Омут

Катя помнила тот момент так отчетливо, словно он произошел лишь вчера. Она помнила запах лесной хвои, свежеотточенных карандашей и снега, ударивший ей в нос, когда лицо Антона Петрова резко впечаталось в её грудь. Щеки загорелись багрянцем то ли от ярости, то ли от смущения; она думала, что убьет нахала на месте. Тогда она грубо отчитала его при одноклассницах, с которыми до того вела светские беседы, даже не заметив, как за стеклом очков мальчика что-то ярко блеснуло, точно раскаленные угольки в гаснущем костре — только ветер дунет посильнее, и ничто не помешает пламени вновь взмыть до небес. В первый раз ей всё показалось наваждением. Странным, озорным, и проворным — практически незаметным, как заяц-беляк в лесный сугробах; в то время как в сердце притаилось заносчивое и садистское желание унизить и подавить, как Смирнова любила делать с редкими новенькими. Но в этот раз все с самого начала пошло наперекосяк. Когда Петров врезал Бабурину на глазах толпы учеников, волна восторга, злорадства и жестокого удовлетворения захлестнула Катю так, что она еле удержалась на ногах. — Смотрите! — воскликнула она тогда с придыханием, впиваясь взглядом в медленно багровеющее от стыда и злости Бабурина, цедящего угрозы в сторону Антона, который даже бровью не повел, выжидающе глядя на Семена, который походил на разожравшегося борова, поверженного диким хищником. — Петров Бабурина ударил! Тогда Смирнова от упоения новым скандалом чуть в ладоши не хлопала; перед ней, склонив голову, стоял светловолосый и бледнолицый призрак, который, даже не снимая уродливые очки, смог из загнанного новичка, только и стремившегося слиться со стеной, превратиться в объект несмолкающих шепотков, косых взглядов и, возможно… страха. И Катя, разумеется, не могла заречься в том, что не являлась этому причиной. Бодрый стук начищенных до блеска каблуков лаковых туфель в такт шагам Смирновы эхом раздавался в школьном коридоре. Она шла с высоко поднятой головой и почти что триумфальным видом, намеренно покинув свою свиту и направившись прямиком к двум фигурам, застывшим посреди коридора. — Анто-о-он! — Катя вальяжно протянула его имя. Слухи о нем она распускала самые разнообразные, подсознательно желая, чтобы Петров обратил на неё внимание, подошел сам, повел себя, наконец, как настоящий мужчина! Потому что ей казалось, что он её намеренно избегал. После оклика Антон едва заметно вздрогнул, сжав худые пальцы в кулаки. Только после этого Смирнова заметила, что рядом с ним находится никто иная, как Полина Морозова. Слегка отпихнув её логтем и с наслаждением замечая, как Антон злобно и раздраженно кривит губы, напрягаясь (словно готовясь к прыжку) ещё сильнее. — Катя, это было грубо!.. — Полина отпрянула, потирая ушибленный бок. На неё Катя даже не взглянула. — Полиночка, не мешай, — едко проворковала она, разглядывая отчего-то побледневшего Петрова. На его лбу выступила капля пота, и он облизнул сухие губы, словно бы порываясь её ударить. Катя знала, что он этого никогда не сделает. Потому что такой же принципиальный, как Пятифан и его шайка. — Антон, — повторила она чуть мягче, хлопнув ресницами и превратив язвительный оскал в доброжелательную, почти что заискивающую улыбочку, — я слышала, ты рисуешь хорошо? Люминесцентные лампы, освещающие коридор, в тот момент словно бы сузившийся до размера узкой кроличьей норы, едва слышно зажужжали. Петров моргнул, и темные зрачки, особенно выделявшиеся на фоне бледно-зеленой радужки, сузились от практически ощутимой неприязни, из-за которой Смирнова на долю секунды почувствовала неприятную дрожь в собственных коленях. — Да, — кивнул он, отступая на пол шага назад. — А что? Даже не замечая особо, что все ребята в коридоре затихли, наблюдая за разговором, Смирнова важно поправила толстую косу и фамильярно схватила Антона чуть выше локтя, заставив его поджать губы. — Нарисуй меня, как обещал, — промолвила девочка чуть ли не первое, что пришло в голову — лишь бы сбить его столку, лишь бы смутить, лишь бы пристыдить во всеуслышание. А затем как бы невзначай обернулась, с вызовом, но в то же время с неколебимой уверенностью, пояснила: — Антон обещал меня нарисовать! По дружбе! Правда же, Антон?.. Девочка заглянула