого образа - воспоминания, пришедшие сейчас, до тошноты чёткие. И они не проходят по приказу часов, после того, как я просыпаюсь. Я ощущаю их привкус во рту. Солёное железо – прогорклое, отвратительное. Кровь для меня стала именно такой, а её в моих чёртовых снах слишком много. Примерно так же много, как и чумы, от которой мы и бежали из Пустоши. Кровь сменяется болезнью, болезнь – лицом снёсшего себе полчерепа выстрелом армейского товарища, не выдержавшего заразы. В этих снах я вновь ощущаю себя беспомощным. И это давит намного сильнее, чем понимание того, что всё это уже пройдено. Всё мешается, всё взбалтывается, эта смесь безысходности, безразличия и боли раздирает в клочья по ночам и отступает днём. Только вот ненадолго. То есть, отступала… Но сны исчезли так же внезапно, как и появились. Я чувствую себя калейдоскопом, который каждые три дня встряхивает ребенок. И это тоже уничтожает меня, выдирает из головы последние мысли о сопротивлении препарату. Зачем? Это уже бесполезно. Даже если я сохраню рассудок и буду еще что-то чувствовать, что я смогу противопоставить Системе? После того, что они сотворили со мной, я сомневаюсь, могу ли я вообще причислять себя к людям. С каждым часом все хуже, горе от своей никчемности придавливает меня к земле. Я бы даже уже готов кинуться на любого солдата, чтобы он милосердно пристрелил меня и избавил от этого ужасного ощущения, вот только что-то меня останавливает. Не страх, нет, я уже даже не помню, что это. Просто желание смерти уравновешивается нежеланием совершать какой-либо не предписанный распорядком поступок. Бессмысленно. Наверное. Инъекция № 14 Оказывается, человек ко всему привыкает. И я привык. Мне больше не кажется диким здешний распорядок, и обстановка в моей комнате вполне удовлетворяет моим потребностям. Раньше я боялся, что они отнимут мою память, лишат даже этого последнего оплота эмоций, но нет. Все мои воспоминания остались при мне, разве только все больше блекнут и тускнеют со временем. И обесцениваются. Я помню свою цель, помню людей Сопротивления, помню и более давние события: войну, ребят на своих руках, смерть матери и расстрел отца… Но ничего из этого больше не находит отклика в душе. Ни жалости, ни печали, ни ностальгии. Ни даже негодования на себя за то, что поддаюсь препарату и позволил превратить себя в бездушную, безэмоциональную куклу. Я понимаю все, что со мной происходит, понимаю его суть, то преступление, которое совершается над личностью человека, и в частности моей, но мне уже не кажется, что на это нужно реагировать. Да и надо ли было? А иногда просыпается желание что-то сделать, но когда я задумываюсь о том, что именно мне хочется – это желание пропадает. Стирается, словно бы его и не существовало. У меня такое чувство, что в памяти кроется не одно такое желание. Десятки – закопанных, подавленных. Но я ведь все помню. Отчётливо, хоть и с некоторыми пробелами. Эти пробелы, скорее всего, естественно потерянные воспоминания, и препарат к ним отношения не имеет. Наверное. Не может же он стереть из моей памяти значимые куски – я слышал, как воздействие прозиума на мозг обсуждалось между двумя медиками. Они не говорили ничего на счёт устранения ненужных воспоминаний. Вроде бы не говорили. Через равнодушие просачивается стремление понять причину этих провалов, однако оно так и остаётся стремлением. И даже то, что я не могу вспомнить цвет глаз родной сестры, не заставляет меня пытаться докопаться до дна. Инъекция № 15 Очередная инъекция оказалась назначенной на четыре утра, и я, вымотанный накануне, проснулся от того, что молодая лаборантка уже начала вводить в шею дозу препарата. Привычный холодок знакомо скользит по позвоночнику, в ушах поднимается шум, и… Новый наплыв, и почти любопытно, чем меня будут пытать на сей раз. Какое чувство из оставшихся извлекут на свет, чтобы протащить его по нервам и изгнать из обновленного тела? Лаборантка, против обыкновения, не уходит. Положив инъектор на пол, она выпрямляется рядом со мной, сложив руки на коленях и слегка касаясь меня бедром. Мне показалось, что это очередное наблюдение за проявлением эмоций, и я решил повернуть