ему в глаза, превратив усмешку в притворно робкую, вкрадчивую улыбку. Отчего-то её сердце учащенно забилось, когда скулы Петрова порозовели, а сам он досадно закусил губу. — Да, — обреченно выдал он, — это так… Морозова разочарованно вздохнула, а вокруг послышались безымянные, завистливые смешки, которые через пару мгновений прервал звонок, оповещающий начало урока. Сквозь жесткую ткань школьной рубашки Катя почувствовала, как рука Антона напряглась. Через мгновение он, слово выйдя из оцепенения, рывком высвободился из девичьей хватки. — Ну и что это было? — бросил он недовольно, однако Катя заметила, что его взгляд забегал. Он больше не казался таким уверенным, как прежде. Или же он ни разу не был таким, и ей всё это показалось? Нет. Катя закусила внутреннюю сторону щеки, силясь не запутаться в собственных мыслях. Конечно, нет. Антон Петров был отнюдь не унылым ботаником-тихоней. Девочка чувствовала, что он являлся таким же двуличным, как и она сама; при столкновении с этим загадочным новеньким на периферии сознания зажигался едва уловимый, словно далекий маяк в бушующем и бескрайнем океане, огонек, который, как Смирнове казалось, был так похож на пляшущий огонек в глазах Петрова. Раньше ей ни разу не доводилось чувствовать нечто похожее, и теперь она металась между яростным желанием унизить, втоптать в грязь и плюнуть сверху на глазах у всей школы, и тягой к тому, чтобы обратить внимание, сделать всё возможное, чтобы вывести из себя, разозлить. Катю мучил зверский интерес с той минуты, когда она услышала от матери о пропаже Семена и собственными глазами увидела листовку с его фотографией, описанием примет. Страх. — Это? — Катя лукаво прищурилась, позабыв о том, что давно надо идти в кабинет на урок. — Это твои извинения за то, что облапал меня у всех на глазах в прошлый раз. Нарисуй меня, и я, так уж и быть, забуду об этом маленьком инциденте. — Я уже говорил, что я не специально, — Антон смотрел в пол, избегая её взгляда, но затем будто ощетинился. — Это Семен меня толкнул, ты же сама видела. Ну конечно, Катя видела. Но гораздо забавнее было смотреть на то, как тот пытался оправдаться. — Ага, Семе-е-ен, — протянула она, зацепившись за нужную нить. — Да-да, он конечно мальчик не из лучших, но зачем же было так жестоко мстить только за то, что он тебя толкнул?! Катя картинно округлила глаза и указала подбородком на доску объявлений, висящую на стене с облупившейся краской. Петров открыл было рот, будто намереваясь что-то сказать, но в итоге просто сглотнул и закрыл его. Катя едва сдержалась, чтобы торжествующе не расхохотаться. — Я так и знала! — проговорила она, сверкая глазами. — Прикончил его всё-таки, да? Ах, я представляю, как же расстроилась его бабушка! И знаешь, сегодня… Девочка подняла руку, снисходительно махнув ей в воздухе. Различные оскорбления, подначивания и колкие словечки распирали девочку изнутри, и она только набрала воздух, чтобы обрушить их прямо на загнанного в угол Антона, нервно покусывающего губы, как вдруг… — А пошла ты, Смирнова, — процедил сквозь зубы Петров, резко двинувшись вперёд. Его лицо потеменело, а светлая челка прилипла ко лбу, вероятно, из-за выступившего от волнения пота. — Можешь говорить про меня все, что захочешь, все равно твоим подружкам до тебя дела нет. Но бред-то очередной послушать надо? Он пихнул ее локтем, совсем точно также, как она пихнула Полину какую-то минуту назад, и плотно сжал челюсти. — И такую образину, как ты, ни одна бумага не выдержит, так что рисовать тебя не буду. Смирнова так и замерла с поднятой рукой и приоткрытым ртом. Антон быстрыми шагами направился в кабинет русского языка и литературы. Спустя несколько секунд та, словно фурия, рванула за ним. Мать, Лилия Павловна, в первый раз отчитала Катю за опоздание на урок, да ещё и с компанией. Но мыслями та витала где-то очень далеко, там, где они превращались в раскаленные копья и со свистом летели в сторону мальчика со светлыми, слегка растрепанными волосами, бледным лицом, слегка вздернутым носом и большими очками. Каждый урок Катя прожигала взглядом его белобрысый затылок, чуть ли не грызя локти от злости. Изнутри её словно бы что-то царапало и жгло, а она не могла понять, что именно. Было так странно осознавать, что мальчишка, которого она знала от силы пару недель, вызывал такую бурю эмоций. Отвратительно, глупо, нелепо, неприятно и обидно. Особенно отвратительно было, когда девочка, уличив момент, подлетела к парте Петрова и заглянула в его тетрадь, в которой он так усердно что-то малевал на протяжении целого урока. Пролистнув пару страниц, Катя почувствовала, как ее будто холодной водой окатили. На развороте красовался набросок, состоящий из темных сосен и елей, обрамляющих края. Посередине практически идеальным кругом была изображена до ужаса правдоподобная луна, а под ней, в воздухе, два силуэта. Один — в куртке и заячьей маске. Второй — очевидно, девичий, — в меховом пальто, подол которого развевался на ветру, и маске…только лисьей. Кто это?? Два силуэта, начерканные карандашом, показались вдруг гораздо более радостными и счастливыми, чем Катя чувствовала себя за последние пару лет. Все вокруг замерло. Дрожащими руками девочка аккуратно вырвала двойной листок из тетради. Она намерилась было показать находку всем, а затем повесить на доску, чтобы все увидели, какой Петров чокнутый. Ещё несколько секунд она смотрела на черно-белый рисунок, на мгновение ставший чем-то живым. А потом она его разорвала прямиком сквозь то место, где два силуэта держались за руки. А потом ещё. Ещё, ещё и ещё. Бросив на пол жалкие огрызки, оставшиеся от рисунка, Смирнова выбежала из класса, чувствуя, как сердце загнило черной завистью. На следующую ночь ей приснился сон. В этом сне Катя была окружена высокими, как башни, соснами, такими темными и до странности однобокими. Девочка стояла на холодном, колючем снегу совершенно босиком. Не чувствуя пальцев ног, она пыталась пробраться сквозь ветки, безжалостно хлеставшие по лицу и оставляя царапины. На темно-синем полуночном небе красовалась россыпь звезд, отчего-то двигающихся и пляшущих вокруг огромной, белой луны, зубасто улыбающейся. На Кате была лишь одна ночная рубашка, примерзшая к спине от собачьего холода. Лишь потом кривые и угловатные деревья началии принимать достойный облик, покрываясь инеем и снегом. Но Смирнова этого не замечала. Ей было холодно, очень и очень холодно. Пробравшись сквозь тернии на более-менее открытую местность, она опустила взгляд на босые ноги. Её пальцы почернели, и она все ещё не могла ими шевелить. — Помогите, — она не могла говорить и еле как шевелила губами, в то время как изо рта вышло лишь облачко пара. Вдруг она услышала смех, похожий на звон колокольчика, а затем — чудной, плавный, вибрирующий и до странности воздушный звук игры на флейте. Она упала на колени. Там, под луной, очень и очень далеко от неё, Катя увидела два силуэта. Они прыгали до неба с небывалой силой, кувыркались и задорно смеялись. За ними прыгали и другие, очень похожие на сову, медведя, волка… Но за руки держались только двое — в масках зайца и лисы. Они прыгали так высоко и так далеко, навстречу зимним чудесам, вечному веселью и прочь от земных забот. Губы Кати вновь разомкнулись. Возьми меня с собой. Но её никто не услышал. Она перевела взгляд широко раскрытых глаз на огромную луну, которая открыто, но беззвучно хохотала, после чего на миг потеряла очертания человеческого лица. И затем на ней Катя увидела лицо Антона. Он мягко улыбался, в его взгляде сквозила спасительная теплота. Он смотрел прямо на неё и светился. К этому свету хотелось прикоснуться и одновременно отшатнуться, скрыться от него, совсем как от необъяснимого ужаса, начавшего скручиваться в немеющем животе Смирновы. Спустя несколько мгновений с луны на неё глядели две темные бездны, ранее являющийеся зелеными глазами, похожими на грустные хрусталики изумрудного цвета. В безднах был лишь один источник света — тот, который они поглотили. Они вызывали космический ужас, словно нечто, исторгающее из себя невероятное число оживших ночных кошмаров в перемешку с бордовой кровью. И все это вкупе с ликом Антона являло собой невыносимое зрелище, от которого Катя истошно завопила, и проснулась, обливаясь холодным потом, который казался растаявшим снегом. Ночной кошмар стал предвестником. В то утро, выдавшееся ещё более темным и похожим на ночь, чем обычно, по пустой проселочной дороге за Катей кто-то гнался.