к ней лицо, чтобы облегчить задачу. Мне хочется спать, и я надеюсь, что когда она уйдет, я еще успею проспать часа полтора до побудки. Она сидит рядом. Спокойная, невозмутимая, словно и неживая вовсе. Наверное, она не слишком отличается от меня сейчас, но я все еще считаю себя человеком. Не куклой. И когда она вдруг прикасается ко мне, в голове проносится удивление тому, что она способна двигаться. Было странно ощущать под пальцами её одежду. За последние… господи, а сколько прошло времени? Я давно уже и счёт потерял… Сколько времени я не прикасался к другой ткани, кроме своей? Сколько ночей спал один, отвыкнув от женского тепла рядом? Я опомнился, когда понял, что вжимаю ее в собственный матрас, до посинения сжимая хрупкие плечи, и целую, нависнув сверху. Беспорядочно, грубо, требовательно, не дожидаясь ответа и не собираясь останавливаться. Она не сопротивляется, послушно запрокидывая голову и обхватив руками мою спину, как усталая, но профессиональная проститутка, честно отрабатывающая свой гонорар. Наверное, я должен был что-то почувствовать по этому поводу, однако в данный момент меня беспокоит лишь её сбившаяся к талии юбка. И раздвинутые ноги. Лишней одежды уже не было ни на лаборантке, ни на мне. Это похоже на тренировку – резкие, отточенные движения, приносящие удовлетворение. Только женщина подо мной не отзывается так же, как отзывалась катана в моих руках. Однако тело требовало, а провокации были совершенно откровенными. Она не стонет, пока я вхожу в неё. Даже дыхание относительно ровное, в отличие от моего. Но руки прижимают меня всё сильнее, а ответные движения кажутся почти что искренними. Тёмные волосы, закреплённые тугим пучком на затылке, всё-таки не выдерживают и рассыпаются по матрацу, одаряя меня внезапно вспыхнувшим перед глазами лицом. Волосы Мэри были темнее, почти чёрными… Напряжение пошло на спад лишь тогда, когда разрядка выгнула тело судорогой. Потом я наблюдаю за тем, как лаборантка поправляет одежду и приводит причёску в порядок – неспешными движениями, лишёнными суеты. Она не избегает взгляда, и в её глазах нет даже намёка на то, что только что произошло. Словно этот секс всего лишь часть моего обучения. Позволившая освободиться от плотского напряжения часть. И от чего-то ещё – сковывающего до этого. Чего? Это уже не так и важно, главное, что привычное уже спокойствие вновь разливается по венам, и меня неудержимо клонит в сон, позволяя телу еще целый час наслаждаться покоем. Вечер того же дня Вопреки моим ожиданиям, день проходит совершенно ровно. Тренировка, несколько часов медитации, лекция. Всё подчиняется уже привычному расписанию, не отклоняясь ни на йоту. Мне даже показалось, что наставник сегодня остался доволен нашим занятием, несмотря на некоторую непривычную неуклюжесть с моей стороны. Но в первую очередь я прислушиваюсь к своему телу, которое тоже получило удовлетворение. Что ещё мне нужно? Возвращаясь в свою комнату для того, чтобы принять вечернюю дозу лёгкого прозиума, я неожиданно встречаюсь в коридоре с моей недавней гостьей. Я бы удивился, если бы в её глазах проскользнуло узнавание, или хотя бы малейший намёк на то, что она как-то реагирует на меня. Ничего – сдержанная вежливость, предписанная шаблонами. Впрочем, как и у меня. Инъекция № 16 Желание прошло, как его и не было, почему-то оставив на память ноющую боль в пояснице. Впрочем, возможно, я вчера слишком неровно ушел на перекат, тренируясь. Когда в мыслях только похоть и вожделение, очень трудно сосредоточиться на чем-то, кроме секса. Так что я даже удовлетворен результатом теста, и вдвойне – тем, что эта навязчивость прошла. Неприятно не контролировать себя. Но вот образ Мэри я выкинуть из головы больше не мог. Как бы я хотел видеть ее вчера под собой, не эту унылую куклу с белесыми рыбьими глазами. Её имя бы шептал в волосы, её кожу ласкал бы пальцами, до умопомрачения, до сладкого трепета. Мэри… Господи, я совсем забыл о ней всего за два месяца изоляции. А я ведь люблю… Люблю? Да, как ни странно. Разве это чувство не должны были выкорчевать одним из первых? Почему оно осталось? Почему от него мое сердце горит сильней, чем