* * *

Сердце билось где-то в горле. Смирнова склонилась над раковиной, стараясь дышать как можно более равномерно. В треснувшее с краю зеркало женского туалета, в котором до этого отражалась бледная, как смерть, физиономия с растрепанной прической, она силилась больше не смотреть. Перед её глазами всё ещё мелькали разноцветрые шары при воспоминании о том, как каких-то пятнадцать минут назад она неслась, сломя голову, в школьный двор, уже успевший наполниться детьми. Однако за ней самой бежал не ребенок. Эхо топота взрослого человека до сих пор отзывалось набатом в ушах Кати, а высокий силуэт так и норовил выскочить прямиком из тёмного школьного коридора. Она могла поклясться, что ощутила тогда, как кто-то попытался цапнуть ее за воротник. В глазах защипало. Катя всхлипнула, зажмурилась и мелко затряслась, опасаясь даже пойти в кабинет к матери и рассказать ей о случившемся. Она знала, что та ей не поверит. Мать никогда ей не верила. Утерев глаза рукавом, девочка рвано выдохнула и вышла в коридор. Она тоже могла пропасть. Тоже. Могла. Пропасть. — Кать, ты чего?.. Столкнулась она прямиком с тем, кого больше всего не желала видеть в тот момент. — С дороги, Петров! — как можно более недроброжелательно и зло попыталась рявкнуть она, но слегка опухшее от слез лицо и сиплый голос явно не придали ей свирепый вид. Антон не сдвинулся с места, внимательно глядя на девочку. Та заметила вдруг, что под его глазами залегли темные круги. — Что случилось? Тебя обидел кто-то? Ты, захотелось вдруг крикнуть Смирновой, что являлось ложью лишь наполовину. Ты, червяк, меня и обидел! Но вслух она ничего не сказала. После долгого бега её ноги гудели, и девочка присела на подоконник, нарочно проигнорировав вопросы Петрова. Тот на миг замешкался, а затем присел рядом. Сначала Кате захотелось столкнуть его оттуда со всей силы, а затем — подвинуться ближе. Она поджала губы, отвернувшись и слегка прикусив нижнюю. От пережитого страха на ее глаза вновь навернулись слезы. — Кать, — Петров тронул ее за плечо, вынуждая дёрнуться. — Ну что тебе, что?! — Смирнова сорвалась на крик, эхом прокатившейся по пустому коридору. — Пришел пожалеть образину, да? — Нет, — Антон качнул головой, и белая прядь упала на его лоб, когда сам он серьёзно сдвинул брови. — Я, вообще-то, хотел извиниться. За вчерашнее. Катя не хотя подняла голову и угрюмо уставилась на Антона. Тот дернулся, возможно, желая отвернуться. — Извини за то, что нагрубил, — произнес он наконец. Повисло молчание. Антон поправил очки. — И это всё? — выдавила Катя, шмыгнув носом. — Очаровательно. — Нет, нет!.. — словно очнувшись от дремы, поспешно добавил мальчик, залезая в портфель, стоявший рядом. Оттуда он вытащил сложенный вдвое листочек и протянул Смирнове. — Держи. Первым порывом было оттолкнуть его руку со всей силы, полить грязью и сбежать. Но она, состроив нарочито равнодушное лицо, брезгливо взяла листок двумя пальцами. Аккуратно развернув его, она открыла было рот, но не смогла выдавить ни слова. На тетрадном листе был изображен её портрет в профиль, нарисованный простым карандашом и очень похожий на нее саму. Тот же острый носик, тот же хитрый полу-прищур и голова, раслабленно опирающаяся на ладонь. Было ощущение, что Петров срисовал Катю на одном из уроков. Но это было невозможно — она крайне редко позволяла себе такую умиротворенную позу, тем более с момента появления Антона. Значит, из головы взял? Не ведая, что творит, Смирнова с почти что благоговейной острожностью коснулась пальцем щеки своей нарисованной копии. — Неплохо, — выдала она через некоторое время, нарочно сделав высокомерный вид, после чего аккуратно сложила листочек и положила его в карман школьного платья. — Спасибо. — Не за что, — в словах Антона послышались облегченные интонации, но уже через секунду в его голосе засквозили обеспокоенные нотки: — Так ты расскажешь, что случилось? Катя помедлила, осознавая, что если расскажет Антону всё без утайки, то он сможет рассказать и кому-то другому, добавив сверху, что она так разревелась. Однако, с другой стороны, он, кажется, действительно хотел…помочь? Девочка вдруг почувствовала, что её губы онемели — точно так же, как и в том сне. — Я... — вымолвила она, понимая, что заносит ногу над невидимой чертой, пресекающей знакомую, родную местность и нечто густое, темно-багрое и неизвестное. Нечто, похожее на лес. В Кате начало крепнуть иррациональное, совершенно неподдающееся логике ощущение, что, переступив эту черту, она с таким же успехом могла бы не убегать от того, кто гнался за ней этим утром. А потом её как будто толкнули, и она впечаталась лицом и глазами в багровую тьму, оставив злосчастную черту позади. — Я…я шла сегодня утром в школу, немного раньше, чем обычно, а потом услышала, что за мной кто-то идет. Я сначала хотела обернуться, но потом передумала, и просто пошла быстрее… А потом…потом за мной кто-то побежал. До школы оставалось совсем немного пройти. Я побежала, чуть не подскользнулась. Я слышала, что это был кто-то взрослый, а не ребенок. Я бежала, чуть не задохнулась, а он был уже близко и почти меня за воротник схватил. Я… я думала, всё, но успела юркнуть во двор школьный, и тот человек отстал и ушел. Нижняя губа Кати задрожала, а плечи затряслись. — Я н-не испугалась, нет, — пролепетала она тихо, плотно сжав зубы и обхватив себя руками, — просто…я не хочу, как Бабурин, Сеня и остальные. И маме не хочу говорить. Она не поверит, с-скажет, что я опять… (лжешь, Екатерина! Как отец!) — …что я опять придумываю невесть что и что мне показалось. После этих слов повисло тяжелое молчание. Словно находясь во сне, Катя почувствовала у себя на плече руку Петрова. — Я тебе верю, Кать, — пробормотал он, вперив мрачный взгляд в пол. — Мне жаль, что так вышло. Мальчик замешкался, явно подбирая слова. — Хочешь, сегодня после уроков я тебя провожу? Не веря своим ушам, Смирнова поглядела на Антона с широко раскрытыми глазами. Он не улыбался, но его бледное, на этот раз практически белое, совсем как у молодой луны, лицо словно преобрело неуловимую, светло-лазурную завесу. Катя могла поклясться, что ее собственные зрачки расширились, как бы она не пыталась этого избежать. В ответ на её изумление Петров моргнул, и его глаза блеснули еще сильнее, чем прежде. Катино сердце пропустило несколько ударов, когда она осознала, что видит его светящимся. — Проводишь? — эхом повторила она, неузнавая собственный голос, раньше являвшийся таким властным, едким и строгим, а теперь превратившись в едва уловимый, нерешительный писк. В ее животе что-то запорхало от запоздалого волнения. Антон, провожающий ее до самого дома…сама мысль об этом казалось очень заманчивой, особенно на фоне сбившегося от бега дыхания и быстрого, пугающе быстрого топота за спиной. В тот момент Катя резко наплевала на собственную гордость и предубеждение, на то, что скажут другие. Страх, похожий на мутную болотную воду, разъедал ее изнутри. И непонятно как, но она была уверена в том, что Петров сможет её защитить. Ей на миг показалось, что их соединяет намного большее. Возможно, он тоже ссорился с родителями и у него были проблемы в семье. Возможно, он был таким же чувствительным и гордым, как она. Возможно, возможно, возможно… Короткий, но такой спасительный ответ «да» застрял у девочки в горле, наткнувшись на невидимую преграду, будто бы запутавшись в зеленоглазом омуте. Омуте, на краях которого вдруг забрезжила едва уловимая мгла. Катя