сухие ветки от случайной искры? Почему я всё время ощущаю вкус её поцелуя на своих губах? Почему всё так обострилось, когда должно было загаситься, изничтожиться, вытравиться? Винить ли в этом случайный всплеск адреналина от прошлой дозы, или они все же нашли способ добраться до нее, до образа, похороненного, казалось, на самом дне души именно для того, чтобы никто не обнаружил? Мэри, Мэри, девочка моя… И я с ошеломительной ясностью вспоминаю, кто я и кем был раньше. Свои эмоции, свои заблуждения, свои надежды… До смешного наивные и жалкие, зиждущиеся на одном убеждении, что добро победит и любовь воцарится на земле. Любовь… Нелепое смешное чувство, так прочно связавшее нас и так крепко подставившее в последний момент. Но любви нет, Мэри, мы придумали ее для того, чтобы было не страшно. Чтобы дать себе хоть иллюзию того, что у меня появится шанс. Чтобы меня хоть что-то держало на плаву, не позволяя скатиться в болото прозиумного забытья. Что-то придавало бы мне силы терпеть и не сдаваться, чтобы я рвался назад и не забывал, что должен вернуться. Что должен снова обнять тебя... Мы придумали любовь, Мэри, ее не было никогда. Это было просто красивым прикрытием ваших эгоистичных планов, когда вы внедряли меня в это адское логово. Вся эта борьба с Системой бесполезна и бессмысленна именно потому, что за вашей пестуемой любовью стоит тот же тщательный расчет, который использует и Система тоже. Но она честнее, Мэри. Она не играет на чувствах, она просто убирает их. Она не лжет, она просто не оставляет ничего, кроме правды. А правда… Все мои чувства препарат усиливает для того, чтобы я сам от них отказался. Каждая следующая доза полностью снимает симптом, выводя на поверхность следующий. Не уничтожает. Снимает. Лишь для того, чтобы я сам понял их несостоятельность. Но теперь, Мэри, я исправлю эту ошибку. Любви нет. Ее надули, как воздушный шар, и она так же лопнула, не оставив ничего после себя, кроме обрывков воспоминаний. Любви нет, Мэри. И не было… Инъекция № 17 Семнадцатая доза. Я их не считал, честно говоря, но понял, что именно эта – последняя. В душе царит покой, какого я не знал уже давно. И это вовсе не навязанное препаратом чувство, это совершенно точно. Прежде, когда после очередной инъекции на меня накатывали эмоции, я почти физически чувствовал, как они вынужденной волной проходят по телу, покалывая в нервных окончаниях до тех пор, пока я не получал следующую инъекцию. Сейчас я ничего такого не чувствую: ни навязчивых ощущений, ни мнимых эмоций, вытащенных на поверхность разума психотехнологами Либрии… Я свободен от сомнений в правильности выбора, потому что выбора мне не оставили. И это было нормальным. Я покинул карцер, впервые выйдя на улицу – нас, прошедших первую часть обучения, переводят в другой корпус. Нас осталось шестеро. Из трех десятков. Маловато в этот раз, в прошлом выпуске, говорят, удержалась половина. Какой нерациональный перерасход ресурсов. Теперь меня ждут лекции по культурологии и обустройству общества, новые тренировки и новые наставники. И распределение в разные отделения Клериката, ибо город велик, а нас пока слишком мало, чтобы концентрироваться в общем штабе. Впрочем, это к лучшему. В этих стенах я провел не самые приятные дни. Теперь, вспоминая свое обучение, я понимаю, что это было необходимо, но крайне неприятно. Все пережитые мной чувства, так или иначе, причиняли боль, нарушая способность здраво мыслить и оценивать ситуацию. Рад ли я тому, что больше не испытываю их? Не знаю. Но мне это совершенно безразлично. Просто по какой-то неясной привычке я задаю сам себе вопросы, на которые не хочу отвечать, но которые настойчиво лезут в голову. Возможно, это просто подсознательное сканирование мозга самим собой на предмет соответствия того, кем я стал с тем, кем я был. По прибытии на новое место нужно будет обязательно заглянуть к психотерапевту с вопросом, возможно ли такое сопоставление меня-до и меня-после и есть ли возможность это контролировать. А сейчас мне вовсе незачем думать об этом. Тетраграмматон. Конец Курса. Курс пройден успешно. — Грамматон Клерик Эррол Партридж. Шаг вперёд для присяги…