отшатнулась. Всё вокруг резко преобрело черно-белые оттенки и замерло, как на фотографии. Перед взором замерцали две едва заметные черные точки прямо на уровне глаз Петрова. Затем они начали увеличиваться. Катя вскинулась и сбросила с плеча его руку. Теплоту в глазах, постепенно начинающих темнеть, как последний луч солнце словно сдуло таежным ветром. На миг замеревшей Кате показалось, что сейчас Антон оскалится, однако ни одна мышца на его лице не шелохнулась. Он просто смотрел. Совсем так же, как и в том кошмаре. Кате показалось, что если она сейчас посмотрит на пальцы своих ног, то они окажутся почерневшими от собачьего холода, и она замерзнет насмерть. А Антон улетит далеко-далеко, вместе с той незнакомкой в лисьей маске, руку которой так крепко сжимал. Он улетит, а Смирнова останется один на один с чудовищем, которое набросится на неё, и сожрет. Её охватывал первобытный, нечеловеческий ужас при одной только мысли о том, что он и оно может быть одним и тем же существом. Кате показалось, что прошла целая вечность и ещё одна ночь перед тем, как она резко бросила: — Нет! …и сморгнула жуткое, пробирающее до костей наваждение. — Я и сама дойду, — девочка вскочила с подоконника, и, торопливо скинув косу с плеча, направилась прочь от Петрова. Вздернув подбородок, она добавила всё ещё слегка дрожащим, но строгим, сердитым и нетерпящим возражений голосом: — И только попробуй кому-нибудь рассказать, что я тут…расклеилась. Убью. И ещё… Спасибо тебе. Она запнулась, так и не окончив фразу, слегка махнула рукой, и ушла, стараясь не обращать внимания на холодный пот, стекающий по спине, и гулко бьющееся сердце. Она не видела, как Антон хотел было что-то сказать, но передумал и просто проводил её задумавшимся, потерянным и немного печальным взглядом. На протяжении всего школьного дня они не перемолвились ни единым словом. Катя успела тысячу раз пожалеть о своем решении, несколько раз порывалась подойти к Антону, небрежно дернув его за рукав, и сказать приказным тоном что-то вроде «я передумала и хочу, чтобы ты проводил меня», пряча за маской холодной гордости и презрения страх маленькой и тщедушной змейки, не смеющей покинуть укромную норку из-за огромного коршуна, поджидающего её снаружи. В её голове все перемешалось, не позволяя здраво мыслить, и как назло в этот день она должна была дежурить. Наконец выйдя из школы, когда большинство ребят успели разойтись по домам, Катя ступала по скрипучему снегу с опаской; на улицах ещё не темнело, но и людей на них почти что не было. Через каждые два шага она нервно оглядывалась; любое дерево, любой столб казался ей преследованием и погоней. А самым странным и вызывающим ещё большее волнение был тот факт, что на горизонте маячили едва заметные лучи, словно при алом закате. В их стороны Смирнова старалась не смотреть, ни о чем ни думать и просто идти домой. Вокруг не было ни души, и потому никто не услышал сбивчивого, девичьего крика, который резко оборвался спустя пару секунд.

* * *

…Хватая за косу, её тащат вглубь леса. Она кричит до хрипа, вырываясь из крепкой, нечеловечески крепкой хватки, в то время как острые ветки хлестают и царапают её щеки. …Во рту вонючая, сгнившая тряпка в качестве кляпа. Вокруг живая тьма, сжимающаяся и увеличивающаяся. Она танцует во взгляде и самом разуме, она проникает внуть и жрёт заживо. Ей страшно. Соленые слезы стекают по впалым щекам, а мышцы крутит из-за неудобной позы. Она слышит чье-то шипение, чей-то шепот, чье-то хихиканье — или это ей только кажется? Она хочет есть и пить. Краем уха она слышит эхо чьего-то голоса, который произносит: Хочешь, сегодня после уроков я тебя провожу? В бреду она пытается кричать сквозь рыдание: Да! И ей снова мерещится лунный лик.

* * *

…Ноги были в миллиметре от лезвий. Глаза всё ещё опалял тусклый свет лампочки, отчего те слезились. В нос безжалостно ударял застоявшийся, гнилой запах ржавого железа. Катя заорала сквозь кляп как раз в тот момент, когда Антон сбросил в лезвия лом, висевший на стене, тем самым приостановив механизм мясорубки. На Пятифана Смирнова даже не обратила внимания. Её взгляд сфокусировался только на Антоне, в то время как в ушах начало звенеть. Антон… Антон… Антон… Он вмиг осветил пляшущую вокруг тьму. Пока Смирнова пыталась выйти из ледяного оцепенения, оба мальчика стащили ее с мясорубки и судорожно начали освобождать ее руки и ноги от веревок, которые больно врезались в кожу. Катя едва ли могла вдуматься в то, что они ей говорили, но ощущала, как зубы Ромы стучали, пока он тараторил что-то в перемешку с матами. Руки Антона дрожали, даже когда он снял свою куртку и накинул на её озябшие плечи. — Кать, вставай, — его горячее, сбивчивое дыхание опалило ухо девочки, и она вздрогнула, полностью приходя в себя. — Нужно идти… Не до конца осознавая, что делает, Катя вжалась в Петрова и уткнулась лицом в его плечо, коротко взвыв. Прикосновение было похоже на теплые, утренние лучи солнца. Девочка ощутила, как тот обнял её одной рукой, что-то пробормотав. Послышался противный, громкий скрежет — Пятифан отворил ворота гаража пошире, и в помещение дунул промозглый, вечерний ветер. — Твоя взяла, Тоха, — бросил тот, не глядя на них. — Теперь попремся к Тихонову. Дорогу туда Катя не запомнила. На ходу она старалась как можно сильнее укутаться в куртку Антона, которая, как и он сам, смешивала в себе аромат леса, хвои и снега, и в месте с тем не отходить от Петрова, один вид которого почему-то согревал Катю в разы больше. В участке, после сбивчивого объяснения лейтенанту, Антон осторожно присел рядом с Катей, сжимающей в руках чашку теплого чая, на стул, не проронив ни слова. Замерзшие ресницы Смирновы обожгли слезы — от страха, злости и чего-то ещё. Она боялась двух черных впадин вместо глаз мальчика, и его дух, улетающий в небо, прямиком к луне. — Антон, — прошептала она одними губами, поставив чашку на деревянный стол, и тут же почувствовала, как Петров сжал ее ладонь. — Ну, Катюш… — от этого обращение по спине Кати прошла мелкая дрожь, и она стиснула холодную руку Петрова настолько сильно, насколько смогла, подсознательно желая вдавить его в себя, полностью. — Всё позади. Не…не плачь. — Я не плачу! — выдавила та, огрызнувшись, в то время как из-за подступающих слез перед взором все размылось, став мутным, но уже отнюдь не темным. Антон, чуть колебаясь, успокаивающе приобнял её за плечи. Катя застыла, не в силах шевельнуться, когда тот мимолетно коснулся губами ее затылка. — Всё будет хорошо, — он надавил на последнее слово, словно заклинал Смирнову в это поверить. Поверить она в это очень хотела. Как и в то, что больше никогда не услышит шепота, собственных криков, лезвий и две черных точки. — Ты в безопасности, — голос мальчика дрогнул, когда Катя прижалась к нему еще сильнее. Словно шестым чувством, она улавливала жар пламени, бушующем в Петрове. Сейчас он был спасителльным якорем, единственным, за что можно зацепиться — блуждающим огоньком в густом, отравленном тумане. Следом из крови на снегу. Сказать ему Кате хотелось очень многое, в частности… Хватит! Не прикасайся ко мне! Помоги мне… Проводишь меня до дома в следующий раз? Я звала тебя, почему ты не пришел?! Где ты был?! (Прости меня???) Но на деле она лишь тихо, не слышно выдохнула сквозь плотно сжатые зубы: — Спасибо. Но посмотреть Антону в глаза так и не решилась.